Меридий

Жан-Лоран Солитью, 2023

Слава, могущество и величие легли в основу империи Леонвальд, что столетия правила миром. Но её же орудие, порожденное тщеславием, погубило Град во время последней Великой войны. Ныне же одинокий город Леонвальд, лишенный своих просторов и вассалов, не первый десяток лет окутан пламенем смуты и непрекращающейся гражданской войны. Годы распрей разделили город надвое: на сияющий, но крошечный Хайхилл и на протяженный, расположенный по большей части под землей, Хинксайд. Разногласия народа породили терроризм, протесты и революции, перечеркивающие историю раз за разом.Многие глаза, выглядывающие из тени, направлены на пустующий престол и сокрытые под глубинами Хрустального шпиля могущественные реликвии прошлого. Война изнутри и извне протягивает руки к усталой шее Верховного Советника, лишь благодаря которому улицы ещё не залили кровью, а город не предали огню. Но всё изменилось, когда некий цветок пустил свои корни в глубоких пещерах под Нижним Городом…

Часть I

Глава 1

Сухая багровая линия, освещенная одиноким солнечным малиновым лучом, пробивающимся сквозь неряшливо забитые железными панелями окна, растянулась на несколько комнат: от самого входа до разворошенной, стоящей в бедно обставленной и темной комнатке кровати. Мелкие пылинки, похожие в свете яркого солнца на искры, заполняли полоску света, ползущую к его закрытым глазам, не знающим покоя и судорожно дергающимся под сомкнутыми веками.

Вдоль измазанного кровью и грязью пола, по изъеденным временем деревянным доскам и исцарапанным ножкам кровати, вдоль лежащих повсюду осколков дробленого кевлара, украшенного яркими красками, напоминающего часть некой древней скульптуры. Вдоль рваных лоскутов одежды, по тяжело вздымающейся и опускающейся мокрой коже, укрытой иссиня-багровыми гематомами, и укутанным в запекшуюся кровь свежим порезам. Вдоль длинных, растрепанных, запыленных и грязных черных волос, прямо в пульсирующее око, открытое, с болью встречающее символ заходящего дня.

Подобно бешеному животному, разбуженному чьими-то шагами, он в одно движение с шипением и побагровевшими от злобы, сияющими пылающим безумием глазами сорвался с кровати, но лишь для того, чтобы, сделав одно обессиленное движение, не удержаться и рухнуть всем телом на пол, выбивая столетнюю пыль из его скрипящих, будто от боли и тоски, досок.

«…Где?.. Этого не… Нет, нет…»

Его мысли, как несуразный клубок, не имеющий ни начала, ни конца, бессвязно и неразлучно впивались тонкими нитями в его гремящее звоном тысячи неясных слов сознание.

— Арг-гх-х… Черт, черт, черт, больно… Ш-ш-ш-с, твою мать!

Пальцы, ощупывающие ребра, попавшие прямо в небольшие трещины промеж некогда целых костей, причиняли адскую боль. Длинные ногти, сдирающие запекшуюся, прилипшую к ранам кровь, впивались в нервы. Расширенные склеры, лопнувшие ветви капилляров и замутненный взгляд, пытающийся разглядеть хоть что-то, помимо небольшого лоскута закатного, уходящего в никуда света, в окружившей его тьме. Нечто серое, им смутно припоминаемое, всплыло перед его глазами…

Скрежет, визг стекла, режущего сталь, — боль, бьющая по вискам:

— Ш-ш-ш, тихо… Тихо… Тихо… Ц-С-С-С! Да что же это такое?..

Ноты расстроенного пианино в его голове, ноты скрипучей струны скрипки, режущей и растягивающей его мозг на тонкие нити. Поднявшись на колени, пытаясь всмотреться во мрак, он увидел в одно мгновение больше, чем может выдержать человеческий взор: целая жизнь, фрагментами, с забытыми лицами, пустыми глазницами, закрытыми опаленными лепестками некогда ярких цветов, яркие фейерверки на фоне разорванных в клочья людей; смотрящие на него из-под водной глади сияющие ока, лишенные век, и багровые реки, размываемые нескончаемым дождем. Разбитое стекло воспоминаний, чьи осколки устремились своими бритвенно-острыми гранями в его сердце, раздирая антрацитовую душу в кровавый фарш.

Эта комната… Это место, где он прожил свою краткую жизнь. Незаметные соленые капли одна за одной превратились в мягкий ручей, смывающий пыль и грязь с его щек. Сидя на коленях, он смотрел по сторонам, и не нашлось бы того, кто смог бы сказать, сколь долго он всматривался в нечто столь важное для него, что всякая телесная боль исчезла, посчитав неуместной само свое существование.

Последний луч заходящего солнца ласковой, любящей нежной рукой погладил его лицо, дабы исчезнуть в шумной и грязной ночи Хинксайда, забирая с собой всю красоту этого мира.

Ее теплая рука — он чувствовал ее в своей ладони. Зеленые глаза-изумруды, сияющие таинственным озорным огоньком, ее теплые темно-каштановые волосы с прядями цвета жемчуга, сияющими молочно-розовым блеском, когда ее улыбка появлялась на ее снежно-бледном лице… Нарастающий шорох мыслей гудел где-то за его воспоминаниями:

«Кто… кто… кто… кто… это… кто… это?..»

— Я не помню…

«Кто… кто… кто… кто… это… кто… это?..»

— Я не помню!..

«Кто… кто… кто… кто… это… кто… это… кто… кто… кто… кто… это… кто… это… кто… кто… кто… это… кто… это… кто… кто… кто… кто… это… кто… это?..»

— Черт! Отстань! Замолчи! Я не помню!

«КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… ЭТО?..

— Я НЕ ПОМНЮ! Нет… нет… нет! Нет! Нет! Нет! Что происходит?!

«Пепельно-серое небо на фоне горящих деревьев цвета слоновой кости: сияющий волшебным светом цветок в маленькой ладони, которую пытаются сжать железные безликие маски, уставившие в лицо стволы винтовок. Треск стекла и топот резво бегущих ног. Детский радостный смех и звон монет. Тонкое лезвие, скользящее по снежному покрову, открывающее после себя бурлящие пучины багровых морей, из которых смотрят и хохочут некие люди, чьи шеи перерезаны от уха до уха, а над их фигурами сижу… я?.. Надо мной столпились несколько людей, и часть из них со звериными лицами, но один не отводит своих не моргающих глаз от меня, протягивая мне окровавленную руку. Яркий свет, вспышка мерцания и забвение. Освещенные неоновым светом скальные глубины, убегающие образы из воспоминаний, которые невозможно вспомнить, — они рассеиваются в пустоте, а на их место приходят новые, знакомые, но не понимаемые до конца. Скрежет стали о сталь, вопящий ветер, обдувающий летающий автотерр; огромные шпили Хайхилла».

Его глаза сомкнулись на мгновение, и ощущение проливного дождя нахлынуло на него. Он сделал глубокий вдох, и спустя несколько секунд тонкая струя крови полилась из его ноздрей, окропляя грязный пол.

Яркая вспышка света залила комнату, поднимая мебель на несколько сантиметров над полом, заставляя стены дрожать, а стекла лопаться с ужасающим воплем. Долгий, протяжный грохот: замедленный в сотню раз раскат грома прямо над головой вперемешку с ужасающими звуками космического глухого ужаса — взрыв сверхновой, словно подставленная к уху рельса машиностроительного завода; будто в тысячу раз более звонкий и злой крик полировочного диска, вцепившегося в металл. Этот протяжный вой за секунду, словно за целую вечность, выдавливая из ушей кровавые реки, сдавливая голову между двумя трехтонными валами, показал ему тысячу мгновений боли, миллионы вспышек ненависти: кровавая дырка в груди и глаза, переполненные чувствами; пепел, падающий с неба, и жемчужное сияние; резаные гвозди, вкручивающиеся в мозг, вдалбливающие правду, забытую, закрытую на тысячу замков в глубине выжженной души.

Неумолимый шепот миллиарда голосов вмиг умолк вместе со скрежетом ржавого металла о битое стекло. Осталась лишь свербящая в ушах тишина.

За окном постепенно, один за одним, проявлялись голоса… Голоса, полные ужаса, полные отчаяния, страха, боли и чувства надвигающейся смерти, неумолимо несущейся к ним. Далекие огни начали приближаться, таща за собой грозные тучи дыма и пепла. Вонь горящих мусорок, жар от плавящегося металла и удушье от заползающих тонких ручьев смога.

«Разве ты забыл? Ты просто не хотел помнить».

–…

«Разве ты не сам избрал свою судьбу?»

–…

«Разве ты не хочешь вспомнить?»

–…

«Разве она заслуживает забвения?»

— Нет!

«Значит, ты не забыл ее… Значит, ты всего лишь забыл самого себя».

— Всё! Всех, весь мир! Всех!.. Но только не ее…

«Ты всё еще видишь сны?»

— Я живу в одном затянувшемся кошмаре, походящем на сон.

«Может, в таком случае стоит проснуться?»

— Как? Я не могу… Вспомнить может лишь тот, кто является кем-то. Кто я? Я никто, я не могу ничего вспомнить, кроме огрызка нескольких сгоревших картин. Мне нечего вспоминать — я человек без жизни, без памяти, без души и сердца, чьи вены полны яда, а легкие — ядовитых паров беспамятства. У меня нет лица, нет личности!

«Что определяет личность человека? Действия? Мысли? Бытие? Стремления? Может, любовь? Или, быть может, ненависть? Что ты слышишь? Что ты видишь? Что ты делаешь? Чего ты боишься? Что ты любишь?»

— Я вижу только ее. Всё остальное — размазанные пятна.

«Быть может, это и есть ты? То, ради чего ты живешь в самом деле. То, что определяет тебя, задает вектор твоей жизни, твоей ненависти, злобы, обиды. Ты воплощаешь свою мечту, свою боль, свой ад и рай, живущий в тебе столь долго… А кто я?»

— Кто ты?

«Я — это ты. Я твой разум. Я твоя ненависть. Я твое благоразумие и твое безумие. Я твоя маска, срощенная с черепом под кожей лица. Я твоя сила. Я твоя свобода. Я тот, кого ты ненавидишь. Я тот, из-за кого ты бьешь зеркала. Я тот, из-за кого ты осушаешь каждую бутылку. Я тот, из-за кого ты своей любовью ненавидишь каждого. Я твоя правда. Я твоя бессонная ночь. Я твоя забытая семья. Я твоя тишина. Я тот, кого ты никогда не слушал. Я тот, кто тебя любит, зная тебя изнутри. Открой глаза, всмотрись в меня».

Слипшиеся веки с болью, медленно и тягуче разорвались. Серо-багровая гамма дыма, огня и крови скрывала от него всё. Всё, кроме самого важного. Кроме колотой маски в виде черно-багрового, плачущего и смеющегося одновременно монстра из древних легенд, припомнить которые могли бы лишь пару человек на всей земле.

Он всматривался в пустые веки маски, наполненные бездной, и бездна эта всматривалась в ответ, смеясь и плача, крича и шепча, хуля и лаская, затуманивая рассудок.

«Пора очнуться».

— Я боюсь.

«Ты тянешься к свету, не думая, что он опасен. Старые мосты имеют свойство сгорать. Горе тебе, если в это время ты стоишь на нем, всё еще думая, что есть дорога назад».

— Что мне делать?..

«Прими себя. Тот свет, что в тебе, есть тьма, но та тьма, что есть в тебе, есть истинный ты».

Мир замер в тишине, укутанной в вуаль мрака, и лишь одна его деталь наполнилась всеми красками мира. Черно-белая вселенная, столкнувшаяся со сгустком красок, с самой природой человека, с душой, замкнутой в крохотной разбитой маске. Его дрожащая рука протянулась к безликому богу, к его эго, заключенному в столь хрупкой вещице. Словно самую беззащитную вещь, сотканную из мечтаний, из приливов и отливов настроения, из вечно убегающих мыслей, столь непостоянную, столь нереальную и неощутимую, он взял ее в свои грубые ладони. Руки, делавшие это тысячу раз, сами повернули ее, наперекор сопротивляющейся внутренней пустоте, боящейся своей приближающейся кончины.

Одним движением маска плотно, словно влитая, прицепилась к его лицу. Некий тихий визг начал нарастать внутри. С мгновение ничего не происходило, и лишь тишина была его собеседником, но пробуждение настигло его слишком быстро. Крик был слышен во всем Леонвальде: убойная доза сквозь тысячи тонких иголок, впивающихся в его лицо, потекла в его кровь сплошным потоком, заставляя его вены мерцать изнутри жемчужным сиянием. Всё тело наполнилось белым пламенем. Кости, ломаясь и срастаясь десятки раз подряд за несколько минут, трещали, эхом звуча от стен. Кожа, лопающаяся от растяжки и стягиваясь обратно, затягивая открытые раны и разрывая их вновь, старалась воплотить желанную форму. Воспаленные, залитые кровью глаза под маской, чьи склеры горели огнем злого закатного солнца, упирались в потолок, видя перед собой тысячу кошмаров, чей смысл теперь был понятен: раз за разом, каждый шаг, каждое движение, слово, мысль воспринимались по-новому. Боль сменялась наслаждением, плач превращался в смех, кривая гримаса агонии сменялась ликом блаженства.

Постепенно гул душевных глубин начал утихать, а звуки приобретать приятную уху форму; яркие краски мира начали возвращаться, заменяя багрово-серую палитру. Озирая комнату, он подмечал каждую деталь: безмятежно летающие пылинки, застывшие в пространстве и времени; капли блестящей изнутри крови, напоминающие изысканные самоцветы; тонкие нити дыма, вытянувшиеся в образе длинных ветвей деревьев цвета серого мрамора; переливающиеся, медленно, будто разлитые в невесомости, краски, где-то в космической безмятежности окропляющие мир за окном палитрой оранжевых, синих, красных, зеленых, жемчужных и всех возможных иных оттенков, вырисовывая некую картину, полную тайного замысла. Стены, потолок и пол сжимались и разжимались, превращаясь в бесконечный коридор, — вот ты стоишь на ногах, а в мгновение твоя голова является осью мира, вокруг которой кружатся все планетарные тела; краткая вспышка, и ты уже не здесь, ты далеко на границах другой страны, планеты или вселенной, точки зрения, мировоззрения или измерения. Вот ты бежишь по танцующему Сакурану, а весь мир трясется, и никто не знает почему. Или, может, это ты содрогаешься, а твои мышцы сокращаются, бросая тебя в холодный пот, ускоряя сердцебиение, пульс, скорость сухого дыхания. Ты не хочешь есть, ты здесь уже тысячу лет, ты здесь в триллиардный раз, проживаешь этот момент, он тебе понятен, и видишь ты только истину, поэтому перед тобой развернулась бездонная пустота, из которой выползает бледный лик небожителя, чья любовь выражается в гневе. Ты понимаешь всё, но, понимая всё, ты перестаешь понимать что-либо. Закрыв глаза, ты чувствуешь, что твое тело поднимается в звездообразной форме в небо, закручивая тебя в неутомимый круговорот. Невыносимо ты смотришь на самого себя, дрейфующего в урагане душ. Еще немного, и голова разорвется, как переспелая ягода, обтянутая сотней слоев из резинок.

В таком состоянии легче сдохнуть, думает он, но спустя какое-то время боль и дискомфорт утихают, палитра красок выравнивается, время и пространство приходят в странную форму порядка. Движение — приказ поступает в мозг, расшифровывается, поступает чрез нервы в конечности, не реагирующие ни на что. Смятение, а затем, спустя несколько секунд, слишком резкая реакция — кулак вбивается в пол, оставляя с треском, не то от самого пола, не то от костей, вмятину в пару дюймов. Боли нет. Анализ. К горлу подступает рвота — закономерный эффект, он не удивлен, но приятного крайне мало. Резкий рывок, подобный движению кошки, несколько метров в секунду, зная, куда и как мчаться, в уборную, выбивая плечом дверь, в молящей позе падая ниц колотого унитаза, дабы под давлением в девять атмосфер выпустить из себя внутренний мир.

Скользящий взгляд переливался по темной ванной: от почерневших кафельных плит, тусклых ламп, колотых фрагментов воспоминаний и тихих голосов, исходящих из самих стен, до покрытого мокрыми пятнами грибка и плесени потолка и замутненного зеркала, мыльно показывающего отражение кого-то столь неузнаваемого этим местом. Лишь прерывистое, встревоженное дыхание давало понять, что здесь есть некоторая жизнь. Его руки, укрытые до потери естественного света множеством потертых изображений, символических картин и знаков, — незнакомые его взгляду татуировки покрывали его ладони, пальцы, предплечья: черные, как сама ночь, языки пламени, под вид которых замаскированы некие слова, изображения древних легенд, демонов, существ из иных миров, врубленные поверх них свежие, и уже давние, глубокие рубцы от колотых и резаных ран, ожогов, снятых швов. Судорожно его глаза бегали по каждому миллиметру его кожи, пытаясь узнать в них себя, но тщетно. По стеклу проведенная влажная ладонь приоткрыла вуаль неизвестного: далекий, столь чуждый человек уставился ему в глаза, повторяя каждое его движение; в унисон дыша, вместе пуская пот со лба, одновременно выпучивая стеклянные глаза, они смотрели вместе друг на друга, находя на оголенном торсе всё новые и новые изображения, лишь изредка натыкаясь на мелкий участок живой бледной человеческой кожи, не забитой красками и не украшенной мрачными картинами. Неразборчивые символы, пересекающиеся, похожие на глубокие рваные раны из черной краски, похожие на бездонные рвы и трещины, на молнии и ветви голых деревьев, на завитки обсидианового пламени, на само воплощение неумолимого, не знающего покоя злого духа, родившегося на выжженной земле.

Он рассматривал главы двух мифологических ярких, будто живых, багрово-ониксовых змеев, расположивших свои головы на его плечах среди мрачных пионов цвета черного янтаря. Его взгляд передвигался по извивающимся телам этих змеев, выползающих из-за его спины. Повернувшись спиной к зеркалу, он всматривался в косое отражение, рассматривая, как хвосты этих змеев будто выползают из его расписанной, как стальные латы готического рыцаря, спины. Но главное его внимание захватила занимающая практически всю спину маска — точь-в-точь как та, что он держит в руках. Казалось, что она воплощает в себе все жизненные силы своего хозяина: столь детален был каждый ее миллиметр, столь живы были ее черты, вписанные в мышцы, связки так, что каждое движение тела отдавалось некой эмоцией на ней, — всё его тело являлось работой непревзойденного мастера

Его глаза уставились на незнакомого себя, и вспышки гнева, недопонимания и восхищения свербели в его душе; несколько лет жизни накинулись на него, подобно стае диких волков, терзая, кусая, вырывая лоскуты кровоточащей плоти, метя в артерии и пытаясь перегрызть горло. Страх смешался с наслаждением, как вино с кровью: вцепиться в волчью пасть зубами, держа руками горло других тварей, бороться со смертью, принимать начальную натуру человека, принимать смерть, страх, боль, находить в них свою радость, особое удовольствием, которое может понять лишь тот, кто стоял на краю пропасти и улыбался, вглядываясь в беспроглядную тьму.

Отступающий страх приоткрыл путь рассудку. Где он находится? Ему известно. Он узнает свой дом — дом, где он прожил долгие годы, дом, где он жил со своей сестрой… Сестрой! Холодное лезвие ножа будто погладило его по позвоночнику, и сотни острых иголок впились в сердце и мозг. Где она? Здесь нет ее вещей, нет никаких знаков присутствия кого-либо живого, нет человеческого запаха, нет чувства обжитости: полотна пыли, океаны грязи, а некоторым пятнам крови, оставленным на постели, явно больше нескольких лет.

Какой сейчас год? Где он и кто он? Вопросы, вопросы, вопросы непрекращающимся потоком лились в его голову, вымывая из него все иные мысли. Он не помнил ее лица, но знал, что она существовала в его воспоминаниях. Неужели он не знает?..

Он видел свою жизнь как архив, как библиотеку, в которой необходимо искать информацию вручную. Та дрянь, что течет в его венах, выжгла ему мозг, из пепла которого приходится лепить себе душу. Та дрянь, что спасала его долгие годы.

Перебирая события последних дней, видя их лишь осколками, зная, что сразу память не вернется, но также зная, что у него нет ни одной лишней минуты. Забытая давно тревога начала подступать к нему, приливаясь с запахом ностальгии, — это была тревожность тех дней, когда он был другим: мягкая, наивная, исходящая из добра, из страха за любимых, из боязни обидеть, совершить зло, ступить на путь мрака. На путь, который стал для него единственным.

Мировая скорбь обрушилась на его плечи, но пыл не угасал, он перебирал осколки, выстраивая картину своей жизни: острые, они впивались в его руки, врезались в кожу, пускали горячую кровь, заливающую багровым ручьем осушенные пустоты его внутреннего храма.

Сорвавшись с места, врезаясь в проемы, выбивая деревянные косяки плечами, он бежал — бежал на волю, бежал к своей судьбе, стремясь угодить в пасть смерти, дабы укусить ее в ответ. Он знал, кто он; знал, кем был и кем был раньше; знал, что делал и для чего; знал свои грехи и принимал их без исповеди; знал реки крови, пущенные им, и знал, что для него важно. И в большей степени он знал, КТО важен для него. Не он сам, как ему казалось, не пустой, безликий призрак, бегущий за ним в его воспоминаниях, не фантомы, выглядывающие из плохо освещенных улиц Онигасимы, не его семья, новая или же старая, но лишь один человек, который сейчас по ту сторону смерти, а мир в это время находится на грани разрушения, исчезновения в круговороте страстей, столь далеких от него, его жизни, целей, его мечтаний, его грез о нежном солнце-персике, ласкающем его лицо в объятиях любимой, никогда не знавшей его ласки. Время сожалений прошло, так и не наступив, но осталось лишь время для рывка в неизвестность, в пропасть ясности чрез равнины безумия. Бросить всё, всех, оставить их в своем мире страданий и мнимых страстей, стоящем на фундаменте из костей и усопших грез. Мысли приходили в его разум и находили моментальный отклик — доза вернула ему силы, вернула ему боль, вернула ему право решать свою судьбу. Он помнил о жертве других, помнил все их лица, их поступки, его ошибки и верные решения — не имеет смысла.

Он вырвался на глубинные улица города, расположенного в ущелье: его образ менялся, годы наслаивали свое видение друг за другом, то возвышая в величии, то топя в грязи и презрении его закоулки, огни и звуки живущей здесь нищей нации; покрывая слоем ностальгии, теплой и тоскливой памяти вперемешку с удивлением, восхищением и гордостью последних его чувств.

Сияющий наркотик всё глубже и глубже проникал в его тело, добравшись со сердца, разогнавшись по всем венам и артериям, превращая его в нечто нечеловеческое, даря ему поразительную легкость. Он вспомнил недавний шум, найдя в небе его источник. «Величайший» — древний корабль времен, исчисляющихся еще до правления Тридцати, лишь единицами видимый в действии, пылящийся кусок нескольких сотен тысяч тонн необъяснимой крепости металла, своим весом давящий на само пространство, своей мощью устрашающий саму природу, и оттого ясно, почему человечество прибило его к земле где-то в равнинах Высоких Золотых Холмов десятки лет назад. Его гул разрывал уши, ставил на колени, требуя падших молиться о спасении. Напоминающий огромный кафедральный собор и помесь военного линкора, смешивающий технологии и ритуальность антично-языческого времени. Величайший, поднятый с земли, чей сон прервали, нависал над Хрустальным Шпилем Хайхилла — местом, ранее столь ненавистноым им, но теперь к которому он не испытывал ничего, кроме безразличия. Вытянутое дуло энергетического оружия, внутрь которого поместилась бы целая баржа, истощало блеклое свечение раскаленного жерла. В воздухе всё еще можно было проследить путь выпущенного луча концентрированной энергии, рассекающего воздух и умертвившего само пространство, оставляя после себя имматериальный разрыв, вызывающий головную боль, тревогу, галлюцинации, и умерщвляя когнитивные способности, обращая всех смотрящих в падших ниц пускающих слюни созерцателей Судного дня.

Куда важнее для него было иное, диаметрально противоположное Величайшему — его цель. Следуя за зияющей раной мира, он увидел, куда именно устремился взятый под контроль хаос. В одной из великих башен Хинксайда, в сердце Онигасимы, расположенном над «Амритой», бушевало пламя, а ее вершина была грубо срезана, и лишь обугленные бетонные и стальные кости ее каркаса выглядывали из руин. Верхние этажи, замещенные черными клубнями дыма, раньше принадлежали его наставнику, другу и отцу, а теперь от них не осталось даже руин — лишь скорбью в сердце отзывающаяся пустота. Сияющий фонарь нерушимой надежды сейчас представлял из себя лишь догорающий факел увядающей мечты. И никто не знал, что сталось с теми, кто называл это место своим домом; с теми, кто являлся его последней и настоящей семьей. Теперь он точно знал, куда обязан держать свой путь. Сомнения терзали его изнутри, заползая в виде маленьких ядовитых змей в его разум, жаля его тревогой, неуверенностью, сожалением и обреченностью, парализуя все его силы и обнажая все открытые раны, но он не сдавался.

Над его головой пролетело несколько знакомых ему автотерров, и спустя несколько минут после их появления, пробежав несколько метров, он свалился на каменную плитку дороги, сбитый ударной волной и оглушающим шумом. Оглянувшись, он видел, как его дом полыхал изнутри синим пламенем, а спустя мгновение испустил протяжный свист и, будто лопнувши, выбивая все свои стеклянные окна и плавя железные их подпорки, выплюнул из себя фейерверк из горящих химическим зелено-синим огнем мебели и посуды. В его глазах поблескивали сотни маленьких звезд, переливающихся на фоне далекого темного неба, сокрытого под вуалью дыма заводов и смога десятков городских пожаров, — звезд, состоящих из маленьких осколков стекла и посуды, выполненной под стиль империи Тэйкоку, подаренной ему давным-давно близким другом, желавшим ему следовать своей теплой мечте, ныне же давно забытой. Он смотрел на эти блики, словно зачарованный, наблюдая за их плавным полетом, не замечая их ненамеренно нацеленной на него траектории. Целый град обрушился на него: маленькие осколки царапали его руки и лицо, а бетонные валуны так и метили раздробить ему пару костей в паре с металлическими пластинами, что могли бы разрезать вдоль целого быка.

Видя мир замедленно, ловко убегая от потока горящего мусора когда-то бывших для него важных вещей, он услышал вдали грубые голоса людей и сразу понял, кому они принадлежат: это была банда Когтей под руководством Рю Кэтсуэки, явившихся в Леонвальд с целью государственного переворота, в котором участвовал и он сам, за что теперь они хотели бы видеть его голову отрезанной, завернутой в прозрачный мешок и брошенной куда-нибудь в море, напичканной наркотой, от которой разум был бы всё еще активен и в агонии наблюдал бы всю прелесть подводного мира, в то время как его тело подали бы к столу каким-нибудь бродячим собакам.

У него не было ни сил, ни, что более важно, времени на борьбу с их желаниями, поэтому он решил бежать столь быстро, сколь только мог. Спалившие его дом дотла заметили его и устремились за ним: кто пешком, кто на автотеррах, кто на террабайках. Однако он видел в этом не проблему, но возможность.

Стоя посреди освещенной пожаром дороги, в глубине центрального Хинксайда, в нескольких километрах от сердца Онигасимы, куда ему, наплевав на страх и возможную смерть, необходимо попасть, он обнажил свой клинок длиною в два сяку, с которым он не расставался ни в состоянии беспамятства, ни в панике, ни в безумии, в отражении которого переливалось цветное пламя, и казалось, что оно исходит изнутри ледяной стали. Черные волосы, спадавшие до его плеч, слегка опаленные, развевались, обдуваемые ветром и потоком горячего воздуха; он держал клинок крепко, так что вены, спрятанные под видами черных языков пламени, вздулись, придавая его татуировкам особенно ужасающий вид, а маска на его спине вместе с той, что была им надета, выражала одну злобно-усмешливую эмоцию.

Террабайк устремился в него с рычащим воплем, а его наездник стрелял из небольшого полуавтомата, но не мог попасть в столь подвижную цель. Он сближался, доставая из-за спины стальную трубу, намереваясь вышибить из носителя маски мозги: сто метров, пятьдесят, десять, одна–две секунды, важно не промахнуться, он уверен в своих силах, одно движение — и работа будет выполнена, пять метров, метр, удар! Будто сквозь воду прошедший, взмах растворился в пустоте. Он проехал еще пару десятков метров, прежде чем понял, что его голова свалилась с плеч пару мгновений назад, срезанная ювелирным движением прямо промеж позвонков, скрепляющих шею с плечами. Байк влетел в здание, разлетевшись на куски с ярким взрывом.

Они летели на него, как мухи, но, скорее, были подобны мотылькам, летящим прямо в костер. Время было на исходе. Он нацелился на одного наездника, и когда тот подлетел к нему, запрыгнул за спину, обхватив его голову руками, быстрым движением выламывая с хрустом шею и сбрасывая труп, уселся на его место. Мотор рычал, он выжимал из него максимум, загоняя стрелку циферблата за двести в час. Он гнал по узким улицам Хинксайда, то спускаясь на нижние подземные ярусы, маневрируя среди огромных труб и глубоких жилых шахт, то практически поднимаясь до поверхности, где можно было уловить оттенки свежего, насколько это возможно, воздуха. Его глаза сияли, а зрачки расширились до предела. Перед ним развернулся один сплошной туннель, в котором он видел горящую башню «Амриты». Впрыск сияющей жидкости в кровь, маска плотнее прилипла к коже лица, пощипывающее, жгучее ощущение слилось с ощущением невесомости и невероятной гибкости тела, спокойствия разума. Время перестало идти, двигалось лишь пространство. Фрагментированная фигура мелькала на периферии его взора: какие-то вспышки, маленькие металлические шарики пролетали у его глаз, а он рассматривал их, подмечая отличия одной от другой, какие-то были калибра 5.56, а какие-то 7.62, но иногда приходилось наклонять голову, чтобы не столкнуться с кружащими в невесомости иглами. Каким-то прерывистым слайд-шоу со стороны к нему протянулась рука: грубая, от фаланги мизинца до запястья протянулся бледный шрам, под ногтями скопилась грязь, кожа желтая, а пальцы потемнели от сигарет. Вот она тянется к нему, приближается, почти взяла его за рукав; едва заметный блик, и вот она начала расходиться между средним и безымянным пальцем, всё расклеиваясь и расклеиваясь, обнажая сухожилия, плоть и кости, вот кисть уже была похожа на некую раскинувшую свои крылья птицу, а где-то вдалеке слышался какой-то шум, похожий на вопль. Он смотрел с интересом, как рука всё дальше и дальше расходилась, показывая анатомию какой-нибудь змеи в разрезе. Он даже не обратил внимания, как владелец руки, отвлекшись от дороги, врезался в металлический баннер, размазавшись на такой скорости по нему, словно комар об лобовое стекло, забрызгав кровью лицо, укрытое смеющейся маской.

Бесконечный коридор сужался, превращая всё вокруг в завернутый цилиндр: дома, улицы, серые стены скал, какие-то фигуры, другие автотерры — всё завернулось в одно смазанное, застывшее и растянутое по узкому туннелю полотно. Он скользил по нему, не замечая препятствий и лишь изредка встречая какие-то маленькие детали, торчащие из полотна, которые приходилось срезать, украшая натюрморт небольшими летающими потоками багровой жидкости.

Восприятие реальности ухудшалось всё сильнее. Между морганиями проскакивала целая жизнь: темнота на мгновение, и вот он у центрального моста, на него нацелилась дюжина ружей ординаторов, выпустивших дым из дул. Секундная темнота, и вот он без террабайка летит к земле, держа за шею Когтя, чьи глаза выпучились, а посиневший язык торчал изо рта. Темнота, яркий свет, он видит себя: «Я лежу на одетой в костюм куче фарша, вот я поднимаюсь, бегу, меня сбивают с ног, я борюсь, извиваясь, как змея, кто-то пытается выломать мне руку, а кто-то удерживает меня с другой стороны; я с хрустом изгибаю руку в неестественное положение, чтобы вмазать одному уроду, а другому раздалбливаю нос каблуком, ударив его подобно скорпиону, закинув стопу левой ноги через спину за правое ухо прямо в лицо ублюдка. Я поднимаюсь, бегу, моргаю — я в другом конце города, меня сбивает автотерр, я растекся по его лобовому стеклу, вставляю клинок в грудь водителя через стекло, выкручивая его сердце в разные стороны, поворачиваю машину, заползаю в салон, толкая труп; достаю из-за стопы нож-бабочку, закручиваю и всаживаю во второго пассажира, с хрустом вбивая ее в висок; выжимаю педаль газа в пол, ломая что-то внутри — кажется, что это тормоза. Моргаю, я на границах Онигасимы, за мной хвост, кто-то таранит задний бампер, долбятся в окна, несколько игл по косой пролетели незамеченные, обжигая кожу, я чувствую, как течет горячая кровь по рукам, руль становится скользким. Я моргаю, мой клинок пробил чью-то гортань насквозь, торча насквозь с другой стороны; стреляю в потолок автомобиля — пару человек падают с крыши на переднее стекло, разбивая его, засыпая меня осколками, другие валятся в стороны. Я завален чьими-то телами, впитывающими пули, предназначенные для меня. Стреляю в разбитое окно, на меня надвигаются пару байков с всадниками в мотошлемах, расписанных в демоническом стиле. Пуля медленно вылетает из дула, кажется, что звучит томная виолончель, пуля врезается в защитное стекло маски, видно, как она трескается подобно стеклу, удар по клавишам контроктавы, стекло дробится, пропуская пулю дальше; секунду ее не видно, щелчок, она выскальзывает с противоположной стороны вместе с маленьким темным фонтаном — водитель сворачивается на встречную, врезаясь в чей-то автотерр.

Моргание. Я и маска — мы в Онигасиме. Всюду дым, все бегут, кричат, кругом завалы. Женщина плачет рядом с завалом, из-под которого торчит маленькая бледная ручка. Кто-то в слезах тащит человека за руки — у него нет стоп, он не в сознании и, скорее всего, мертв. Мы видим сидящих безумцев, молящихся в небо на разрез в воздухе, вызванный Величайшим. На них падают камни, размазывая их по площади, но они не двигаются — лишь молятся. Мы видим толпы, ненавидящие другие толпы, — одна на другую, волна за волной, они сталкиваются, слышны выстрелы, крики и визги, повсюду летают автотерры, врезаясь в здания, падая или выгружая пассажиров. Здесь ординаторы, они идут батальоном, держа перед собой щиты подобно легионерам. Бутылка летит в их строй, врезается со звоном, и жемчужное пламя, будто живое, кидается на них, устремляясь на незащищенные участки кожи, прожигая их за секунду до кости, после чего конечность падает на землю, разъеденная. Они стреляют в ответ. Почему-то я в толпе, пуля попадает мне в плечо — приходится выковыривать ее ножом. Перед глазами темнота, кто-то хватает меня, я узнаю, цепляюсь, зная, что это друг.

Мир смазался. Я моргаю. Полотно закручивается, я вижу перед собой лишь горящую башню — она близко. Мы почти пришли. Фигуры в темных доспехах бродят на улице. Здесь собрались все — чем ближе к башне, тем их больше. Над Онигасимой летают баржи, вот в одну из них с крыши здания летит какой-то заряд, он попадает в корпус, тишина, глухой хлопок, иллюминаторы выбивают столбы мерцающего белого пламени; баржа наклонилась и устремилась в соседнее здание, врезаясь в скалы, треща и со скрежетом вдалбливаясь в крышу, проникая внутрь с оглушающим грохотом. Я моргаю, кто-то бьет меня, я машу клинком, но не могу попасть. Замах! Где я? Я в другом месте, это не та улица. Я чувствую, что получил в живот, падаю на колени. Моргаю, я в переулке, сочится кровь из носа, ноет прижженная рана в плече, болят ребра, кто-то кидается на меня, хватает целиком, будто обнимая, пытаясь раздавить или сломать спину. Я расслабляюсь, из рукава выпадает старая добрая бабочка, быстро распускаю ее «крылья» и вспарываю чье-то брюхо. Вспышка, я на площади главной торговой улицы, в центре которой расположена «Амрита» — никогда не спящий клуб-ресторан, расположенный в небоскребе, который, как ни забавно из названия, скребет лишь поверхность земли, а до неба ему далеко — скорее амбиции этого места всегда хотели укусить само небо. Я помню, что он любил называть его вершину словом «Ороти», но я не помню значения слова. Другие башни вместе с нашей вместе назывались Ямато. Кто-то зовет меня, я оборачиваюсь, никого не вижу. Моргаю. Шимесу?! Он стоит передо мной, смотрит, улыбается своей хвастливой улыбкой. Я хочу обнять его, но только я приближаюсь к нему, как он исчезает. Я делаю шаг, но реальность, как пружинка, изгибается, и я стою уже самых врат «Амриты». Передо мной лежит чья-то кисть, в паре метров лежат люди: их глаза стеклянно уставились в пустоту, у одного не хватает кисти, другой хрипит, булькает — его горло перерезано, его потрясывает несколько раз, а затем он утихает в покое. На мне много порезов, свежих ран, гематом — весь трясусь, тошнит, раскалывается голова. От моих ног протекает небольшой ручеек крови. Нам кажется, что мы вымокли в крови, или это начался ливень, прибивающий к земле дым и тушащий пожар в самой башне, а точнее в том, что от нее осталось? По ногам пошла дрожь. Резко всё вокруг начало сереть, превращаться в черно-белое пятно, каждый удар сердца выбивался из груди. Я делаю один шаг, но я не наступаю на ступеньку, нет, я делаю шаг в пропасть, поворачиваюсь в воздухе к ней спиной. Башня теперь вдалеке, она целая, но почему-то жуткая и пугающая, а я лечу, и капли дождя догоняют меня. Мне страшно, тревога сейчас разорвет меня изнутри. Капля падает мне на нос — мне кажется, что кто-то нежно его поцеловал, и я перестаю дрожать. Страх уходит, я знаю, что у падения нет конца — нет дна, на которое я бы мог приземлиться, лишь нежно-серые облака, а может, мне так кажется. Кого это волнует? Я слишком устал. Башня отдаляется, а я лечу в тихую пустоту, вдали гремит гром, сияют раскаты молний. Облака мягко касаются меня, я таю в них, последний видимый кусочек грозного мира скрывается, затянутый облаками, и я закрываю свои глаза».

Глава 2

— Хэй, Лето, кто так бьет? Ты в упор мажешь, косячник! — Мяч, словно под каким-то проклятием, даже будучи ударенным по идеальной траектории, всегда пролетал мимо ворот, а пас всегда норовил попасть к ногам скорее оппонентов, нежели напарников. Вот и сейчас потрепанный шар пролетел мимо лица Дэниса, запущенный в неизвестность.

— Дэнис, ты животное! Кто тебя учил так говорить? Собаки или бродячие пороси? Ты уже перестал членораздельно выражать свои мысли — они скорее похожи на какие-то позывы к блеянью или уже классическому для тебя «инки-винки». — Лицо Лето не было похоже на гримасу злобы и обиды; он стоял в стороне, прижимая вытянутую руку к телу другой рукой, весь сжатый и закрытый, задумчиво поглядывая то под ноги, всматриваясь в прорастающие из-под цемента островки травы и одуванчиков, то на глубокие улицы, куда улетел ударенный им мяч.

— Ла-а-а-а-дно, не дуйся. Я сгоняю за ним! — Немного чумазое, вспотевшее смугловатое лицо Дэниса всмотрелось в фигуру Лето: приспущенные веки карих глаз на упорно стремящемся быть грозно каменным лице и приподнятые брови выдавали чувственный дружеский взгляд. — Ну ты и тип типыч, дружище! Ха-ха-ха.

Коренастый, немного тучный, но переполненный жизнью Дэнис юрко проскочил чрез прорезь в сетке, окружающей футбольную площадку, и побежал в сторону мистически улетевшего мяча.

С некоторое время Лето задумчиво вглядывался в уменьшающуюся фигуру своего друга и, как только тот скрылся из виду, расслабленно улыбнулся, немного прыснув под нос, и уселся вдумчиво разглядывать всё те же прорастающие кусочки зелени, украшенные желтыми и белыми цветами, иногда аккуратно поглаживая их, стараясь не навредить экспозиции, причудливо поворачивая и наклоняя голову.

— Чем занят? — спросил его с небольшой отдышкой Лео, тихо подошедший к нему.

— Наблюдаю. Знаешь, все вокруг жалуются на наш дом, улицы, на весь Хинксайд в целом, вечно ссылаясь на верх, приговаривая «А вот в золото-о-ом городе всё иначе! А вот наверху трава зеленее. А вот там!..», и так далее. А мне кажется, что и у нас красиво, Лео. Вот, посмотри, видишь? Этот кусочек травы очень органично выползает из-под вот этого кусочка бетона, а вот этот одуванчик прямо светится под солнечным светом, а вместе всё это символизирует победу природы над грубостью человека…

— Опять он тебя задирает? Ты не обязан играть, если не хочешь. Я могу поговорить с ним, чтобы он не приставал к тебе. Ты ведь знаешь, что он альтернативно одарен: этот козел умен настолько же, насколько и туп. — Посмеиваясь, Лео уселся рядом с другом, положив ему руку на плечо, и начал рассматривать описанную им картину.

— А ведь и правда красиво.

— Угу. Не бери в голову. Я знаю, что он не со зла. Просто он такой, а я другой, да и ты другой — все мы разные, но всё же мы одна семья и больше у нас никого нет.

— Ты молодец, — покачивая головой в раздумьях, сказал Лео, — я поражаюсь твоей доброте. Здесь так много злых, угрюмых, вечно опечаленных бытом людей, а ты смотришь на мир под другим углом. Как ты это делаешь? Даже я, понимая тебя, не могу мыслить так же, вечно думая, как и те, о ком ты мне говорил, — сложно заставить себя верить в лучшее.

— Я не знаю, как это работает… Точнее, я знаю, но не могу объяснить: много факторов, влияний изнутри и извне. Человек — это ведь совокупность множеств. Моя мама часто читала мне сказки на ночь, когда я был маленьким, но у нас не было детских книг, поэтому она придумывала их для меня каждый раз, когда наступала ночь. Порой я помогал ей придумать новую историю, и мы вместе думали над тем, как же составить наш сюжет. Отец всегда был вдумчив и хмур, но лишь пока с ним не заговоришь — тогда-то его лицо сразу наливалось красками, и он рассказывал мне истории из прочитанных им книг для, как он говорил, омраченных возрастом душ: это были выдержки из истории, философии, искусства — из всех книг, что он находил на свалках. Он припасал их для повзрослевшего меня. Теперь я нахожу его среди этих строк и оставленных им заметок и комментариев. Порой я нахожу слова, предназначенные мне, полные надежды, что я доберусь до них. Он знал всё с самого начала. Мой дом заключен в переплет этих пыльных книжонок. Отец умел находить красивое даже в самом невзрачном. Думаю, он хотел бы, чтобы я тоже умел это делать. Эх… Я очень скучаю по нему, Лео.

— Я понимаю тебя. Я так скучаю по матери, хотя помню ее смутно. Скорее, ее образ появился у меня лишь по рассказам сестры. Она была добрая и умная — она не заслуживала умереть вот так. Как и твой отец того не заслуживал. Я долго не мог сказать того же о своем старике. Часто я говорил себе, что лучше бы на ее месте оказался он. Я был в ярости, осознавая каждый раз, что этого толстокожего примата не берет ни сталь, ни спирт. Но теперь я понимаю, что ему несладко досталось. Однако, простить его я не могу за то, кем он был и как он всё это принял, спустившись на самое дно, оставив нас с Иллинес вдвоем.

— Вот видишь. Я такой по своим причинам. Ты — по своим. Вот и Дэнис особенный неспроста. Ты ведь знаешь, что вначале ему было хуже всего. Даже сейчас я не могу сетовать на судьбу, смотря на его мужество, зная, что он всегда был один — с самого начала.

— Их ведь так и не выпустили?

— Нет, всё еще сидят. Иногда видятся, но он говорит, что ему это не нравится: слишком бьет по сердцу, а здесь такое непозволительно. Не нравится, но всё равно идет.

— Эй, чепушилки, чего расселись?!

— Ну вот, вспомнишь — оно и всплывет.

Дэнис подбежал к ним, держа мяч у бедра, бодрый и веселый.

— Еще партейку? Пацаны уже рассасываться начинают! На что вы смотрите? — он быстро окинул взглядом сорняки и бетон. — Чепуха!.. Но красивая. Символично, да? — Вдалеке компания окрикнула его. — Иду я! Щас, иду!

Он побежал к группе беспризорников, шутя побивающих играючи друг друга. Со стороны это было похоже на то, как щенки прыгают и кусаются вместе, играя.

— Ты это слышал?

— Поразительно.

— Слушай, Лето, может, мы как-нибудь почитаем что-нибудь из коллекции твоего отца?

— Думаю, это возможно.

— Отлично! Про работенку помнишь? Я свяжусь с тобой, когда дело будет на мази. Увидимся! — Крепко обнявшись, он подбежал к Дэнису, вычленив его из толпы. — Братишка, мне на работу пора. Вечером будешь в зале?

— Ты еще спрашиваешь!

— Хах, понял тебя. Тогда до вечера!

Солнечный свет отражался от золотистого песка, отсвечивая от маленьких частичек стекла, сточенного морской водой, от фольги, усеянной маленькими дырочками и лежащими рядом пластиковыми бутылками, обтянутыми целлофаном; от брошенных недавно деталей каких-то механизмов, всё еще наполированных, потому и слепящих глаза при взгляде на них, но большая часть скорее была похожа на экспонаты музея: ржавые, старые, в извести и глине, укрытые слоем времени.

Скалы в виде причудливых форм торчали по всему побережью, шевелясь словно живые, изредка изгибаясь со скрежетом, а волны дикого моря порой сужались и, подобно водяному змею, выползали на пляж, выдавливая в песке различные красивые спирали и другие ничего не значащие простые символы. В одного такого ползучего «змея», сначала поглаживая водяную шкуру, а затем аккуратно проникая в его поток, нырнула маленькая кисть:

— Вау, как круто! Финни, попробуй! Вода теплая!

— Я, э-э-э, не уверен. А если что-нибудь случится?

— Ну ты и трусишка! Со мной же ничего не случилось. Смотри!

Она запустила вторую руку в поток ожившей воды, и змей начал постепенно сворачиваться вокруг нее, приподнимаясь до уровня ее лица. Улыбаясь, она смотрела на переливающийся и дрожащий кончик потока, остановившийся рядом с ее плечами. Пару секунд он вилял на месте, а затем лизнул ее лицо и распался на множество больших капель. Она громко засмеялась, удивленно отскакивая в сторону.

— Ха-ха-ха, щекотно!

На влажном белом лице ее зеленые глаза выглядели как два кристально чистых горных родника, отражающих густую чащу, или как пара каких-то удивительных самоцветов. Веселая девчушка лет четырнадцати отжала свои потемневшие от воды волосы: Финн заметил, что несколько ее молочных светлых прядей стали только ярче, будто светясь изнутри.

— Эмми, у тебя такие странные волосы. Всегда удивлялся. Я ни у кого таких больше не видел.

— Ну-у-у, они у меня такие с рождения. Наверное, я волшебница, ждущая встречи с каким-нибудь старым и мудрым чародеем, который скажет мне, что я избранная и спасу мир! Мне так порой говорит Лео, когда я ему показываю свою изобретения. Правда, они никогда не работают…

— Ничего! Я уверен, что со временем они заработают и это увидит какой-нибудь ученый из Хайхилла. Или я попрошу родителей, чтобы тебя продвинули на поступление в академию наук. Да, так и сделаю!

— Ты такой глупый, Финни. Зачем им я, когда у них там, наверху, так много всяких изобретателей со своими прибамбасами? Взять те же хлопушки — гениально! Их хлопают со вспышкой, а мои кряхтят и взрываются в лучшем случае. Смотри! Жук!

— Какой жук?

— Ж-у-у-у-у-к! Светящийся! Е-е-е, я всегда хотела поймать такого в банку, а потом отпустить. За ним! Скорее!

— Я поймаю его!

— А ты не боишься его? Ха-ха-ха!

— Очень смешно. Нет, не боюсь. Я докажу!

Они побежали за причудливым светящимся жуком. Его серебряный панцирь отражал солнечный свет особенно ярко, немного слепя глаза. Казалось, что у жука есть чувство юмора: он летал из одного угла пляжа в другой, не поднимаясь слишком высоко и не спускаясь слишком низко, заставляя ребят подпрыгивать за ним. То он нырял под какой-нибудь камень, то сливался с грудой блестящих стекляшек. Он кружил вокруг, не давая себя поймать. Они почти его схватили, заходя с двух стороны: бегут навстречу друг другу, зажимая застывшего на месте жука между Сциллой и Харибдой, но в последний момент он ныряет вниз, а они с разбегу сталкиваются лбами, как два упертых барана.

— Капец, вот же гад! — жаловалась Эмми, потирая лоб.

— Эх, сейчас бы родительскую винтовку!

— Дурак! Лишь бы пострелять во что-то! Он же живой!

В ответ он показал ей язык, шутливо обижаясь.

— Ну и куда он делся?

— Смотри, вон он! К скалам полетел, подлец!

Они быстро поднялись и побежали вдоль побережья к далеким скальным хребтам, постепенно перерастающим в непроходимые местности из полузатонувших скал и торчащих из ледяной воды острых зубьев.

— Эмми, может, ну его этого жука? Мы очень далеко убежали — нам сюда нельзя. Это же граница Сакурана! Дальше ходить опасно!

— Ты всегда такой трусливый или только со мной? Где твой авантюризм, блестяшка?

— Лишь бы тебе обзываться.

Парочка приближалась всё ближе к скалам, где уже чувствовалось влияние Сакурана: вода становилась то горячей, то ледяной, поднимаясь до шеи и опускаясь ниже пят; скалы изгибались всё чаще и чаще, а над головой сгущались небольшие тучи, поблескивающие странным светом изнутри.

Хитрый жук будто бы ждал их приближения, не теряясь из виду, а затем скрылся за одним большим валуном. Зайдя за него, Эмми и Финн увидели небольшой темный проход вглубь скалы — это была пещера.

— Ну уж нет, в пещеру мы точно не полезем!

Она с улыбкой косо посмотрела на него, приподнимая одну бровь:

— Да?

Вся трясясь от возбуждения и интриги, она не могла стоять спокойно на месте, подпрыгивая от ажиотажа.

— Это же целое приключение! Пошли!

Он колебался, и в момент, когда почти согласился сунуться в мрачную бездну, пугающую его, прикрепленный к руке браслет завибрировал: когда Финн нажал на него, перед ним высветился небольшой экран, на котором было что-то написано.

— Черт, родители потеряли меня! Сколько мы уже бегаем здесь? Вон уже закат скоро. Пойдем отсюда, Эмми. — Нельзя сказать, что сообщение сильно его расстроило, а даже наоборот, он был рад тому, чему обычно радоваться, конечно же, не получалось.

— Ну и вали, я сама его достану!

— Эмми, ну пожалуйста! Не лезь туда, я ведь переживаю!

— Н-н-н-е-е-е-т-т-т.

Он колебался, искренне волнуясь за нее, но страх перед родителями был страшнее. Вдруг они найдут его и, узнав, где он точно ошивается, не позволят ему больше видеться с ней?

— Блин! Мне нужно идти, Эмми… Пожалуйста, не лезь туда. Или будь осторожна, прошу тебя!

— Ага.

С лицом, полным печали, он побежал обратно, постоянно оглядываясь назад. Эмми, закусывая нижнюю губу, осторожно, шаг за шагом пошла внутрь.

Свет закатного солнца постепенно покидал пещеру, по мере того как Эмми углублялась в ее темные туннели, преследуя изредка помигивающий в темноте свет светящегося жучка. Своды пещеры постепенно начали сужаться, пока вовсе не осталось иного прохода, кроме как небольшой щели у основания холодного каменного пола, куда юркнул жучок. Она оглядывалась назад, думая о Финне и представляя перед собой циферблат часов, отсчитывающих, который же сейчас час. Оглядывалась и обнаруживала беспросветную тьму, приближающуюся к ней, более не отпугиваемую маленьким огоньком от светящегося жука. Страх начал подступать к ее сердцу и, не думая больше ни о чем, она юркнула в маленькую щелку и, проворно ползя, выбралась на другую сторону.

Эмми не сразу поняла разницу между двумя частями пещеры. Поднявшись на ноги, она отряхнулась и, подняв глаза, удивленно уставилась вдаль: перед ней раскинулось огромное пространство, посреди которого протекал хрустально-чистый горный ручей, убаюкивающий своим журчанием. Однако же всё ее внимание собралось вокруг источников света в пещере: множество маленьких бледных цветков, очень красивых, хрупких и элегантных, полупрозрачных, будто укрытых в платья из звездной ткани, и сияющих нежным молочно-белым, скорее даже жемчужным светом, освещая темные своды пещеры от тьмы. От этого света казалось, будто более уютного места, чем эта холодная и безлюдная пещера, в мире не сыскать.

«Вот бы Лео был здесь!» — радостно думала она, раскручивая в голове планы о повторной вылазке в это загадочное место.

Жук перестал ее волновать, теперь она медленно, прогуливаясь, но не теряя осторожности, продвигалась вглубь этого подземного царства, рассматривая каждый его уголок. В воде плавали маленькие прозрачные мерцающие рыбки, кружащиеся в потоке, словно в танце, а наверху, прицепившись лапами к потолку пещеры, спали летучие мыши. Чем дальше она заходила вглубь, тем более оживленнее становилась пещера, постепенно обрастающая каким-то мягким мхом и целыми скоплениями светящихся цветов, в которых она нашла целое семейство серебряных жучков:

— Ах вот ты где, гаденыш! Ну и чего ты добился? Завел меня черт знает куда, а теперь сидишь себе среди этих красивых цветочков, наслаждаешься жизнью и наверняка ухмыляешься, какой ты молодец, что так облапошил двух детей? У меня, между прочим, из-за тебя будут проблемы! Ох, но… Спасибо тебе, жучок, что показал мне это место! Ты ведь сюда меня вел с самого начала, верно? Ну и зачем это тебе? Ладно, как хочешь! Молчи дальше! Не буду тебя трогать… На этот раз! Попадись ты мне еще раз, я тебе покажу свой дом, но смотреть на него ты будешь из банки!

Эмми громко ругалась на жука, то тыкая в него пальцем, то махая руками, но на самом деле была жутко рада увидеть этого жучка и не желала ему никакого зла.

— Фух! Я всё сказала!

Похлопывая ладони, она привстала с корточек, ленно потягиваясь и зевая, но тут она резко остановилась, уставившись в далекую пустоту пещеры. К ее мозгу быстрее света подбиралась одна-единственная мысль, заставляющая все ее инстинкты кричать в ужасе, покрывая тело мурашками и вызывая дрожь в коленях. Эмми четко осознавала это, чувствовала всем телом, и уверенность эта нисколько ее не успокаивала, потому что думала она лишь об одном — она здесь не одна.

Легкий шорох, мимолетное движение где-то в далекой темноте — ничего явного:

«В темноте и не такое причудится, верно? Дома я много всякого видела, а по существу не видела! Казалось мне из-за страха ведь? Вот и сейчас я боюсь чего-то. Да, дома… Дома я научилась понимать, когда на меня кто-то смотрит, — прям как сейчас».

Она стояла посреди огромного и открытого зала грота, сжавшись от страха, не шевелясь и не дыша. Неизвестно, сколько времени, напуганная, она стояла так, но, в конце концов, дрогнув, решилась на первый шаг, не слыша и не видя ничего ее пугающего. Только она собралась идти обратно в сторону входа в пещеру, откуда и пришла, как заметила краем глаза рябящее блистанье в другом конце большой каменной залы:

— Ну уж нет! И не подумаю! Ты, должно быть, шутишь?!

Маленький жучок кружил на месте возле небольшого проема в один из ходов пещеры, зовя ее за собой.

— Я же сказала — нет! Н-е-е-е-т! Я туда не пойду!

Жук сделал красивую дугу в воздухе, покружился на месте и медленно полетел в проход.

— Ох-х-х, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, жучок.

Аккуратно, озираясь повсюду, с каждым шагом преодолевая ужас, она дошла до узкого прохода, выполненного будто с участием какого-то разумного существа. На полу перед входом в темный проем она заметила что-то. Нагнувшись и приглядевшись, Эмми увидела следы от длинных когтей, вырезавших в скальной породе несколько неглубоких грубых срезов. Ей стало страшно: развернувшись, она начала торопливо шагать в сторону выхода, но что-то отвлекло ее.

«Дзс-с-с-кыр!»

Эмми прислушалась: где-то далеко, там, откуда она пришла, что-то издало омерзительный скрежет, похожий на трение металла о стекло, так, что мурашки покрывают всё тело.

«Дзс-с-с-с-кыр!»

Он повторяется чуть ближе к ней, но вдалеке ничего не видно. Лишь стоит приглядеться, как, загнанная жуком в ловушку, понимает, что цветы будто постепенно засыпают, гаснут, лишь едва светясь. Чем ближе скрежет, тем больше засыпает цветов, так что увидеть в далекой растущей темноте ничего нельзя, но можно услышать:

«Дзс-с-с-с-с-с-кыр!»

Все протяжней становится скрип. Теперь она точно видела, что в полном мраке бесшумно перебегает некая тень. Скрежет то слева, то справа, то спереди. Она вжалась спиной в холодную скальную стену, ощущая, что ее обнимает сам ужас.

На мгновение всё стихло, и лишь сердцебиение глухим, бьющим по вискам, стуком отбивало дробь в теле испуганной девочки. Затаив дыхание, боясь закрыть глаза, но и не имея сил больше вглядываться в темноту, она думала: «Может быть, оно меня потеряло? Или, может, это рыба-мутант с короткой памятью? Да, рыбы ведь глупые, помнят лишь пару секунд. Он забыл, что я здесь. Да-да! Пожалуйста, пожалуйста, будь тупой рыбой, прошу тебя!»

«ДЗС-С-С-С-КЫР!»

От каменного пола во все стороны метрах в десяти от нее сверкнули во всех стороны искры. Фигура какого-то зверя вырисовалась перед ней: черный, выше ее ростом, даже сидя на задних лапах, похожий на кота, смотрящий на нее двумя сияющими в темноте, будто два фонаря, глазами — один цвета янтаря, словно теплая лампа, излучающая тепло и, как ей показалось, некую… Дружелюбность? Второй же холодно-голубой, словно кристально чистый лед, злой, пугающий и всматривающийся в нее с подозрением. Два его хвоста вперебой, несинхронно, а разрозненно шевелились за ним.

Он был слишком близко, и она не знала, что ей делать: «Бежать? А если его это разозлит? Может, там его дом, куда он меня совсе-е-ем не звал? А стоять как-то страшно… Просто как тупица дала себя съесть какому-то бешеному коту, даже не пытаясь себя спасти. Тут же полно рыбы, пускай идет есть их!»

Эмми с дрожью в голосе, чувствуя, что еще немного, и она упадет в обморок, решила сделать хоть что-то:

— Э-э-э, мистер кот! Пожалуйста, не ешь меня. Ешь рыбку! Она плавает в том ручье! Я могу показать тебе их, хотя они, наверное, на меня обидятся за это… Мне страшно, и я не хотела тебя беспокоить. Я просто гналась за этим тупым жуком, который улетел во-о-о-н туда! Простите, я никому не скажу, что вы здесь живете, и больше не приду! Честно-честно!

Злобный кот сделал пару шагов ближе к ней, так, что она могла более детально рассмотреть его. Он уселся поодаль от нее, всматриваясь своими фонарями в ее испуганное лицо, то щурясь, то закрывая глаза, а то и вовсе просто пялясь, и в это время на морде его будто менялись эмоции.

— Р-р-р-мяу! А ты з-з-забавная девчуш-ш-ш-ка! Иди! Иди за жуком, не бойс-с-с-я… Они, кс-с-стати, вкус-с-с-ные. — Исключительно умная морда в моменте затупилась, и он сделал причудливую гримасу, смотря куда-то в потолок. — Я про ж-ж-жукоф-ф-ф.

С этими словами он облизнулся и, пройдя мимо нее, одним хвостом погладил ее по голове, а другим играючи хлестнул по плечу, удаляясь в проходе за ее спиной.

«Вот это я попала! Будь осторожна, Эмми! Не ходи в страшные, темные, глубокие, волшебные пещеры, Эмми, полные не пойми чего, не пойми как существующего, где живет огромный говорящий кот-мутант и растут звездные цветы, летают серебряные жуки и танцуют рыбки! Да, Финн, конечно! Ой! Т-с-с-с, а если он имеет читать мысли? Он же разговаривать умеет!»

С этими мыслями она побежала за ним в проход, оказавшийся длинным коридором, имеющий много входов в другие части пещеры, но она не сворачивала, а шла прямо за котом. Пройдя коридор до конца, они вышли в небольшую пещеру, усеянную цветами до самого потолка: каждый сантиметр этих стен двигался и светился переливающимся светом, а в центре пещеры был маленький водопад, выходящий в небольшой затон, глубиной метра три в самом центре, а по всему его дну расположились те же самые цветы.

— Вау! Как красиво! Это твой дом?

— На-ш-ш-ш.

— А с кем ты здесь живешь?..

Он ничего не ответил, а лишь лениво пошел вдоль озерца к скоплению камней, напоминающих рукотворную лоджию, на которой были выложены мягкие расшитые серебром подушки и несколько мягких темных пледов.

Эмми не сразу заметила, что они здесь не одни, увлеченная рассматриванием пещеры, напоминавшей целый подводный мир, — казалось, что из-за цветов, они находились в вечно движущейся морской волне. Вдруг все цветы резко начали гаснуть, уходя в сон, создавая внутри пещеры лунный ночной свет, а у лоджии вытянулась высокая фигура мужчины, смотрящая на нее оранжевыми, поблескивающими и переливающимися солнечным светом, глазами. Фигура поднесла что-то к своим губам, сверкнул разгоревшийся огонек, и через мгновение несколько колец поблескивающего едва заметными звездными огоньками дыма устремились в потолок.

— Не бойся, дитя, подойди ближе. Мы тебя не обидим, — хрипловатым и холодным голосом сказала таинственная фигура, чей голос звучал отовсюду.

Кот уселся рядом со своим хозяином, не выражая никакой заинтересованности в происходящем. А Эмми осторожно подошла ближе к загадочной фигуре, оказавшейся очень высоким мужчиной, одетым в черный свободный костюм из плотной ткани, сшитый на восточный стиль: широкие свободные брюки, завязанные на тканевый пояс простым узлом, черная шелковая рубашка прикрывала тело и руки до самых пальцев, имитируя частично перчатки; поверх нее расположилась более плотная ассиметричная рубашка, носимая крест-накрест, а последним слоем была легкая хаори без деталей. Его длинные черные волосы с небольшими белыми прядями были завязаны в пучок на макушке. Мертвенно-бледное лицо постепенно начало приобретать живой цвет, а глаза приобретали нормальный голубовато-серый блеск.

— Здравствуйте, — ее голос немного подрагивал, но уже становился более спокойный, хотя внутри нее всё еще царило смятение, — простите, что я пришла к вам без приглашения, мне очень жаль, я просто гналась за жуком… — она выждала небольшую паузу, смотря на спокойное лицо мужчины, украшенное незаметной снисходительной улыбкой, — можно мне узнать, кто вы?

— Можешь звать меня Нурарихен. Я… я волшебник, — они с котом переглянулись, и было видно, что кот сильно удивился такому ответу, но ничего не сказал. — Ах да, это Шимесу — мой страж подземелий. Прости его за его поведение, но это его работа — охранять эти залы от незваных гостей. Как тебя зовут? Говоришь, ты гналась за жуком?

— Эмми! Э-э-э, да, жуком, серебряным таким, светится еще! Он умный, очень подлый, и чувство юмора у него ужасное! Натерпелась я от него сегодня. Сначала бегала за ним по пляжу, затем в пещерах, затем он меня разозлил, уснув в цветах, как будто ничего и не было, а потом, когда я собралась уходить, позвал меня сюда, заставив побеспокоить вас, чего я совсем не хотела!

— Не переживай. У нас не так-то часто бывают гости. Интересно: эти жуки обычно так себя не ведут, но реагируют так на, скажем, особенных людей… Почему ты ходишь одна по пещерам? Где твои родители?

— У меня их нет… Их забрала болезнь, а живу я с моей тетей Мэй.

На этих словах его глаза широко расширились, и он, приподняв голову, смотря снизу вверх, рассматривал девочку.

— Мэй… Сокращенно от Мэйделин, верно? Красивое имя.

— Вы знакомы с моей тетей?

— Нет. Не знакомы. Я лишь хорошо знаю имена, — задумчиво он всматривался через Эмми куда-то далеко.

— А вы правда волшебник?

Он сделал пару небольших движений руками, и цветы вновь, пуще прежнего, разгорелись жемчужным сиянием. Эмми удивленно кружилась, рассматривая цветы, и улыбалась. Ей больше не было страшно.

— Разве я похож на лжеца?

— Ва-а-а-у! А вы не могли бы меня научить своему колдовству?

— Хм. А для чего ты хочешь ему научиться?

— Я хочу быть полезной своим друзьям! Мне надоело, что все мои изобретения либо взрываются, либо кряхтят, дымят, лопаются да ломаются!

— И что же ты изобретаешь? Есть что показать? — эхом его голос звучал всюду.

— Да, сейчас покажу, но они не работают…

Она достала из маленького рюкзачка пару причудливых приборов, напоминающих небольшие хлопушки, и передала их Нурарихену в руки. Пока он рассматривал их, она вгляделась в его лицо и увидела множество глубоких шрамов, идущих от глаз, врытых бледными рубцами в кожу, напоминавших небольшие ручейки, протекающие до самой шеи.

— Занятно. Протяни руку к этому цветку, Эмми. Не бойся.

Она вытянула свою тонкую кисть к большому светящемуся цветку, а он в ответ потянулся к ней, своими тонкими язычками обнимая ее руку. Ее вены начали светиться жемчужным сиянием, а волосы вставать дыбом; тонкие молочные пряди разгорелись сиянием, и изумрудные глаза наполнились ярким светом.

— Ого! Такое забавное чувство!

— Попробуй.

Она взяла в руки свою хлопушку и дёрнула за веревочку. Яркий столп радужного света и оглушающий хлопок вырвались из нее, устремившись к сводам пещеры, эхом звуча от стен

— С ума сойти! Она сработала! Как это возможно? Круто-круто-круто! Что это за цветы такие?

Пока она кружилась и радовалась, пританцовывая в потоке опадающих кусочков возгоревшейся цветной бумаги, он смотрел на нее опечаленным вдумчивым взором, видя перед собой горящего и дымящегося призрака маленькой девочки ее лет. Перед ним возникли далекие образы давно минувших дней. Он сорвал своими тонкими и длинными пальцами бутон цветка и протянул его ей.

— Это цветок меридия. Возьми его — он поможет тебе в твоих трудах. Не показывай его никому — пусть это будет наш секрет.

— Спасибо огромное! У меня есть один вопрос… Могу ли я прийти еще раз и учиться у вас?

Стоящий позади нее Шимесу, давно выпустивший свои бритвенно-острые когти, ждал чего-то, то смотря вопросительно на своего хозяина, то на девчушку. Вдумчивый Нурарихен едва заметно помотал своей головой, и удивленный Шимесу, втянув свои когти, расслабленно улегся на пол.

— Конечно. Я научу тебя многому. Теперь же тебе пора. Думаю, тебя уже обыскались. Шимесу тебя проводит.

Эмми спрятала цветок, аккуратно укутанный в тканевый платок, и собиралась уже идти, но резко обернулась к Нурарихену и обняла его. Опешивший, в недоумении, застигнутый врасплох, он не знал, что делать. Неумело он погладил ее по голове.

— Спасибо вам! Я очень это ценю! Спасибо! И тебе спасибо, котик! — она погладила Шимесу по голове, а тот распластал уши и с кислой мордой позволял ей трепать себя.

— Ну фс-с-с-е! Ф-с-с-е! Эмми, хорош-ш-ш!

— Хе-хе, хоро-о-о-о-ший котик! Ха-ха-ха! Прости!

Эмми и Шимесу пошли к выходу, а Нурарихен медленно осел на свою лоджию, тяжело вглядываясь им вслед. Шимесу, перед тем как свернуть в проход, оглянулся на своего хозяина с загадочно-вопросительным укором на морде. В ответ же волшебник лишь лениво махнул ему рукой, после чего те окончательно покинули зал.

Глава 3

Укутанные в розовые лепестки ветви пышных деревьев под закатным солнцем делали их похожими на большие нежные персики, расставленные на толстых ножках в саду Харртауна — центра Хайхилла. Золотые цветущие чащи, украшенные фонтанами и скульптурами, расположились высоко над городом — выше была лишь сама Хрустальная башня. Узкие наполненные кристально чистой водой ручьи протекали по этим садам, изредка разделенные маленькими мостами без ручек, и в конце, обрываясь на краю саду, спускались водопадом над далекой-далекой землей, создавая дождь, вечно сияющий радугой под солнечными лучами.

— Отец, что с тобой? — Тайлис подошла к седовласому мужчине, погруженному в думы, чье лицо было укрыто маской тяжких мучений.

— Я жду советников, милая. Меня волнуют многие вещи, о которых я хотел бы побеседовать с ними.

— Выглядишь очень омраченным. Могу ли я сделать для тебя что-нибудь, отец?

— О, нет-нет, дорогая. Можешь лишь присутствовать рядом со мною, когда начнется беседа, дабы мои мысли были чище, зная, что рядом со мной моя дорогая дочь.

— Хорошо, я буду рядом.

Служители сада подготавливали место для совещания под сенью деревьев, расставляя низкие столы, небольшие подушки для сидения и выставляя лампы вместе с чайным сервизом.

Спустя время гости прибыли в сады, дабы провести свою беседу, и было их четверо.

— Синар, здравствуй. Для чего собрал ты нас в этот вечер? — это была Кейтрин Кайндвилл, советник торгового дома Кайндвиллов, посвятившая себя делу милосердия, благотворительности и мира. С ней был ее муж — Готфрид Кайндвилл.

— Здравствуй, Кейтрин. Я прошу прощения, что вызывал вас всех столь скоро и так неожиданно прервав ваш досуг, но мысли мои омрачены размышлениями о правильности наших деяний и о мире, что мы породили своим огнем, в коем приходится жить нашим детям и придется бренно существовать детям наших детей.

— Поделись же с нами своими размышлениями, дабы мы внесли в них ясность или же усомнились сами, — сказал Зердан Риц, советник-промышленник, хозяйствующий военной компанией «Кибертерр».

— Ну что ж, начнем. Кейтрин, Готфрид, Зердан и Эйген, благодарю вас за ваш визит в столь нелегкий для меня час грозных дум, сгустившихся надо мной и нашим садом. Начну я издалека. Давным-давно, во времена правления Тридцати, в нашем городе царила так называемая многими тирания, противниками коей мы являлись и, как бы мне хотелось искренне, являемся всё еще, хотя мнения я слышу разные, что и мешает мне спокойно спать. В те времена я был служителем в армии Леонвальда, и как раз в мои золотые годы мы и затеяли наш миротворческий акт возмездия злом за зло, собрав все силы и ринувшись в бой против тиранов, доведших мир до того состояния, в котором мы его ныне наблюдаем, и имею я в виду не только проклятые пустоши Сакурана, но и тот Сакуран, что посеяли они в сердцах людей и нации, живущей здесь. Детали тех дней вы знаете, а если что запылилось у вас в памяти, то я напомню вам.

Стоит вопрос в моем сердце лишь один: сделали ли мы всё правильно, если спустя столько лет я всё еще слышу о тирании, сменившей лицо, но не исчезнувшей вовсе? Что есть тирания, нависшая над нашим славным государством, и что есть единство нации, разделенной не только мостами и землею на Верх и Низ, но и разделенной сердцами и разумом? Кто ответственен за нее, мои друзья? И коли мы несем ответ, то почему ничего не делаем сверх того, что делаем сейчас, если силы наши позволяют нам сидеть здесь и пить чудный чай с этих пиал? — с глубоким вздохом он сделал глоток из очень маленькой прозрачной пиалы, напоминающей цветок лотоса.

— Время назад, тогда вы уже все были здесь, мы потушили огонь так называемой революции и тогда мне казалось, что поступили мы правильно, лишив спичек детей, решивших, что мир строится за пару дней, а государство, лишенное инструментов войны, способно создать новую цивилизацию, будто к власти пришли не люди, а сам Создатель, творящий мир в течение недели. Думал я так до тех пор, покуда не узнал, кто стоял за всей этой затеей и каковы мотивы были их в этой войне. И чтобы развеять туман, мною же и сотканный, то скажу вам, что некоторых из них я знавал сам и шел с ними плечом к плечу по траншеям и улицам, укутанным в смрад смерти и страдания. И что с идеями они шли с теми же, что и ранее, рвясь в бой за независимость, свободу, право на счастливую и здоровую жизнь. А победив их, в этот раз будучи по ту сторону баррикад, я начал узнавать, что дела темные начались там внизу: что происходят там вещи страшные, с нашей стороны позволенные или встреченные глазами закрытыми. Говорю это я вам потому, что вы из всего совета — люди самые заинтересованные в этом вопросе, но мнения имеющие разные, и оттого беседа эта может быть конструктивной и сложной, но не лишенной потенциала и интереса. Что же делать мы будем с Нижним городом, оставленным нами на столь долгое время, нами же обиженным, а теперь превращенным в необузданное чудовище, в Тифона, готовящегося разорвать свои цепи и вырваться из глубин самой тьмы, дабы нанести смертельный удар своим обидчикам? И ежели мы считали себе тем самым справедливым бунтом, то каков шанс, что мы лишь титаны, пожирающие своих детей из страха быть ими свергнутыми, а они и есть те самые справедливые герои, должные совершить праведное, богоугодное деяние? В чем же различие двух этих историй? Сердце мое чувствует, что великое зло затаилось в глубинах этих подземных гор и смертельный яд проник в наш чистый город, касающийся самих небес. Взор мой затуманен неведеньем и заблуждениями, кои я хочу проявить. Что скажете вы мне, мои друзья?

— Твои тревоги небезосновательны, друг мой, — начал свой ответ Зердан Риц, — но и не обоснованные фундаментально. Как я знаю, свержением Тридцати занимались силы Верхнего города, аристократия, торговые и феодальные дома, запросившие помощи других государств, дабы остановить войну мирового масштаба, а тот огонь, что мы тушили вместе, был разведен лишь теми, кто всегда были недоволен своей жизнью, но которые и не стараются ее исправить, погруженные в свои страсти и всегда стремящиеся с голоду ухватить самый толстый кусок. Я слышал слухи о растущих в глубинах угрозах, но покуда мы не проведем расследование, слепо верить в них, разжигая панику, не следует. Ты знаешь мое отношение к Хинксайду и знаешь также, что к ним я сострадателен, как и к делам Хайхилла. Моя работа заключается в сохранении порядка в городе целиком наряду с движением прогресса, приостановленного вечной возней человеческих распрей. Я готов проявить любое сотрудничество, но не готов отвлекаться от основных целей, поставленных мне. Что скажут другие?

— Я и мой муж всегда придерживались концепции взаимопомощи, сострадания и стремились к миру. Наш дом готов продолжать помогать жителям Нижнего города, как и ранее, предоставляя поставки средств первой необходимости, спонсируя клиники и развивая торговлю с биржей труда. Проблема лишь в их недоверии. Они скорее пойдут за помощью к своим собратьям, нежели обратятся к нам, потому что в их сердцах таятся обида и недоверие, которые излечит только время. Мы искренне не знаем, что могло бы заставить их поверить в наше расположение. Наш бунт отличается от их восстания тем, что в их сердцах царит уверенность в нашей непричастности, будто всем всё равно на них, и оттого они вечно твердят о своей независимости, продолжая множить свои серые бизнесы, порождающие лишь больше зла и ненависти в их рядах, множащие несчастья и печали. Мы в затруднительном положение, ибо мягкие меры бездеятельны, а жесткие не принесут никакого успеха, но вижу я также, что и ожидание для нас слишком тревожно, так как мы не видим ничего дальше мостов, разделяющих нас. Слишком слабы мы для того, чтобы держать их под контролем, не выпуская из рук то, что нам удалость отстроить и уберечь, несмотря на технический регресс…

— Меры которого мы не снимем, уважаемые мною Кайндвиллы, покуда нами руководит разум и здравомыслие, — прервал мысль на ее зарождении Синар. — Мы знаем, куда это привело нас ранее, и догадываемся, что даже в правильных руках оно не будет орудием добра, но вскоре перерастет в инструментарий неудержимой власти. Хранилище не будет открыто.

— Как бы мне ни хотелось сказать «но», я не буду, ибо уважаю твое мнение и не пойду против него, даже будучи убежденной в нашем разумном подходе к их использованию. Раз ты видишь тень предательства в наших рядах, мы не прикоснемся ни к чему, что может быть использовано во зло.

— Благодарю вас, друзья мои. Что же думаешь ты, Эйген?

Эйген Грау вдумчиво вслушивался в их слова, стараясь найти верные мысли.

— Хм, сложный мы подняли вопрос в этот сладкий вечер, на который у меня были такие амбициозные планы! Могу понять вас всех, но можете ли вы понять сами себя, раз все мы находимся в информационном вакууме? Мое предложение лишь одно — собрать информацию и встретиться вновь на полном совете и принять совместное решение. Скажем так, сегодня у нас прелюдии перед большой компанией, а как вы знаете, я люблю истории, иначе бы не занимался хранением самой большой библиотеки во всем Леонвальде. Я займусь нашим вопросом, а вы пока что можете отдыхать, друзья. Синар, тебе требуется покой, твой разум сильнее твоего тела. Тайлис, присмотри за отцом. Давайте выпьем чаю и приступим каждый к своим обязанностям: к дисциплине, к миротворчеству, к поиску ответов и к покою.

Подняв пиалы, советники, сидящие в полумраке, освещенном бумажными фонарями, осушили свои пиалы и радушно распрощались. Лишь Синар после провода гостей мрачно уселся, вглядываясь в чистое сумрачное небо.

— Отец, чем ты опечален? Разве не этих слов ты ждал от них?

— Именно, что этих и ждал. Они заблуждаются, бродят во мраке своих предрассудков. Зердан слишком холоден, Кайндвиллы, как всегда, мягки и живут либо прошлым, либо туманным будущим, построенным на надеждах, которые никогда не будут оправданными, а Эйген, как всегда, юлит и видит во всем выгоду. Не хватаем им глубины души, свежего взгляда. Я чувствую, что надвигается большое зло, перед которым мы не устоим, ибо все они слепы и не видят пустоты под собственными ногами. Я предрекаю нам печальный конец, который есть ничто иное, как воля Целого. В их глазах нет того огня, что мог бы нас спасти.

— Отец, тебе нужно отдохнуть. Тяжкие думы измотали тебя. Я принесу лекарства.

— Конечно, милая. Спасибо, что была рядом. Ты ведь знаешь, как сильно я люблю тебя, дочь моя.

— И я тебя люблю, папа. Отдыхай, я сейчас.

Всю ночь Синар Минамото спал дурно, видя вещие сновидения и кошмары, не дающие ему покоя, и лишь обеспокоенная Тайлис, бывшая рядом, успокаивала сердце старика, иногда открывающего глаза и видящего перед собой лицо любимой дочери.

Поздним вечером Лето и Дэнис прогуливались по глубинам района центрального Хинксайда.

— Кто это сделал, братан? Меня не было пару часов! — Дэнис возмущенно размахивал руками. — Если я их встречу, я вышибу им мозги!

— Спасибо, дорогой. Твои переживания бесценны, но я не уверен, что хотел бы твоего вмешательства в перепалку с этими дегенератами, — Лето пощупывал опухшую и лопнувшую губу, — это лишь царапина — они искали Лео.

— И что они от тебя-то хотели? Да и от него они че хотели вообще?

— Я не знаю. Говорили что-то про деньги, какой-то долг. Ты же знаешь, они не умеют говорить нормально. Я пытался побеседовать с ними, но они сразу дали мне в лицо. Блин, боюсь, как бы зуб не выпал — пошатывается.

— Ничего, будешь на меня похож, — он широко улыбнулся ему, обнажая отсутствие переднего зуба.

— Аха-ха-ха! Ну уж нет! Как-нибудь обойдусь, — его опечаленное лицо засияло покоем и небольшой радостью.

— Ничего, молодец, что пошел с нами! Мы тебя поднатаскаем так, что у них вообще шансов не будет! Вергес тебе покажет пару приемов — он нереально крутой мужик! Уж не знаю, откуда он всё это умеет, но сноровка у него впечатляющая.

— Я слышал, что он из Верхнего города сам ушел, а до этого служил там в каких-то войсках. Это всё, конечно, очень размыто было сказано, да и слухи в большинстве случаев всегда искажают правду.

— Слушай, раз уж мы тут собрались вместе тренироваться, ты бы не мог мне одолжение сделать… Ты не подумай, я ниче такого не удумал, да и вообще, мне неинтересно как бы в целом, но не знаю, как сказать.

— Говори как есть.

— Короче, можешь меня подтянуть немного в знаниях там, истории, таком вот всем, почитать, может, что. Я типа люблю своих ребят, вообще без сомнений или еще чего, но они же все так себе. Как сказать, не хотят ничего, сидят и занимаются черт знает чем, а ты вот хочешь добиться чего-то, умный парень! Вообще удивляюсь тебе! Я тоже не хочу заканчивать здесь жизнь или пойти вообще сидеть, как мои предки… Может, открою дело свое. Попаду в Верхний, поменяю что-нибудь в жизни, помогу кому-нить. Неудобно мне такое говорить. Короче, ты меня понял!

— Ты меня поражаешь, друг. Конечно, это не проблема. Знаешь… Я бы, может, тоже хотел что-нибудь сделать, но мне всегда страшно. Ты ничего не боишься, а меня одолевает постоянный страх. Мы могли бы начать вместе какую-нибудь затею. Думаю, у нас неплохо бы получилось, да и Лео мог бы нам помочь.

— Да, дружище, это было бы прикольно! Как думаешь, что можно было бы сделать?

— Может, открыть свой бар для хороших людей? Могли бы помогать там ребятам стать лучше… Можно было бы помочь Вергесу с его инициативами. Можно заняться образованием, открыть библиотеки, изучить торговлю. Через Финна можно было бы поговорить с его родителями, и нам бы дали льготу или место поближе к Верхнему. Я тоже их не люблю, но, думаю, там есть хорошие люди. Времена идут, и нельзя стоять на одном месте, утопая в ненависти, стереотипах и предрассудках. Может быть, мы сможем наладить отношения. Почему и нет? Может, это с нас начнется! Никто ведь не пробовал.

— Так будем первыми!

Дэнис протянул ему свою руку — крепкое рукопожатие перешло в объятие.

— Да, ну и дела, конечно! Мы почти пришли, сейчас и Лео подтянется.

Они подходили к хорошо освещенной улице, где горела вывеска бара «Нокаут!». Пройдя внутрь, они встретили оживленную толпу, занятую своим досугом: в основном неплохие люди, в которых еще есть какие-то ценности и желания. Небогатый, но сделанный со вкусом бар был набит вечерней жизнью, изливающейся из отдыхающих жителей Хинксайда: в целом всех похожих, не совсем бедных, коих можно встретить в восточных районах у шахт, но и не таких зажористых западников, старающихся выбраться в Хайхилл, хотя здесь сегодня можно было найти всех.

— Хэй, ребята, привет! На тренировку? Вергес уже внизу, проходите скорее! — жизнерадостная крепкая загорелая девушка стояла за барной стойкой, поправляя рыжеватые пряди, спавшие из-под повязки.

— Привет, Мэй! Как вечер?

— Всё хорошо, работа кипит. О, Всемогущий! Лето, золотце, что случилось?

— Да так… Упал просто.

— Ну-ну, мне-то не рассказывай! Знаю я ваши падения. Ну и на чей кулак ты приземлился?

— Мэй, козлы какие-то докопались до него, но мы с ними уже порешали все! — решил прикрыть его Дэнис. — Вот пришли на тренировку вместе. Лето теперь хочет тоже научиться постоять за себя.

— Эх, жалко, что такому умному парню приходится делать то, чего он не хочет, чтобы чувствовать себя спокойно! Ничего, золотце, ты привыкнешь. Расскажи потом, как прошла тренировка! Вергес будет рад! Ну, у меня поток, до скорого! Кстати, вы Эмми не видели?

— Нет, Мэй, а что? Потерялась?

— Загулялась где-то. Через час начну бить тревогу. Ладно, идите!

Они спустились в просторный подвал, представляющий из себя зал для тренировок. Везде был выстелен мягкий пол, стоял октагон, было пару тренажеров, груш и прочего инструментария. Несколько человек уже приступили к тренировкам: кто-то растягивался, кто-то бегал, кто-то стоял в спарринге. Где-то в глубине зала слышались мощные глухие удары по груше, сопровожденные звоном цепи, держащей ее за потолок.

Они прошли вглубь, где занимался Вергес. Крупный высокий мужчина мускулистого телосложения. Его прямые и воинственные, напоминающие лицо легионера, черты были украшены густой бородой с усами и средней длины темно-русыми волосами, свисающими чуть ниже ушей. Быстро передвигаясь вокруг груши, он встречал ее жесткими комбинациями ударов. Пот лился с него ручьем, но нельзя было сказать, что он хоть немного устал. Меняя позицию, он заметил приближающихся ребят и остановился.

— О, салют, бандиты! Лето, что это такое? Понятно-понятно, сегодня будешь тренироваться?

— Здравствуй. Угу, хочу начать.

— Молодчина, сделаем из тебя бойца. Они получили уже?

— Еще нет…

— Знаешь их? С нашей стороны?

— Нет, не знаю. Первый раз вижу.

— Что хотели?

— Я так и не понял. Наверное, я им не понравился, потому что не похож на тупого козла, — вот они и ущемились.

— Ха-ха-ха! — Вергес похлопал его по плечу. — Не теряй дух! Они свое еще получат. Я узнаю, кто это был.

— Нет, не стоит, правда…

— Я узнаю, — резко ставшее серьезным лицо Вергеса выражало неоспоримость, — никто не может вот так просто избивать моих ребят. А вот и Лео пришел!

Лео поздоровался со всеми, пожав руки. Он обратил внимание на Лето, но тот жестом дал понять, что разговор будет позднее. Кивком Лео согласился с ним.

— Ну что, поехали?

Вергес дал сигнал к началу тренировки, и они начали занятие. Под его присмотром несколько часов Лео и Дэнис проводили спарринги, а сам он занялся обучением Лето, начав с самых основ.

После изнурительной тренировки ребята отдыхали на улице, болтая ни о чем. Все были довольны, и даже Лето выглядел жизнерадостно, чувствуя хоть какую-то силу в своих руках.

Вдруг какая-то невысокая фигура пролетела со скоростью света рядом с ними, крича им «П-р-р-и-и-и-и-в-е-ет! Мне конец!», и, забегая в бар, потерялась из виду.

— Это была Эмми?

— Походу.

Вместе они расхохотались.

— Ну, так кто это был, Лето? Рассказывай.

— Да что тут говорить. Выловила меня где-то на улице пара негодяев. Одеты были хорошо, выглядели не как местные. Сказали, что знают, кем я тебе прихожусь. Требовали, чтобы я передал тебе, что долг не ждет. Говорили что-то о деньгах, угрожали, а потом ударили меня. Вот и всё.

— Черт! Прости меня, Лето, что подверг тебя опасности. Я не знал, что они так обнаглеют.

— Ерунда… Но что это за люди, Лео?

— Ох… Было у меня одно дело, давно еще. Вы же знаете, как мне нужны деньги: таблетки для Иллинес, на жизнь, на образование для Эмми… Вот и влез я в одну аферу, но закончилась она дерьмово, и я решил выйти из нее, да вот только тихо-мирно не получилось, и теперь я еще и за выход им денег торчу.

— Почему ты молчал?

— Не хотел, чтобы вы знали. Вам и так нелегко, а теперь еще и за меня переживать будете.

— Что ты говоришь такое, Лео! Мы же друзья! А можно их просто нахлопать? — разгорячившийся Дэнис не мог сдерживать эмоции.

— Я не думаю, что это хорошо закончится. У них хорошие связи.

— И сколько ты им должен?

— Больше, чем зарабатываю.

— М-да… Ну, у меня есть пару мыслей на этот счет. Я пробью информацию и дам тебе знать.

— Спасибо, друг.

— Ничего, жизнь большая, словимся. Как смена-то прошла?

— Неплохо. Начальник хвалит, говорит, что есть задатки. Мне нравится изобретать новые вкусы — чувствую себя не просто парнем из Хинксайда, который, кроме как хренового махания кулаками, ничего больше делать не умеет, но каким-то человеком, обладающим интересами, мечтами и желаниями. Если бы меня взяли работать в этот ресторан, я был бы счастлив. Знаешь, что получится, если смешать кофе из плантаций в Сакуране и джин, настоянный на удаинских пустынных цветах?

— Не представляю. У меня денег на такое нет.

— Хах, у меня тоже. Но получится чистый нектар! Не резкий, мягкий, сбалансированный, сладкий и тонизирующий, а вставляет буквально с порции! Насмерть упиться можно с двух коктейлей.

— Не очень-то это выгодно получается, если продать нужно больше.

— Да-а-а, но с таким ценником уже неважно.

— Круто-круто! Ну, через пару лет успешного труда, отложив зарплат шесть–семь, мы зайдем к тебе на дегустацию в ресторан «Хрустальный Шпиль», чтобы потом еще семь лет работать не покладая рук, смакуя во рту каждую каплю этого нектара! — у Лето проснулось мрачное чувство юмора.

— В натуре, ха-ха-ха! — ловко и элегантно дополнил Дэнис.

— Ладно, вы, черти! Мне пора на калым охранником. Сегодня выходной, а значит, народу будет много. Надеюсь, что сегодня без особых приключений обойдется.

— Ты в смене? Я забегу, наверное, тоже постою. Вроде звали сегодня.

— Хорошо, вместе спокойней будет. Словимся тогда.

— Угу, давай!

Лео поднялся и отправился в сторону бара «Солас», где он подрабатывал ночным сторожем, вышибалой, грузчиком — всем, кем скажут, но за это платили неплохо. У «Соласа» дурная репутация, но Лео там в целом нравится, учитывая, что хозяин с ним добр.

За углом сидела расстроенная Эмми.

— Хэй, Эмми, что случилось? Отругала тебя Мэй, да?

— Угу. Ну-у-у, я не обижаюсь. Понятно, что она испугалась за меня, но можно было, конечно, и повежливее!

— Ух как! Ну ладно тебе, не сердись. Она и правда тобой очень дорожит. Куда ты так пропала?

Ее глаза сияли, когда она смотрела на него, и лицо ее сразу переменилось.

— Я… Эм, обещай никому не говорить! Я была в волшебной пещере.

— Волшебной пещере?

— Ну да! Там повсюду растут цветы! И там еще был здоровенный кот со странными глазами и двойным хвостом! И волшебник, высокий такой, но крутой! Он меня научил всяким штукам! Ну, как всяким — хлопушку помог сделать! Вот я и задержалась.

— Так, пещера, в которой жил бездомный инженер с котом-переростком, выращивающий цветы? Звучит, как компания, которая не понравилась бы Мэй.

— Что? Нет, он не бездомный! Его зовут Нурарихен, а кот умеет говорить! Мэй я сказала, что загулялась с Финном. Точно! Там еще был умный и подлый жук!

— Ну ты даешь, Эмми, фантазии у тебя не занимать.

— Но я не выдумываю! Смотри! — Она достала из сумки необычайно красивую хлопушку и выпустила в воздух маленький хлопок, сияющий ярким-ярким светом.

— Ого! Ничего себе изобретеньеце! Отличается от того, что было раньше!

— Можем сходить туда вместе! Я бы тебе показала, а тебя бы они тоже научили каким-нибудь штукам!

— Э-э-э, да, конечно, сходим как-нибудь. — Он еще не начал свою смену, но уже чувствовал нестерпимую усталость и сонливость насколько, что почти все слова Эмми пролетели мимо него, чего она не могла не заметить.

— Ага… Я тогда тебя потом… Позову…

— Хорошо. Эмми, я верю, что у тебя всё получится, но будь аккуратнее со своим другом, — он протянул небольшую паузу, — ты станешь выдающимся изобретателем с таким ясным умом и талантом!

Он погладил ее по голове, а она грустным ласковым взглядом вглядывалась в его лицо.

— Спасибо, Лео.

— Увидимся, Эмми, мне пора.

Глубокой темной ночью в центре Хинксайда, в самой высокой его башне, построенной в давние годы, когда Леонвальд был на пике могущества и технического прогресса, ныне же являющейся собственностью некоего предпринимателя из Нижнего города, в расположившемся на ее нижних уровнях ресторане-отеле «Амрита», на самом верхнем этаже, принадлежащем ему лично, он сидел в своем темном кабинете, наполненном со вкусом артефактами древностями, картинами, книгами и прочими мелочами, расставленными со вкусом, не перегружая общую экспозицию. Перед ним расположились огромные панорамные окна в пол, открывающие вид на далекий мост, разделяющий два берега, два государства внутри одного города; на первые и самые нижние районы Хайхилла, стоящие намного выше даже самых престижных районов Хинксайда, и на высокую Хрустальную башню, упирающуюся в само небо.

Он сидел с закатанным рукавом своей черной рубашки, обнажающей его худую бледную руку, укрытую шрамами и ожогами, и смотрел своими покрасневшими, укутанными в паутину капилляров, огненными глазами с презрением на великую башню Харттауна — центра Хайхилла, где расположилась вся знать и аристократия Леонвальда. В его второй руке лежал инъектор, заполненный сияющей жемчужным светом жидкостью.

Позади него, практически не шевелясь, стоял высокий молодой мужчина с женственными, крайне симпатичными чертами лица и длинными черными распущенными волосами. Его глаза были разного цвета: один ярко-янтарный, а другой хрустально-голубого цвета.

— Думаешь, сыворотка готова?

— Дедал убедил меня в этом. Сейчас проверим, — хрипловатый голос хозяина башни звучал в полумраке кабинета.

Он взял инъектор и вставил иглу себе в вену, спуская курок. Моментально его передернуло, а затем затрясло на кресле с пару мгновений, а вены его наполнились ярким светом. Шрамы и ожоги на руке постепенно затянулись, оставляя после себя едва заметные рубцы на коже. Его кровоточащие раны на лице в виде нескольких ручейков от слез начали исчезать, сглаживая черты лица, а глаза, горящие гневом, постепенно обрели свой естественный голубовато-серый цвет.

При взгляде на башню, на лице его появилась редко видимая, закрытая, маленькая улыбка.

Глава 4

— Итак, кто может ответить мне на вопрос, когда была сформирована идеология Тридцати и что стояло в основе их движения? — невысокий профессор почетного возраста говорил с трибуны большой аудитории.

Темноволосый студент, сидящий в первых рядах, поднял свою руку.

— Да, Итан, я слушаю тебя.

— Профессор, я нахожу этот вопрос базовым и давно пройденным и отвечу на него с удовольствием, но считаю, что у вас есть нечто более интересное, следующее за ответом. Каждому очевидно, что идеология Тридцати была сформирована после технологического прорыва и основывается она на милитаристической идее о доминации высшей нации, коей являлся в их глазах народ Леонвальда, над всем иным миром, ибо им было открыто «чудо» террагена. Люди того времени, вдохновленные речами архонта о империализме, об объединении всего мира в единое государство под эгидой возвышенных представителей человечества, были ослеплены грядущим величием и не узрели проблему так называемых темных областей науки, сыгравших критическую роль в расширении империи, приведя мир к катастрофе и техническому регрессу.

— Да, Итан, ты прав, что вопрос годится лишь для детей и что я имею интерес развить эту тему далее, дабы разговор наш был полезен всем. Ведь, как вы знаете, вы готовитесь к поступлению в высшие академии, в чем каждому из вас я желаю успехов. Однако, после мировой трагедии наша столица науки начала относиться к прогрессу с обоснованным скепсисом, а в процессе обучения я не раз видел огонь в глазах студентов, когда речь заходит о свершениях во имя науки, — огонь, что затем поглощал их целиком.

Начать бы я хотел с того, что понятие регресса в истории нашего государства и мира в целом, так как, без излишнего пафоса скажу, что истории эти взаимосвязаны слишком уж тугими нитями, не является таковым, каким мы привыкли его считать в контексте ранее обсуждаемых нами периодов истории. Не всегда шаг назад является действием негативным и ведущим к осложнениям, с которыми не способен справиться человек, как и отступление не всегда является показателем слабости, но здравомыслия. Леонвальду и миру был дан второй шанс во искупление своих грехов продолжить жизнь путем, угодным Богам, праведным и благочестивым принципам. Шаг назад оказался огромнейшим поворотом от пропасти к светлому будущему. Регресс оказался спасительным, ибо человек не был готов к губительным открытиям, его навестившим. И я хотел бы донести до вас мысль, что ваши амбиции, высоко нами оцененные, имеют такие же области тьмы, как и разделы науки, ныне запрещенные к изучению.

Многие из вас исходят из благородных домов, прославленных своими выдающимися свершениями, разросшихся и добравшихся до невероятной влиятельности, а затем ее лишившихся и теперь лелеющих свою мечту о сияющей империи. И прошу вас не обижаться на мои слова, потому что говорю я правду, молодые люди. Нет для человека врага страшнее, чем он сам. В этом мы убедились на самом горьком уроке из всех возможных, потому как дальше него лишь небытие и забвение всего сущего, пущенного на волю Сакурана. В ваших сердцах горит мечтательность, но не хватает вам смирения и терпения. Вы хотите перевернуть мир за несколько дней, тогда как на это нужны сотни лет усердного, кропотливого труда, не лишенного сомнений и здравой логики. Более мы не совершим такой оплошности, смотря на мир широко открытыми незрячими глазами.

Для вас также не секрет, что престол нашего государства ныне пуст, так как династия королевского рода угасла, будучи оскверненной ядом темных заблуждений, а место нашего правителя теперь занимает совет, сотканный из граждан смелых, благородных и мудрых, в коем каждый из них равен иному. Их мольба передается из уст каждого ученого мужа и женщины в уста молодых поколений: мольба о сохранении единства и равенства в нашем обществе, обещавшем служить Граду и каждому его гражданину так, как если бы он был его правителем, ибо каждый из нас способен повлиять на мир, и оттого каждый должен присматривать за своим ближним, не позволяя тому сойти с верного пути, но стараясь помочь тому добрым словом и мудрым наставлением, исходящим из наших законов, созданных, дабы мы не допустили гибели того малого, что у нас осталось. И хоть мы пользуемся оставшимися благами старой эпохи, мы не множим их, но открываем новые тернистые пути к достижению наших общих желаний.

Я говорю это лишь потому, что знаю: каждый из вас слышал уже разросшиеся слухи от неких безумца, плетущих свои толстые паутины тайн и знамений, твердящих, что потерянный принц Леонвальда явится, дабы, вооружившись орудиями прошлого, развеять туманы эпох, и, освещая своим солнцем мир, принести нам перемены, столь всеми желанные, и вернуть славу усопшей империи. Так скажу я вам, молодые люди: хоть мы и рассказываем вам в курсе истории о великих предсказаниях прошлого, имевших силу сбываться, ибо твердили о них великой силы псионики, одаренные божественной силой, и веруем в них сами, но прошу вас держать при себе факт того, что последние из их рода давно канули в прошлое, а все подобные заявления никто не берет на себя, боясь разоблачения, лишь стараясь внести смуту в и без того запутанные сердца наших славных граждан. Чему должно свершиться, того не миновать, но прошу вас сконцентрироваться на делах насущных и к вам ближайших, чье исполнение находится в ваших силах. Не держите в душе мысль, что родословная ваша тянется от древней крови, завещавшей вам престол. Если явится такой человек, достойный правления, одаренный мудростью веков и благодушием, исходящим из благодетелей, то мы примем его со смирением перед судьбой, от которой никуда нам не скрыться, ибо того хотели бы боги. И всё же некоторым предсказаниям лучше никогда не сбываться.

Я желаю вам удачи во всех ваших свершениях, молясь за ваше благополучие и здравомыслие. Надеюсь, что каждого из вас увижу в лице достойных граждан, трудящихся на дело Академий Искусств, Порядка, Памяти и Прогресса. Да пребудет с вами Целое и да не сбейтесь вы с пути.

Худощавый бледный студент Итан сидел в зале перед входом в лекторий, смотря перед собой в пустоту, явно находящийся где-то далеко. Перед его глазами мелькали картины старых книг о науке и истории, в которых видел он вещи прекрасные: парящие золотые города, огромные башни, тянущиеся к небу, чудесные висящие сады, вечно здоровые люди, не знавшие страха перед болезнями и старостью; людей, способных силой мысли сдвигать предметы и заставлять своих врагов лишь одним словом менять свои убеждения; людей, облаченных в красивые одежды, имеющие тела, сотканные из золота и других благородных металлов; парящие корабли, рассекающие небеса, и поезда, способные перевезти тебя из одной точки мира в другу за пару часов. Он видел мир, лишенный бедствий, в котором царила некая магия, дарованная людям высшими силами, но в чьей мистичности он сомневался, но скорее находил ту высшую силу плодом человеческого труда, работающего на благо человеческой цивилизации, чье стремление делать мир лучше и добрее никогда не знало усталости, а амбиции вели их к светлому будущему, лишенному войн, разногласий, неравенства, но полного чудес и счастливых надежд, не знающих перед собой преград. Почему же одна ошибка, коих свершалось множество, теперь должны остановить нас здесь?..

— Итан! Выглядишь мрачно. Что с тобой? О чем ты думаешь? Слова профессора нагнали на тебя такую смуту? — белокурый статный и сложенный на манер античного олимпийца парень окликнул своего друга.

— Скажи мне, Хейдан, веришь ли ты в его слова?

— Почему же мне следует усомниться в них? Безукоризненный опыт и мудрость многих тяжких дней чувствуется в словах профессора. Не вижу оснований искать в них подвох.

— А не кажется ли тебе, что старики зациклились на своей мании безопасности, твердя о сохранности Целого, но не включая в это Целое всё, что изначально в нем являлось?

— Что же ты имеешь в виду? Поясни мне, друг, и я выслушаю тебя со всем своим вниманием.

— Ох… Хейдан, оттуда, откуда я родом, рыцарство, церковь, история империй, Боги и Целое, темные страшные области, клеймо экскомьюникадо, феодальные страсти и великие дома аристократов, погруженные в свои дела, — всё это не имеет никакого значения. Там всех волнует кров, еда, медицина и спокойный сон. Разве они не являются частью того самого Целого, о сохранности которого нам все твердят какой уже год нашего обучения? Кх… Кх! Прости — опять болят легкие… Как и у всех, кто живет внизу, обреченных на свою участь лишь по воле «мудрейших из мудрых».

— Я чувствую в твоих слова обиду за свой народ, но он ведь и моим народом является, как и народом каждого из нас!

— Да покажи мне хоть одного, кто сунулся бы вниз, дабы наставить и помочь своему ближнему гражданину чувствовать себя лучше! — Его глаза были красны, не то от слез, не то от повышенного давления, влияющего на его организм со страшной силой.

— Да как минимум дом Кайндвиллов!

— Ах, эти… Кто вечно старается сунуть какую-то бумажку, дающую лишь надежду, но ее следом отнимающую? Когда-то внизу был прекрасный город…

— Разрушенный террагеном, — прервал его Хейдан.

— Но теперь лишь им способный исцелиться!

— Ты хочешь начать игру с огнем.

— Я хочу помочь миру вернуть его величие, принимая последствия ошибок, но не отказываясь от их даров. Изобретение огня привело к кострам Инквизиции, но оттого никто не отменяет пламя. Если у человеческого рода зло является частью природы, то, с террагеном или без него, он приведет себя к самоуничтожению, но с этой силой в руках у достойных людей мы могли бы навсегда забыть о деспотизме веры, о поганом рыцарстве, сгубившем столь жизней, об этом доисторическом строе! Забыть о смерти и болезнях! Добиться торжества доселе лишь обсуждаемых принципов! — он не заметил, как из его носа вытекла тонкая струйка темной крови, стекающая до подбородка, капая на белоснежную рубашку.

— Итан, у тебя пошла кровь. Тебе ведь нельзя волноваться! Я разделяю твой гнев, но не разделяю твою веру в подобный путь, и всё же я никогда не отвернусь от тебя, ибо ты говоришь мне лишь правду и ничего кроме правды. Я не буду говорить, что сейчас, подобно праведному гражданину Града, наставлю тебя на верную дорогу, вразумив своим здравомыслием, ведь, может, ты и прав, но всё же я предпочту верить в безобидную тихую жизнь, нежели в бушующий хаос человеческих сердец, — убеждая своего друга, он протер его лицо своим расшитым, красивым платком с вышитой эмблемой дома Хоупов.

— Легко тебе верить в подобное, будучи с детства окруженным верой в свое предназначение, о, Принц!

— Ты ведь знаешь, как я к этому отношусь. Даже если бы мне сиюминутно подали престол, я бы не взошел на него, придерживаясь принципов нашего общества, в кои я верю своим, пусть будет глупым, сердцем, — он говорил с плохо скрываемой обидой, старательно сглаженной любовью к своему другу. — Я не верю в предназначения, но верю, что человек сам вершит свою судьбу, и, если Боги дадут мне шанс, я проведу жизнь как человек достойный, не заносчивый, не боящийся смерти или забвения, но боящийся прожить свой век в ненависти, зависти и нескончаемой обиде на весь остальной свет.

— Прости меня, друг… Я не знаю, почему я так вспылил, — Итан всем своим телом осел, будто жизненная сила испарялась из него, — мной руководит гнев и обида, в чем ты прав, и я не знаю, что с этим сделать. Жизнь человека так кратка, но, даже стараясь из всех сил, мы ничего не успеваем сделать за отведенный нам срок.

— Мы успеваем сделать больше, чем можем заметить: спасти своей улыбкой день ближнего, своей добротой отвести смерть от порога, своим разумом уберечь от безумия, своими маленькими поступками выстроить шаг за шагом шаткий, кое-как слепленный, но чистый мир. Одна мелочь — не свершение, но их множество формирует целый подвиг.

— Итан, — вздохнув, Хейдан продолжил, — ты добрый человек, чье сердце выдержало много зла, но тебе не хватает веры в человечность и добрые намерения иных людей. Ты не вытянешь мир на себе, но вместе мы могли бы сделать его чуточку лучше, а наши дети сделают его еще лучше, как и их дети будут продолжать наше дело, если мы будем людьми достойными, заслуживающими восхищения своими деяниями. Я буду рядом всегда, даже в твой самый темный час, ибо тогда ты более всего заслуживаешь, чтобы рядом было плечо, на которое можно опереться.

— Спасибо тебе, Хейдан, — его взгляд немного прояснился, — ты заботишься обо мне так, как никто иной на всем этом свете. Я бы пропал давным-давно, если бы не твоя поддержка. Прости за грубые слова — я не хотел тебя обидеть… Я…

— Всё в порядке. Я понимаю твои чувства. Пойдем на свежий воздух? Эта пыль веков давит на твой рассудок.

Хейдан протянул своему другу руку, касаясь его предплечья, и Итан, крепко вцепившись на такой же манер в его руку, поднялся со скамьи.

— Больше никогда не буду здесь сидеть! Эта скамейка проклята, клянусь тебе!

— Ха-ха! У тебя проснулось чувство юмора, о, темный маг! Пойдем, тебе пора проветриться, пока ты не превратился в какого-нибудь дряблого мифического лича.

Вместе они отворили высокие двери Университета и позволили теплому солнцу облить их лица мягким успокаивающим светом. Ветер унес темные думы далеко вглубь души, но на какое время?..

Хрустальный Шпиль, основанный в давние времена, как центр жизни Леонвальда, невозмутимо стоял в самом сердце Харттауна — маленького закрытого района, напоминавшего древний Ватикан. Независимость этого места позволяет ему быть далеким от всяких распрей и влияний, поэтому все Академии расположены в этом огромном Шпиле, дабы учащиеся не были подчинены никому, кроме того дела, которому себя посвятили, и иным вышестоящим адептам культур и науки. Многие, и, даже справедливо будет сказать, бо́льшие, отделы здания были опечатаны и закрыты во избежание неблагоприятного использования не только по назначению, но даже в исследовательских целях. Все террагеновые исследования были закрыты много лет назад советом, расположившимся сегодня на верхних этажах, с которых было видно едва ли не весь Леонвальд, скрываемый проходящими мимо облаками:

— Итак, советники! Как и было мною обещано, сбор информации прошел успешно, и труды мои уже приносят свои плоды. Во-первых, я бы хотел начать с тех вещей, что интересуют всех представителей торговых домов, вложивших немалые суммы в развитие города. Друзья, знакомы ли вы с последними отчетами за квартал? Знаете ли вы, что происходит с торговлей внутренней и интернациональной? Не знаете, потому что иначе бы вы не сидели здесь с такими спокойными лицами. Удивительный факт, но большая часть иностранных потребителей, инвесторов и торговцев, приехавших к нам и зашедших в город через водные и воздушные пристани Хайхилла, не задерживаются у нас, а отправляются прямиком в Хинксайд! Что они там забыли, спросите вы? Хотел бы я знать! Хотя я вроде как знаю, — хитрая улыбка не слезала с лица Эйгена Грау, — они тянутся к новому! Там, внизу, кипит воля человеческой фантазии и амбиций. Я слышал, что они изобрели нечто, способное дать человеку новые ощущения без каких-либо негативных последствий. Я пока не могу сказать, новый ли это наркотик или что-то иное, так как информаторы из Хинксайда всё же не всемогущи, а продукт слишком свеж, чтобы знаний о нем было достаточно, но, видимо, связи Хинксайда выходят куда дальше наших, раз люди из других государств узнали всё раньше нас, живущих буквально по соседству с ними. Хинксайд ворует наши деньги, наших людей, наши возможности к развитию. Как вам такое, хозяева торговых домов? Такими темпами вы совсем потеряет влияние, а эти подлецы изживут вас простейшим образом.

Во-вторых, это уже больше к вопросу государственной безопасности, я слышал слухи о реорганизации внутренней криминальной структуры Хинксайда, подмятой под одну-единственную фигуру, остающуюся пока в тени. Сейчас в центральном районе происходит что-то очень важное, а его внутреннее кольцо негласно переименовано в, если я не ошибаюсь, «Онигасиму». Как вам такое? Я лишь прошелся по водной глади, и столько всего всплыло! Что же если окунуться туда с головой?

— Недурственная работа, Эйген, — томный, слегка хрипящий голос звучал из-под респиратора Зердана Рица, — я чувствую, что ты ведешь к чему-то свою мысль, потому не томи — заканчивай.

— Ничто не скроется от твоего взгляда, Зердан! Конечно, ты прав, мыслей у меня много, и, если никто не против, я озвучу свои предположения. Я рекомендую провести первый шаг компании в информационной войне, начав с того, что, как мы все знаем, Хинксайд всё еще остается частью Леонвальда, от него неотъемной. Следовательно, их достижения — наши достижения. Для того чтобы интегрировать больше информаторов, необходимо создать шум. Для того чтобы они начали действовать, необходимо дать им излишек уверенности. Я рекомендую сделать информационный вброс о том, что мы имеем прямое отношения к этому экономическому всплеску, идущему из Нижнего города. Скажем, мы задумались над их положением и решили развить там торговлю. Тогда и у нас люди будут задерживаться, беседуя, как им нравится, о меценатстве и прочих удовольствиях высшего света. Мы сможем узнать больше и нанести удар в самое сердце их структуры. Подумайте, сколь они заносчивы! Им дают возможности, а они строят козни. Им дают помощь, а они, отказываясь от нее, точат ножи. Им предлагают свет, а они укрываются во тьму. Им подают добро, а они утопают в ненависти… Но в этом есть и свои плюсы! Будучи частью Леновальда, их достижения интересуют нас не меньше, чем достижения наших студентов, и, если подумать, то, дав им возможность развить свои игрушки, которые затем, в случае, если они того стоят, можно у них просто изъять и пустить на общее дело, — идея не из плохих. Однако есть одно «НО»! Один человек, стоящий во главе происходящего, о котором мы ничего не знаем, вряд ли позволит нам провести компанию удачно. Быть может, кто-нибудь из присутствующих догадывается о том, кто же это может быть? М? Быть может, дорогие Кайндвиллы что-то об этом знают? Вы столько времени проводите внизу! Должны же вы хоть что-то знать! — Его змеиные глаза, не сводимые с Кейтрин и Готфрида, впивались в их лица.

— Милая, он что-то знает. Не говори ему ничего — здесь что-то неладно, — шепотом Готфрид сказал своей жене.

— Мы не работаем ни с информаторами, ни с представителями действующих организаций Хинксайда. Мы помогает людям, нуждающимся в помощи, — это то, чему мы посвятили свою жизнь, — ответила вставшая из-за стола Кейтрин.

— Однако вы не всегда были такими, насколько мне известно. Лишь поэтому я предположил, что, может, по старой дружбе или по делам прошлого вы можете указать на кого-нибудь, способного спустя столько лет возглавить наконец-то буйных и своенравных хинксайдцев…

— Тот человек давно мертв, Эйген, а твои предположения становятся всё более оскорбительными. Быть может, нам тоже стоит провести свой сбор информации, раз ты считаешь нас такими «способными», и сделать несколько предположений относительного твоего прошлого, м?

— Можеш-ш-ш-шь попробовать, — он смотрел на нее спокойными глазами, полными хорошо скрываемой ненависти.

— Довольно!

Синар Минамото, возглавляющий совет, негромко ударил по столу, вставая и озирая всех собравшихся представителей совета.

— И это вы называете достойным примером гражданина? Сидите здесь и плюетесь друг в друга ядом, в то время как наш Град находится в опасности! Эйген, прекрати немедленно свой допрос, на который у тебя нет права. Кейтрин, успокой свой нрав. И все остальные, прошу вас успокоиться, а то от вашего гневного шепота уже начали темнеть стены. Зердан, можем ли отправить отряд вниз и посмотреть, что там происходит?

— Конечно, Синар. Я передам Филире и Бриару, чтобы собирали людей. Наведу справки, дам описание того, что мы ищем. Эйген мне поможет.

— Замечательно. С сегодняшнего дня я жду в СМИ сводку о достижениях Леонвальда. Пускай этот безобидный шаг быстрее раскроет их замыслы. Запомните, мы хотим спасти Хинксайд из рук тех, кто решил сделать из него полигон для своих экспериментов. Спасти людей, ставших подопытными. ЭТО наша цель, и ничто иное! Министров экономики прошу подготовить план действий по реализации первого шага компании. Эйген, прошу передать информацию по «веществу» в Академию Прогресса и Архив Памяти: запроси сводку о похожих явления в текущих проектах или совпадения с чем-то из прошлых разработок. Я спущусь в Хранилище, дабы лично убедиться, что ничего не было тронуто. И главное, я прошу всех сохранять спокойствие. На этом на сегодня всё.

— Ну, Зердан, что думаешь? — Эйген стоял рядом с Зерданом на одном из балконов Хрустального Шпиля — здании совета, в котором содержатся все Академии.

— А над чем здесь думать, Эйген? Всё пока предельно просто. Или же ты хочешь что-то усложнить? — Высокая фигура Зердана, укутанная в церемониальное пестрое одеяние далекого государства Удаини, не обращая на Эйгена внимания, уставилась куда-то вдаль, лишь изредка хрипя респиратором, закрывающим нижнюю часть лица целиком.

— Усложнить? Быть может, сделать эту партию интересней — да. Наши взгляды схожи: ты, как и я, не терпишь стагнации и запретов. А теперь взгляни — спустя столько лет наконец-то первые движения! Разве ты не заинтересован в них?

— Продолжай мысль, Эйген, — лениво ответил Зердан.

— Хинксайдцы не знают, как использовать даже те технологии, что остались и к которым есть прямая инструкция, а тут у них целый научный прогресс! Не думаю, что это произошло просто так среди ясного дня. Я догадываюсь, что здесь приложили руку те, кто и ранее занимались подобным, но пока не могу найти этому подтверждений. Я бы хотел, чтобы мы изъяли некоторые образцы и изучили их самостоятельно — с глазу на глаз. Понимаешь? Совет не должен знать об успехе вылазки. Пускай твои доверенные ничего якобы не найдут.

— Звучит как заговор, Эйген. Что должно остановить меня сейчас от защиты людей, мне доверенных, и сойтись с тобой в этой игре?

— Прогресс, друг мой! У меня есть пару наводок на то, как мы могли бы сделать мир лучше и-и-и-и при этом стоять у истоков. Неужели тебе импонирует эта система круглого стола? Миром правят индивиды, а не общества. Над любой группой всегда есть кто-то, стоящий выше. Взять тех же богов!

— Бога. Единого и Целого.

— Или так! У всех свои вероисповедания. Я же, в любом случае, верю в человека. Твои люди, да и ты сам, наверняка хотели бы излечиться…

Слышно было, как мраморные перила, обхваченные Зерданом, начали хрустеть под нажимом его стальных перчаток.

— Не заходи далеко, Эйген.

— Но ведь это так!

Смотрящий вдаль Зердан был подобен недвижимой скале, невозмутимой и непоколебимой, но всё же что-то заставило его пошевелиться и повернуться с Эйгену, посмотрев тому в глаза.

— Да, это так. Пожалуй, пока я приму твое предложение, но знай, что я не позволю навредить городу. Я делаю это для него, а не для тебя.

— Что ж, пусть будет так! Каждому свое, и я не встану у тебя на пути, лишь получив свое, — с улыбкой на лице он протянул Зердану руку.

— По рукам, — и он ответил ему крепким рукопожатием, пережить которое Эйгену стоило очень дорого.

Дребезжание стен было слышно всюду. Дрожали стены, пол, потолок — музыка, рвущаяся из слепленных кое-как огромных колонок, пробивала тела экстазом насквозь, что даже самые хмурые доходяги скромно потопывали и покачивались на месте, не отводя взгляд от ринга. Остальным явно было повеселее, а те, кто употребил, так и вовсе устроили здесь какого-то рода танцпол.

— Братан, всё будет четко! Бей в челюсть, чтобы не схлопотать, и всё будет!

— Да уж, ты не думал пойти в тренеры? Отлично получается! Всё так просто и понятно!

— Отвали!

— Что? Я не слышу!

— О-Т-В-А-Л-И!

— А, тогда я с первого раза понял! Думал, музыка перебила что-то умное, а оно всё как обычно!

Дэнис, улыбающийся своей немного не досчитывающейся зубов обворожительной улыбкой, показал Лео средний палец, в ответ на который Лео тоже улыбнулся.

— Вот ты мне и темку предложил, конечно! Бойцовские ямы!

— Тебе же нужны были деньги? Что ты теперь менжуешься?

— Да не менжуюсь я! Стремно просто!

— Расслабься, у тебя сноровка что надо! О, щас начнется! Ну всё, родной, давай! Я рядом!

Ведущий-рефери, одетый в черный широкий спортивный костюм с прикрытым маской лицом, как и у многих здесь, вышел в центр ринга, подзывая бойцов. Лео и парень примерно одних с ним лет, но явно бывший крупнее, приблизились друг к другу.

— Ну что, псы, готовы?! Вы всё знаете! Правила простые — никаких правил! Никакой защиты! Только вы и ваши кулаки! Всё ради денег! Толпа, дай шуму! Н-у-у-у что?! Поехали! По углам! Воу-воу-воу! Фас!

Музыка стала еще громче. Казалось, что ее шум задает ритм сердца, и, если резко ее выключить, можно убить с десяток человек. Толпа свирепела, возбужденная и предвкушающая зрелище. У всех были потные лица, всем было тяжело дышать спертым воздухом, стоящим в подвале.

Лео, одетый лишь в шорты, весь уже мокрый, стоя в стойке, был на взводе. Его сердце билось с неистовством, а конечности подрагивали. Он думал о деньгах, думал о репутации, об уважении, но думать он лишь старался, в то время как на самом деле все его мысли крутились вокруг иного:

«Зачем мне это? Я не хочу всего этого!»

«Зачем я влез во всю эту историю? Что я хочу этим доказать? Кому? Близким? Они и так бы меня любили! Зачем я влезал в ту грязь? Быть крутым? Вот теперь-то я, конечно, крут! Боже, что за бред!»

«Есть ли путь назад? Хоть какой-нибудь? Может, рассказать всё Вергесу? Может, они меня простят? Может, помогут Илли? Ну хоть что-нибудь можно сделать сейчас?»

«Ну почему? Почему? П-О-Ч-Е-М-У? Всё так складывается? За какие грехи мне всё это? За что мне этот тяжкий груз? Черт, сейчас начнется!»

Лео увернулся от прямой двойки, направленной ему в лицо, классическим шагом в сторону с приседом. Отличная возможность — есть окно! Небольшой рывок, сокращение дистанции, удар в печень! Снова уворот, хук проскакивает мимо лица. Нужно разрывать дистанцию. Черт! Парень так не думает, он наступает и встает в клинч. В нем больше весу, тяжело бороться — видимо, решил придушить! Лео метит коленями в ребра: раз, два, три! Тот немного просел, но видно, что взбешен, сейчас бросит! Переступая с ноги на ноги, тяжеловес вцепился руками в Лео и одним движением, подсекая ногу, перекинул его через бедро. Глухой удар тела об пол пробился сквозь музыку. Лео закашлял — он неправильно упал всем телом, в частности спиной, пластом, так, что воздух вышел из его легких разом, а голова закружилась. Нужно вставать! Срочно! Оппонент уже хотел закончить ударами в лицо бой, но в последний момент Лео покатился по рингу, надеясь встать позже. Катится, вот возможность встать, приподнимается на колени. Нет! Слишком близко! Тот уже заносит руку для нижнего удара. Нужно перекатиться. Оп! Ура, на ногах! Можно работать дальше, держа дистанцию. Лоу-кик от Лео прижигает бедро парня по имени Зак. Они знакомы, никогда ничего не делали друг другу плохого.

«Чувствуешь себя из-за этого последней сукой! Продажной тварью! Кто-то зарабатывает телом! Кто-то языком! Лицом! Кулаками! Все мы здесь какие-то шлюхи, выставленные напоказ. Хочешь бери, хочешь не бери, но ведь я прошу, чтобы брали! Мне нужны деньги и всем им нужны деньги! Всем, здесь живущим! Почему я в гневе? Да потому что я вижу пару мразей из Верхнего, здесь стоящих! Потому и ставки сегодня высокие! Туристы, мать вашу, разбрасываются деньгами, смотря на нас, как на животных, потому что мы в клетке! Но здесь звери только вы, подонки! А мы лишь загнанные жизнью в тупик люди, лишенные детства, юношества и молодой светлой поры! Мы просто куски мяса, продающие себя! У Зака мама в больнице — ей скоро конец, а он любит ее безумно. А у меня сестра проститутка, у которой едет крыша без таблеток, которые никто ей не дает, потому что лечить нас никто не хочет, и друзья мои из-за меня в беде! Я бью его! Я бью его по лицу! У него сочится кровь из брови! Глаз заплыл! Гематома на ноге! Отлично, я бью лоу-кик! Шлепок, а он шипит, потому что шину я ему спустил, а ходить больно! Да и у меня рожа вся в крови. Он мне нос разбил, а я даже не заметил, потому что думаю о них всех. У меня Эмми, слишком маленькая, чтобы ее любить, и слишком взрослая, чтобы ее не любить. Что я могу?! Лишь помочь ей стать лучше, увидеть лучший мир, а самому издохнуть здесь, как собаке, потому что жить, зная, через что я прошел, через что прошли все они, я не могу. Даже спасись Иллинес, моя сестра, от своей участи, как мне смотреть на нее, зная, что она столько вынесла? Эта жизнь укусила меня своими ядовитыми клыками, и я чувствую, как яд заполняет мое сердце! Этот яд печали — от него нет спасения. Я рыдаю, зная, что забираю у Зака родную мать, но ей всё равно конец, а мне деньги нужнее! Да почему мне-то они нужнее? Кто это решает вообще? Я не могу так жить, вокруг всё давит, нельзя сказать, что они обузы, но они все грузы, которые не вывозит моя душа. Вот бы всё это кончилось! Зак, ударь меня так, чтобы я издох тут на месте! Будь сильнее меня! Не думай о том, о чем думаю я! Ах ты, тупица, я знаю, что у тебя доброе сердце, тупорылый ты имбецил! Забудь об этом! Я хочу сказать тебе это, но не могу! Вместо этого апперкот, твоя челюсть смыкается. Ты еще стоишь на ногах. Я подсекаю тебе ногу, и ты валишься, но потом опять встаешь! Я пробиваюсь через твою вялую защиту, бью в лицо, подсекаю ногу, и ты опять падаешь, но опять встаешь, неугомонный, думаешь о маме! Да ложись ты уже, хватит! Либо убей меня на месте! Встаешь опять! Я обхожу тебя сбоку и заношу удар! Бах! Гулкий треск, словно сломалось дерево. Моя костяшка попала тебе прямо в орбитальную кость. Ты уже не встанешь, потому что твое сознание теперь удалилось на несколько часов куда-то очень далеко. Толпа ревет: ставок на меня было мало, ведь я меньше Зака, а теперь он лежит, трясется, а рефери его пытается привести в чувства. Я не хочу видеть его взгляд — хоть бы у него не получилось. Я сорвал куш. Должен быть, сука, счастлив! Должен, потому что меня купили! Должен, потому что мне это нравится, как бы я ни врал себе! Охрененное чувство победы и причиненной боли, уносящее столь же далеко отсюда, как и полученный нокаут! Как же мне омерзительна эта сраная жизнь!»

Что-то случилось. Поток свежего воздуха хлынул потопом в подвал. Сквозь музыку слышно, как все орут, но не от счастья же. Дэнис машет рукой — у него сумка с деньгами. Указывает куда-то в сторону… Черного выхода? Лео плохо видит, кровь застилает глаза. Кто-то подбегает к нему, пытается заломать. Не выйдет. Наотмашь Лео выбрасывает удар, и тело с грохотом падает навзничь. Он вытер лицо, взгляд прояснился, к нему уже подбежал Дэнис, сующий в руки его вещи и толкающий его к черному ходу. Лео обернулся: в зале вовсю царил какой-то хаос, а подле него в метрах двух лежал вырубленный им ординатор. Холодный пот пробил его тело.

— Дэнис, что я наделал? Ты где был? Когда я его…

— Да какая уже разница?! Бегом отсюда! Их там дохрена!

Толпа ординаторов пыталась пробиться сквозь публику к Лео. Зрителям в одном лишь нельзя было отказать — в верности своим удовольствиям. Они прикрывали того, кто дал им шоу, позволяя Лео выбежать их подвала.

Два друга долго бежали по улицам, стараясь не нарваться на патруль.

— Что они вообще здесь делают?! Им никогда до нас не было дела, а именно сегодня вот им захотелось прийти, что ли?! Что за дела вообще?

— Лео, я в натуре не знаю, клянусь! Сам в шоках полных нахожусь.

— Я вырубил его, брат! Вырубил ординатора! Они же мне этого не простят! Им тут никто слова сказать не может, а вот те раз, взяли и рубанули. Это вообще наперекор мировому порядку идет!

— Придумаем что-нибудь! Забей, смотри сколько бабла — всё твое! — он показал ему сумку, набитую купюрами.

— Ага, классно. У Зака мама в больнице.

— Да, я знаю, Лео. Я знаю. Но я не знал, что ты с ним биться будешь.

— Да какая к черту разница с кем? Все сюда приходящие идут лишь от горя либо от положения бедственного. Здесь каждый проигравший теряет не деньги, а что-то гораздо более ценное. Все в Хинксайде привыкли биться как в последний раз, потому что для нас любое поражение может стать последним.

— Что сейчас будем делать?

— Мне нужно залечь на дно. Сука! Смысл этих денег, если я не могу работать — они ведь меня ищут! Ох… Мне надо встретиться с теми, кто набил рожу Лето.

— С тобой сходить? Ты же знаешь — мне не в лом!

— Нет, Дэнис. Я сам схожу. Ты психанешь и устроишь там концерт.

— Ты хоть расскажи, что за история вообще? Всё равно пока идем.

— Да что тут рассказывать? Ты же знаешь работу Илли, знаешь, что я хочу помочь Эмми, тебе, Лето, себе, в конце концов. Знаешь, что не хочу быть жалким, ничтожным человеком, тем самым лохом, засыпающим в трамвае стоя. Ну и вывели меня на тех, кто может помочь. Сказали, что скоро придет новый порядок и всё поменяется, что они работают на очень влиятельных людей, которые, в свою очередь, подчиняются одному человеку, а если я захочу, то со временем сам смогу с ним увидеться, потому что сейчас нужны люди. Влез я в эту игру, выполнял разные задания для них. Где-то что-то стащишь, где-то поможешь съездить из человека выбить долг, посмотреть за кем-то, деньги обналичить. Со временем просьбы стали всё жестче и жестче. В какой-то момент мне предложили человека убить — сказали, что это будет такая инициация. Я не согласился с ними, сказал, что выхожу из игры — надоело мне такое. Я думал, что буду крутым, но такая крутость — кому она вообще нужна? А они мне: «Так не пойдет, крысюк, ты либо с нами, либо все». Спорили мы с ними долго, и по итогу они мне назначили ультиматум: либо я им приношу деньги, либо они меня сдают ординаторам, а сами-то откупятся без проблем. Кто будет бредням парня из Хинксайда верить? Вот такая история. Поэтому деньги эти я несу им, а вот что мне делать дальше, я без понятия, дружище…

–Мда-а-а… Ну и дела. Так, может, их тоже рубануть?

— Ты идиот? Я же говорю, там люди за ними стоят серьезные.

— Как по мне, так они просто шохи. Ну, смотри сам, конечно. Я всегда на твоей стороне. А ты обратил внимание?

— Что людей много везде? Да. Центральный район никогда не был таким оживленным, да и туристов что-то многовато. Куда они все идут? Кажись, на торговой аллее все собрались. Странно, там же никогда ничего особо интересного не было, да и заведения там так себе. «Амрита» только ничего такая, но нам там делать нечего.

— Да, походу, реально в «Амриту» идут. Что-то там неладное. Да и вообще, район-то прям цвести начал: нас здесь не было всего пару месяцев, а он так разросся. С чего бы это?

— Не знаю, Дэнис, не знаю. Дурное у меня предчувствие. Я спрошу у Соласа.

— А тебе куда?

— Я дальше найду дорогу, не переживай. Увидимся!

Нулевой этаж проскочил на таблоиде лифта, опускающегося до минус один, минус три… Минус восемь… Двери с металлическим скрежетом открываются, предоставляя вид на длинный, кажущийся бесконечным, серый коридор, освещенный настенными тусклыми лампами. Неторопливо, выстукивая тростью в такт своих шагов, Синар Минамото брел по туннелю, пока не приблизился к его концу — началу чего-то большего. Перед его глазами разверзлись огромные врата в виде круга с трапециевидными углублениями — несколько метров в длину и ширину, а толщина корпуса была такая, что всякие попытки взломать хранилище прошлого заняли бы у воров несколько десятилетий.

Вставив свой причудливый ключ, насчитывающий несколько столетий своего существования, Синар провернул его, а затем услышал, как издали свой тревожный сигнал сирены, намекающие, что необходимо отойти в сторону. Гулкое шипение пара свистом и звоном отражалось в ушах, а от поднявшегося грохота и скрежета открываемых врат хотелось зажмуриться. Столько же неторопливо, как и всегда, задумчивый Синар, растирающий между пальцев свою тонкую, но длинную, спадающую до груди, седую бородку, брел в глубь хранилища — к заархивированной библиотеке.

— Хм… Что же мне искать? Вещества? Больно много. И не оружие… — бормотал он себе под нос. — Пожалуй, пробегусь по истории. Если что важное и было, то только там. А это у нас что?

Синар приметил небольшой том «Собрание органических производных на базе…» — последние слова стерлись. Взяв в руки том, Синар расположился у столика для чтения, внимательно изучая потускневшие до желтизны листы старого пергамента:

— Лоза Мутамина? Хм… Необходимый для проведения процесса трансмутации органических объектов реагент, добываемый из садов Мутамина… А, вот оно! Сад Мутамина — лаборатория-экосистема, представляющая из себя живой, обладающий разумом и волей единый организм, расположенный в сферическом куполе… Имеет систему кровообращения и внутренние органы, расположенные внутри «сада»… Лоза Мутамина представляет из себя регенерируемый отросток извивающейся плоти, содержащий в себе чистейшую, переработанную внутри организма эссенцию цветка дьявола, пригодную для формирование новых форм жизни, имеющих значительно повышенную скорость обмена веществ… Достигающих зрелости за несколько дней… Пригодных для… Уничтожения других форм жизни… Какой кошмар! Но что за „цветок дьявола“?.. Не вижу нигде про него информации.

Раз за разом Синар открывал древние книги и фолианты, всюду натыкаясь на некий «цветок дьявола», но почему-то не встречал нигде ни описания, ни точного применения. Казалось, что в библиотеке просто отсутствуют важнейшие элементы взаимосвязи.

— Ничего не понимаю… — снова бормотал он себе под нос, — что это за цветок? Вот упоминания об опытах по скрещиванию с террагеном… Развитие псионических способностей… Нейтрализация эффекта изнашивания организма, сопровождаемого старостью, болезненностью и иммунодефицитом… Достижение новых форм человеческой эволюции!.. Что бы этим ни являлось, хвала Богам, что ныне мы с этой гадостью не встречаемся! Человек не должен жить вечно и не должен быть Богом! Радость наша в возможности застать мир глазами дитя, а спустя много лет посмотреть на него взором старческим. Люди слабы и с годами становятся лишь слабее, но потому мы и строим общества! — хлопком он закрыл толстую книгу, как бы ставя точку в своих убеждения. — И в этом наша сила!

Взгляд его скользнул по бесконечным пролетам хранилища, уставленным достижениями прошлой эры, и казалось, что нет им конца. Хранилище было столь огромное, что блуждать в нем можно было несколько часов, не находя ему конца и края, словно бы блуждая на границах расширяющегося космоса.

— Да… В этом наша сила… — как-то неуверенно пробормотал он, проходя мимо древних сияющих доспехов в размере четырех комплектов из черно-золотого блестящего металла необъяснимой крепости.

Последний раз оглянулся он вокруг, посмотрев на высокие, стометровые потолки, на которых была выгравирована колоссальных размеров фреска, где своими полуслепыми глазами Синар заметил то, чего не замечал раньше, — вся фреска была усеяна изображениями небольших бледных цветков, будто бы прорастающих под ногами предтеч-правителей.

— Что же ты такое?..

Лео прошел несколько кварталов шумного центрального района и завернул в темную подворотню, где и ранее встречался с бандитами из шайки.

— Ну че, принес?

— Да, вот сумка.

Они выхватили у него сумку и пересчитали быстро деньги.

— Маловато будет.

— Что? Вы гоните? Здесь денег больше, чем мы договаривались!

— Ты долго тянул, а аппетиты растут, поэтому этого мало, — толстомордый бритоголовый мужик не то что говорил, а практически рычал. — Че с тобой? Покоцанный какой-то.

— С боя только. Деньги зарабатывал, — голос Лео был холоден настолько, насколько только мог был холоден человеческий голос, а всю его душу заполняла ненависть.

— Вот оно че. Ха-ха-ха! Вот оно тебе надо? Мы тебе такую работенку предлагали непыльную, а ты решил возиться в этих ямах. И как тебе?

— Да уж достойней будет, чем быть обычным беспонтовым бандитом!

Рядом стоящий амбал моментально ударил своей кулачиной Лео в живот, да так, что тот едва не упал в обморок, держась за бок, еле дыша.

— Слушай, ты, мелкая паскуда! Ты так базарить будешь, мы тебе язык вырежем, чтобы тебе орать сложнее было, а потом пальцы отрежем! Или нам к твоей сестре наведаться, а? Может, смазливую мордашку твоего дружка сделать менее симпатичной? Если ему две кости сломать, то он до конца жизни будет похож на еле ходящий кусок дерьма! Ты слышишь меня! — он дал Лео пощечину. — Але, дегенерат! Ты услышал меня? Мы тебе на лбу набьем тату «Крыса», если ты еще раз что-то такое звизданешь, понял, свинорыл? Понял, я спрашиваю тебя?!

— Да, понял…

— Ну и всё тогда, вали отсюда, дура!

Они толкнули его за угол, а сами уселись в автотерр и уехали под звуки громкой музыки и раскатывающего хохота.

Он весь трясся, а спустя лишь пару секунд из его глаз ручьем полились слезы. Лео уселся на колени посреди темной и грязной улицы, из его горла, потихоньку нарастая, вырвался раскатистый, прерывистый отдышкой плач. Он упал набок и свернулся в клубок среди луж и мусора. Начался дождь.

— Илли, я дома!.. Илли? Иллинес!

— Да, милый, я здесь… На кухне!

Лео зашел домой. Небольшая квартирка, бедная, но ухоженная, протянула к нему свое тепло, в которое он рад был укутаться.

— Ах-х! Лео! Что случилось? Ты весь в грязи!

— Да это я так… Упал просто.

— А что с твоим лицом? Да тебя побили, солнце! Кто это сделал? Те уроды? Или кто-то другой? Или на работе? Что же произошло? — худощавая девушка немного старше Лео бегала вокруг него, рассматривая каждый синяк. На ней была тонкая черная футболка с длинными рукавами, скрывающими даже кисти, и короткие шорты, скрытые под висящей футболкой. Она была подобна цветку, выросшему в поздний период лета, когда уже близится осень, — в самом рассвете сил, но уже тускнеет: красивая, но омраченная слишком рано наступившей осенью жизни.

— Ну-ка пошли в ванну! Так дело не пойдет! Нужно мыться, лечиться, а потом отдыхать. О, Боги! — Лео снял с торса всю одежду, обнажая пеструю кожу, покрытую местами такой синевой, что, кажется, вот-вот начнет гнить, а особенно на животе, в месте, куда ударил его амбал. — Лео, это ненормально!

— Ну, еще бы… Давай я помоюсь сначала, а потом ты меня подлатаешь.

— Ладно… Ой-ой-ой!

Приняв душ, он рассматривал в маленькой светлой ванной свое чистое тело, украшенное лишь гематомами и ссадинами.

«Лампа тускловата», — подумал он, выходя из ванной.

— Садись быстрее на диван. Я чайник поставила. Будешь? Я тут печенье купила, немного сладостей. Сварила супчик. Я сегодня выходная, а вчера смена была хорошая…

— Никто не обижал?

— Брось, Лео. Ты же знаешь наших клиентов. Просто очередные грустные люди, которые лишь хотят немного тепла.

— Прости, я всё никак не могу им поверить.

— Я знаю и не держу зла. У тебя есть право на свое мнение, но я в полном порядке и не чувствую себя гадко.

— Я лишь не желаю тебе такой жизни. Они жалкие, слабые, ничтожные люди. Я бы покончил на их месте с собой, нежели заставлял кого-то за деньги утешать мою печаль. Ладно если бы ты просто говорила с ними, но как подобное может лечить душу?! Скоты они самые обыкновенные. Ненавижу их.

— Эх, Лео, — она погладила его щеку, усеянную ссадинами, — ты добрый мальчик, оказавшийся не в том мире. Я люблю тебя, ты ведь знаешь.

— Но ведь и я тебя люблю, ты моя семья, больше никого из родных у меня нет. Поэтому я и не могу смириться со всем этим. Поэтому я влез во всё это!

— Влез во что?

— Да во все! В проблемы, в темные дела, в бои. Не хочу я, чтобы мы так жили!

— Лео…

— Надоело мне все! Подлая, скотская жизнь! Почему все умнее, смиренней, мудрее и спокойней, чем я? Я один, что ли, в бешенстве и ярости от всего?! Сколько это еще будет продолжаться?! Даже ты так легко относишься к этому! Будто у тебя всё хорошо!

— У меня не всё хорошо.

— Да, я знаю. Прости, Илли, — он погладил ее руку, заскочив под глубокий рукав, а она не успела вовремя ее убрать, не желая его обижать.

Лео взглянул на свои пальцы: влажные, покрасневшие и пахнущие железом. Их взгляды пересеклись: Илли закусывала губу, пытаясь улыбаться, а на ее глазах наворачивались слезы, но она не бросала попытку улыбнуться ему. Лео уставился на нее разбитым во всех смыслах лицом и хотел бы пустить слезы, да не мог — лишь тупо смотрел на нее, умирая глазами.

— Я не хотела, Лео… Просто… Просто не могла остановиться. На работе хоть думаешь только о работе, а здесь… Я им как врач, а они просто окружают заботой. Это ведь не престижный публичный дом, где делают «такие вещи!», это же просто, считай, лечебница для своих… Все друг другу помогают.

— И я тебе помогаю, дорогая, — он вложил ей в ладонь пластиковую оранжевую баночку.

— Где?.. Где ты их достал?

— Купил.

— Они ведь стоят нереальных денег, Лео! Ты столько не зарабатываешь!

— Сегодня вот заработал, — он улыбнулся, и его губа треснула, пуская маленькую ниточку крови. Лицо, старающееся показывать только добрые эмоции, выглядело комично из-за опухшего и опустившегося глаза, но по-своему обворожительно.

— Давай зашиваться, сестренка. Сначала тебе, потом мне.

Приподнимая рукава футболки, можно было увидеть несколько длинных вертикальных линий вдоль предплечья. Не очень глубоких и сделанных неправильно — грубая попытка. Его этим не удивить. Это ясно, если приглядеться к ее рукам, на которых еще не зажили старые шрамы. По отработанной схеме он взял медицинский запайщик и методично залил биоклеем ее раны. Лео давно купил за круглую сумму этот инструмент, чтобы не пришлось криво зашивать иголкой раны, оставляя уродливые рубцы.

— Вот и все! Почти не больно.

— Да, Лео, совсем не больно. Давай теперь тебе.

— Не стоит. Я просто протру со спиртом — у меня маленькие ссадины, можно не тратить клей.

— Тогда я тебе чаю налью. Ох, уже остывать начал!

— Хорошо, милая, давай выпьем чаю.

Иллинес открыла оранжевую баночку и, вытряхнув из нее одну пилюлю, запила ее чаем. Моментально ее лицо стало спокойней. Следующий глоток был куда вкуснее.

— Как, вы говорите, его зовут?

— Итан. Успешный студент, поступает в Академию Прогресса, но интересуется направлениями, которые изучать запрещается. Что вы хотите от него, советник Эйген? Мы сделаем всё необходимое.

— Пока что ничего. Просто интересно, насколько пользуется тематика террагена спросом у молодого поколения. Мы ведь расследование проводим, собираем информацию… И прочее-прочее… Хотя к чему вам это знать? Итан, да? Спасибо, профессор, — вальяжно и нахально, будто витая в облаках, он вышел из кабинета.

«Итан, Итан, Итан… Хм, это может быть интересно!»

Одетый в идеально серый свободный костюм, Эйген Грау, специально цокая каблуками своих дорогих ботинок, шел по мраморным полам Хрустального Шпиля, двигаясь к кабинету декана Академии Прогресса Альбера Кроу. Найдя его и не стучась, он зашел в дорогой кабинет, выполненный из красного дерева и местами украшенный золотыми вставками. Посередине кабинета стоял большой стол, на котором расположилась маленькая позолоченная табличка «Альбер Кроу — декан Академии Прогресса».

— Альбер! Приветствую!

— Советник Эйген! Ха-ха, как обычно, без стука, — профессор не удержался от ехидности в сторону советника.

— А разве вам есть что скрывать? Всё равно я всё знаю — это ведь моя работа. При мне можно ходить даже нагим — не удивите. Ой, София, здравствуй! Не сразу тебя увидел. Excusez moi, — фамильярно, стараясь быть вежливым, поклонился Эйген.

— И мне тоже можно ходить нагой? Не удивлю?

— Э-э-э… Ну, конечно! Если хочется, то можешь. Кто я такой, чтобы тебе запрещать. А удивиться я теперь просто не могу!

— Так, советник, чем можем служить? — постарался побыстрее ответить на все вопросы Альбер Кроу, чтобы избавиться от советника.

— Ах да, я же по делу. Фух, совсем вылетело из головы. У вас тут студентик образовался. Зовут его Итан, работать желает с террагеном. Что скажете?

— Хах! Не так уж это и страшно. Многие студенты хотели с этим работать, да вот только материал взять негде. Да и интерес мне их вполне понятен. Поступит, поработаем над проблемой, а затем парень и сам не захочет к ней возвращаться.

— Да-да, конечно, да вот только материал у него есть.

— Что ты имеешь в виду?

— То и имею. У него есть терраген-технология. Хранилище уже обыскали — ничего не пропадало. Он сделал ее сам и наверняка захочет выступить с ней.

— Немыслимо! Никто не может синтезировать терраген, сидя дома и ковыряясь в каких-то шестеренках. Для этого необходимо реакторы Хрустального Шпиля, шахты «Нефрита» и в целом активный лабораторный отдел.

— Да вот только парень сделал это дома сам. Как мне кажется, вы не туда смотрите: вы думаете, что он воспроизвел что-то старое, но что если он совершил что-то новое? Скажите мне, возможно ли использовать работающие легальные технологии для разработок новых вариаций этих самых технологий?

— В концепции ничего не мешает этот процесс проделать. Но я не помню, чтобы кто-то пробовал… Все убеждены, что терраген был вершиной технической мысли, а тут парень сделал что-то новое на его основе. Эйген, ты ведь понимаешь, что это нужно остановить как можно скорее, если это, конечно, правда?

— Ну конечно, — его лицо не выражало ни капли эмоций, ни лжи, ни честности. — Мне нужно, чтобы после демонстрации он был прилюдно отречен от Академии и выдворен вон. Дальше мой отдел с ним сам разберется. Альбер, подумай только, а если это государственный заговор? Никто не сыщется парня, если он влез в большую игру. Сплошной головняк с этими студентами. Сделай, что прошу, и забудь про него.

— Да, советник Эйген, понимаю.

— Тогда договорились. Хорошего вечера! София, au revoir. — Быстро его фигура покинула кабинет, будто находиться ему здесь было тошно.

— Вот так всегда — как гром средь белого неба! — подытожил встречу Албер Кроу.

Серый особняк Эйгена расположился на склоне горы, стоя как бы в стороне от всех остальных. Из его высоких панорамных окон было видно весь город. Стоя на огромной открытой веранде с бассейном и голографическим камином, Эйген вглядывался в Нижний город, покручивая в своем бокале белое вино.

— Вы хотели меня видеть, господин?

— О, здравствуй, Дюран! Как твои дела? Как мои дела?

— Всё в порядке.

— Да что ты? Правда? А мне кажется, что что-то не так.

— Не понимаю, о чем вы.

— Как там продвигаются новые вкусы? Смогли чего-то нового добиться?

— Мы работаем в режиме, соотнесенном с графиком, и всё еще…

— Да плевать мне на график, Дюран, меня волнует только работа. Есть что-то?

— Нет, еще нет.

— А почему?! — Его лицо налилось гневом, а вино вылетело из бокала куда-то в неизвестность.

— Это довольно сложный процесс, господин. Синтезирование новых вкусов требует времени, особенно если большинство комбинаций были уже перепробованы.

— Скажи это оборванцами из Хинксайда, идиот! Ты знаешь, по какой причине все туристы там?

— Нет.

— Думаешь, они там, чтобы занюхать? Оттопыриться? Вдуться, кольнуться, съесть пару таблеток? Нет! Они там, чтобы пожрать, мать твою, имбецил! Пожрать, попить, отдохнуть, попробовать что-то новое! Н-О-В-О-Е в Хинксайде! Ты понимаешь, как это звучит? То же самое, что искать золото в свинарнике или хороший вкус в Харттауне. Какого хрена, Дюран, делают туристы в центральном Хинксайде, ищущие новые вкусы?

— Э… Я не знаю.

— Так иди и узнай! Экаешь тут стоишь! Порошочки, цветочки — что они там выращивают? Что эта рептилия там удумала? Бриара ко мне — быстро! Мы начинаем свою компанию! Хм, с чего бы начать? «Здравствуй, Киллиан! Я знаю, что ты не сдох!» Наверное, как-то так.

Спустя несколько часов в особняк явился Бриар: крупный, короткая стрижка, темная кожа, скулы как два кирпича, воинственное лицо и форма офицера ординаторов.

— Бриар! Зердан отправил тебя вниз с определенной целью. Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что еще. Передай это письмо адресату. Дюран заплатит тебе половину сейчас и половину по исполнении.

Бриар оглянул письмо и, посмотрев на адрес, спросил:

— Что вы удумали, советник Эйген?

— Я плачу тебе не за вопросы, а за молчание. Зердан в курсе, но мне необходимо также, чтобы несколько экземпляров попали ко мне мимо него. Понимаешь? Чего ты кривишься? Тебе заплатят куда больше, чем обычно. Так еще и с двух ресурсов. Не выделывайся, Бриар. Ты и так везучий — хорошо устроился.

— К чему деньги мертвецу? По этому назначению в форме не ходят. Меня пристрелят.

— Не переживай. Там уже наверняка в курсе. Скажешь, что ты от меня, и отделаешься лишь легким испугом и чувством человеческого пренебрежения к тебе. Ступай.

Эйген сидел внутри своего большого зала, освещенного приглушенным тепло-песочным светом, весь поглощенный языками пламени, играющего в настоящем камине. Теперь в его бокале красное:

«Ох, что ты удумал, Киллиан? Я знаю, что это ты. И не я один это знаю. Что за темную игру ты ведешь? Ну, ладно: хочешь поиграть? Готовься к партии!»

Он сделал глоток, и его зубы стали багровыми.

Глава 5

Цветы переливались из стороны в сторону, а Эмми делала веселые жесты руками, изображая волну, двигающуюся то туда, то сюда.

— Хэй, котик, давай потанцуем!

— Эм-м-м-м-и, я же говорил-с, ш-ш-што не хочу-с-с-с!

— Давай сюда свои толстые лапы!

Она подбежала к Шимесу и, взяв его большие мягкие лапы, начала с ним пританцовывать. Он был больше нее, и выглядело это особенно комично.

— Пум-пум! Они такие мягкие! — она тыкала пальцем в большие подушечки на его лапах. — Нури, смотри, Шимесу танцует! Ха-ха-ха! У него хорошо получается! Или это ты его заставляешь? — Вмиг ее лицо стало очень забавно задумчивым, она сузила свои глаза и подозрительно смотрела на Нурарихена.

— Нет, Эмми, он сам. Думаю, ему просто нравится, да, ко-тик? — Каменное лицо Нурарихена смотрело на представление, организованное Эмми, но глазами он немного улыбался. Эмми знала это. Она умела видеть все его эмоции, даже когда любой бы сказал, что их нет вовсе.

— Да-с, да-с-с-с, конеш-ш-шно!

Нурарихен поднялся со своей лоджии и приблизился к танцующей Эмми.

— Дитя, я заметил, что цветы этой пещеры начали реагировать на тебя совсем иначе. Попробуешь повторить за мной?

В его открытой ладони постепенно начинал разгораться маленький огонек, мерцающий белым пламенем. С открытым ртом Эмми наблюдала за демонстрацией волшебства: огонек разрастался всё больше и больше, а затем начал распадаться на сотни маленьких искр, поднимающихся к потолку пещеры, равномерно распределяясь по полотну, уготованному для них, изображая звездное небо на фоне притихших цветов.

— Как красиво…

— Ты тоже так умеешь. Просто не знаешь об этом. Попробуй, я тебе помогу.

Эмми выставила свою крошечную ручку, повторяя движения чародея, и сконцентрировалась на своем желании.

— Подумай о том, что бы тебе хотелось совершить.

Закрыв глаза, она размышляла, представляя перед собой своих близких, не нуждающихся ни в чем. Они стоят все вместе посреди золотого города, гуляя по прекрасному большому саду из сияющих тонких и красивых деревьев, напоминающих огромные цветы. Она хозяйка этого сада — великий изобретатель-волшебник, совершивший прорыв! Она смотрит с огражденного уступа сада вниз: там чистый и красивый горный город, не затуманенный смогом, но освещенный тысячей разноцветных огней, ведь там проходит фестиваль в честь новых открытий Эмми, спасших жизни множеству людей, проживающих внизу теперь уже счастливой жизнью. Ее окутало тепло, исходящее от кончиков пальцев, перетекающее по всему тело, и даже сквозь закрытые глаза она ощущала яркий свет.

— Осторожно, Эмми, будь внимательна.

Она не слышала его, будучи где-то далеко от этой пещеры. Лицо Лео, окутанное солнечным светом, улыбалось ей самой искренней, чистой улыбкой, а глаза, наполненные счастьем, красиво жмурились. Он тянул ей свою руку, а она не могла устоять перед желанием коснуться ее. Где-то вдалеке шумел какой-то гул, на который она не хотела обращать внимание, но чем ближе были их руки, тем сильнее нарастал шум, похожий на крик.

Она открыла глаза: шар мерцающего молниями огня стоял перед ней, удерживаемый ее ладонями. Вмиг она потеряла контроль, напуганная увиденным.

— Эмми! Слышишь меня?! Эмми! Держи его в руках! — рокотал всюду голос Нурарихена.

Она смотрела на взволнованное лицо чародея. Ее лоб покрылся испариной, а по телу пробежала неконтролируемая дрожь. Трясущиеся пальцы больше не могли держать раздутый шар, и в последний момент, когда она отпустила его, Нурарихен укрыл ее своим плащом, от которого тут же пошел черный дым. Яркая вспышка света озарила комнату, будто в нее свалилась с неба звезда, а затем пламя, врезавшееся в стену, отразилось от нее и разошлось по полу, водной глади и всем небесным полотнам, укрывая их слоем живого огня. Нурарихен прижал ее к себе, укутав в свои одеяния, а по его спине прошелся язык пламени, обугливающий ткань. Затем всё стихло и наступила бесшумная темнота.

— Прости меня! Прости, прости, прости… Я не хотела! — ее покрасневшее заплаканное лицо прижималось к его черной плотной рубашке без ворота.

— Не бойся, дитя, — своей рукой он неумело обнял ее, приоткрывая ее личико, не желавшее ничего видеть.

— Я не хотела, правда! Просто оно так разошлось, а потом стало таким большим и сильным, я не могла ничего поделать с собой! Я испугалась! А затем…

— Разве случилось что-то плохое? Смотри.

Они вылезли из темной мантии и осмотрели темную пещеру, которая вновь начала сиять жемчужным блеском цветов.

— Ты не сделала ничего плохого. Этим цветам не навредит пламя, созданное ими же. Зато стена стала куда более… интересной.

В месте, куда устремился сгусток энергии, теперь же была небольшая выемка, усеянная разноцветными блестящими камнями.

— Это сделала я?..

— Да, Эмми. Твой хаос не только разрушает, как тебе кажется, но он и создает нечто новое. Иди посмотри.

Она подбежала к усеянному самоцветами участку стены. От него веяло холодом. В кристаллах она могла разглядеть свое отражение, смешно меняющееся от ее движений. Пальцем она ткнула в небольшой зеленый камушек, и он упал в ее ладонь.

— Это изумруд?

— Он самый. Возьми его себе, ведь он создан тобой, — он выждал небольшую паузу. — Эмми, в твоем сердце таится великая сила. Не позволяй никому счесть тебя изгоем лишь из-за твоих особенностей, ведь они делают тебя уникальной. Хаос, таящийся в тебе, способен создавать не только лишь неработающие хлопушки и прочие безделушки, но нечто гораздо большее. Я помогу тебе направить его к твоей мечте.

— Я хочу научиться быть полезной моим родным! Я хочу защитить их! — шмыгая носом, с покрасневшими глаза, вся взбудораженная, едва ли не кричала она.

— И ты сможешь.

— Спасибо! Спасибо! Но мне пора! Ой! Котик, ты живой?

Шимесу, всё это время сидевший за камнями в отдаленной части пещеры, выглядывал своим злобным взглядом, ничего не говоря. Медленно из-за его спины появились два хвоста, кончики которых были опалены и всё еще немного дымились.

— Ой! Шимесу, прости меня!

Эмми подбежала к коту и уткнулась лбом в его морду, обнимая его, как огромную плюшевую игрушку.

— Это было-с с-с-ильно! Молодец-ц-ц-с! Пойдем-с, м-р-р… Эмми, вот за этим-с уш-ш-шком… М-м-м, о, да-а-а… Ф-се! Ты меня рас-с-знежила!

Две смешные фигурки, идущие бок о бок, покинули залы пещеры, играючи толкаясь, а чародей занял свое место, рассматривая, наклонив голову, выбитую в стене дыру, заполненную самоцветами. Его раздумья прервала забежавшая со стороны лифта сероволосая девушка, держащая в руках сверток.

— Что у тебя?

— Киллиан, посмотри! Верхний сделал свой шаг.

Он лениво взял сверток, оказавшийся свежей газетой. Его глаза сначала плавно перебегали по тексту, но затем всё быстрее и быстрее начали скакать по абзацам:

«ВЕСТНИК ЛЕОНВАЛЬДА. СВЕЖИЙ НОМЕР:

…И благодаря действиям министерств культуры и экономики сегодня Леонвальд может гордиться своими достижениями! Кропотливый труд наших бравых сограждан, сопровожденный поддержкой Града, дал свои первые плоды: сотни туристов со всего света и торговцев навещают наши прекрасные земли, дабы воочию лицезреть совместные деяния всех леонвальдцев: от усеянных живыми деревьями золотых садов до развившихся при помощи многократных реформ и мер поддержки, расцветших торговых аллей внутреннего Града. Наш пример того, как объединенная нация способна вместе возродить мир из пепла, воодушевляет каждого, решившего своими глазами наблюдать чудо, открытое нами: инновационные технологии Академии Прогресса были протестированы в той части нашего Града, что нуждалась в этом больше всего, и результат поразил не только наших жителей, но и живущих на другом конце света людей! Сегодня в истории Леонвальда памятный день! День, когда мы все вместе смогли выйти из тени сомнений и застоя, решив более не бояться открытий, смело смотря в наше общее светлое будущее!..

…Многие, взволнованные эконмической ситуацией, связанной с ростом цен, вызванных резким спросом на продукцию и услуги Центрального внутреннего Града, не тревожьтесь: экспериментальная продукция обкладывается специально введенным под нее налогом, целью которого является получение Градом выплат, которые будут направлены на улучшение жизни всех в нем проживающих граждан!..»

В руках Киллиана вспыхнула бумага, обращаясь в пепел, а глаза его наполнились пламенем раскаленного горнила.

— Заносчивые лжецы!.. — рокотал из самих скал его голос. — Что ж, самое время и нам сделать следующий шаг.

Из-под шерстяного пледа, сдвинутого его бледной рукой, выглянула белая безликая, лишь имеющая два отверстия для глаз, маска.

В главном зале Хрустального Шпиля стоял гул сотен голосов: представители торговых домов, вся знать и иностранные партнеры, даже советники — все собрались сегодня в день, когда будущие члены Академий демонстрируют свою готовность к вступлению в новый этап своей гражданской жизни. Кто-то представляет новые законы, рассматривая пробелы в действующем своде, предлагая совершенно новые, но здравые взгляды на правовой быт людей Леонвальда. Кто-то рассказывает о своих исторических теориях, подкрепленных фактами, чья цель заключается в осознании действий прошлого, их влияния на настоящее и рассмотрении перспектив использования этих выводов для улучшения будущего. Многое иное свершали студенты из года в года, например, демонстрировали свои навыки красноречия, логики, физической силы или успехов в искусстве музыки, театра или живописи, но также некоторые из них, ступающие по тонкому льду, осмеливались показать миру совершенно новые изобретения, способствующие решению тех или иных проблем способом прогрессивным, не привязанным к ошибкам прошлого, но способствующим их решению.

— Классная речь, Хейдан! Я видел, что сам Синар Минамото легонько кивал головой, смотря на тебя. Думаю, ты его чем-то впечатлил. Я не шучу, речь действительно достойная. Ты правда веришь, что подобные поправки могли бы улучшить жизнь всех леонвальдцев?

— Я постараюсь это доказать, Итан. Слишком часто я слышу слова, твердящие, что между Верхним градом и Нижним есть нечто больше, чем просто мосты, и мне неприятно признавать, что это именно так. Но довольно! Ты на своем примере показываешь, что и там живут прекрасные люди, ничем не хуже и ни в чем не уступающие живущим здесь. А сколько еще студентов и граждан Хайхилла исходят из Внутреннего Града? Их ведь множество, и каждого из них подобные слова омрачают, — пыл, заданный еще на трибуне, не отпускал его, но всё же будущий член Академии Порядка смог сдержать свои эмоции. — Что мы всё обо мне? С чем хочешь выступить ты, друг мой?

–Я? А… да с очередной безделушкой — прямо как они любят. Добавлю пафоса, синтезирую из пустоты смысл, раздую важность и буду громко говорить, махая руками, презентуя им развивающую игрушку для слабоумных.

— Что это с тобой?

— Ничего, Хейдан. Ты видел, что принесли другие? Хуже было бы только изобретение многоразовой туалетной бумаги, призывающее спасти экологию, или же очки для походов в Хинксайд — все из не пропускающих свет материала, дабы не видеть внизу ничего, неприятного глазу. Можно еще вставить в них сменяемые слайды с фотоснимками Хайхилла, чтобы всё было прям как дома! Хейдан, они демонстрируют фикции и плацебо для совести. Все знают, что реальный прорыв можно сделать только на одной основе.

— Итан, меня начинают пугать твои слова. Что ты удумал?

— Я покажу им нечто, отчего они не смогут отказаться, даже если захотят! Я всё продумал, проработал, изменил саму основу! Это — новая технология, лишенная изъянов всех предыдущих разработок! О, вот и мое имя! Мне пора, друг. Спасибо за то, что верил мне всё это время. Позволь и мне помочь исполнить твое предназначение, о, принц! Хах!

Торопливо поднимаясь по лестнице, ведущей к трибуне, Итан немного взмок, трясясь всем своим естеством в ожидании свершения своей заветной мечты.

— Здравствуй, Итан! Что покажешь ты нам, юный творец?

— Ничего необычного… Лишь светлое будущее для всего мира.

— Ого-го! — голос профессора Кроу раскатисто звучал по залу, смолкающему в момент, когда на сцену выходил новый студент. — Очень претензионное заявление, молодой человек! Что же это за светлое будущее, что ты приготовил нам?

Итан не мог видеть со своего места, что лицо Кроу выражало концентрацию хищной птицы, выглядывающей свою жертву.

— Тогда, профессор Кроу и все присутствующие здесь, позвольте мне начать! Долгие годы весь Леонвальд жил лишь благодаря старым реликтам и технологиям, основанным на террагене — материале неконтролируемой силы, не способной быть использованной человеческой волей. Но что, если я скажу вам, что я нашел его аналог, ничем не уступающий ему в мощи, но поддающийся легчайшему контролю?

В зале послышали нарастающие шепоты со всех сторон, и даже советники незримо для всех совещались между собой. Лишь Эйген Грау молча улыбался, смотря с верхней лоджии на происходящее.

— Неоспорим факт того, что с приходом в негодность каждой террагеновой техники мы теряем часть нашей комфортной жизни, не имея никакой возможности чем-либо восполнить потерю, потому что все стоящие хоть чего-то технологии заперты под семью печатями, а всё новое даже близко не стоит с достижениями прошлого! Как давно летают наши баржи? Как скоро последние из них упадут в океан, перевозя жизненно необходимый груз? Как давно мы не видели сияния Хрустального Шпиля? Что? Разве вы не знали, что раньше он светился ярче солнца, изгоняя ночь и мрак с улиц нашего Града и даже с высоты птичьего полета и выше можно было наблюдать его сияние, бывшее маяком для странствующих парящих замков? Представьте, что никакая болезнь не сможет забрать близкого вам человека! Представьте, что до конца ваших дней ваши тела будут молоды и полны жизни и ключ амбиции будет изливаться из них, не встречая на своем пути никаких преград! Раньше мир был полон волшебства, а не затхлого смрада! В древние времена люди строили башни, способные дотянуться до богов, а их земли были столь живы, что на сбор урожая с нашими силами сейчас бы уходило в десять раз больше времени, но тогда им помогали автоматоны и различные произведения человеческого гения! Пирамиды, висячие сады, огромные колоссы, обхаживающие земли своих создателей и многое другое! Я устану перечислять всё то, чего мы лишились лишь из-за одного допущения в истории, коих не счесть! Почему мы должны останавливаться перед самым важным испытанием для всего человеческого рода — страхом совершить ошибку? Когда это нас останавливало? Да никогда! Я создал нечто, способное извлечь страх из наших сердец и снова сделать наш Град великой Империей чудотворцев! Не воителей и завоевателей, но миротворцев и спасителей! Позвольте я представлю вам террагеновый тессеракт — террахор, новую форму старой силы, коей теперь не нужно бояться!

Итан приоткрыл вуаль, скрывающую небольшую сферу, пульсирующую оранжевым светом, подобно сердцу. В его руках была сломанная золотая птица, которые раньше летали по Леонвальду, украшая город своим присутствием.

— Смотрите! И вы увидите само дыхание жизни!

Он поднес птицу к сфере. Изъяв щипцами часть оранжевой материи, Итан поднес ее к птице, опуская сгусток прямо в имитированную грудь когда-то летавшего чуда. Едва коснувшись ее металлического корпуса, сгусток слился с крылатым механизмом, заставляя ее понемногу двигаться, распуская свои явно ставшие больше крылья. На глазах у ликующей публики, подобно фениксу, древняя птица переродилась в новую версию самой себя. Взмахнув и издав звук, похожий на прекрасное пение, основанное на десятках мелодий живых предков этого создания, феникс вспорхнул над толпой и летал над нею кругами, осыпая всех падающими частичками света.

Публика ликовала: люди хлопали в ладоши, свистели и выкрикивали имя Итана из зала, требуя показать им больше. Тонкая струйка крови начала стекать с его подбородка, мелкими брызгами разбиваясь об пол, но он этого не замечал, весь погруженный в прекрасный полет ожившего создания, поражающего своим вновь обретенным великолепием, способным затмить даже идею ее уже почившего создателя.

Словно гром, стук молотка прервал их овации.

— Сограждане, я надеюсь, что мой рассудок меня подводит и вместо «Виват!» вы кричите «Позор!». Разве не так началась эра мирового раздора? Разве не этому вас всех учили наши почтенные профессора, посвятившие свои жизни изучению истории и борьбы с ересью? Стража! Немедленно сбейте это порождение неконтролируемой спеси!

Несколько ординаторов выставили свои ружья, и всплеск огня издался из них, выпуская стальные пули в летающего по залу фениксу, врезаясь в его сияющий корпус. С кряхтящим визгом птица рухнула под ноги Итана, смотря на него своими тускнеющими глазами цвета Солнца.

— Что вы наделали?! Зачем?! — Он упал рядом со своим творением, поглаживая ее на удивление мягкие, будто пушистые, крылья, теряющие стремительно свое тепло и становящиеся жесткими, лишенными всякого намека на жизнь. Струйка оранжевой жидкости вытекла из поющего свою утихающую песню клюва, а затем наступила режущая слух тишина.

— Покуда жива наша память, не бывать этому преступлению против жертв человеческих! — профессор Кроу кричал в гневе со своего места. — Изъять у этого нахала его богохульные разработки! Итан, до меня дошли слухи, что чем-то подобным балуются в Хинксайде некие личности, стремящиеся разрушит всё то, чем мы так дорожим! Что скажешь ты на это? Откуда у тебя такие познания? Кто дал тебе материал для работы, и чья дурная воля сподвигла тебя к такому решению? Не состоишь ли ты в сговоре с террористами, готовящимися принести нам хаос? Отвечай!

— Да что вы такое говорите, профессор?! Разве мои речи похожи на речи сумасшедшего сектанта, стремящегося уничтожить мир?! Моя мечта в том, чтобы спасти его от стагнации, нависшей парадигмой страха над нами! Это какое-то недоразумение! Это чей-то злобный план, чтобы вы так и остались безмозглыми дикарями, опарышами, питающимися плотью и кровью творцов прошлого!

— Каков дерзила! Смеешь оскорблять своих сограждан столь омерзительным образом?! Увести его! И запомни, Итан, двери Академий во веки веков закрыты перед тобой и твоими кознями! Сограждане, стыдитесь своей слабости и недальновидности! Ваши аплодисменты стали бы гимном вечной ночи, что принесла бы нам погибель, — так легко обману проникнуть в ваши смятенные сердца. Столь славный день был осквернен в самой обители логики — как низко мы пали в своей самоуверенности!

Ординаторы схватили не сопротивляющегося Итана, по лицу которого были размазаны слезы и кровь.

— Итан! Итан! Я разберусь, Итан! Так нельзя с тобой поступать ни по какому закону и праву! Я обжалую приговор, Итан! Ты слышишь меня? — Хейдан, отстраняемый стражами, пытался докричаться до своего друга.

— Какой же я глупец, раз поверил, что люди смогут принять благо, стучащееся им в двери… Понять меня… Пускай еретика уводят в ту гадкую дыру, из которой он выполз. Ведь так к нам относятся, к Нижним?! Как к мусору…

Тихий порыв ветра сдул опавшую прядь с лица Солоса, внимательно натирающего винный бокал до блеска, вглядываясь в свое отражение. Обернувшись, он заметил плетущегося к барной стойке Лео.

— О, Лео, здравствуй! Чего такой поникший? Выглядишь неважно, — не отвлекаясь от своего дела, но при этом вполне заинтересованно и живо говорил Солас со своим гостем.

— Да так… Неважно. Я хотел спросить тебя.

— Конечно. Я слушаю тебя. Не обращай внимания, что я так занят, — не могу остановиться, пока работа не будет сделана. Мания, что тут поделаешь?

— Понимаю. Ты не знаешь, почему в Центре так много туристов появилось? Это же Хинксайд — город руин! Что им здесь делать?

— Знаю, — сквозь отражение в наполированном бокале блеснул его какой-то странный взгляд, — они движутся к «Амрите».

— К ресторану? Что же там такого? Он, конечно, крут, но по меркам Хинксайда же!

— Времена меняются, мой мальчик. Бывает, что перемены приходят оттуда, откуда ты их совсем не ждешь. Но, однако, я тебе не рекомендую пока там появляться. Ты еще слишком молод для познания этих… блаженств. Всему свое время.

— О чем ты говоришь? Какое блаженство?

— Забвение, сила, находчивость и свежесть, сопровождаемая невесомостью, легкостью, словно ты паришь в облаках.

— Там что… — шепотом говорил Лео, оборачиваясь по сторонам, чтобы его не подслушали, — травку дают?..

— Охо-хо-хо! Лео, ну ты и юморист! Стали бы сюда приезжать с дальних краев ради какой-то там травки? — Солас утирал слезу, выкатившуюся из-за смеха, под его очками. — Это гораздо сильнее. Гораздо. Давай я налью тебе выпить, а ты пообещаешь мне, что пока не станешь туда соваться.

— У меня денег нет.

— За счет заведения.

— Ого! — Лео с восторгом наблюдал, как Солас с чпокающим звуком открыл бутылку красного вина, отливающегося в бокале коричневатым оттенком, а затем, принюхавшись, сделал глоток. — Ух! Просто супер! Но… За что?

— За следование судьбе, Лео. Всему свое время.

Выведя едва волочащего ноги Итана за пределы Хрустального Шпиля, стражи собирались надеть на него кандалы и посадить в транспортировочный куб, но были прерваны:

— Спасибо, офицер, дальше я сам.

— Э… Но… Он опасен!

— Не смешите меня. Уж я-то справлюсь с этим мальчишкой.

— Так точно, советник! Отпустить заключенного!

Ординаторы вытолкнули падающего на колени Итана и удалились прочь.

— Ну что, кудесник, свершил свою техническую революцию?

Покрасневшие глаза Итана поднялись и от удивления будто прозрели, вмиг обретая ясность.

— Советник Эйген? Получается… Мне совсем конец?..

— Хм… Ну, это ты решишь уже сам. Иди за мной. Пока что для всех ты допрошен, замучен до смерти и предан забвению за попытку государственного переворота, а твои изобретения находятся на временной передержке в «Кибертерре». Кое-кто хотел бы с тобой увидеться. Ну? Что ты расселся здесь, как размазня? Вставай.

— Я не понимаю…

— Пока что ты не должен ничего понимать, а должен поднять свою задницу с пола, вытереть лицо и идти за мной.

Подъехавший к ним серый автотерр открыл свои двери, и Итан, лишь на мгновение обернувшийся к башне, скрылся в его салоне.

Эйген, захлопывая за ним дверь, стоял в полусумраке, обдуваемый прохладным ветром, развевающим его волосы.

— Вот так партия!

Хлопнула дверь, и удаляющийся рык мотора растворился в ночи.

— София, что это было?! Нет такого закона, позволяющего так поступить со студентом, как бы ни были его изобретения опасны! Нет ни улик, ни прямых доказательств его вины! Я уверен, что это какой-то сговор! — разгорячившись, Хейдан едва ли не кричал, полный гнева. — Для какой цели я выступал, если мои идеи, столь эмпатично принятые во внимание обществом, вмиг были обесценены прилюдным линчеванием моего дорогого друга?! Куда его забрали?! Я должен ему помочь! Обжаловать приговор! Его идеи были феноменальны — ты сама это видела! Они не имеют права поступать с ним таким образом!

— Хейдан, прости, но я ничего не знаю и всецело разделяю твои переживания… То, что они сделали с этим мальчиком, просто ужасно! Я пыталась проследить за его выводом, но его посадили в автотерр внутренней службы безопасности и…

— Внутренней безопасности? Его отдали сразу в этот отдел без разбирательств и суда? Что за чертовщина?! Они же замучают его до смерти — эти сумасшедшие констебли! Они ведь работают лишь с подтвержденными террористами, преступниками-фанатиками и еретиками!

— Я сама не понимаю… Хотя, Хейдан, я кое-что знаю… Накануне выступлений студентов к нам заходил советник Эйген и интересовался Итаном. Он спрашивал, что мы знаем о нем, и привел нам несколько наблюдений из внутренних источников, дискредитирующих личные достижения мальчика. Он просил профессора не допустить продвижения проекта Итана, но я не думала, что это будет настолько жестоко — его же просто размазали по трибуне, очернив его имя худшими красками. Здесь что-то не так: профессор никогда не вел себя так агрессивно и славился своим спокойствием. Я уверена, что в этом не просто так замешан советник Эйген Грау, Хейдан.

— Тогда я направлюсь к нему, — его голос был полон решимости и пламенного желания нести справедливость.

— Но ты не можешь заявиться к советнику со своими претензиями! У тебя нет полномочий!

— Я гражданин своего Града и, как и любой иной, имею право не молчать, когда передо мной разверзлась бездна несправедливости и темного умысла.

Подняв со стула свой пиджак, покрасневший от злобы Хейдан развернулся и направился к выходу из большой залы.

— Хейдан! — София окрикнула его взволнованным полушепотом.

Вопросительно он обернулся к ней, смотря своими слегка взмокшими глазами.

— Будь осторожен!.. Пожалуйста!

Сквозь гневную маску на его лице пробилась искренняя белоснежная улыбка. Расслабленным кивком, полным благодарности, он распрощался с ассистентом профессора Кроу.

— Воу, Лето, да ты никак поднабрал! Смотри, какие банки! Да ты машина для убийств! — Дэнис щупал руки своего друга.

— Брось… Всего лишь раз–два, хук справа, два–два, апперкот, колено! — подыгравший Дэнису Лето сиял жизнью — тренировки явно пошли ему на пользу.

— Такими темпами у меня не будет никакого шанса перед тобой, чудила! Умный, симпатичный, а скоро еще и сильный, как бык, станешь! Ля, посмотрите на этого гиганта — мечта! Ха-ха-ха!

Покрасневший Лето толкнул в плечо своего друга, смеясь.

— Отвали!

— Бро-о-о-сь! Я же любя! — во все свои оставшиеся зубы улыбался Дэнис.

— Ну-у-у-у, Лето, он прав! Ты во-о-он какой вымахал! Такой весь, как… э-э-э… Ниндзя! Или самурай! Или! Или!.. Не знаю! Просто крутой какой-то воин! Тебе только не хватает уверенности в себе! — Эмми, сидевшая с ребятами на спортивной площадке, ковыряющаяся в своих безделушках, что-то очень внимательно в них корректируя, вставляла свои фразы, иногда поглядывая и, как оказывается, с полной отдачей слушая своих друзей. — Да, Лео! Скажи же!

Конец ознакомительного фрагмента.