Красное небо

Жесуй Бесдеполь

Героиня книги – редкая красавица, круглая отличница и комсомолка. Только этого, конечно, недостаточно, чтобы быть счастливой. Она избегает сверстников и общается лишь с близкой подругой, но даже ей не открывает самые сокровенные мысли. И вот, когда она решает, что мир слишком холоден и сер, чтобы бояться с ним расстаться, все резко изменяется. И вскоре героине предстоит узнать, что на самом деле скрывает мир за этим серым, неприглядным небом…

Глава первая

Чуждый взгляд

— Люди все такие одинаковые, — сообщает Оливия своей подруге.

Прохладное весеннее солнце укалывает щекотливо лучиками света, радостно мерцает короткими, быстрыми вспышками в живом море свежей листвы, и уже сейчас не дает замерзнуть, обещая вскоре укутать землю жаркими объятиями нетерпеливого лета.

Левая нога Оливии раскачивается от легких движений под лавкой, вылетает чуть вперед, едва шурша пяткой по сухой, пыльной земле двора, а затем, немного не достав до белого, свежевыкрашенного бордюра, падает обратно.

Из-под синей юбки торчат молодые, повзрослевшие коленки, а белая, форменная блузка обтягивает девичью грудь, кажущуюся больше из-за красной косынки. Волосы собраны в пучок возле правого уха, но эта ассиметричная прическа, чуждая окружающему, самобытному миру, ничуть не портит красивые, острые черты привлекательного лица.

Длинные, тонкие брови огибают большие, выразительные зеленые глаза. Тонкий нос прямой линией спускается к пышным, светлым, розовым губам, а широкие скулы и острый, треугольный подбородок так органично вписываются в эти портретные черты, что с трудом можно поверить, будто это великолепие отнюдь не является точным расчетом мастера-художника, а вполне самостоятельно демонстрируют естественное проявление девичьей красоты.

Подруга Оливии, красавица с тугим хвостом на затылке, украшенном пышным красным бантом, также бросив кожаный портфель на лавку, улыбается, слушая подругу, но не перебивает.

— Ви, — зовет Оливия. — Что смешного? Я серьезно.

Виолетта тут же прогоняет улыбку с лица. Изящно махнув рукой, она пытается отказаться от нанесенного подруге оскорбления, но та и не обижается.

— Чего?! — повторяет Оливия громче. — Смешно тебе?

Тут же она начинает улыбаться уже и сама, легонько толкает Виолетту в плечо, а та, не ожидав, нечаянно сталкивает портфель на землю.

Девушки обе начинают собирать вещи, посмеиваются и настроения из-за случившегося не теряют. Вывалившуюся из портфеля небольшую папку с тетрадями, кучу линеек, несколько пеналов и три выпавших учебника, подруги быстро складывают обратно, а затем усаживаются обратно на лавку.

Легкий ветерок и солнце, блещущее из листвы молодых кленов, растущих вокруг лавки, приятным чувством радуют душу. Кругом все цветет. Теплые дни согревают городские улицы, негромко шумят проезжающие по городским дорогам москвичи и волги, о которых можно и не думать, сидя на лавочке двора, окруженной небольшими клумбами, деревьями и несколькими беседками.

Предвкушение скорого лета зовет дышать полной грудью, и беседа ненадолго прекращается, но скоро Виолетта замечает на ногах подруги все те же кроссовки, что девушка носит в школу уже несколько дней подряд.

— Ты не боишься, что влетит? — спрашивает она.

Оливия поворачивается, глядит с недоумением, но проследив за направлением взгляда, уставляется на свои кроссовки вместе с подругой, а затем отмахивается.

— Ничего не будет. Вот увидишь, Ви.

Виолетта слегка вздыхает.

— Только в школе перестань меня так называть.

Подруга снова оборачивается и глядит уже с недоумением, не пытаясь его скрывать.

— Почему?

— Светлана Ивановна мне сегодня…

Недоговорив, Виолетта начинает улыбаться, пододвигается ближе, оглядывается вокруг, посмотрев на старушек, детей и прохожих, которые заполняют двор голосами, а затем продолжает уже тише.

— Чего, говорит, водишься, — рассказывает девушка. — Еще, говорит, научит всякому. Хи-хи.

Оливия слушает, но тоже начинает улыбаться, видя, что подруга явно с трудом удерживается от смеха, желая окончить свой рассказ.

— Я спрашиваю: «Чему всякому»? — а она мне: «Ну… э… мэ… всякому»! — говорит старшеклассница, а потом, не удержавшись, рассмеивается.

Подруга же только улыбается, но рассмешить ее такой историей у Виолетты не выходит, и тогда девушка тоже быстро теряет настроение.

— Да ладно! — толкает она Оливию. — Весело же!

Подруга ничего не отвечает. Повернув голову, она раскачивает под лавкой красивыми ножками, а сама оглядывается, видя, что даже и здесь, в чужом дворе, где она частенько сидит с Виолеттой, старушки поглядывают неодобрительно.

Впрочем, не это портит Оливии настроение, не дав насладиться шуткой.

— Кому весело, а кому обидно, — поясняет она.

— Ой, да брось!

Девушка не слушает и глядит на старушек с недовольством, даже, кажется, с толикой презрения.

— Люди все такие одинаковые, — снова заговаривает Оливия о том, о чем у нее не вышло рассказать. — Надоело. Посмотри. Я заранее могу сказать, что у них в голове. Видишь? Смотрят.

Виолетта улыбается.

— Да и пусть смотрят, — говорит она тихо. — Какая тебе-то разница, а?

— Раньше никакой не было, — отвечает девушка. — Да и не это меня волнует. Я же тебе другое пытаюсь сказать. Ты посмотри, они же все одинаковые. Готова поспорить, я точно могу предсказать, что они будут делать.

— Да что ты? Ну, давай! Как тебя звать потом? Ванга или Нострадамус?

— Думаешь я шучу? — поворачивается Оливия. — Ну, смотри. Видишь тех старушек напротив? Смотри, видишь, в мужика пальцем тычут? Знаешь, почему?

— Ну?

— Из-за машины. Взгляни, у него Волга.

— Ну и что?

— А то, что им слишком интересно. Как это — у всех Москвичи, а у этого Волга, — объясняет Оливия. — Непорядок. Значит, не наш товарищ.

— Погоди, стой, — улыбается подруга. — Ты говорила, что предскажешь….

— Да-да, смотри, — усаживается девушка поудобней и чуть наклоняется к подруге. — Сейчас они повернутся, будут смотреть, а потом зашепчутся, да еще и ладонью закроются, как будто кто-то их по губам читает.

Виолетта улыбается, но следит за мыслью подруги с интересом.

— Хорошо, но если не получится, то с тебя пломбир.

— А если получится, — тут же перебивает Оливия, — то с тебя… вино!

— Эй! Когда это ты успела вино полюбить? — удивляется подруга.

Хотя, видно, что такой поворот не сильно ее удивляет, а потому Виолетта, кажется, даже сама готова согласиться, но все же добавляет.

— Это не у меня мама в Кремле работает.

Оливия сразу же отмахивается.

— Ага, — соглашается она вяло. — Только вот зарабатывает она там еще меньше, чем твоя в гастрономе.

Виолетта даже взглядывает на девушку с сожалением.

— Ну, ладно! — резко поворачивается Оливвия. — Согласна?

— Согласна-согласна, — отмахивается подруга.

И начинается шоу.

Виолетта быстро понимает, что она упустила, когда увлеклась мыслями о предсказательных способностях давней подруги, но все же не сразу. Оливия сначала наклоняется и зачем-то развязывает шнурки на кроссовках, затем выпрямляется и расстегивает на рубашке пуговицу ровно между грудей, а после стягивает косынку и взглядывает на Виолетту с хитрой ухмылкой. Затем девушка сводит колени, а стопы расставляет так широко, как может, поднимает юбку до середины бедер, выпрямляет спину, отклоняется назад, и на груди сам собой образуется ромбовидный вырез, открывающий светлую кожу.

— Ах! Как душно! — напоказ, легко и кокетливо взмахивает Оливия косынкой, только что висевшей на шее.

Она делает все это жутко наигранно, но Виолетта сразу же начинает улыбаться, хотя и в то же время пытается выражать какое-то недовольство, осознавая уже свой неминуемый проигрыш.

Дворовые старушки, впрочем, не оборачиваются сразу. Самыми эффективными и мощными пеленгаторами оказываются немногочисленные старики, которые тут же, почти разом бросают на юную, женскую грудь свои взгляды, а затем мгновенно же пытаются их укрыть, собираясь подглядывать незаметно и смотря как бы невзначай.

Однако старушки это тут же замечают, и вот тогда уже на Оливию взглядывают и они. Только, в отличие от стариков, взгляды их приманивает не красота молодой груди, отчетливо заметной в изгибе натянувшейся блузки, а известная степень откровенности, непозволительный проступок особы юной и лишенной всякого стыда, за что достойной поругания.

И не проходит минуты, как старушки во дворе начинают шептаться ровно так, как и предсказала Оливия. Ее подруга за этим уже не следит, и так понимая, что это было слишком очевидно, и только качает головой. А сама девушка спокойно завязывает шнурки, застегивает блузку, надевает обратно пионерский галстук, но юбку так и оставляет лежать на бедрах, просто забыв ее поправить.

— Видишь? Все одинаковые, — без удовольствия сообщает Оливия. — Есть представления, и все пытаются им соответствовать. Кто их придумал? Зачем? А! Какая разница? Главное, что они есть, значит… значит, это кому-нибудь нужно. Понимаешь? Им не интересно знать, что они делают и зачем, они просто живут… по ГОСТу. Как одно большое, дружное стадо.

Виолетта, заметив на лице девушки вновь проявившееся недовольство, тоже изменяется в лице. Гораздо радостнее ей видеть на лице подруги милую улыбку. Оливии она настолько идет, что ее прелестное, строгое, но очаровательное личико, когда на нем появляется улыбка и радостный прищур, трогает даже сердце подруги, отчего Виолетта каждый раз начинает даже слегка завидовать, но и любить Оливию еще больше.

Кроме того, именно вот из-за таких перемен в настроении, которые у девушки случаются время от времени, других подруг, а тем более друзей у нее нет. Это уже само по себе делает Виолетту особенной. Несмотря на все свое безмерное очарование, приближаться к озорной старшекласснице никто не решается, а потому только она, только Виолетта может обитать рядом с девушкой, в которую и сама, пожалуй, была бы не прочь влюбиться несмотря на все запреты.

— Ну, перестань, — упрашивая, отвечает она девушке. — Ты хоть представляешь, в когда они жили?

— В этом и дело, — сразу отвечает Оливия.

Она тут же теряет сердитый вид, а если точнее, то изначально Виолетта ошиблась и лишь теперь сознает, что девушка говорит с каким-то презрением, с недовольством, будто о чем-то мерзком, словно она вновь рассказывает про того прыщавого девятиклашку, который все время пытается затащить ее на прогулку.

— Ты подумай, — продолжает Оливия, — они войну даже прошли. Чего с ними только не было! А их волнует длина юбки.

Тут же она вспоминает про подол, лежащий на бедрах, опускает глаза, но вдруг застывает.

— Ты чего?

— Ничего, — отмахивается девушка, решив, что спрашивать подругу о длине юбки не стоит. А затем она мысленно возвращается к недостаткам общества, которое так расстраивает буйный нрав, ищущий свободы. — Они будто в клетке живут, ты так не думаешь? Ну вот какая разница… да хоть без юбки я буду ходить. Может, мне нравится. Какое кому дело?

Виолетта улыбается.

— А если вон тот старичок будет тут перед тобой голышом прогуливаться….

— Да и пускай! — с живостью отвечает девушка.

Она говорит так ярко, так горячо и страстно, что подруга мгновенно теряет последние черты шутливого настроения.

— Вот, если мне не хочется смотреть, значит я не буду смотреть! — объясняет Оливия. — А им какое дело? Мне бы не хотелось смотреть на этого старика, ну и я бы не смотрела.

— Но ты же все равно бы его видела.

— А это уже были бы мои проблемы, — не поддается девушка. — Не хочешь видеть голых людей, ну так и сиди дома на здоровье. Книги читай. Там даже если разденется кто-то, то смотреть не придется.

Виолетта не может найти способ переспорить подругу, но чувствует, что он должен быть. Это ощущение манит в глубины мыслей, чтобы откопать еще какое-нибудь возражение, но в итоге разговор приходится оборвать так, оставив его необъясненным, и не законченным, и не открытым.

— Нет! Только не он! — вдруг проговаривает Оливия с ужасом.

Виолетта мгновенно отвлекается от мыслей о споре, немедленно разделяя с подругой тревожное чувство, но еще не зная, что его породило. Затем, проследив за направлением взгляда, она быстро находит справа, возле одного из арочных проходов, смазливого мальчика с каким-то бледным, помятым цветочком в руке.

Юный комсомолец оглядывает двор внимательно и неторопливо, еще не успев добраться до той стороны, где на лавке примостились две очаровательные подруги. Лицо, ставшее плодотворной, богатой почвой для прорастания смачных прыщей, украшенное еще и квадратными, толстыми ободками дедовских очков, отпугивает от юноши других учеников уже не первый год, но несмотря на это, по какой-то одному ему известной причине, щуплый, всеми шпыняемый девятиклассник решился приударить за самой красивой девочкой школы.

Время от времени с Оливией пытался кто-нибудь завязать общение, но это только раньше, а в последние месяца четыре ее никто уже не донимал, кроме этого прыщавого мальчишки. Почему — трудно сказать. Вероятнее всего, никому не хотелось связываться с особой, которая своим вызывающим поведением завоевала недоверие даже учителей. И никто, в общем-то, и не пытался спорить с тем, что ходить по школе в кроссовках, носить странную прическу, спорить с учителями относительно свобод поведения — все это признаки несомненно отклонений в развитии здорового гражданина. А кроме того, никто не хотел связываться с ребенком служащей Кремля, хоть вслух это и нигде не произносилось.

Впрочем, один только этот мерзкий, очкастый и откровенно тупой мальчуган отставать никак не хотел, будто бы мечтал однажды добиться Оливии, во что бы то ни стало. Разумеется, это ей нравилось с каждым разом все меньше, с каждым разом доставляло все больше неудобства, а кроме того начинало уже пугать и злить, и девушка всеми силами давно пыталась избегать встреч, но каждый раз настырная клумба прыщей смотрела откуда-то парой коричневых глаз.

— Да он не подойдет, — пытается Виолетта успокоить девушку. — Ты же не одна. Точно не подойдет.

— Если бы!

Оливия уже берется за ручку портфеля, но пока еще старается прятаться за спиной подруги, быстренько поменявшись с ней местами. И все же, едва мальчишка поворачивается, как ему хватает нескольких секунд, чтобы, прищурившись, узнать спрятавшуюся за спиной подруги возлюбленную, смущенно замахать рукой и, укрыв за спиной мятый цветок, с улыбкой двинуться навстречу.

— Нет! — вырывается у девушки разочарованное восклицание. — Все! Увидимся вечером! Как обычно!

Виолетта оборачивается, но успевает лишь сказать: «Ага», — как ее подруга, вскочив с лавки, уже быстрым шагом направляется в сторону второй арки быстрым шагом, раскачивая бедрами, как при спортивной ходьбе.

Да и идет девушка не слишком медленно. Кажется, она пытается делать вид, будто бы не заметила воздыхателя, а просто заторопилась, и стремительно исчезает в направлении другой арки.

Печально опустив брови и плечи, юноша провожает ее взглядом, но следом бежать не решается. Он снимает очки, протирает о рубашку, следом тут же ее заправив поглубже в шорты и измяв цветок еще сильнее, и даже не замечает, что к нему успевает подойти одна из двух школьных красавиц.

— Долго ты еще будешь приставать к моей подруге? — спрашивает Виолетта уверенным тоном.

Мальчишка поначалу замирает, потом начинает заикаться, но больше двух звуков вряд у него сложить не получается, так что девушка, с нетерпеливым вздохом отведя глаза в сторону, уже через несколько секунд прерывает его раздражающие попытки заговорить на человеческом языке.

— В общем так, — отрезает она голос девятиклашки резким, строгим заявлением, — еще хоть раз она на тебя пожалуется, и будешь объяснять моему другу милиционеру, почему ты ее все время преследуешь.

Мальчишка стоит так же, как и стоял, разве что шире открывает глаза, а от красноты белые прыщики на щеках начинают выделяться еще сильнее, отчего Виолетта, не удержавшись, корчится.

— Ты меня понял? Я не шучу! — грозит она пальцем, а сама торопится быстрее уйти.

Вдобавок к жутко неприятному виду, мальчишка создает еще более неприятное впечатление своими манерами. Смущенный, неловкий, пай-мальчик, но неряшливый, с криво заправленной в шорты рубашкой, он впитал все те качества, которые вполне можно было бы счесть за плюсы. Однако, собранные в образе этого мальчишки, они лишь придают ему лишь больше отвратительности.

Комсомолец выглядит крайне нелепо. Виолетта, которая вовсе не хочет его обидеть, скорчив презрительную гримасу, тут же сбегает, уже волнуясь, что зря обидела мальчика, но с другой стороны, не желая позволять ему донимать подругу и дальше.

Девятиклашка же остается на месте, опускает голову, а когда поднимает, то видит переговаривающихся между собой бабулек на одной из ближайших лавок. Три старушки глядят на него с жалобным презрением, будто бы увидели собаку, за которой по дороге тащится, высунувшись наполовину, жирный глист. Даже и они видят проблему в нем, а не в отношении к нему окружающих. А мальчишка в это время повторяет в уме слова Виолетты, которая неосторожно рассказала чуть больше, чем собиралась.

«Еще раз, да»? — раздумывает мальчик. А сам, опустив голову, лишь сейчас замечает помятый в ладони цветок, расправляет лепестки и аккуратно вонзает его в землю ближайшей клумбы, прежде чем оставить увядать.

Оливия не сразу замечает, что за ней никто не гонится. К дому она идти не решается, собираясь прежде сделать крюк, поскольку надеется, что мальчишка еще не выяснил, где его возлюбленная живет. Так что быстрым шагом удается пройти мимо нескольких домов, свернуть, пройти дальше, затем еще раз свернуть, но уже во двор, и лишь там, пройдя до улицы, девушка оглядывается, чтобы проверить, не увязался ли за ней этот незадачливый кавалер.

За спиной никого не оказывается, и девушка позволяет себе вздохнуть, а заметив совсем рядом небольшую, чистую скамью, присаживается, чтобы поправить свой вид.

Оливия распускает волосы, но лишь затем, чтобы вновь собрать их в пучок над правым ухом. Правда, теперь уже русый комок поднимается выше и застывает над виском, что означает легкую перемену в настроении девушки.

Устанавливать свое настроение самостоятельно, подчинить его воле — гораздо лучше, чем находиться вечно под его влиянием. Эта привычка закреплять волосы в пучок, как раз стала отличным способом управлять собственными эмоциями. Стоит решить, что настроение сейчас должно быть плохим — и русый комок, подвязанный темной, мешковатой, толстой резинкой, отправляется ближе к правому уху. А стоит подумать, что настроение должно исправиться, как пучок отправляется по дуге к левому уху, в зависимости от того, насколько сильно должно измениться настроение.

Сейчас он поднимается лишь немного. И, что удивительно, тут же немного поднимается настроение. Ведь тому есть разумная причина: разговор с подругой уже и так близился к завершению, хочется есть, а значит, уже пора было двинуться к себе домой, да и прыщавый ухажер не стал преследовать, а значит, можно спокойно идти дальше, и причин расстраиваться нет.

Где-то рядом, кажется, в соседнем дворе кто-то плачет, но голос запутывается в уютном окружении старых стен, а все же отвлекает девушку от мыслей и она, наконец, отыскивает себя.

Поправив блузу, пионерский галстук, спрятав лямки рюкзака, Оливия вдруг застывает взглядом на своих коленках. Затем, стыдливо оглядевшись, она слегка задирает подол синей юбки, так чтобы край вновь оказался на середине бедер, и лишь сейчас обращает внимание на красоту своих ног.

Прежде девушка так на них не смотрела. Ноги, как ноги. А теперь к ней приходит осознание того, что ноги довольно красивые, вернее, даже очень. Впрочем, не скромность мешала девушке рассмотреть в себе эту красоту, а необычный взгляд на мир, ведь она совершенно искренне не задумывалась о своей красоте, поскольку не встречала ни одного мужчину, который бы сумел вызвать у нее хотя бы слабое чувство симпатии. Никто еще в ней не сумел пробудить даже самый обычный интерес, а потому и собственная красота не имела еще никакой ценности.

И теперь девушка оглядывается. Стоило забежать во дворы, проскользнуть в какой-то переулок, как вот уже вокруг эти самобытные виды московских двориков, бережно охраняющих наследие старых времен.

Большие дворы, красивые, свежие домики с гладкими стенами и яркой краской не такое уж редкое зрелище, а вот забраться в такой дворик, усесться на лавке, сколоченной из старого дверного полотна, обнаружить густые заросли деревьев, загородивших стены пятиэтажки — событие почти всегда случайное. Хотя и то, что таких мест мало сказать нельзя, но все они как-то остаются вне поля зрения.

И внезапно, проведя взглядом по красивому, состарившемуся убранству тупичка, девушка замечает лежащий на земле, потертый кошель.

Пионерский галстук будто бы начинает давить на горло сильнее. И ясно, почему. Сразу же, мгновенно рождается желание этот кошелек поднять и заглянуть внутрь.

Благородные мысли вяло, но пытаются все же пробиваться в ум. Комсомольский дух хочет подсказать, что надо отнести находку в милицию, если окажется, что кошель не пустой…

Только есть проблема. Дело в том, что уже за десяток шагов девушка ясно видит, что кошелек плотно набит, буквально готов лопнуть от набитого в него содержимого. И совсем не какое-нибудь гнусное желание зовет поднять его и заглянуть внутрь, а простой интерес, любопытство, а кроме того это волшебное чувство внезапно, совершенно неожиданно отысканного клада.

Быстро осмотревшись, Оливия убеждается, что вокруг никого. Да и здесь, наверное, вообще редко можно отыскать людей. Забитый в тупик между высотками дворик, заканчивающийся старым, деревянным домиком, просящимся под снос, вряд ли приманивает большое количество туристов. Скорее, здесь вообще никого, кроме жильцов и госслужащих, не бывает и быть не может, разве что они забегут так же случайно, как это сделала девушка.

А толстый кошелек так и манит его скорее поднять, пока кто-нибудь не объявился. Да и сердце зачем-то колотится, мешая спокойно думать. А, кроме того, заметить кошелек никак нельзя, поскольку лежит он на вытоптанной тропе между обвисшими ветвями деревьев, и взгляд обращается к кладу лишь потому, что девушка села на лавку из дверного полотна.

Больше Оливия не выдерживает. Теперь начинает казаться, что в любую минуту кто-нибудь может появиться. Наконец, хотя бы тот, кто потерял этот кошелек. Набрав воздуха, она поднимается и идет забрать находку, успокоив совесть тем, что это в любом случае необходимо сделать.

Пожалуй, человеку, который не мечтал отыскать клад, гораздо легче для себя определить, что сделать в такой ситуации. Только вот девушка к таким людям не относится. С детства самыми интересными, самыми захватывающими дух историями для нее были те, в которых герои искали сокровище. Теперь она будто сама оказывается в такой истории, и причем наяву, да еще и в главной роли.

И вот кошелек оказывается в руках, и сердце тут же начинает биться еще торопливее, словно желает перевыполнить трудовой план по количеству ударов на день. А кошель оказывается толстым, набитым под завязку, и еле помещается в руку.

Тут же девушка стремительно оглядывается, желая отыскать любопытный взгляд какого-нибудь случайного наблюдателя, но кругом по-прежнему никого. И, увлеченная очень странным чувством стыда, Оливия торопится поскорее вернуться обратно на лавку, чтобы иметь возможность заглянуть в кошелек незаметно и уже тогда спокойно изучить его содержимое.

Потертый, толстый и явно старый кошелек, как подсказывают девушке ее знания, должен явно принадлежать старушке. И, кажется, это должно означать, что внутри, как минимум, совсем немного, но кошель набит так, что едва не лопается ткань, на которой висят клочками следы кожзама.

Выяснить можно только одним способом. Поместив кошель в юбку между ног, чтобы можно было в случае чего быстро спрятать, девушка еще раз осматривается и лишь тогда, с почтением и осторожностью, медленно открывает кошелек, разомкнув металлическую защелку.

И тут же ее ждет разочарование в виде букета разноцветных фантиков. Ближе к середине они уложены аккуратно, расправлены, а по краям смяты, будто их затолкали, как получится.

Впрочем, деньги внутри тоже оказываются, хотя Оливия их не сразу замечает и даже чуть не упускает из виду это обстоятельство. Внизу кошелька отыскивается почти десять рублей, что даже изумляет, ведь комсомолка и сама редко носит с собой деньги. Во всяком случае, больше пары рублей обычно и не нужно таскать с собой, а тут почти десять в кошельке с фантиками. Какое-никакое, а все же найденное сокровище.

Сунув кошелек в сумку, девушка остается сидеть, потому что теперь, услышав все тот же детский плач, доносящийся откуда-то из соседних дворов, она вдруг слышит его иначе, чем немногим раньше. Теперь сам плач кажется другим, потому что он сообщает новые подробности: возможно, это тот самый ребенок, который потерял целое состояние, ведь десять рублей — это для любого ребенка неисчерпаемое сокровище.

Даже интересно было бы узнать, откуда у детей столько денег. Вроде бы, светлое социалистическое будущее еще не наступило, хотя и приближается стремительно, и обещает совсем уже скоро изменить весь окружающий мир, но пока оно все еще недостаточно овладело действительностью, чтобы можно было принять наличие у ребенка такой суммы, как совершенно естественное обстоятельство.

И увлекшись мыслями, девушка едва не забывается, а теперь оглядывается снова и рассматривает тупик, в котором оказалась, уже внимательнее. Здесь стоит деревянный сарай. Дерево черное, словно обожженное, но сарай цел. Над ним густой тучей нависает зеленая лапа старого дерева. Лавку окружают кусты, рядом стоит москвич, и видна лишь дверь в подъезд двухэтажки, а кругом будто ничего больше и нет. Звуки машин и людей доносятся с улицы неопределенным эхом, не разрешающим угадать направление, и создается удивительная атмосфера. А затем из подъезда выходят две женщины, и Оливия тут же встает и торопится уйти.

Как раз в соседнем дворе плачет ребенок. Мальчик, сев в песочнице и раскинув ноги, плачет, задрав голову к небу. Вокруг ходят люди. Одна женщина, проходя мимо, даже не сдерживается, подходит и спрашивает мальчишку о чем-то, но затем встает и уходит, а отсюда, из-за угла, комсомолка не может расслышать их разговор.

Наконец, прислонившись к стене, в мыслях ощупав спрятанный в рюкзаке толстый кошель, девушка выдыхает слегка даже недовольная тем, что простояла так долго, все еще не сделав очевидный вывод. А следом она, помотав головой и таким образом выразив недовольство собственным поведением, выходит из-за угла и направляется к мальчику.

— Ты чего сопли развесил? — звучит приятный голос.

Перестав рыдать, мальчик открывает глаза и видит перед собой такую красивую, такую ослепительную особу, что даже и ему, всего лишь ребенку, становится даже интересно. Он протирает глаза, а затем взглядывает на Оливию уже не заплывшим взглядом и от удивления открывает рот, впервые увидев настолько красивую девушку.

— Ну? Чего застыл? — улыбается комсомолка.

— Я… я… поте… ря-ха-ха-л! — не выдерживает мальчик.

— Ну-ка не реви, — отвечает девушка строгим тоном.

Ребенок на удивление быстро успокаивается, хотя и продолжает шмыгать, а Оливия, смягчив выражение, продолжает расспрос.

— Что потерял, расскажешь? Вдруг я видела где-нибудь.

— День… день… гу… — продолжает мальчик шмыгать.

— Не деньгу, а деньги.

— День… ги… — ставит мальчик ударение на последний слог, но девушка решает уже его не поправлять.

— Просто деньги? — старается Оливия незаметно расспросить мальчика о кошельке. — Или еще что-нибудь?

— Да… — шмыгает тот, утирая слезы. — Деньги… и… фантики… и… бабушкин… коше-хе-хе-хе!

Не выдержав, он начинает реветь, но девушка уже получила всю нужную информацию, а потому успокаивает ребенка она вновь строго.

— А ну не реви, я кому сказала, — добрым, но строгим тоном велит она мальчику. — Ты же мужчина. На вот, нашла я твой кошелек.

Мальчишка сразу же перестает рыдать, протягивает руки, а Оливия почти отдает находку, но вдруг резко оттягивает кошелек на себя.

— А плакать больше не будешь? — спрашивает она, и лишь получив обещание больше не реветь, отдает кошелек, улыбается и, растрепав мальчику волосы, уходит.

Может, ее бы и не выгнали, но взглядов незнакомок было достаточно. Выйдя со двора и вернувшись на улицу, девушка отправляется в сторону дома. Нужно пройти до светофора, затем перейти на другую сторону, дойти до первой девятиэтажки, а там повернуть во двор. Там вытоптанная тропа, окруженная травой, проведет до арки, снова нужно будет перейти улицу, и за еще одной аркой будет ждать родной двор. И на протяжении всего пути девушку будут сверлить глазами прохожие.

Именно поэтому люди доставляют столько неудовольствия. Ничего ужасного в форме комсомолки нет. Юбка не слишком короткая, носят и меньше, блузка не расстегнута, только прическа странная, но уж это никого волновать не должно. А все же что-то во внешности Оливии привлекает взгляды, и кажется, будто эти взгляды зачастую слишком уж недовольные.

Так и происходит. Вернее, конечно, недовольно глядят обычно только женщины, но мужские взгляды не хочется видеть тем более — ничего хорошего в них тоже нет. В какой-то момент девушка едва не решает даже снова поправить свою прическу, но оставляет эту затею и продолжает идти.

Быстрым шагом она пересекает улицу, дворы, выходит к арке, переходит еще одну улицу, а затем оказывается у дома, но едва попадает в этот тоннель, наполненный тенью и прохладой, как тут же застывает.

На том конце арки как раз появляется местная шпана. Обделенные приятными обязательствами, эти выросшие, но не повзрослевшие дети могут оказаться здесь в любое мгновение. Чаще их можно встретить ночью, когда мрак заменяет людям маски, но они так же запросто могут появиться и днем, и даже утром, если только для этого возникнет необходимость.

Впрочем, лишь на миг девушка застывает, а после, опустив взгляд, отправляется по арочному тоннелю в свой двор, верно полагая, что хулиганы, как вампиры, при свете дня не очень опасны. Хотя, это не означает, что в дневном свете они не доставляют никаких неудобств.

Поначалу все идет спокойно. Кажется, сейчас уже пройдут. Неприятно, что все замолчали, перестали смеяться и явно таращатся, но глаза поднимать на них не хочется, будто взгляд навсегда измажется о них грязью.

— Оп! — вдруг бросает один из юношей руки.

Вздрогнув, Оливия отступает на шаг, а затем все же поднимает глаза и смотрит хмуро и недовольно.

— Хе-хе! Не боись, — поправляет юноша кепку. — Солдат ребенка не обидит! Ха-ха!

Все пятеро, толкая друг друга в плечо, хихикают, один похлопывает себя по затылку, двое не высовывают рук из карманов, но юноша впереди, который руками преградил путь, явно лидирует. Когда он перестает смеяться и, кивнув, предлагает идти дальше, то и остальные расступаются.

Оливия проходит мимо и тут же слышит хохот и свист. Разумеется, она догадывается о том, что происходит за спиной, воображает неприятные взгляды, а сама ускоряет шаг и проходит во двор.

Впрочем, радоваться приходится недолго. Она не сразу замечает, что на лавке возле подъезда уже ждет прыщавый ухажер, а потому идет какое-то время быстрым шагом, а затем поднимает голову, видит девятиклашку, останавливается, вздыхает, но тут же и сознает, что обойти его никак не удастся.

Когда боя избежать нельзя, то принимай его с честью. Эта мысль, почерпнутая из какой-то книги, давно уже маячила в памяти, но только применить ее было не к чему. И вот, случай подвернулся сам, а заодно и мысль тут же проснулась и ожила в сознании. Так что девушка вздыхает, набирает полную грудь, и решительным шагом направляется к подъезду, собираясь все немедленно закончить.

Пройти мимо, как и следовало ожидать, не получается.

— Привет! — вскакивает мальчик с лавки.

До последнего хотелось надеяться, что он все же не заговорит, постесняется или даже не заметит, но Оливия была готова, а потому она останавливается, поворачивается, но, разумеется, не подходит.

— Чего тебе? — не скрывает девушка недовольства.

Она ни за что не станет претворяться, чтобы не обидеть мальчика. Всего два года разницы — огромный промежуток, который превращает этого ухажера в обычного мальчишку в глазах девушки. С ним не о чем говорить, он не интересен, он отвратительно выглядит и еще ничего не знает. Для Оливии это просто мальчик, который неспособен ее заинтересовать, ведь даже гораздо более интересные персоны, да даже и книжные герои еще не бывали настолько удивительными, чтобы девушка могла в них влюбиться. А уж у этого мальчишки нет ни малейшего шанса.

— Э… хе, — улыбается тот смущенно, но вовремя берет себя в руки. — Можешь посидеть рядом… э, нет! Я хотел сказать, присядешь?

У него всегда была странная манера выражаться, но девушке она до сих пор, разумеется, незнакома. Возможно, только это сбивает ее с толку, и Оливия чуть не соглашается.

— Говори, чего хотел, — отвечает девушка, уже сделав шаг, навстречу, но тут же остановившись.

Комсомолец опускает голову.

— Обсудить… э, поговорить.

На миг виснет молчание.

— Мне некогда. Я пошла.

— Э… нет. Постой! Оливия!

Девушка сразу оборачивается. Все дело в том, что зовут ее, разумеется, не Оливия. Разве же во всем СССР найдется хоть один человек, который бы решился дать своей дочери такое имя? Возможно, что именно из-за привычки называться только так и никак иначе, девушка и заслужила все эти неодобрительные взгляды знакомых, которые теперь ей мерещатся повсюду, и даже в лицах тех, кого она никогда в жизни не видела.

И вероятно, именно поэтому она все же останавливается и даже немного смягчает голос.

— Говори, чего хотел, или я пойду.

И мальчик, помяв за спиной цветок, протягивает его своей возлюбленной.

— Не люблю цветы, — отвечает девушка.

Комсомолец виновато опускает глаза, откладывает цветок на край лавки, а сам присаживается рядом. Миг утопает в тишине, а за ним готовится пропасть следующий. Оливия собирается уже уйти, но мальчик на этот раз догадывается завязать разговор.

— А ты знаешь, что прежде я жил не в Москве? — вдруг спрашивает он.

И тут же девушка вздыхает, подумав, что нужно было все-таки уйти, но мальчик торопится исправиться.

— Я это к тому, — встает он с лавки, — что в селе, где я жил…

Внезапно он понимает, что самолично очернил свой образ в глазах самой прекрасной девушки такой нелепой подробностью, но затем даже улыбается. Оливия — совершенно особенная. Любая школьница на ее месте была бы окружена подругами и друзьями, весело проводила бы с ними время, а она ни с кем, кроме одной только Виолетты, не общается. Она знает то, что знает и он, этот приставучий ухажер: она знает, что люди все одинаковые.

— Я давно там жил. Маленьким, — объясняет комсомолец. — И, знаешь что, все говорят одно и то же! Говорят, что надо ехать в Москву, а там делать нечего… Я думаю, что везде так. Везде одно и то же говорят…

— Ну и что? — перебивает девушка.

— Ну… это… забавно, не правда ли?

Улыбка на лице мальчишки ничуть не красит его выражение. Наоборот, сдвинувшись ближе на складках кожи, прыщи кажутся еще заметнее, а желтоватые зубы еще больше портят и без того ужасную картину, и Оливия не выдерживает.

— Я пошла.

— Постой, Оливия!

Второй раз уловка не срабатывает. Девушка останавливается, поворачивается, но теперь уже не сдерживает одолевшее ее недовольство и решается все высказать.

— Послушай, мальчик! — перебарывая отвращение, говорит она. — Больше не заговаривай со мной, ясно? Я не хочу говорить ни с тобой, ни с кем-нибудь еще, тебе понятно?

Девятиклассник опускает глаза, но не отвечает, только собеседница его ответа и не ждет. Потратив миг, она разворачивается и сразу же уходит, а мальчик опускается на лавку, берет цветок, кажется, ищет взглядом палочку, но потом взглядывает зачем-то в сторону арки, где на него с ехидной, недоброй улыбкой смотрит местная шпана.

Нетрудно угадать, что хулиганы с ним сделают после того, как мальчишка отправится к арке. Пожалуй, что его не спасет от их нападок даже и дневной свет. И внезапно рассердившись, комсомолец со злостью бросает сорванный цветок обратно в клумбу.

— Люди все такие одинаковые, — сообщает он пробежавшую в сознании мысль.