Король шутов

Жерар де Нерваль, 1845

Нравы французского двора во время правления безумного короля Карла VI и Изабеллы Баварской.

V. Невер и Орлеан

«Не надо славы мне, я не нуждаюсь в ней,

И до небес достичь, о, верь мне, не желаю.

Хочу любить тебя, хочу любви твоей —

И счастья большего я на земле не знаю»

— Я знаю нечто более приятное, чем летний ветерок, более сладкое, чем поцелуй пчелы в чашечку цветка, более прелестное, чем махровая роза среди густой зелени, я знаю нечто более заманчивое, чем извилистые тропинки в зеленых долинах: это ослепительный бал, усеянный живыми цветами — женщинами, брюнетками и блондинками, розовыми и белыми…

Так говорил среди бальной толпы Ален Шартье, идя под руку с Кристиной Пизанской — прекрасной венецианкой, еще ребенком переехавшей во Францию вместе с отцом своим, астрологом Карла VI. Это была женщина поэт, в настоящее время вдова пикардийского дворянина, получавшая от Карла VI пенсию в двести ливров.

В ожидании, пока скрипачи и гудочники короля шутов подадут сигнал к танцам, толпа шла следом за двумя поэтами, узнанными, несмотря на маски.

Мэтр Гонен в данную минуту был особенно озабочен. Преобладающей идеей у него была нажива и относительно целей он стеснялся ничуть не меньше того легендарного шута Тиля Уленшпигеля, из-за которого спорили Германия, Фландрия и Польша, приписывая себе каждая честь его рождения, и который забавлялся ограблением прохожих в Черном лесу. Точно также Гонен, шут короля, время от времени обирал двор. Превосходно загримированный и неузнаваемый по одежде, он разговаривал в уголке с одним своим родичем, Этьеном Мюсто.

— Видишь ли, кузен, — говорил он, — при дворе нужно только уметь воспользоваться благоприятным моментом. Сегодня ночью я проберусь к королеве, которая уж непременно станет благодарить меня за устройство праздника. Я воспользуюсь этим, чтобы представить ей тебя. Я знаю, что она готова посадить первого встречного на место короля оборванцев (le roi des ribands), которого терпеть не может из-за одного приключения, где он оказался не совсем скромным, и ты можешь быть уверен, что дело твое выгорит.

— Так-то так, — отвечал Мюсто, низкий нормандец, для которого экю от королевы и золотые флорины с орлом от короля всегда радовали сердце, — но каковы будут мои обязанности? Не трудно ли будет?

— Вовсе нет, а то я не предложил бы тебе.

— Спасибо, — сказал нормандец, приподнимая своей корявой рукой шляпу с поднятыми полями и кланяясь с лукавым видом.

— А так как, сверх того, ты можешь оказать нам важные услуги…

— Ладно, да только мне хотелось бы знать определенно — какие будут плоды, а также обязанности этого королевского достоинства.

— Обязанности состоят в том, чтобы исполнять полицейскую службу в отеле Сен-Поль и присутствовать при исполнении каждого приговора парижского прево (старшины). Плоды же равняются тридцати динариям в год и сорока парижским су на одежду тебе и твоему лакею.

— Потом налог в пять су с каждой женщины, у которой золотой пояс.

— Вот это лучше, — проговорил, улыбаясь, нормандец, — дичи прибывает.

— Потом еще ты будешь получать платье всех тех, кого будешь отводить на виселицу.

— Ого!

— Ну, а уж о самой лучшей награде мы поговорим в благоприятное время.

Затем, король шутов вернулся к эстраде, где сидел его оркестр, и стал отдавать приказания музыкантам, в ожидании пока сир Гюг де Гизей прикажет начать играть, толпа все прибывала, а герцог Орлеанский с Мариетой по-прежнему прогуливались между группами людей замаскированных и незамаскированных, разговаривая на ту же самую тему.

— Видите ли, дорогая мадам де Кони, — говорил принц, — я позову к себе его, вашего бульдога, и внушу ему, какую роль он должен играть. Золота! Сколько ему угодно золота! Ну, какой человек этого сорта не запляшет как угодно под музыку золотых монет!

— Я не могу слушать такие речи о человеке, имя которого ношу.

— Вот еще! Да ведь он получил благородство вместе с поместьем, которое я ему дал, а вовсе не по рождению. Правда, он и не вилан: семья его исстари служит — в суде. Мы называем таких людьми скрещенной породы… Кстати: куда он девался? Нам не пристало ходить так долго без него. Его отсутствие стесняет нас.

— Он, ваша светлость, вероятно, дожидается в той зале, где он оставил нас… Я пойду туда.

— Идите, милочка, и приходите поскорее. Говоря это, герцог проводил Мариету до дверей и пошел назад. Проходя, он слышал, как дяди и тетки его, разговаривая с Карлом де Савуази, точили на счет его язычки, и выражали предположение, что скоро вся Франция будет населена одними побочными Орлеанами.

Вошел герцог Неверский с сиром де Гизей.

— Вы здесь, кузен, — сказал Людовик, идя прямо навстречу своему врагу, — какой сюрприз! Но он был бы еще приятнее, если бы вы привезли с собой нашу милую родственницу — возлюбленную супругу вашу.

— Да, это я, я раздумал, — ответил герцог Неверский, — до отъезда из Франции в Венгрию, я решил побывать на бале, чтобы потом сравнить изящный двор Карла VI с двором короля Сигизмунда.

— Потому-то и следовало привезти сюда нашу кузину. Женщины в этих вещах лучшие судьи, чем мы.

Герцог Бургундский, не отвечая, взял под руку сира Гизей и пошел дальше.

— Бык! — проворчал Орлеанский, — ступай бить неверных: всех не перебьешь!

Он смеялся, расхаживая по зале, когда какая-то женщина в маске и в черном домино подошла к нему и взяла его под руку, шепнув ему на ухо свое имя.

— Вы здесь, Маргарита! — сказал он глухим голосом.

— Да, ведь я же предупредила вас запиской.

— Правда, но ведь и муж ваш здесь.

— Он не узнает меня в этом костюме.

— Он бы убил вас, этот зверь!

— Ну что ж! Я готова умереть за тебя!

— Но я не хочу, чтобы ты умерла!

— Я пришла сказать тебе… Он заставляет меня ехать с ним в Венгрию, но я останусь твоей. Вот, возьми, береги это.

И герцогиня Неверская сунула в руку Орлеанского крохотный портрет, работы Жеана Море, того самого, который, как сказано выше, учил герцога живописи на фарфоре.

— Ты здесь очень похожа, обожаемая Маргарита.

— Прощай, Людовик. Осторожность велит мне уйти.

— Как! Так скоро расстаться с тобой! Я провожу тебя до отеля д'Артуа.

— Какое безумие!

— Пойдем.

Герцог Орлеанский напрасно старался пробиться сквозь толпу, которая стояла стеной: каждый старался удержать за собой место, чтобы получше видеть обещанный маскарад. Ведь король шутов поклялся, что превзойдет самого себя! А тем временем герцог обдумывал способ, как бы устроить новое свидание с Маргаритой.

— Маргарита, — сказал он, после минутного размышления, — возьмите этот золотой ключик — чудная работа одного мастера в Брюгге. Это ключ от подземного хода в мой замок де Боте, выходящего к часовне св. Сатурнина, куда ваш муж, конечно, не запретит вам пойти помолиться за успех экспедиции в Венгрию…

Герцогиня едва успела схватить и спрятать ключик, поданный ей Орлеанским. Богато одетая женщина, с маской на лице, страшным усилием воли пробившись сквозь толпу, стала перед ними с угрожающим видом. Она схватила герцогиню за ее монашескую рясу, — ибо та была облачена именно в зтот костюм, — и проговорила, задыхаясь:

— Герцог! Вы похожи на волка с добычей, которому помешали уйти. Что это за овечка, у которой такая мягкая шерстка?

В те времена шелк еще не был известен. Он вошел в употребление только при Карле VIII. Отсюда намек на шерсть.

Герцог Орлеанский с первых слов узнал Изабеллу Баварскую, которая продолжала теребить герцогиню за шерстяное платье, точно хотела разорвать его.

— Это не Мариета ли д'Ангиен? — продолжала королева, — или Колина Демер, или мадам де Молеврье? Ах, все зерна на четках долго пересчитывать!

— Сударыня, — возразил Людовик, — нашли ли бы вы уместным, если бы кто-нибудь разрешил загадку, под которой прячутся эти чудные белокурые волосы, эти молниеносные голубые глаза, эта лебединая шея, этот рост, в котором изящество соединяется с величием?

— Я сама нарушаю мое инкогнито: пусть и мне ответят тем же.

Она выпустила платье герцогини, чтобы отвязать маску. Герцогиня отступила, но Орлеанский не успел бы отвести ее дальше, если бы королева, стараясь развязать шнурки маски, не затянула их еще больше. Пока она старалась разорвать узел и на минуту зажмурила глаза, у герцога Орлеанского блеснула смелая, гениальная мысль. Увидев в нескольких шагах от себя Иоанна Неверского, он быстро подвел к нему его жену.

— Кузен, обращаюсь к вам, как к рыцарю, — сказал он с чувством собственного достоинства. — Для меня чрезвычайно важно, чтобы эта дама осталась неизвестной. Дайте честное слово, что вы не будете стараться узнать, кто она. Носилки мои у ворот отеля. Проводите эту даму, не заговаривая с ней. Согласны вы?

— Вы принимаете меня за короля шутов, проворчал Невер.

— Я принимаю вас за полководца, которому дам больше войска, чем он от меня требовал.

— Хорошо, — сказал Невер.

Подав трепещущей в своем шерстяном платье женщине свою костлявую, волосатую руку и нисколько не подозревая, что маленькая ручка, лежащая в его руке, точно нежный алмаз в тисках, — рука его жены, он жестом открыл проход в толпе и удалился.

Все это произошло так быстро и так неожиданно для Изабеллы, что она, уже освободившись от маски, минуты две задыхалась от ярости, прежде чем могла подойти к принцу и сказать ему почти вслух:

— Вероломство! Измена!

— Изабелла! Опомнитесь! Я сегодня с ней в последний раз.

Конец ознакомительного фрагмента.