Метаморфоза. Декалогия «Гравитация жизни»

Жанна Швыдкая, 2020

Книга о человеке на стыке эпох. О девочке с чистым сердцем и большими надеждами, приехавшей из маленького украинского городка поступать в вуз и покорять столицу. О девушке с обожжёнными чувствами и клеймёной плотью, достигшей своего дна и сумевшей от него оттолкнуться. О молодой женщине, верившей, что замужество сделает из Золушки принцессу и всё у неё будет хорошо. Книга о том, как разбиваются мечты. О человеческих страстях, о любви и предательстве, о злобе, ненависти и утверждающемся за счёт других уязвлённом самолюбии. О поиске смысла жизни, болезненной трансформации личности и о том, как белое становится чёрным, а добро и зло порой неотделимы. О вечном конфликте отцов и детей, о попытке уравновесить ценности, заложенные в детстве, с собственным жизненным опытом и с событиями в стране начала 90-х годов XX века. Это вторая книга декалогии «Гравитация жизни». Она развивает историю героини, начавшуюся в романе о детстве «Огранка».

Глава 4. Дурман

Ещё осенью у Игоря появилась девушка. О том, что она есть, мне он рассказал по секрету, но от мамы свои отношения тщательно оберегал. По вечерам он всё чаще где-то пропадал, иногда даже не приходил на ночь, что рождало у тёти Жени тревожные мысли, повышало давление и лишало сна. Не выдержав натиска, Игорь наконец представил Таню. В свои тридцать лет она выглядела как подросток: модные джинсы обтягивали тоненькие ножки, лицо пряталось в пышных чёрных волосах, спадавших мягкими локонами на плечи, оставляя лишь большие глаза и белоснежную улыбку на фоне смуглой кожи. Казалось, что в любой момент ветер может оторвать её от земли и унести в облака. Яркая внешность досталась Тане от мамы — Азы Степановны, — по линии которой, как рассказывала потом тётя Женя, намешано много кровей. Замужем Таня ещё не была, и все вокруг твердили, что ей нужно срочно рожать. Больше всех по этому поводу сокрушалась тётя Женя, обеспокоенная слишком узкими бёдрами потенциальной невестки и её немолодым возрастом.

Надо сказать, что в СССР вклиниваться в личную жизнь считали своим долгом не только родственники, соседи и товарищи по партии, но и государство, не оставившее своим гражданам права на эту самую личную жизнь. В восьмидесятые годы молодые люди СССР и вовсе перестали стремиться вступать в брак. Проблема была не столько в том, что развод стал нормой жизни, а в том, что мужчины и женщины самостоятельно разучились строить отношения и оберегать семью. Всплеск объявлений в газетах от желающих познакомиться, мешки с письмами читателей, изливающих редакциям журналов свои семейные трагедии, и расцвет брачных агентств, занимающихся обычным сводничеством, лишь подтверждали этот феномен, нашедший своё отражение в песнях советской эстрады и в художественных фильмах^[6] тех лет. Сделав личную жизнь делом общественным, государство в том числе диктовало, в каком возрасте и сколько нужно иметь детей, пытаясь регулировать этот вопрос общественной моралью и налогом на бездетность. Рожать первого ребёнка считалось нормой в возрасте до двадцати пяти, в противном случае женщина попадала в зону риска, но не по биологическим показателям, а по отношению в обществе, предоставляя повод повесить на себя, словно на устаревшую модель машины для производства потомства, унизительную этикетку «старорожающая первородка». Своим долгом государство считало и регулирование проблем в семье, превращая их в общественное достояние, вынося на партийные собрания, устраивая настоящие судилища с лишением премии и даже исключением из партии провинившихся. Чрезмерная государственная опека обесценивала способность мужчины и женщины самостоятельно обустраивать своё семейное счастье, а отсутствие какого-либо сексуального воспитания превращало их отношения в супружеский долг. А долгов, как известно, следует избегать.

Таня всё чаще стала бывать у нас дома, а Игорь всё чаще оставался у неё на ночь. Однажды, когда Игорь с Таней уединились в его мастерской, а тётя Женя ушла на рынок, в дверь дома кто-то постучал. Через окно на веранде я увидела высокого молодого человека с чёрными кудрявыми волосами. Не открывая дверь, я спросила, кто он такой и что ему надо. Оказалось, это Алексей — родной брат Тани, который пришёл взять у неё ключи от квартиры, так как свои забыл дома. Так мы и познакомились.

После развода родителей Тане и Алексею осталась двухкомнатная квартира на четвёртом этаже обычной советской хрущёвки, расположенной в соседнем микрорайоне Сырец, получившем своё название от протекающей по нему одноимённой реки. Родители устроились в новых семьях, а брат и сестра жили в квартире вдвоём. Алексею было девятнадцать. Он год как окончил техникум, но трудиться по рабочей специальности не хотел, да и негде особо было — промышленность страны билась в конвульсиях, к тому же завод никоим образом не входил в сферу его эстетических интересов. Он увлекался театром, живописью, философией, обладал утончёнными манерами, хорошим вкусом и какой-то опасной особенностью очаровывать девушку с первого взгляда.

До 1990 года оставались считаные дни. Артур уехал к себе на Закарпатье, мне же в Канев совсем не хотелось. Узнав, что Новый год я планирую встречать с тётей Женей, Алексей пригласил меня в свою компанию. И хотя виделись мы до этого всего несколько раз, да и то на веранде мельком, его предложение я приняла с радостью — встречать Новый год в компании парней однозначно веселее, чем с бабушкой. Но то ли парни оказались слишком молоды, а их девушки чрезвычайно юны, то ли моё эмоциональное состояние слишком взрослое, но вместо романтической ночи я вынуждена была вместе с великовозрастными детьми рассказывать анекдоты, прыгать по диванам и бросаться подушками. Не знаю, чего я ожидала, но уж точно не играть в карты на поцелуй или раздевание, как и не предполагала, что Алексей так странно близок к своим друзьям, младше на несколько лет. О том, что девочки взрослеют быстрее мальчиков, я знала, но впервые видела, чтобы внешне взрослые парни, почти мужчины, вели себя как подростки в пионерском лагере. Хотя, скорее всего, дело было вовсе не в парнях, а во мне. Сходиться с людьми я не умела никогда, интересным собеседником тоже не была, острые колкости отпускать не умела, а любой выпад в свою сторону воспринимала крайне болезненно, замыкаясь в себе и стараясь как можно быстрее исчезнуть из поля зрения обидчика. Нередко, вместо того чтобы веселиться, я сидела, надувшись, в углу, всем своим видом демонстрируя, насколько мне здесь неинтересно. Высокомерие, как защитная реакция на комплекс неуверенности в себе, всё чаще подталкивало меня избегать шумных компаний, предпочитая общаться один на один.

На Рождество тётя Женя собралась в гости к своим родственникам в Волгоград, Игорь всё чаще пропадал у Тани, поэтому кормить Барсика и присматривать за домом поручили мне. Не успела тётя Женя выйти из дома, как на крыльце появился Алексей. Вначале я даже решила, что они встретились, но по счастливой случайности этого не произошло. Выглядел он так, словно пару часов прождал в кустах: длинные волосы обледенели, вместо шапки, которую он принципиально не носил, на голове возвышался смёрзшийся сугроб, руки и щёки пылали, большие мягкие губы подрагивали, и от холода он даже не мог говорить. Я напоила его горячим чаем, мы разговорились и даже не заметили, как всё произошло — быстро и как-то наивно-бесхитростно.

Через несколько дней вернулась тётя Женя. Праздничные дни закончились, и мне опять предстояло идти на работу. В первый же выходной, побывав в гостях у Азы Степановны, тётя Женя сообщила, что знает, чем мы здесь с Алексеем занимались. Эта новость застала меня врасплох. Я даже предположить не могла, что все подробности своей личной жизни этот взрослый девятнадцатилетний парень в деталях рассказывает маме. Этот странный и невероятно подлый поступок казался мне недостойным нормального мужчины. Моё самолюбие было задето. Нам следовало расстаться тут же, без обсуждений, прощений и признаний, но я решила откровенно поговорить, пытаясь тем самым то ли перевоспитать, то ли дать ещё один шанс. Унизив меня, в дальнейшем он мог так же поступить и с другой девушкой. Я могла постоять за других, но не умела защищать себя. В его раскаянье я поверила. Каким-то немыслимым образом он убедил меня в том, что всё это просто случайность, которая больше не повторится, и что с мамой он поделился лишь потому, что это был его первый в жизни близкий контакт с девушкой. Он самоутверждался, растаптывая мою репутацию. Но тогда осознать это я ещё не могла, а может, просто не хотела. Услышав слово «люблю», я растаяла, словно мороженое на палочке. Впервые в жизни кто-то сказал, что меня любит! Впервые в жизни в любви мне признался мужчина! Невольно сравнивая Артура и Алексея, я мысленно упрекала своего первого парня в том, что он ни разу не произнёс слово «люблю», зато сейчас я слышала признания по нескольку раз за вечер. Я так долго стремилась к этому и, наконец-то обретя свою любовь, очень боялась её потерять. Мне хотелось видеть рядом с собой настоящего мужчину, такого, который соответствует слову «мужество», зрелого не только физически, но и эмоционально. Нелепость всей этой ситуации вылилась в то, что всю ответственность в итоге пришлось взять на себя: это я была на год старше, это я оказалась немного опытнее, это я не предупредила половозрелого мальчика о том, что рассказывать маме подробности своей интимной жизни вовсе не обязательно. Не заметив этого, я вновь надела на себя чувство вины. А если я виновата — значит, вину надо загладить, оправдаться прежде всего перед собой, и лучший способ, как мне казалось, — это любить и быть любимой. Я стремительно погружалась в новое для меня чувство, ревностно охраняя нашу с Алексеем границу.

Теперь мы встречались не таясь. Небольшую квартиру на Сырце, одна из комнат которой была проходной, приходилось делить между двумя влюблёнными парами, что создавало массу неудобств. Мы даже график установили, по каким дням кто дома, но без накладок не обходилось. Как младший, Алексей всё ещё смущался своей сестры и под её пристальным взглядом вновь ощущал себя маленьким мальчиком. Как-то в наш день мы с Алексеем задержались. В условленное время возле входной двери что-то зашуршало, раздались несколько длинных звонков и послышались нарочито громкие голоса Тани и Игоря. Вскочив с кровати, мы обмотались простынями и помчались в ванную. Приняв душ, я засобиралась домой, а Алексей как ни в чём не бывало поцеловал меня в щёчку и отправился в свою комнату смотреть телевизор.

На часах было почти двадцать три. Из-за сильной пурги дороги замело, и целых сорок минут не было троллейбуса. На такси простые советские граждане, как известно, не ездили, причём не только в булочную, но и по городу — как по причине высокой стоимости, так и по идейным соображениям^[7]. Тем более не могла осмелиться сесть в полночь в такси одинокая девушка, если, конечно, это не девушка лёгкого поведения. Прячась от колючего ветра за воротник коротенького полушубка, я ритмично постукивала посиневшими в тонких капроновых колготках ногами, с надеждой вглядываясь в кромешную тьму пустой дороги. Вокруг не было ни души. С тоской и какой-то душевной обидой посматривала я на тёплый свет в окнах чужих квартир, представляя, как там сейчас хорошо, как пьют чай и смотрят фильмы. В этот момент я впервые поняла, что Алексей, ревниво опекаемый мамой и сестрой, несмотря на свой уже недетский возраст, щетину на лице и ярко выраженные половые признаки, так и не стал мужчиной. Мужчиной, который способен заботиться и оберегать свою женщину, который не позволил бы себе не провести любимую женщину и уж тем более не допустил бы, чтобы в полночь она сорок минут стояла на остановке. Согревая дыханием озябшие ладони, я спрашивала себя: «Как он может спокойно лежать на диване, когда я стою на морозе? Как это вообще возможно, тем более после таких страстных объятий и клятв в любви? Почему он так со мной поступает?» Но ни разу я не спросила себя: «Почему позволяю так с собой поступать?» Не спросила, потому что заранее знала ответ — знала с того самого момента, когда в самый первый раз простила его предательство. Я боялась потерять любовь. Я была привязана к нему физически и эмоционально, и таких «мелочей» старалась не замечать. Я искренне надеялась, что под моим чутким руководством он вскоре изменится и возмужает, что я смогу его улучшить, исправить, наставить на путь истинный. Я вновь повторяла ту же ошибку, что и с Артуром. Любовь не хирургический скальпель и не волшебная пилюля, способная исправить другого человека. Только он сам своим усилием может что-то в себе изменить, если, конечно, захочет это сделать.

Наступил март. Ранняя весна напористо теснила зиму, под старым серым снегом ручьи пробивали себе дорогу, а на пригорках появились первые жёлтые головки мать-и-мачехи. Природа просыпалась, а вместе с ней набирала соки наша любовь. На 8 марта Алексей принёс мне большой букет бордовых роз и пригласил в Этнографический музей. Это был уникальный исторический комплекс под открытым небом, запечатлевший культуру различных регионов Украины семнадцатого — девятнадцатого веков. В старинных домах, покрытых соломой и мхом, в мельчайших деталях был воссоздан быт наших далёких предков. Мы словно перенеслись в те времена и стали свидетелями событий прошлого. Неожиданно я поймала себя на мысли о том, как хорошо жить в двадцатом веке, когда есть электрический свет, вода в кране, хлеб и молоко в магазине, современная медицина и образование. Наверное, для людей того времени обустройство их жизни тоже казалось достижением цивилизации, и, возможно, они гордились появлением косы вместо традиционного серпа, строительством первых металлургических заводов, мануфактур и верфей точно так же, как мы гордимся полётом Юрия Гагарина в космос.

За четыре часа осмотра мы сильно устали. Вода противно хлюпала в моих лёгких весенних ботинках, тонкое пальто совсем не спасало от пронизывающего ветра, и без шапки за городом оказалось как-то неуютно. Очень хотелось есть и где-нибудь согреться. Неожиданно в одном из домов я увидела открытый чердак. Тайком от охранника по хлипкой деревянной лестнице мы забрались наверх. От печной трубы исходило приятное тепло, пахло слежавшимся сеном, мышами и старой пылью. Осмотревшись, мы решили передохнуть. Поставив мокрые ботинки вдоль горячей трубы, закопались в сено и через несколько минут уже не слышали ни стука капели, ни громкого чириканья воробьёв под соломенной крышей, ни того, как закрывались ставни в музейных домах. Откуда-то издалека сквозь сон до меня вдруг донёсся противный скрежет ворот, как будто кто-то специально медленно тянул ржавый засов. Глаза открывались с трудом. Вечерело. Солнце спускалось за лес, уступая место молодому месяцу и ночной прохладе. Я посмотрела на беззаботно спавшего Алексея и, взяв сухую травинку, осторожно провела по его щеке. Сморщившись, он первым делом решил возмутиться, но не успел. Прикрыв пальцем губы, я прошептала: «Тихо! Не шуми. Надо срочно уходить». Не понимая, где он и что происходит, Алексей наспех надел ботинки и на коленках пополз за мной к лестнице. На крыльце пожилой охранник с казачьими усами никак не мог закрыть перекошенную от влаги дверь и, ругаясь, стучал по ней кирзовым сапогом. Услышав шорох на чердаке в абсолютно пустом доме, он замер, а когда в следующее мгновение мы с хохотом пронеслись к калитке, с грохотом выронил связку ключей. Опомнившись, он пронзительно засвистел, отправил вдогонку что-то явно неласковое, но мы уже были далеко. Держась за руки, вдыхая свежий ветер и запах весны, мы неслись навстречу жизни, а также последнему на сегодня автобусу в город, который должен был с минуты на минуту пройти по шоссе.

После непоступления я так злилась на институт, что целых восемь месяцев к учебникам даже не притрагивалась. Навёрстывать упущенное начала в феврале, взяв интенсивный курс у репетитора по математике. Занятия проходили дважды в неделю на другом конце города, но каждый раз Алексей ждал меня на скамейке у подъезда с розой в руках, по цвету которой я даже научилась угадывать его настроение и наши планы на вечер. Больше всего мне нравилось, когда он приносил розовые, белые или нежно-коралловые, предвещавшие вкусный ужин и романтический вечер.

В ЛККЗ парня с розой уже тоже знали, и меня нередко отпускали минут на двадцать раньше. Мы отправлялись в любимый ботанический сад, который располагался на высоких холмах всего в нескольких троллейбусных остановках от моей лаборатории. Обнесённый по периметру старым ржавым забором, сад занимал площадь сто тридцать гектаров, был разбит на несколько географических зон с соответствующей каждой растительностью: «Дальний Восток», «Алтай» и «Западная Сибирь», «Кавказ», «Крым», «Украинские Карпаты». Больше всего я любила хвойные леса, особенно сосны. Мы садились на скамейку, и я, положив голову на колени Алексея, могла бесконечно долго смотреть сквозь пушистые ветки в бездонную синюю высь, растирая в зубах ароматную хвоинку. Сосновая страсть жила во мне, казалось, с самого рождения, словно в прошлой жизни я была если не сосновиком-лесовиком, то уж лесничим точно. В детстве мы с мамой нередко выбирались за грибами, преимущественно маслятами, которые, как и я, любили светлые сосновые леса на песчаных почвах вдоль Днепра. Собирать грибы я никогда не умела, точнее, не различала их маленьких коричневых шляпок на фоне опавшей хвои, но от смолянистого запаха соснового леса каждый раз словно пьянела. Увидев на стволе прозрачную смолу, я тут же опускала в неё пальцы, после чего размазывала по рукам до локтей. Она склеивала мои ладошки, скатывалась шариками, выдёргивала волоски на коже, но главное — она пахла. Даже годы спустя этот терпкий, с нотками свежести и чистоты запах отзывался во мне звенящей радостью детства, мысленно возвращая в сосновый лес с шуршащими чешуйками янтарной коры на бесконечных стволах, подпирающих тёмно-зелёной кроной синее небо. В отличие от сосен, с елями я никогда не дружила. Старые тёмные ельники ассоциировались у меня исключительно с Бабой Ягой и всякой сказочной нечистью, обитающей на гиблых болотах, в мрачных еловых лесах с поваленными буреломом стволами. Даже в ботаническом саду еловые посадки я старалась обходить стороной, приближаясь к ним только затем, чтобы спрятаться под разлапистыми ветками, свисающими до самой земли, зная, что Алексей непременно найдёт и поцелует. После каждой такой прогулки я приносила домой несколько новых шишек, которыми были заставлены сервант в моей комнате и длинный подоконник на веранде. Больше всего я радовалась толстым кедровым, с семенами внутри и липкой смолой у основания. Весной на клумбах ботанического сада первыми в городе вспыхивали тюльпаны, следом за которыми аллеи погружались в дурманящий сиреневый туман. Способность тонко чувствовать ароматы передалась мне от тата, который ещё мальчишкой, возвращаясь из школы за несколько километров от села, мог по запаху отличить, в каком дворе что готовили на обед. По просьбе тата мама никогда не пользовалась косметикой и духами, а о том, что далеко в посадках зацвели акация или липа, он узнавал раньше пчёл.

Приближались майские праздники, а с ними — длинные выходные. Последняя неделя выдалась довольно жаркой, но до настоящего летнего тепла было ещё далеко. Мы с Алексеем решили на несколько дней сходить в поход. Как всегда после занятий, он ждал меня на скамейке у дома репетитора, но на этот раз вместо розы у него был огромный рюкзак с привязанным сверху спальником и казанком снизу. Как говорил Алексей, в походах он бывал не раз, какие вещи требуются, знал лучше меня, поэтому всю подготовку взял на себя. В моей же сумочке лежали тетрадка, ручка и расчёска с косметичкой.

Пригородная электричка отправлялась с минуты на минуту. Пробившись сквозь плотную стену увешанных рюкзаками дачников, мы оказались в числе первых в стремительно заполняющемся вагоне. Заняв свободное место у окна, мы тут же открыли форточку, но от вязкой духоты внутри металлической жаровни это не спасало. Когда поезд набрал скорость, стало немного прохладней, и мы задремали.

Через несколько часов, растолкав сидящих на вёдрах и рюкзаках прямо в проходе разморенных пассажиров, мы сошли на какой-то безлюдной станции и по слабозаметной тропе направились в сторону деревни. Учуяв чужаков, собаки устроили хоровое пение, а высунутые из перекошенных калиток головы старушек разглядывали нас, словно инопланетян. С десяток подтопленных паводком изб островками чернели из воды, и казалось, что прямо сейчас на лодке появится старый Мазай^[8] — спасать своих зайцев.

Единственная улица вскоре вывела нас в поле, за которым темнел лес. Издали он казался неприветливо-неприступным, но Алексей, уже бывавший в этих местах с отцом, неплохо ориентировался. Нам предстояло пробраться в самую глушь — именно там, окружённая глубоким рвом и тяжёлым ельником, скрывалась лесная поляна, на которой в давние времена располагалось языческое капище. Самого капища, как и язычников в округе, уже давно не было, но деревянный идол всё ещё стоял, и как раз его Алексей собирался мне показать. К тому же именно в таких таинственных местах энергетическое поле земли проявляется намного сильнее, и даже поговаривали о якобы существующих на месте древних капищ порталах в иные миры. Так это или нет, мы не знали, но непременно хотели проверить. Всё эзотерическое, в том числе магическое и паранормальное, нас с Алексеем, как и многих молодых людей того времени, невероятно увлекало, позволяя заполнить глубокую душевную пустоту от разлетающейся на осколки действительности. Привычный мир рушился, могучая когда-то советская страна сотрясалась, и, стремясь укрыться от пугающей неизвестности, мы уходили в придуманную реальность, в которой посох волшебника и зелье колдуна могли то, на что уже было не способно правительство: обеспечить чувство защищённости.

В лесу оказалось сыро и прохладно. Тропинок никаких не наблюдалось, поэтому пришлось пробираться через поваленные деревья, по самые щиколотки проваливаясь в тягучую жижу. Спустившись в низину, мы неожиданно упёрлись в разлившийся ручей, который в другое время можно было перешагнуть, не заметив, но в период паводка стремительно мчащаяся под уклоном мутная вода перекатывала даже камни. Промеряя глубину и прощупывая палкой дно, Алексей перенёс на другой берег вещи и вернулся за мной. С лёгкостью подхватив меня на руки, он осторожно шагнул в воду, но тут же едва не упал. Пришлось поворачивать обратно. И хотя уровень воды не доходил до колен, удержаться на илистом дне в стремительном ледяном потоке с пятьюдесятью килограммами на руках оказалось непросто. Пересадив меня на спину, он взял палку и, перераспределяя центр тяжести, согнувшись, медленно перебрался. Спрыгнув на землю, я радостно захлопала в ладоши и удовлетворённо поцеловала своего мужчину. Выбрав площадку посуше, мы решили разбить лагерь. Сырые ветки и шишки гореть не хотели, кора едко дымилась, и каждый раз огонь словно захлёбывался. В лесу темнеет быстро. В какой-то момент мне даже показалось, что ещё чуть-чуть — и нас проглотят липкие сумерки. Истратив почти весь коробок спичек, Алексей наконец раздул костёр. Отжав мокрые брюки и кроссовки, он повесил их на длинные палки под углом к огню, и мы принялись готовить ужин. Неожиданно выяснилось, что собирать на стол особо нечего — провиант был рассчитан только на одного. Тушёнки в жестяной банке хватило ровно на два бутерброда, четыре сырые картофелины и десяток кислых яблок мы честно разделили между ужином и завтраком, а с неуёмным голодом пришлось договариваться за казанком чая с чабрецом и мятой, заваренного на глинистой воде из знакомого уже ручья.

После еды стало немного веселее, однако по-прежнему донимала сырость, особенно полураздетого Алексея, мокрые вещи которого безнадёжно коптились над костром. Стемнело. Языки пламени недобро прыгали на фоне ночного леса, а обострившийся слух улавливал малейший треск и шорох. Разговаривать ни о чём особо не хотелось, и, подбросив в костёр толстое бревно, мы забрались в палатку. Втиснуться вдвоём в одинарный спальник у нас не получилось, спать поочерёдно тоже не хотелось, к тому же мне было страшно оставаться одной возле костра. Выбравшись наружу, Алексей настрогал еловых лап и сделал в палатке настил. Прижавшись спинами, мы укрылись спальником и попытались уснуть. Жёсткие ветки давили рёбра, ледяной холод от земли вытягивал из тела последние капли тепла, а спальник куда-то постоянно уползал. Промучившись час, я вылезла из палатки. Глаза слипались, тело тряслось от холода, крохи еды давно рассосались, и живот напомнил о себе неприятными резями. От собственной глупости хотелось выть. Присев на корточки, я протянула к костру дрожащие руки. Толстое бревно всё ещё бодро горело, выбрасывая в тёмное небо снопы живых искр. Этой страшной ночью огонь оставался моим единственным спасением. Подставив теплу промёрзшую спину, я с наслаждением закрыла глаза. В следующее мгновение нос уловил запах тлеющей ткани, и, вскрикнув от страха, я тут же упала спиной на мокрую хвою. Убедившись, что всё в порядке, села на корягу и безучастно уставилась на огонь. Тепло медленно расходилось по телу, наполняя глаза слезами жалости к себе. Сколько я так просидела — не знаю. Неожиданно порыв ветра стремительно пронёсся по верхушкам, крона зашелестела, где-то совсем рядом заскрипел старый ствол и, вторя ему, громко прокричала птица. Словно очнувшись, я вытерла слёзы и, подбросив дров, принялась обдумывать ситуацию. Знакомиться с идолом расхотелось, ни о каком длительном походе речи уже быть не могло. «Дотянуть бы до утра, а там — сразу домой», — глубоко вздохнув, подумала я. Но вот где этот самый дом и где мы вообще находились, я абсолютно не понимала. Доверившись Алексею, я утратила контроль над ситуацией. Очень-очень хотелось верить, что он знает, как нам отсюда выбраться, потому что я в лесу абсолютно не ориентировалась. Отбивая атаки тревожных мыслей, я залезла на вывернутое с корнем дерево, легла на живот и, упёршись ступнями в землю, обхватила его толстый ствол руками. Постепенно я задремала. Сквозь сон слышала, как из палатки выбрался Алексей и, сходив по своим делам за дерево, примостился за мной.

Открыв утром глаза, я поняла, что не могу обнаружить ни одну из своих конечностей. Я не понимала, где мои руки и ноги и как ими управлять. Живот и грудь «впечатались» в ствол, мышцы шеи свело, а растянутая промежность нестерпимо болела. Сзади, прижавшись щекой к моей спине, в такой же позе спал Алексей, а на вершине этого слоёного пирога возлежал украшенный шишками и обильно присыпанный хвоей спальник. Я попыталась подняться. Ноги дрогнули, и, вскрикнув от боли, я упала на землю. Миллионы тонких иголочек пронзали моё онемевшее тело. Алексей бросился на помощь, но его застывшие без кроссовок ступни тоже не повиновались. Разминаясь, мы громко хохотали, изображая ритмично болтающиеся руки скелетов из клипов Майкла Джексона.

Две сморщенные картофелины и кислые яблоки с чаем аппетит только усилили, и, посмотрев в мои голодные глаза, Алексей вдруг сказал, что пойдёт на охоту. Он достал маленький складной нож, вытащил из земли палку, на которой сушились его брюки, и заточил её в виде копья. Сперва я подумала, что он шутит, но потом резко испугалась. Мысль о том, что я могу остаться одна посреди дикого леса, где на километры нет ни одной живой души, электрическим разрядом ударила в голову, пронеслась вдоль позвоночника и через ноги заземлилась, заземлив заодно и меня. С ночи я уже злилась на весь этот поход, на свою доверчивость, на детскую беспомощность своего мужчины, но выяснять отношения посреди леса и на голодный желудок было бессмысленно и к тому же опасно — с самого утра Алексей выглядел каким-то неестественно оживлённым. Осторожно подбирая слова, я предложила свернуть наш лагерь и выдвинуться в сторону деревни, аргументируя тем, что в следующий раз он непременно добудет для меня и курицу, и рыбу, и даже дикую утку с зайцем. Его глаза недобро блеснули, он тут же попытался настоять на продолжении похода. К счастью, голод и холод перевесили его намерение поиграть в первобытного охотника, к тому же кроссовки были всё ещё мокрые, а лапти из коры и веток, которые он привязал шнурками к ногам, оказались не очень практичными и развалились через несколько шагов.

По компасу мы вышли к ручью, но где-то совсем в другом месте. Русло здесь было не шире полутора метров, и мы решили попробовать его перепрыгнуть. Алексей поочерёдно перебросил наши вещи и, разогнавшись, с силой полетел вперёд. Мягко, по-кошачьи, он ловко приземлился на землю, резко сбалансировав руками. «Как пантера!» — изумилась я, хотя и раньше наблюдала у него повадки этого грациозного хищника семейства кошачьих: такой же пристальный взгляд чёрных глаз, плавные движения и способность появляться из ниоткуда. Мне предстояло проделать то же самое. Прыгать в длину я не умела. В школе на уроках физкультуры я никак не могла правильно выставить шаг и вовремя совершить толчок от планки, поэтому, когда мои ноги устремлялись вперед, попа всё ещё болталась сзади, так и норовя приземлиться на полпути к цели. Только сейчас вместо ямы с песком подо мной был ледяной ручей, перспектива искупаться в котором абсолютно не радовала. Отойдя на пару метров назад, я с испугом посмотрела на воду, но, получив одобрение Алексея, помчалась вперёд. Всё закончилось бы как всегда, если бы он каким-то чудом не поймал мою руку, выписывающую странный кульбит в прыжке. С силой дёрнув меня к себе, он не удержался на скользкой глине, и мы с криком упали на землю. Кроме царапины на моей ладони, никаких других повреждений не было, и, отмывшись от грязи, мы двинулись дальше. После переправы настроение улучшилось, а показавшаяся вдали деревня придала мне смелости.

— И как ты собирался охотиться? — поинтересовалась я игриво.

— Добрался бы до деревни и поймал там курицу, — серьёзно ответил он.

— А дальше что с ней делать? Как бы ты её убил? — удивилась я.

— Ударил бы головой о землю, затем выпотрошил, обмазал толстым слоем глины и закопал в угли под костром, — произнёс он настолько невозмутимо, словно проделывал это сто раз в жизни. Я была просто уверена в том, что подобного опыта у него не было, даже если и видел эту самую курицу не только по телевизору, но и прогуливающейся по двору. Чтобы лишить живое существо жизни, даже ради еды, его надо уважать, в противном случае это окажется обычным убийством. Я вспомнила, как рассказывал тато, что прежде, чем заколоть свинью в селе, он мысленно благодарил её; видела, как бабушка Галя, перед тем как зарезать курицу, успокаивала её, поглаживая по спине и бокам, а сам удар наносила максимально точно, чтобы не вызвать агонии и мучений. Для подобного отношения к животному надо иметь внутреннюю зрелость, и число прожитых человеком лет в данном случае не имеет никакого значения.

— А как же перья? — не унималась я.

— Через пять-шесть часов курица приготовится, перья впекутся в глину и снимутся вместе с ней, — уверенно ответил Алексей.

— Наверное, если голоден, то можно и так, — сказала я, мысленно похвалив своего мужчину.

В полдень я уже была дома. Поинтересовавшись, как прошёл мой поход, тётя Женя ушла в гости к приятельнице, а я побежала к холодильнику в поисках еды. Питаться обособленно мы договорились изначально, поэтому я готовила самостоятельно. Иногда тётя Женя угощала меня горячими чебуреками или сладкими сырниками со сметаной, и в моей полуголодной жизни это становилось настоящим праздником. Зарабатывала я достаточно, к тому же помогали родители, но оставшиеся после оплаты репетитора деньги предпочитала тратить на дорогую одежду и красивые вещи, оставляя на продукты крохи. Выделенный мне персональный холодильник на веранде был всегда пустым, и постепенно тётя Женя заполнила его своими лотками и банками. Экономя на продуктах, я обманывала себя, утверждая, что слежу за фигурой, но на самом деле не имела ни малейшего представления о культуре питания. Устоять перед шоколадкой или банкой сгущёнки не могла никогда, зато супы, каши, мясо, творог и другие важные для организма продукты игнорировала. По пути с работы я заходила в ближайший к дому магазин и, купив варёную колбасу, хлеб, сыр, пакет кефира и непременно халву с конфетами, обеспечивала себе завтрак и ужин на несколько дней. В ЛККЗ столовой тоже не было, поэтому даже в обед приходилось обходиться бутербродом и бананом с кефиром. В присутствии посторонних я делала вид, что ем словно птичка, но стоило тёте Жене поставить передо мной кастрюлю беляшей и уйти в соседнюю комнату — треть горки мгновенно «испарялась». Из-за плохого питания у меня возникали болезненные рези в животе, и чем дальше, тем они становились настойчивей, да и состояние волос и ногтей кричало об этом же, но все сигналы организма я просто игнорировала. Я жила взрослой жизнью и была уверена в том, что лучше знаю, что для меня хорошо.

Заглянув в свой холодильник, я обнаружила лишь старый кефир, лук, картофель, морковь и растительное масло. Разболевшийся как никогда живот требовал немедленно еду, и я побежала на кухню. Прямо на плите стояла огромная кастрюля и нестерпимо пахла. Я открыла крышку. Аромат свежего борща вызвал сильный спазм — я не устояла. Зачерпнув половником овощей, я заметила, что уровень борща в кастрюле понизился.

Позволить тёте Жене заподозрить меня в поедании её борща я не могла, поэтому, пересилив себя, вылила всё обратно, оставив на тарелке лишь маленький кусочек мяса. Через секунду второй, а за ним и третий кусочки отправились утешать мой не на шутку разбушевавшийся живот. Пересилив себя, я остановилась и, убрав все улики, пошла в душ — смывать походную грязь. Вскоре вернулась тётя Женя и предложила вместе с ней пообедать. Конечно же, я очень хотела есть, но, совладав с собой, зачем-то ответила своей стандартной колкой фразой «Спасибо. Я не голодна» и закрылась в своей комнате.

Закончив хлопотать на кухне, тётя Женя постучала в мою дверь:

— Игорь случайно не заходил, пока меня не было? — поинтересовалась она.

— Нет, а что? — предчувствуя разоблачение, нарочито безразлично спросила я.

— Да вот что-то странное, — ответила она, — я положила в борщ несколько кусочков мяса, а когда ела, не нашла ни одного, и подумала: может, Игорь заходил на обед.

Стараясь спрятать нахлынувшее смущение, я отвела глаза. Руки теребили халат, лицо и шея предательски пылали огнём, навернулись слёзы. Сделав вид, что меня всё это не касается, я отвернулась и продолжила сушить вентилятором завитые на бигуди волосы. Мне было стыдно, невероятно стыдно, но признаться я не решилась.

Слухи среди родственников расползаются быстро. О таинственной истории с исчезновением мяса вскоре знали и Игорь с Таней, и Аза Степановна с мужем, и, конечно, Алексей. О том, кто это сделал, все догадывались, но мне ничего не сказали, да и зачем, когда в их глазах я теперь была и воровкой, и лгуньей одновременно.

Приближались вступительные экзамены. Я использовала ещё один шанс, но на этот раз не взяла даже планку прошлого года: твёрдые двенадцать балов по трём предметам. Оказавшись второй раз в схожей ситуации, я реагировала на неё совсем иначе. Теперь у меня были Алексей, жильё, хорошая работа, и самое главное, надо мной не висел ужас неизбежности возвращения домой: тётя Женя разрешила пожить у неё ещё один год. Чем была вызвана такая забота, я не знаю, но отношения Игоря и Танечки двигались в сторону свадьбы, родство двух семейств становилось неизбежным, а я всё же была девушкой члена семьи с той стороны.

Я продолжала работать в ЛККЗ, не теряя надежды получить высшее образование. С каждым годом школьные знания ослабевали, вероятность поступления в институт уменьшалась, но чем дальше, тем отчётливей я понимала, что экономика — не моё призвание. За школьные годы и занятия с репетитором я вобрала в себя столько математики, что от задач и уравнений меня уже подташнивало, и связывать свою жизнь с цифрами я больше не хотела. Во мне всё ещё болело покалеченное машиной красного кирпича самолюбие, но теперь я всё чаще опиралась на собственное мнение и прислушивалась к своим желаниям. Елена Григорьевна рекомендовала мне для начала окончить техникум, после которого шансы попасть в институт были намного выше, и даже предложила помочь поступить в геологический, но я отказалась. Я больше не стремилась поступить куда-нибудь и получить какую угодно специальность. Впервые в жизни я захотела понять себя.

Летом я взяла свой первый отпуск, и мы с Алексеем отправились на несколько дней отдохнуть в палатке на берегу Днепра. В то время Днепр являлся важнейшей транспортной артерией Украины, соединяющей север и юг страны, и сотни кораблей ежедневно отплывали и причаливали к его берегам, преодолевая тысячи километров пути и каскад плотин, объединённых в единую гидросеть Украины. Первой и самой знаменитой гидроэлектростанцией (ГЭС) на Днепре стала Днепровская гидроэлектростанция имени В. И. Ленина (Днепрогэс) — главный объект Государственного плана электрификации страны, построенный в годы первой советской пятилетки. Каневская ГЭС являлась второй после Киевской ступенью каскада и была запущена через год после моего рождения, так что мы с ней являлись почти ровесницами. Во время строительства плотины было затоплено множество плодородных земель вдоль Днепра, население переселено на другие земли, а Каневское водохранилище стало одним из шести крупнейших на Днепре. Шлюз выравнивал разницу уровней воды в водохранилище и нижней части реки, круглосуточно пропуская вереницу гружённых песком, лесом и даже арбузами барж, в сторону Тарасовой горы проходили многопалубные белоснежные лайнеры с туристами, а между городами бегали пассажирские «Метеоры» и «Ракеты».

Путешествие с освежающими брызгами на открытой палубе «Метеора» вдоль живописных берегов Днепра наполнило сердце предчувствием чего-то романтического и прекрасного. Через четыре часа мы сошли на маленькой левобережной речной станции недалеко от Канева. С крутого песчаного склона открывался дивный вид на простор широкой равнинной реки, спокойно переносившей свои воды с севера на юг Украины с незапамятных времён. Я любила Днепр. Любила так сильно, как может любить человек, родившийся на его берегах и с первых дней впитавший его спокойный и сильный характер. Он являлся для меня такой же неотъемлемой частью жизни, как солнце, дождь и древние холмы вдоль его берегов. Он был на этой земле до меня, был со мной и останется после. Моя жизнь — всего лишь миг в его сине-седой биографии.

Среди светлых сосен крутого песчаного берега Алексей установил палатку и развёл костёр, а я тем временем нарвала для чая листьев земляники, малины и ароматных веточек чабреца. Россыпью алели бусинки земляники, а на колючих кустах висела тёмно-красная дикая малина. Закончив с обустройством лагеря, Алексей повесил на толстую ветку над огнём казанок с водой и решил отправиться на рыбалку. Привязав крючок к леске, он при помощи сосновой ветки соорудил что-то наподобие удочки, под ближайшим кустом складным ножиком выкопал в песке ямку и начал высматривать червей. Похоже, что стать ужином для рыбы в планы червей не входило (во всяком случае, не в этот раз). Провозившись часа два, Алексей вытащил половину случайного скитальца, да и то такого тощего, что пришлось выбросить. Не отчаиваясь, он прицепил на крючок мякиш хлеба и забросил удочку в воду. Сверкающее в закатных лучах зеркало реки дышало покоем. Умиротворённая рыба становиться нашим ужином тоже не хотела (во всяком случае, не в этот раз). Порой мне казалось, что первобытный дух охотника периодически просыпается в Алексее, побуждая совершать городского домашнего мальчика странные поступки. Конечно, он очень стремился поймать эту рыбу, и не столько для ухи, столько для того, чтобы в моих глазах выглядеть настоящим мужчиной, и я тоже этого хотела, но ещё и потому, что нуждалась в подтверждении правильности своего выбора.

В закатных сумерках активизировались дремавшие в жару комары. Пискляво жужжащие чёрные полчища роились над нами, беспощадно жаля сквозь брюки и рубашку. Они забирались в волосы, лезли в уши и в нос, а я даже умудрилась прожевать парочку. Ночью в лесу оказалось раздражительно, и даже элементарный поход к ближайшим кустам в туалет превращался для моей оголённой попы в настоящую пытку. В попытке защититься от назойливых кровососущих мы бросили в костёр несколько веток с сырой хвоей, надеясь укрыться в дымовой завесе, но вскоре у меня начались рези в глазах и полились слёзы. Прокоптев, словно днепровские лещи, мы не выдержали и забрались в палатку, но даже там нас преследовал высокочастотный писк, а двукрылые твари так и норовили добраться до моих рук и лица. Как мы ни старались укрыться — было уже не до романтики: оказавшиеся под днищем палатки шишки постоянно вдавливались в спину и бока, а от земли тянуло холодом даже через сложенный вдвое спальник.

На следующий день рыба опять не захотела идти на контакт. Подбодрив Алексея, а заодно и себя тем, что это просто не рыбное место, я решила искупаться. Раскалённым диском в зените застыло августовское солнце, и казалось, что всё живое погрузилось в полуденный сон. Оглядевшись вокруг, я сняла купальник и нагишом побежала в воду. Песок кусал пятки, и, едва добравшись до живительной прохлады, я тут же нырнула. Проплыв немного под водой, почувствовала резкий перепад температуры. Холод сковывал тело. Течение усилилось. Чем это грозит, я хорошо знала. «Ну вот!» — только и подумала я и, не теряя драгоценных секунд, начала плавно выруливать по направлению течения в сторону берега. Страха не было, лишь голос внутри повторял: «Вперёд!» Стараясь дышать, как научил меня тато, я синхронно работала руками и ногами, разрезая ладонями толщу воды. В какой-то момент поняла, что не чувствую ног. Предположив, что это судорога и надо срочно лечь на спину, я не могла решиться потерять из виду жёлтую спасительную полосу. Волевым усилием я перевернулась. Взгляд тут же провалился в бездонное небо без единого облачка, за которое можно было хотя бы мысленно ухватиться. Голова лежала на воде, тело немного расслабилось, руки гребли в направлении берега, вот только где он — оставалось догадываться. Вскоре вода вновь потеплела, и, нащупав дно, я остановилась. Купальник и Алексей всё так же беззаботно загорали на берегу, но теперь уже метрах в тридцати от меня, а спокойная ещё несколько минут река клокотала бушующими водоворотами. Похоже, заработал шлюз на ГЭС. В детстве я часто наблюдала, как меняются скорость и характер течения реки, когда включались турбины и большой массив воды подавался или спускался из шлюзовой камеры. В такие моменты взрослые старались загнать ребятишек на берег, да и сами не особо стремились устраивать заплывы на глубину. Убедившись, что водовороты далеко, я вновь легла на спину, расслабила напряжённые плечи и, закрыв глаза, мерно покачивалась на шелестящих волнах.

К вечеру запасы еды закончились, на пустой крючок «глупая» рыба не ловилась, и, кое-как скоротав ночь на чае и ягодах, рано утром мы сели на «Ракету» и отправились в Канев, ко мне домой — за едой и медикаментами. После двух бурных ночёвок на земле я сильно простыла, а может, подхватила какую-то инфекцию от цветущей воды. Позывы писать участились, причиняя острую боль.

Родители были на работе, и, достав из аптечки горку медикаментов, мы с Алексеем принялись их изучать. В детстве меня лечили преимущественно народными средствами, согревая, растирая и отпаивая травами, поэтому, кроме цитрамона, ничем другим я не пользовалась, а если и приходилось что-то принимать, то лишь то, что давала мама. На одной из упаковок с названием «Цистон» я увидела слово, похожее на «урологический». По смыслу немного подходило, но что за странные тёмные таблетки у меня на ладони, я не понимала. Резкая боль внизу живота заставила всё это проглотить даже без воды, усилив по совету Алексея двумя таблетками антибиотика. Не знаю, что из этого помогло, но часа через два стало немного легче. Оставаться на ночь и знакомиться с моими родителями Алексей не захотел, даже несмотря на то, что в моём состоянии отходить далеко от унитаза было всё ещё проблематично. Возможно, ему было неловко из-за того, что я простыла, а может, просто не был готов принять на себя роль моего парня в глазах родителей. Отыскав в очередной раз для себя оправдание его поступку, я вновь уступила, пожертвовав на этот раз уже своим здоровьем. Мы пообедали маминым жарким с мясом, я открыла трёхлитровую банку домашнего томатного сока, который у родителей получался невероятно вкусным, и, собрав бутерброды в дорогу, мы извинились в записке за съеденную еду и поспешили на последнюю «Ракету» в Киев.

Осень пролетела бы незаметно, если бы не одно обстоятельство: неожиданно Алексей исчез. Без предупреждения, без какой-либо весточки он словно растворился или перенёсся в параллельный мир. Несколько раз я спрашивала у Игоря, но он тоже ничего не знал. Я сильно беспокоилась. Прождав в неведенье неделю, я не выдержала и вечером после работы поехала к Азе Степановне в Дом творчества юных, где она руководила детским кружком.

— Алексей сейчас в Одессе, — понимая пикантность ситуации, вкрадчиво сказала она.

— Как в Одессе? В какой Одессе? — обескураженно переспросила я.

— Два дня назад он позвонил мне и сказал, что находится в Одессе на Дерибасовской. Попросил выслать деньги на обратный билет. Но ты не волнуйся, он скоро приедет, — похлопав меня по руке, утешила она.

От этого известия легче не стало. Ясно было одно: ничего плохого с ним не произошло, и он скоро приедет.

Через день, как ни в чём не бывало, Алексей с розой в руке появился на пороге ЛККЗ. С трудом досидев до конца рабочего дня, я быстро оделась и, не говоря ни слова, вышла на улицу. В ответ на прямой вопрос он лишь пожал плечами и посмотрел на меня своими бархатными глазами. Объяснить, зачем поехал в Одессу, он никак не мог, как не мог и вспомнить, каким образом обнаружил себя на Дерибасовской улице, словно вместо него был мешок с песком, который кто-то взял и погрузил сперва в поезд, а затем выбросил посередине улицы. Но больше всего поразило, что о своих планах он никому ничего не сказал. Произошедшее показалось мне настолько нелепым, что никаким образом не вписывалось в моё понимание допустимого, и, не найдя разумного объяснения, я постаралась обо всём поскорее забыть. Зажмурив глаза, решила, что, если я не вижу проблему, значит, и она меня тоже, а следовательно, её не существует.

Приближался 1991 год. Новогодние праздники тётя Женя решила встречать у родственников, Игорь с Таней уединились в квартире на Сырце, а мы с Алексеем остались в доме. Это была наша первая годовщина, и хотелось побыть наедине. Я вдруг поняла, как сильно к нему привязалась. Это было какое-то наваждение: я просто не могла без него жить. Незримым магнитом нас тянуло друг к другу, словно наши души и тела кто-то смазал клеем и мы оказались сцеплены навеки. Нас объединяли схожий взгляд на мир, общие интересы и, конечно же, хороший секс. Моя зависимость от Алексея разрослась настолько, что, ослепив разум и поработив тело, угрожала стать фатальной. Я жила только им и готова была на всё, лишь бы он был со мной. Он по-прежнему нигде не работал и не собирался. Мама каждый день приносила сыночку кастрюльки с супом и кашкой, отец привозил с огорода овощи и фрукты, а сестра нередко давала брату деньги. Я понимала, что Алексей не принц из моих детских грёз, но он стал для меня чем-то незаменимым. Я пребывала словно в дурмане, в каком-то липком тумане, который обволакивал моё сердце, мой разум и мою волю. Ничего странного в наших отношениях я не замечала, а на все попытки тёти Жени и родителей меня образумить реагировала, словно разъярённая волчица, отстаивающая свою территорию и право собственного выбора.

В феврале у меня задержались месячные. Обеспокоенная, я поехала на работу к Азе Степановне в надежде на поддержку. Я сильно переживала и хотела хотя бы с кем-нибудь об этом поговорить, хотя доверительно-откровенных разговоров у нас с ней никогда не было. Алексей по-прежнему делился с мамой подробностями наших интимных отношений, о моих чувствах к её сыну она знала и, как взрослая женщина, понимала, что у молодых людей рано или поздно нечто подобное случается. К тому же тётя Женя как-то рассказывала, что у Азы Степановны якобы есть какие-то экстрасенсорные способности, передавшиеся ей от бабки по цыганской линии, но я в это никогда не вникала, хотя в данной ситуации очень хотела, чтобы это было именно так. Никаких других признаков у меня не было, но я понимала, что возникшую проблему надо как-то решать, причём срочно. Выслушав меня, Аза Степановна перекрестилась и со словами «Господи, прости!» положила руку на мой живот. Через несколько минут тепло сконцентрировалось в низу живота и волной разлилось по моему телу. Утром пошли месячные. Вероятнее всего, произошедшее оказалось обычным совпадением, но тема экстрасенсорики была тогда на пике популярности, каждый второй рассказывал о своих необычных способностях, а другая половина населения хвасталась «чудесным излечением» хромых, кривых и даже онкобольных, а ещё — превращением алкоголиков в трезвенников, гуляющих мужей в верных, а сварливых жён в ласковых и нежных. По вечерам улицы городов пустели и население СССР, уставившись в телевизор, погружалось в сверхъестественные «установки на исцеление» Анатолия Кашпировского, следило за магическими пассами рук Аллана Чумака и пило «заряженную» им через экран воду. Центральное телевидение страны транслировало таинственные сеансы экстрасенсов, способствуя массовой истерии среди населения, привыкшего безоговорочно верить всему тому, что говорили средства массовой информации. Большинство действительно верили — верили по-настоящему, как только могут верить изголодавшиеся по альтернативной информации люди, десятилетия удерживаемые за железным занавесом в ежовых рукавицах советской пропаганды и неожиданно узнавшие, что существует другая реальность. Тысячными тиражами расходились газеты с фотографиями инопланетян и летающих тарелок, печатались интервью с «украденными» для опытов землянами и чудесным образом возвращёнными в добром здравии обратно. На телеэкранах бились в конвульсиях «заколдованные» экстрасенсами люди, без обезболивания «проводились» сложные хирургические операции, «излечивались» неизлечимые болезни. Внезапно проросшие группы обезумевших религиозных фанатиков в оранжевых и белых одеждах пели свои мантры в подземных переходах, бойко по ходу торгуя сопутствующей литературой, а возле кафе гроздьями висли хиппи и бичи. Сообщения о бандитских разборках и нападениях рэкетиров на предпринимателей дополняли эту новую реальность, так непохожую на ту взрослую жизнь, которую я видела в детстве и к которой когда-то стремилась. Я не понимала и не принимала окружающую меня действительность, и мне казалось, что всё это временно, что вот-вот закончится и надо только переждать, и ещё чуть-чуть продержаться. И я держалась — держалась за Алексея. Это был мой спасательный круг в бурлящем водовороте хаоса.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

Например, художественный фильм «Одиноким предоставляется общежитие» (СССР, 1983).

7

«Наши люди в булочную на такси не ездят» — знаменитая фраза из кинофильма «Бриллиантовая рука» (реж. Леонид Гайдай, СССР, 1968).

8

Персонаж стихотворения Н. А. Некрасова Дедушка Мазай и зайцы» (1870).