Преступление отца Амаро

Жозе Мария Эса де Кейрош, 1875

«В первый день Пасхи в Лерии стало известно, что священник местного собора Жозе Мигейш внезапно скончался утром от удара. Это был полнокровный и сильно упитанный человек, прозванный приходским духовенством обжорою из обжор. Про его жадность к еде рассказывались самые невероятные истории…»

IV

На другой день после его приезда, в Лерии только и гогорили, что о новом священнике. Все знали уже, что он высокого роста и называет каноника Диаса отцом-настазнивом.

Ближайшие приятельницы сеньоры Жоаннеры — дона Мария и две сестры Гансозо — явились к ней с утра расспросить обо всем подробно… Было девять часов утра. Амаро ушел уже с каноником. Сеньора Жоаннета вышла навстречу гостям, сияя от удовольствия, и принялась немедленнно рассказывать им про то, как прошел вечер…

— Но пойдемте, я покажу вам его комнаты…

И она провела их в спальню священника и показала ею сундук и этажерку, которую она приготовила ему для книг.

— Как все хорошо, как все удобно! — говорили старухи, медленно и благоговейно ходя по комнатам, точно в церкви.

— Какой хороший плащ! — заметила дона Жоакина Гансозо, щупая сукно висевшего на вешалке плаща. Наверно, он стоил не меньше двух золотых.

— А поглядите-ка на белье! — сказала сеньора Жоаннера, приподнимая крышку сундука.

Старухи с любопытством наклонились над сундуком.

Сеньора Жоаннера показала им еще несколько интересных вещей, принадлежавших священнику — распятие, завернутое в старую газету, альбом для фотографии, где красовался на первом месте портрет папы, благословляющего христианский мир. Приятельницы пришли в восторг.

— Это прекрасно, это чудесно! — говорили они.

И, прощаясь с сеньорою Жоаннерою, они поздравили ее с таким хорошим жильцом.

— Вы ведь придете сегодня вечером? — крикнула она им вслед.

— Обязательно. — ответила дона Мария. — Мы хотим сами посмотреть на него.

В полдень зашел Либаниньо, ханжа, вечно о чем-то хлопотавший и бегавший по Лерии с утра до вечера.

— Ну что-же, приехал новый падре? Каков он?

Сеньора Жоаннера снова принялась расхваливать Амаро и рассказывать о его внешности, набожности, белых зубах.

— Как славно, как славно! — говорил Либаниньо, проникаясь благоговейною нежностью к новому священнику. — Но мне пора дальше. Прощай, милая, прощай. Ты все полнеешь. Я прочитал за тебя «Богородицу», как ты просила.

— Ты придешь к нам вечером, Либаниньо?

— Ох, не могу, голубушка, не могу. Завтра ведь день Св. Варвары. У меня очень много дела.

Амаро отправился утром с каноником Диас к настоятелю собора и передал ему рекомендательное письмо от графа де-Рибамар.

— Я хорошо знал графа де-Рибамар в Опорто, когда был священником в церкви Св. Ильдефонса. Мы с ним хорошие приятели. Давно уже это было.

И, развалившись в старом, покойном кресле, настоятель стал с наслаждением вспоминать былые времена, рассказывая при этом анекдоты, критикуя своих бывших сослуживцев и подражая их голосу и манерам (это была его специальность). Слушатели весело смеялись. У Амаро сразу установились с обоими священниками дружеские отношения, и он вышел от настоятеля очень довольный.

Каноник Диас позвал его к себе обедать, а после обеда они отправились вместе гулять в окрестности города. Поля были залиты мягким, приятным светом, холмы на фоне голубого неба дышали тихим спокойствием. Вдали слышался звон колокольчиков-возвращавшагося домой скота. Амаро остановился у моста.

— Я думаю, что мне понравится здешняя жизнь, — сказал он.

— Несомненно, — вы увидите, как здесь хорошо, — сказал каноник.

В восемь часов они явились к сеньоре Жоаннере. Её старые приятельницы сидели уже в столовой. Амелия шила у лампы.

Дона Мария, богатая вдова, была одета по воскресному в черное шелковое платье; её белокурые волосы были скрыты под черною кружевною наколкою, а худые руки в кольцах и митенках мирно покоились на животе. Она сидела прямо и чопорно, слегка склонив голову на-бок.

— Вот новый падре, дона Мария, — сказала ей сеньора Жоаннера.

Она привстала и поклонилась.

— А это сеньоры Гансозо. Вы, вероятно, уже слышали про них.

Амаро робко поздоровался с ними. Это были две сестры. Они считались зажиточными, но сдавали комнаты. Старшая, дона Жоакина Гансозо, была худая женщина с огромною головою, маленькими, живыми глазами и вздернутым кверху носом. Она вечно всех критиковала и вся отдавалась церкви.

Сестра её, дона Анна, была совсем глуха. Она никогда, не разговаривала в обществе и сидела спокойно с опущенными глазами, сложив руки и вертя большими пальцами. О ней можно было бы легко забыть, даже, если бы она не напоминала изредка о своем присутствии глубокими вздохами. Говорили, что она пылает злополучною любовью к одному почтовому чиновнику.

Тут была и сеньора Жозефа, сестра каноника Диаса. Это было маленькое, сухое создание с морщинистою желтою кожею и резким голосом. Она постоянно находилась в состоянии раздражения; глаза её сверкали злым упрямством, лицо нервно подергивалось. Вся она, казалось, была пропитана желчью и внушала страх всему городу. Остряк доктор Годиньо называл ее «центральною станциею интриг в Лерии».

— Ну, хорошо-ли вы прогулялись, падре? — спросила она у Амаро, творя крестное знамение.

— Мы дошли почти до Марразес, — ответил за него каноник, грузно опускаясь на стул позади сеньоры Жоаннеры.

Они заговорили об окрестностях Лерии, о красивых видах. Дона Жозефа очень любила прогулку по берегу реки, дона Жоакина Гансозо предпочитала высокий холм с церковью Зачатия.

— Оттуда такой чудный вид.

— А мне нравится больше всего место под плакучими ивами у моста, — сказала Амелия, улыбаясь.

Амаро взглянул на нее тогда в первый раз. На ней было надето голубое платье, плотно облегавшее красивый бюст. Белая, округлая шея красиво выделялась над отложным воротничком. Зубы сверкали белизною между свежими, красными губами. Легкий пушок бросал нежную, прелестную тень около углов рта.

— А странно, отчего нет до сих пор отца Брито? — спросила дона Жоакина Гансозо.

— Я видел его сегодня. Он ехал верхом по дороге в Барроза, — заметил молодой человек, стоявший около буфета.

— Удивительно, как это вы заметили его, — съязвила сестра каноника.

— Почему же? — спросил молодой человек, подходя ближе к старухам.

Он был высокого роста, весь в черном. На белом, несколько утомленном лице его красиво выделялись черные усики, которые он имел привычку покусывать.

— А вы еще спрашиваете? — воскликнула дона Жозефа. — Коли вы не кланяетесь ему!

— Я-то?

— Ну, да, вы. Он сам сказал мне. — заявила она резким тоном. — О, падре, — продолжала она, обращаясь к Амаро с недоброю усмешкою: — вам придется немало потрудиться, чтобы наставить сеньора Жоана Эдуарда на путь истины.

— Но я не чувствую, что иду по дурному пути, — ответил Жоан Эдуард, смеясь. Взгляд его постоянно устремлялся на Амелию.

— Ну уж вам нечего говорить, — вставила дона Жоакина Гансозо. — Вспомните только, что вы сказали на-днях про Святую в Аррегассе. Это не откроет вам врат Царствия Небесного.

— Это еще что за новость!! — вспылила сестра каноника, резко оборачиваясь к Жоану Эдуардо. — Что вы осмелились оказать про Святую? Вы, пожалуй, не верите в её святость?

— Нет, я ручаюсь, что сеньор Жоан Эдуардо неспособен сказать подобную вещь, — важно решил каноник, развертывая красный носовой платок.

— А кто эта Святая из Аррегассы? — спросил Амаро.

— Неужели вы не слышали о ней, падре? — воскликнула дона Мария с изумлением.

— Не может быть, чтобы не слышали, — заявила дона Жозефа Диас авторитетным тоном. — Говорят, Лиссабонские газеты полны этим.

— Это действительно необычайное явление, — глубокомысленно заметил каноник.

— Это чудо, в полном смысле слова, чудо! — заметила сеньора Жоаннера.

— Да, конечно. Нечего и говорить, — согласились приятельницы.

— Но… собственно в чем же дело? — спросил Амаро с любопытством.

— А вот в чем, падре, — начала дона Жоакина Гансозо, торжественно выпрямляясь в кресле: — Святая — это одна женщина в соседнем приходе, которая лежит в постели уже двадцать лет… Она разбита параличем. Руки у неё тонки, как, мизинец. Чтобы понять, что она говорит, приходится прикладывать ухо к её губам.

— Она живет одною милостью Божиею, бедненькая, — благоговейно сказала дона Мария.

Старухи растроганно замолчали.

— Но доктора говорят, что это нервная болезнь, падре, — сказал Жоан Эдуардо, стоявший позади старух, положив руки в карманы.

Эти слова вызвали у старых богомолок взрыв негодования. Дона Мария даже перекрестилась на всякий случай.

— Пожалуйста не смейте говорить при мне подобных вещей! — закричала дона Жозефа. — Это оскорбление. Вы, видно, неверующий человек и не уважаете ничего святого. Ни за что бы не отдала я за вас свою дочь, — добавила она, переводя взгляд на Амелию.

Амелия покраснела, Жоан Эдуардо тоже.

— Я повторяю только то, что говорят врачи, — возразил он язвительно. — Кроме того, я не имею ни малейшего желания жениться на ком-нибудь из ваших родных и даже на вас лично, дона Жозефа.

Каноник громко расхохотался.

— Уходите от меня подальше. Вы — безобразник, — закричала старая ханжа в бешенстве.

— Но что же делает Святая? — спросил отец Амаро, желая восстановить мир и тишину.

— Все, что хотите, падре, — ответила дона Жоакина Гансозо. — Она знает молитвы против всех бед и призывает, милость Божию на того, кто обращается к ней за помощью. А когда она причащается, то приподнимается на постели и сидит, почти не прислонявшись к подушкам, и так закатывает глаза к небу, что даже страшно становится.

— Мой приветь почтенному собранию, — раздался в этовремя голос у двери; и в комнату вошел необычайно высокий, бледный господин с изможденным, больным лицом и почти беззубым ртом. В его тусклых впалых глазах отражалась идиотическая сантиментальность. В руках он держал гитару.

— Ну, как вы себя чувствуете сегодня? — спросили у него все.

— Плохо, — ответил он с грустью. — Все грудь болит и кашель…

— Вам бы на Мадеру надо поехать. Это единственное средство, — решила дона Жоакина Гансозо авторитетным тоном.

Он засмеялся.

— На Мадеру. Это недурно. Какая блестящая мысль! Бедный чиновник, получающий триста шестьдесят^[2] рейс в день при жене и четырех детях, должен поехать на Мадеру.

— А как поживает Жоаннита?

— Ничего, спасибо, она здорова. — И, повернувшись к сеньоре Жоаннере, он хлопнул ее по колену.

— А как поживает наша мать-настоятельница?

Все засмеялись. Дона Жоакина Гансозо шепнула Амаро, — что этот молодой человек Артур Косеро — большой шутник и прелестно поет.

Руса подала чай.

— Пожалуйте, пожалуйте к столу, господа, — попросила сеньора Жоаннера, разливая чай.

Старухи сели пить чай, сливая его на блюдечки и потягивая маленькими глоточками. К чаю подали бутерброды. Все аккуратно разложили за коленях платки, чтобы не закапать платье.

— Не угодно ли вам печенья, падре? — предложила Амелия, подавая Амаро тарелочку со сластями. — Оно очень свежее.

— Спасибо.

— Возьмите вот эту штучку. Она с небесным кремом…..

— Ах, если с небесным, то надо взять, — сказал Амаро, весело смеясь, взял печенье кончиками пальцев и взглянул на нее.

Сеньор Артур обыкновенно услаждал общество пением после чая. Как только Руса унесла поднос, Амелия села за рояль и быстро пробежала пальцами по желтым клавишам.

— Спойте что-нибудь чувствительное, — попросила дона Жоакина Гансозо.

— Да, да, это лучше всего, — присоединились к ней остальные.

Артур прочистил горло, сплюнул и, придав лицу печальное выражение, запел, тоскливым голосом. Песня называлась Прощание; в ней говорилось о том, как двое влюбленных расстаются навсегда, в лесу, в тихий осенний вечер.

Отец Амаро стоял у окна с папиросою и смотрел на Амелию. Её тонкий, правильный профиль ярко освещался стоявшею на рояле свечею, грудь нежно вздымалась. Священник следил взглядом за её длинными ресницами, которые то поднимались… то опускались над роялем. Жоан Эдуардо стоял рядом с нею и перелистывал страницы.

— Браво, браво! — воскликнули все, когда музыка кончилась…

Наступила очередь для лото. Каждый выбрал себе карточку; дона Жозефа Диас стала побрякивать большим мешком с номерами, и глаза её загорелись алчностью.

— Здесь есть свободное место, падре, — сказала Амелия.

Амаро сел рядом с ней, слегка покраснев. Воцарилось молчание. Каноник стал сонным голосом выкликать номера. Дона Анна Гансозо спала в уголке, слегка похрапывая.

— Мне не хватает только № 21, — сказал кто-то.

— Встряхните мешок, братец, — попросила дона Жозефа каноника, с дрожью алчности в голосе.

— Вытащите-ка мне номер сорок восемь, — попросил. Артур Косеро, подпирая голову руками.

Наконец каноник выиграл.

— А что же вы не играете, сеньор Жоан Эдуардо? — спросила Амелия, ища его взором.

Молодой человек вышел из-за драпировки у окна.

— Возьмите эту карточку, играйте.

— И кстати, собирайте деньги, раз вы не сидите, — попросила сеньора Жоаннера.

Жоан Эдуардо обошел играющих с блюдечком. Подсчитав деньги, он увидел, что кто-то не положил причитающихся с каждого игрока десяти рейс.

— Я уже дал! Я уже дала! — воскликнули все взволнованно. Жоан Эдуардо был почти уверен, что виновницею недочета была сестра каноника.

Он наклонился к ней.

— Мне кажется, что вы забыли сделать свой взнос, дона Жозефа.

— Я! — воскликнула она в бешенстве. — Да я первая положила, Две монеты по пять рейс. Как вы смеете так говорить?

— Хорошо, значить, я сам забыл сделать взнос. Вот мои десять рейс. Ханжа и воровка, — добавил он сквозь зубы.

— Я хотела посмотреть, удастся-ли этому жулику провести нас. Бога, он не боится, — прошептала сестра каноника на ухо доне Марии.

— Кому не везет сегодня, так это отцу Амаро.

Священник улыбнулся. Он был рассеян и чувствовал себя усталым. Несколько раз он даже забывал отмечать у себя номера, и Амелия толкала его под локоть и заставляла исправлять ошибку.

Шла уже третья игра. Обоим им — Амелии и Амаро — не хватало только тридцать шестого номера, чтобы заполнить карточки.

Все кругом заметили это.

— Ну-ка, посмотрим, не выиграют-ли они оба одновременно, — оказала дона Мария, ласково поглядывая на них глуповатыми глазами.

Но № 36 все не выходил. Амелия боялась, как бы не выиграла дона Жоакина Гансозо, которая беспокойно ерзала на стуле, ожидая № 48. Амаро смеялся, заинтересовавшись игрою.

— Чего бы я только не дала, чтобы вышел № 36! — прошептала Амелия с загоревшимися глазами.

— А, вот и он! № 36! — сказал каноник.

— Мы выиграли, — воскликнула она торжествующим тоном и, подняв обе карточки, стала с гордостью показывать их окружающим, слегка покраснев.

— Да благословит вас Господь! — весело сказал каноник, подвигая к ним блюдечко с монетами.

— Это просто чудо, — заметила дона Мария благоговейным тоном.

Но пробило уже одиннадцать часов, и старухи стали собираться домой. Амелия села за рояль и заиграла польку. Жоан Эдуардо подошел к ней.

— Поздравляю вас, — прошептал он. — Вы выиграли вместе с отцом Амаро. Какое счастье, какой восторг!

Амелия хотела ответить что-то.

— Прощайте, — отрезал он сухо и закутался в плащ. Руса посветила гостям на лестнице. Когда все ушли, Амаро отправился в свою спальню и взял молитвенник. Но мысли его были заняты другим; перед ним вставали фигуры старух, гнилые зубы Артура, и особенно отчетливо — прелестный профиль Амалии, её прическа, маленькия ручки и нежный пушок на губах…

После сытного обеда и портвейна его мучила жажда, но в комнате не было воды. Он вспомнил, что видел в столовой кувшин со свежею ключевою водою, надел мягкия туфли, взял свечку и медленно отправился наверх. В столовой был свет, но драпировка была спущена. Амаро приподнял ее, но сейчас же отступил, вскрикнув от неожиданности. Он увидел в комнате Амелию; она уже сняла платье и расшнуровывала корсет. Она стояла у самой лампы, и пламя ярко освещало её голые руки, белую шею и прелестную грудь. Услышав возглас священника, она тоже вскрикнула и побежала к себе в комнату.

Амаро стоял неподвижно, и на лбу его выступил холодный пот. Она могла принять его невольный поступок за оскорбление. Священник ожидал услышать через драпировку слова возмущения. Но вместо этого голос Амелии спокойно спросил из-за двери её комнаты:

— Что вам угодно, падре?

— Я пришел за водою… — пробормотал он.

— Ах, эта Руса! Какая забывчивая! Извините, падре, извините. Посмотрите, в столовой на столе есть кувшин с водою. Нашли?

— Нашел, нашел.

Он медленно спустился к себе в спальню с полным стаканом. Руки его дрожали, и вода расплескалась на блюдечко и на пальцы.

Он лег, не прочитав на ночь молитв. Уже поздно ночью Амелия слышала, как он возбужденно ходил взад и вперед по своей комнате.

Примечания

2

360 рейс около 70 коп.