Метаморфоза. Декалогия «Гравитация жизни»

Жанна Швыдкая, 2020

Книга о человеке на стыке эпох. О девочке с чистым сердцем и большими надеждами, приехавшей из маленького украинского городка поступать в вуз и покорять столицу. О девушке с обожжёнными чувствами и клеймёной плотью, достигшей своего дна и сумевшей от него оттолкнуться. О молодой женщине, верившей, что замужество сделает из Золушки принцессу и всё у неё будет хорошо. Книга о том, как разбиваются мечты. О человеческих страстях, о любви и предательстве, о злобе, ненависти и утверждающемся за счёт других уязвлённом самолюбии. О поиске смысла жизни, болезненной трансформации личности и о том, как белое становится чёрным, а добро и зло порой неотделимы. О вечном конфликте отцов и детей, о попытке уравновесить ценности, заложенные в детстве, с собственным жизненным опытом и с событиями в стране начала 90-х годов XX века. Это вторая книга декалогии «Гравитация жизни». Она развивает историю героини, начавшуюся в романе о детстве «Огранка».

Глава 3. Любовь по согласию

Лаборатория контактной коррекции зрения (ЛККЗ) являлась филиалом Центральной городской больницы № 14 им. Октябрьской революции, прозванной в народе «Октябрьской больницей», и располагалась на первом этаже жилого дома по улице Профессора Подвысоцкого. От дома тёти Жени добираться приходилось с тремя пересадками, но для меня эти полтора часа утром и полтора часа вечером были самыми долгожданными. Я проезжала по площади Льва Толстого, затем по Крещатику и бульвару Леси Украинки, видела невероятной красоты здания, широкие проспекты, спешащих по делам киевлян и была счастлива. Нередко я выходила из троллейбуса, неспешно шла вдоль огромных стеклянных витрин ЦУМа, мимо кафе, ресторанов и парикмахерских, а моё сердце трепетало от радости. Оно улыбалось каждому встречному: «Посмотрите, я такая же, как и вы! Я вместе с вами! Я тоже киевлянка!» Однажды я даже случайно оказалась на каком-то митинге у памятника гетману войска запорожского Богдану Хмельницкому. Чему посвящён был этот митинг, я не знала, да и меня не особо это волновало, главное, что я оказалась в гуще событий, вместе со всеми что-то скандировала, а в конце, когда люди вокруг запели украинские песни, я пела вместе с ними. Вечером этот митинг показали в новостях по всем телеканалам, и, увидев моё лицо на весь экран, тётя Женя вскрикнула: «Ты в телевизоре! Иди скорее сюда!» Пока я бежала, кадр на экране начал меняться, но свой чёрный платок с ярко-красными цветами и длинной бахромой, найденный однажды в бабушкином шкафу и ставший модным аксессуаром поверх пальто, я узнала сразу. Но для меня было важно не то, что меня показали в новостях, а то, что я жила в этом городе и ощущала себя его частью. Я гордилась собой, гордилась тем, как простая провинциальная девчонка смогла повернуть своё поражение в свою же пользу. Осознать хрупкость своей иллюзии я тогда, к счастью, не могла и искренне считала, что схватила удачу за хвост.

Мой рабочий день начинался ровно в девять тридцать и заканчивался в шесть часов вечера. В течение этого времени я должна была записывать пациентов на приём к врачам, давать телефонные консультации, вести книгу учёта выданных линз и принимать за них оплату. Работа, конечно, не высокохудожественная, но зато в белом халате и в окружении самых передовых в то время офтальмологических технологий коррекции зрения. Попасть на эту должность мечтали многие, платили довольно хорошо и, главное, регулярно, что являлось редким исключением среди государственных учреждений конца восьмидесятых, но место досталось именно мне. Я воспринимала всё это как естественную компенсацию от судьбы за ситуацию с институтом, а тот факт, что всё это лишь благодаря тёте Жене и её человеческому желанию помочь, моё набиравшее силу «Я» в расчёт не принимало. В стране, где всё было в дефиците, главной ценностью являлись человеческие отношения и связи, но понять это я тогда ещё не могла.

До поступления в ЛККЗ о контактных линзах я вообще ничего не слышала, и в моём представлении очки являлись единственным способом помочь людям с нарушениями зрения. Однако сама идея контактной коррекции зрения была высказана Леонардо да Винчи ещё в шестнадцатом веке, а в конце девятнадцатого оптическая контактная линза была уже подробно описана и применялась на практике. Тем не менее даже столетие спустя технология изготовления контактных линз оставалась всё ещё примитивной, а сами линзы — жёсткими и крайне неудобными. В лаборатории на специальном оборудовании вытачивалась жёсткая заготовка размером с радужку глаза, шлифовалась, а потом, в течение долгих месяцев, человек привыкал к инородному телу у себя в глазу. От сильного порыва ветра линзы часто убегали под верхнее веко — и тогда прямо на ходу приходилось их оттуда выуживать. Бывало, что в самый неподходящий момент мелкая песчинка попадала в глаз, вызывая острую боль и водопад слёз. Линзы натирали глаза, царапины на них являлись рассадником бактерий и причиной воспаления, поэтому спасительные стекляшки приходилось регулярно кипятить. Очередь на линзы доходила до трёх месяцев, люди приезжали со всех регионов страны, а наша лаборатория являлась едва ли не единственной в Украине, где можно было их изготовить. Стоит отметить, что к тому времени уже тридцать лет как чешским учёным были изобретены мягкие контактные линзы и весь мир ими успешно пользовался, но лишь с открытием границ они стали поступать на территорию бывшего СССР. Киевская лаборатория стала одной из первых, кто организовал их поставки из-за рубежа, но ждать такой заказ приходилось по восемь-десять месяцев. Как работник ЛККЗ, я, конечно же, без очереди воспользовалась благами технологического прогресса, на личном опыте познав жёсткую и мягкую радость оттого, что мир вокруг снова приобрёл чёткие контуры. Начиная с последних классов школы моя прогрессирующая близорукость просто галопировала, но очки надевать я всё равно стеснялась, считая, что это не понравится мальчикам. Дошло до того, что я с первой парты не могла разглядеть пример на классной доске, но упрямо продолжала щурить глаза. Я боялась, что меня начнут обзывать «очкарик», а в комплексе с уже имеющимся прозвищем Колобок, которым меня наградили ещё в младших классах, очень не хотела превратиться в «Колобка-очкарика». К сформированной в раннем детстве установке «Что люди скажут?» добавилось подростковое «Что мальчики подумают?» — и я делала всё для того, чтобы нравиться и угождать мнению окружающим в силу своего разумения.

Под Новый год на работе решили устроить настоящее костюмированное представление. Коллектив у нас был небольшой, преимущественно из врачей-офтальмологов, техников и медсестёр, поэтому на роль Деда Мороза выбрали нашего молодого техника, а Снегурочкой, конечно, меня. Я очень обрадовалась, но тут же с ужасом поняла, что подходящего под образ платья у меня нет. В то время купить или взять напрокат костюм было просто невозможно, и я решила его сшить.

Больше года я не прикасалась к иголке с ниткой, и вот теперь вновь с радостью делала вытачки и втачивала сложный воротник-стойку. Швейной машинки у тёти Жени не оказалось, поэтому каждый шов пришлось проходить вручную. Конечно, я мечтала блеснуть на празднике, хотела похвастаться своим портновским талантом, но была и другая, скрытая сторона: шитьё занимало всё моё свободное время и хотя бы ненадолго позволяло заглушить первую сердечную боль по имени Артур.

Мы познакомились в начале октября. Возвращаясь как-то с работы, я вышла из троллейбуса на несколько остановок раньше, чтобы пройтись пешком по Крещатику. Низкое солнце золотом заливало опавшую листву бульвара, скользило по брусчатке, рассыпалось «зайчиками» в больших витринах. Засмотревшись на своё отражение, я почувствовала чей-то взгляд, и тут же в стекле отразился мужской силуэт. «Девушка, с вами можно познакомиться?» — произнёс приятный голос. Оглянувшись, я увидела высокого, одетого в фирменный джинсовый костюм с красивыми прострочками молодого человека лет двадцати пяти. Он широко улыбался, карие глаза смотрели открыто, но цепко, и казалось, что просвечивают меня, как рентген в больнице. Впервые в жизни со мной кто-то знакомился! Как себя вести и что говорить, я не знала и, растерявшись, пробормотала что-то несуразное о том, что на улице с парнями не знакомлюсь. От смущения я не знала, куда свой взгляд направить. «Я Артур», — представился парень и вопросительно взглянул на меня. «Жанна», — ответила я, улыбнувшись. Долю секунды мы изучающе оценивали друг друга, словно обменивались невидимыми токами, после чего парень предложил меня проводить.

Артур учился на третьем курсе режиссёрского факультета Киевского института культуры и жил в общежитии недалеко от моей работы. Всю дорогу он рассказывал о кино, о том, как каскадёры выполняют опасные трюки, — я смеялась, что-то говорила в ответ и даже не заметила, как мы оказались у калитки моего дома. На прощанье договорились встретиться на следующий день на остановке возле ЛККЗ.

Предчувствие чего-то огромного и долгожданного захлестнуло меня. Всё ещё никем не целованная девушка, я без оглядки отдалась новому для меня чувству, с детской непосредственностью доверившись первому молодому человеку в своей жизни. От одной мыли об Артуре мои щёки вспыхивали кленовым жаром, по телу проносилась горячая волна, а в сердце разгорался огонь. По вечерам Артур ждал меня на остановке, и, взявшись за руки, мы убегали гулять. Бродили по старинным улочкам, шуршали листьями в парках и, укрывшись последним теплом осени, часами сидели на скамейке, вдыхая терпкий аромат бархатцев и нашей любви.

В конце октября пошли дожди, и мне срочно понадобились сапоги. В тот вечер с Артуром мы не встречались, и, получив накануне зарплату, я решила пройтись по магазинам. Я искала красные высокие сапоги, красные перчатки и красную сумку, которые должны были дополнить моё модное новое пальто тёмно-фиалкового цвета с вытачками на рукавах, эффектно продолжавшими линию плеча. Свои сапоги я увидела сразу. Они стояли на центральной витрине и выгодно выделялись на фоне тусклой бесформенной обуви. Примерив, я подошла к зеркалу и, довольная собой, грациозно выставила ножку. Неожиданно знакомый голос сказал: «Тебе очень идёт». Оглянувшись, я увидела широкую улыбку Артура, напоминавшую улыбку Чеширского кота^[5] — с такой же способностью исчезать и вот так внезапно появляться. Обрадовавшись случайной встрече, он тут же предложил прогуляться, а большую коробку с сапогами занести к нему в общежитие, которое было намного ближе, чем мой дом. Я так сильно проголодалась, что ни о какой прогулке думать не могла, но Артур сказал, что ужин берёт на себя. Он постоянно хвастался кулинарными умениями, давно обещал угостить своим коронным блюдом, а тут такой повод — новые сапоги!

На общей студенческой кухне обе газовые плиты были зажарены до черноты, кипел забытый кем-то чайник, а запах пельменей разносился по всему коридору. Каждое движение Артура было точным и быстрым, и я с удовольствием наблюдала, как любимый парень нарезает ветчину и готовит салат. Стоять у плиты я возненавидела с тех самых пор, как в школе занялась своей фигурой, объяснив себе, что кухня — главный враг женщины. Пока Артур хлопотал с ужином, я вернулась в его комнату, расставила тарелки на журнальном столике и осмотрелась. Две параллельные кровати вдоль стен, шкаф с большим зеркалом, телевизор на тумбочке и даже холодильник в прихожей за дверью — всё это вовсе не походило на аскетическое жилище вечно голодных студентов. Чисто, уютно, а на фоне тусклого коридора с облезшей краской на стенах — и вовсе роскошно. Как рассказал Артур, комнату для него обустроил отец, который был директором какого-то предприятия на Западной Украине. Когда мы только зашли, на второй кровати спал сосед, но, увидев Артура с девушкой, без лишних вопросов удалился, словно между парнями существовал какой-то негласный код договорённостей. Этой детали я тогда внимания не придала, тем более что в общежитии находилась первый раз и хотела как можно больше узнать о студенческой жизни. Через двадцать минут комната наполнилась ароматом макарон с обжаренными овощами, и мой голодный живот требовательно заурчал.

После горячего ужина и сверкающего в хрустальных бокалах шампанского, которым «обмыли» сапоги, меня сморил сон, и, свернувшись калачиком на кровати, я задремала. Алкоголь действовал на мой организм как снотворное, и в этом моя реакция совпадала с маминой, которая даже после глотка вина или обычной домашней настойки вскоре засыпала. Открыв глаза, я решила, что уже утро. Испугавшись за тётю Женю с её больным сердцем и давлением, я обеспокоенно спросила «Который час?» Присев рядом на кровать, мягким голосом Артур прошелестел: «Девять». Он медленно погладил мои волосы, шею и плечи, а я, всё ещё пребывая в полудрёме, таяла в его нежных руках. Прикосновение к груди откликнулось напряжением, вызвав страх и любопытство одновременно. Раньше мы иногда разговаривали на интимные темы, и о том, что у меня ещё не было парня, Артур знал, поэтому старался быть деликатным. В этих вопросах он оказался гораздо опытнее меня — уже встречался с другими девушками, но о своих личных контактах никогда напрямую не говорил. «Не бойся, я обо всём позабочусь», — прошептал он.

Когда мы оделись, Артур был сильно раздражён. Я пыталась понять, в чём дело, что я сделала не так, но он молчал. Обняв его, я хотела поцеловать, но он неожиданно отстранился и резко сказал: «Ты меня обманула». Его слова хлестнули сердце, словно бритва. Не понимая, в чём именно состоял обман и почему у него так резко изменилось отношение ко мне, я схватила пальто, сумочку и, рыдая, выбежала в коридор. Тысячи, тысячи мыслей проносились в моей голове, словно лампочки, включая и выключая вопросы, ответов на которые у меня не было: «Почему? За что? Как же так? Что мне теперь делать? Что со мной будет?», но единственное, что стало очевидным, — так это то, что мной воспользовались, а потом бросили, сделав ещё в чём-то виноватой.

По пути на остановку Артур меня догнал и, не говоря ни слова, пошёл рядом. Моё сердце разрывалось. Я любила его, любила так сильно и так искренне, что отдала себя, и не понимала, действительно не понимала, почему он на меня обижен. На эскалаторе в метро, не выдержав «молчанки», я пристально посмотрела ему в глаза и ещё раз спросила: «Что случилось?» Он не ответил. Пауза затянулась. Его грудь вздымалась, словно он собирался с духом что-то мне сказать.

— Ты меня обманула. Ты сказала, что я у тебя первый, что ты ни с кем ещё не спала, что ты девушка, — выдохнул он.

— Но это правда! — мгновенно выпалила я, и поток возмущения жаром ударил по щекам. — Я ни с кем до тебя не спала. Ты первый! — отчётливо произнесла я, не обращая внимания на оглянувшихся с нижней ступеньки людей. — Ты же видишь, я ничего об этом не знаю! Я даже целоваться не умею!

— Но почему не было признаков невинности? — спросил Артур.

— Не знаю, — тихо ответила я. — Наверное, что-то со мной не так. Может, мне сходить к врачу? — спросила я, робко посмотрев ему в глаза.

— Это уже не поможет, — раздражённо ответил он.

Я пыталась ухватиться за любую соломинку, найти любой аргумент, но ни слов, ни доказательств у меня больше не было. Отчаяние обжигало разум. «Поверь мне», — произнесла я сдавленным голосом и тихонько заплакала. Приближавшийся к платформе поезд заставил встрепенуться, и, прикрывшись нарастающим грохотом, я вдруг выпалила: «Если ты мне не веришь — не провожай меня. Нам незачем больше встречаться». Не понимая, как всё произошло, я заскочила в полупустой вагон и, не оглядываясь, направилась в дальний угол. Если бы вагоны между собой сообщались, я бы убежала в самый конец, спряталась бы от Артура, себя и своего позора, но бежать было некуда.

Оставшуюся часть пути мы ехали молча. Раз за разом я мысленно возвращалась к событиям сегодняшнего вечера, пытаясь понять, что со мной не так, чем я отличаюсь от других девушек и почему вынуждена оправдываться за то, чего не совершала, но в чём меня обвиняют. «Обвиняют» — это слово щёлкнуло внутри меня, искрой ворвавшись в моё сознание. Сквозь мутные слои памяти проступали расплывчатые картинки из моего далёкого детства — того самого дня, когда что-то нехорошее произошло с шестилетней девочкой в кустах за магазином в Костянце. Пшеничные колоски тоненьких косичек с атласными лентами, фиолетовые колокольчики на платье, игрушечная коляска с куклами и чёрная бабочка с яркими синими кругами на крыльях. Я бегу за бабочкой всё дальше и дальше, прямо к магазину «КООПТОРГ», где мама покупала мне сладкую подтаявшую халву. Из магазина выходят соседские мальчишки, среди них «мой мальчик» Коля. Я его зову, он не слышит, забыв о бабочке, я уже бегу за ним. «Жених и невеста!» — увидев меня, кричат мальчишки. Кусты шевелятся. Коли нет. Губа с молодым пушком прямо возле моего лица… Какой-то мужчина принёс меня маме. Я плачу, что испачкала платье и меня теперь отругают… Последствия, точнее — реакция взрослых испугали сильнее, чем то, что произошло. Все меня в чём-то обвиняли. Клеймо прожгло нежное детское сердце, породив боль и сформировав глубокий комплекс неполноценности. Стремясь упредить эту боль, я заранее надевала на себя вину, а чтобы сгладить её, начинала оправдываться. Я оправдывалась везде и за всё, даже за поступки, которые не совершала. Пытаясь укрыться от этой боли, я загнала её в дальний пласт своей памяти, но от себя спрятаться невозможно. Однажды, набравшись смелости, я спросила об этом у мамы, но она сделала вид, что не знает, о чём я говорю. Ответ на мучивший меня вопрос я так никогда и не узнала. Тогда я была не в состоянии понять, что её чувство вины горше моего. За эти годы она сжилась с этим чувством, приспособилась к нему и вскрывать старую рану не хотела. Возможно, она боялась моих упрёков, а может, боялась себя. Четырнадцать лет спустя эта боль вновь меня настигла, безжалостно пронзив жалом любовь на платформе метро под грохот приближающегося поезда.

Возле калитки Артур молча поцеловал меня в щёчку и, подняв воротник куртки, быстро зашагал обратно. О своих догадках я, конечно, ему ничего не сказала, да и говорить что-либо было слишком поздно. Холодный осенний дождь забивал косой стеной, а я стояла на крыльце, боясь зайти в дом. Ещё утром я уходила девушкой, а вернулась женщиной. Услышав лай Барсика, тётя Женя вышла на улицу. Увидев меня, вымокшую и всхлипывающую, сразу заподозрила неладное. «Что случилось?» — встревоженно спросила она.

Я пыталась скрыть свои чувства, но, похоже, это не получалось. Тысячи оправданий вихрем носились в голове, и вдруг я вспомнила о сапогах. Уцепившись за эту спасительную мысль, я быстро ответила: «Я сегодня купила дорогие сапоги и оставила их в комнате у Артура, чтобы коробка не мешала нам гулять по городу. Вечером мы поссорились и расстались, и теперь я осталась и без сапог, и без Артура», — сказала я и, не сдержав рыданий, побежала в свою комнату. Понимая, что осталась не только без сапог, я весь вечер не осмеливалась поднять глаза, да и вряд ли тётя Женя поверила в мою историю с сапогами: уж очень необычно я себя вела после первой близости и первого расставания.

От одной лишь мысли о том, что мы с Артуром больше не увидимся, в груди всё сжималось, сердце замирало, и я переставала дышать. За эти полтора месяца я настолько к нему привязалась, что не могла и представить, как без него жить. Впервые я влюбилась — влюбилась по-настоящему. Я столько лет этого ждала, так просила судьбу, так мечтала встретить своего парня, того единственного, ради которого пришла в этот мир, ради которого жила все эти годы! Целиком, без остатка я отдалась этому новому чувству, и оно жгучей болью окатило моё сердце. «Неужели все фильмы и книги, неужели всё это о боли?» — терзала я себя, не находя ответа.

Весь следующий день шёл дождь. Я задержалась на работе и, голодная, торопилась домой. Резкий порыв ветра вывернул мой зонт, вылив воду на голову. Я принялась отряхиваться, и вдруг увидела знакомый силуэт с большой коробкой. Подбежав, Артур собрал непослушный зонт и, чуть улыбнувшись, вытер каплю на моем носу. Я тоже улыбнулась. Посмотрев в глаза, он неожиданно поцеловал мою руку и мучительно знакомо прошелестел «Прости». Не дав опомниться, привлёк меня к себе и чувственно поцеловал в губы.

В тот вечер на ужин у нас были рыба с картофелем и фруктовый салат, а на десерт Артур подарил мне прекрасный урок любви. Теперь мы виделись три-четыре раза в неделю, и каждая такая встреча открывала для меня что-то новое. После работы Артур привычно ждал меня на остановке, и мы сразу направлялись к нему в общежитие. Чтобы не терять времени, мы практически перестали гулять по городу, а его комната превратилась в наше тайное место встреч. Однажды Артур признался, что врач рекомендовал ему вести регулярную половую жизнь, чтобы вылечить угревую сыпь на лице. Это откровение стало для меня полной неожиданностью. Узнать, что тебя просто используют, оказалось невероятно горько. Я любила его и надеялась, что это взаимно, или, по крайней мере, что у него есть ко мне чувства. За два с половиной месяца наши отношения дальше постели не развились, и вскоре я поняла, что никаких серьёзных намерений у Артура нет. Он не знакомил меня со своими друзьями, никуда не приглашал, да и мной как личностью особо не интересовался. Он был опытен, предельно открыт, а предложенный им вариант «любви по согласию» и меня, и его до поры до времени устраивал. Я приняла его игру и пыталась получить максимальную пользу если не для души, то хотя бы для тела. О первой нашей близости мы вспоминали с улыбкой, но горький осадок от этого не исчез, вот только у каждого из нас он был свой.

Приближался Новый год, а вместе с ним — последнее десятилетие двадцатого века. У Артура началась сессия, и разлука в три дня казалась для меня настоящей пыткой. Разбуженная чувственность жаждала сиюминутного удовлетворения и с каждым разом всё большего, словно пытаясь заполнить пустоту в сердце. Отдавая себя без остатка, я требовала такой же отдачи от партнёра, и постельных встреч мне уже становилось недостаточно.

В начале декабря Артур сказал, что экстерном сдал сессию и на целый месяц уезжает к родителям в Закарпатье. «Ты шутишь? — не поверив, засмеялась я. — А как же я, а Новый год?» — «Ты работаешь, а на Новый год можешь в Канев отправиться или с тётей Женей побыть, — с улыбкой, не предполагающей возражения, ответил он. — Не переживай, в середине января я вернусь, и мы вновь увидимся». Я не могла поверить, я не верила, я всё ещё думала, что это шутка или Артур готовит для меня какой-то необычный новогодний сюрприз: 31 декабря неожиданно объявится на пороге моего дома или под бой курантов постучит в дверь. Я уже привыкла к тому, что, как будущий режиссёр, он постоянно придумывал какие-то сценки или изображал из себя персонажей известных фильмов, но на этот раз получилась не сценка, а явный сигнал к концу отношений. Принимать это мой разум отказывался. Подсознательно я всё ещё надеялась, что не сегодня, так завтра он непременно позовёт меня с собой, и мысленно перебирала гардероб, пытаясь отобрать лучшее для встречи с его родителями. Каждый вечер я ждала услышать: «Поедешь со мной?», что значило бы почти как: «Выйдешь за меня?», но он так и не предложил. В день отъезда Артура я не решалась выйти даже в магазин, боясь с ним разминуться. В душе я всё ещё оставалась маленькой девочкой, ждущей своего принца на белом коне, который спасёт её и увезёт в далекий прекрасный замок. Он уехал, а я всю ночь тихо скулила в подушку, спрашивая себя, почему со мной так поступили и что со мной не так. Словно в детстве, я вновь влезала в кожу без вины виноватой жертвы, но на этот раз меня лишили ещё и сердца. Я так сильно любила Артура, что считала, будто смогу зажечь ответный огонь, но трением тел искру в сердце не высечь. Вихрем вальса осенней листвы я кружилась в своих мечтах, примеряя венок любви из увядших от боли цветов.

Чтобы отвлечься от обиды, я сосредоточилась на пошиве новогоднего костюма для представления на работе. Моё уязвлённое самолюбие стремилось доказать всем но в первую очередь самой себе, что я — лучше всех. Тётя Женя не переставляла удивляться моему портновскому усердию, не догадываясь, в чём его истинная причина. Когда через две недели, надев голубое платье Снегурочки, я запорхала по дому, она в изумлении сказала, что даже её портниха вряд ли что-то подобное смогла бы сделать, тем более без машинки. Облегающее на талии и расклёшенное книзу, длины ровно такой, чтобы прикрыть попу и продемонстрировать всю длину моих стройных ног в белых капроновых колготках, платье выглядело очень эффектно. На рукавах, высоком воротнике, вдоль всей застёжки и по низу шла опушка из ваты, густо усыпанная мелкими сверкающими осколками из ёлочных игрушек. Подол и рукава я вышила серебристыми снежинками из новогоднего дождика и причудливыми узорами, какие мороз обычно оставляет на окнах домов. К платью прилагались сверкающая расшитая бисером корона со струящимся серебристым дождиком по волосам и длинный посох со звездой на конце, который по сценарию я вручала Деду Морозу для добрых дел. В то, что я всё это сделала сама, на работе никто не мог поверить. Костюм просто завораживал, притягивал взгляды и даже рождал споры. Я так вошла в роль Снегурочки, что дети сотрудников весь вечер бегали за мной гуськом, а в конце под одобрительное ликование заведующая лабораторией Татьяна Васильевна вручила мне приз за лучший образ.

На следующий день о моём костюме знали уже не только в отделе кадров, но и во всей больнице. На работе мне всё чаще начали доставаться продуктовые наборы с дефицитной копчёной колбасой и сгущёнкой, поступающие в государственные организации по специальному распределению. Впервые получив такой паёк перед Новым годом, я тут же достала металлическую банку с узнаваемой синей этикеткой и, проделав ножницами дырку в крышке, жадно втянула густую сладость. От общего зала, где ожидали приёма пациенты, регистратура была отгорожена деревянной стойкой с высоким стеклом, и, чтобы посетители не увидели, что медрегистратор на рабочем месте потягивает сгущёнку, я как бы случайно роняла на пол ручку или линейку, а потом, спрятавшись под столом, успевала сделать несколько глотков. К вечеру банка опустела, а я, невероятно довольная собой, удовлетворённо облизывалась. Детская страсть к сладкому проявилась с новой силой, но на этот раз приторная сгущёнка отчасти компенсировала отсутствующую без Артура сексуальную разрядку, без которой я уже пребывала почти две недели.

Однажды старейший врач лаборатории принесла на работу невероятно красивый голубой стёганый халат, который кто-то из знакомых привёз дочке из Чехословакии, но размер не подошёл. Слегка расклешённый, в меру приталенный, с лёгкими воланами внизу и на рукавах, он был даже чем-то похож на мой новогодний костюм Снегурочки, только длиною в самый пол. У всех тут же загорелись глаза — такую вещь не то что в универмаге или на рынке не купить, по большим связям в валютных магазинах достать невозможно! Все по очереди его примерили, но когда я закружилась в нём по коридору, единогласно согласились, что халат должен стать моим. От такого внимания я густо покраснела, а когда поняла, что должна буду отдать за него половину зарплаты, — едва не расплакалась. С февраля дважды в неделю я занималась с репетитором, рассчитывая на этот раз сдать вступительный экзамен по математике на «отлично», и две трети моей зарплаты уходило именно на это, а оставшаяся часть — на еду, проезд и какие-то бытовые мелочи. Мечта о поступлении в институт стала для меня навязчивой целью, высотой, которую я непременно должна была взять. Просить деньги в долг я не хотела, считая это не только неправильным, но и крайне вредным, а иногда и опасным решением, — во всяком случае, именно такой позиции придерживались мои родители, и в этом я с ними была согласна. Долг рождает зависимость, порабощает разум, лишает свободы. Тяга советских людей эпохи товарного дефицита к красивым вещам, особенно импортным, или, как тогда называли, к «фирме», с непременным ударением на «и», с открытием железного занавеса стала безудержной. Заграничные вещи указывали на особый статус их владельца, наличие у него связей, денег, а главное — на его принадлежность к особому кругу людей, тщательно отстраивающему себя от простых советских граждан. Импортный лейбл стал своеобразным пропуском в другое общество и в другую жизнь. За подлинные кроссовки с тремя полосками, американские джинсы или культовую дублёнку фарцовщикам на рынке отдавали всю зарплату, а не имеющие возможности их приобрести по старинке довольствовались вечными кедами с мячиком и штанами-трениками с вытянутыми коленками — в точности как у Балбеса в комедии «Кавказская пленница» («Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика», режиссёр Леонид Гайдай, «Мосфильм», 1967). В своей приверженности культу «фирмы» я, конечно, исключением не стала и, экономя на еде, месяцами откладывала на джинсовую «юбку-варёнку». Импортные вещи для меня стали не только синонимом определённого положения в обществе, которых недоставало семье заводских рабочих и добиться которых я так стремилась, но и атрибутом независимости от родителей и собственного «Я». Тем не менее от халата я вынуждена была отказаться — на моей внутренней чаше весов институт перевесил. Узнав, что у меня не хватает денег по причине занятий с репетитором, врач предложила выплачивать частями на протяжении трёх месяцев. Так впервые в жизни у меня появилась заграничная вещь, и я купила её самостоятельно.

О том, что ещё каких-то шесть месяцев назад надо мной висела гильотина неизбежности возвращения домой в Канев и жизнь казалась загубленной, я не вспоминала. Хорошее вытеснило плохое, и я это воспринимала так же закономерно, как смену ночи днём. С появлением работы я считала себя киевлянкой, дом тёти Жени воспринимала пусть и временным, но своим домом, а поступление в институт — делом времени, точнее, лета. Открывшись жизни, я вновь доверилась судьбе и с надеждой смотрела в будущее. Перевернув горькую страницу первой любви, я вновь устремилась на поиски счастья.

Примечания

5

Персонаж книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране Чудес» (1865).