Три мужа для Кизи

Елена Юрьевна Свительская, 2020

Древняя Индия. Девочка помогла странному бродяге, перевязав рану своей дупаттой. Он заявил, что она станет его женой, и ушёл. После никто не хотел брать её замуж, считая осквернённой. Родители умерли, а дядя вздумал отдать девушку за бродячего музыканта. Но тот заявил, что примет Кизи в семью, только если она станет женою и для него, и для двух его младших братьев, тоже пока ещё холостых. Мол, не охота ему тратиться, чтобы кормить и одевать трёх жён, да свадьбы устраивать столько раз. Так что же, Кизи придётся стать женою сразу троим, да ещё и презренной танцовщицей?..

Добро и зло враждуют: мир в огне.

А что же небо? Небо — в стороне.

Проклятия и яростные гимны

Не долетают к синей вышине.

Омар Хайям

Камень 1-ый

Отца моего разорвали дикие звери, когда он к брату в соседнюю деревню пошёл. Но то не единственная беда была из постигших семью нашу бед.

Вроде и тигров в ближайшие годы в наших краях не замечали. Некоторые подумали на разбойников, что лютовали на торговом пути. Хотя путь тот далековато от нас пролегал. А отец старосты, как раз забрёдший в нашу деревню после очередного своего паломничества, хрипло кричал, сидя на окраине деревни, открывая страшный свой беззубый рот:

— Ракшасы! Ракшасы пришли за нами, есть наших младенцев и насиловать наших женщин, пить их молоко!

И женщины, кто кормил детей молоком, побледнели и осунулись, много-много плакали, заламывая руки и молясь всем богам: несчастные боялись за своих детей маленьких и, может даже, что и за себя.

Хотя мужчины, да и сам староста, говорили, что то брехня, и старец совсем выжил из ума, слоняясь по джунглям и горам в одиночестве.

Но отец мой к дяде моему пошёл, чтобы помощи попросить: заступиться за меня и мою сестру. Чтобы брат его удочерил меня и её или хотя бы мою младшую сестру или о том дальнюю родню, за городом жившую, упросил. Там-то нас не знают точно.

Здесь мне не видать жениха. И, боюсь, как бы сестрёнка моя не пострадала из-за меня.

А всё я виновата! Я! Я запятнала позором своё имя и имя моих драгоценных родителей!

***

Случилось то несчастье ещё шесть лет назад. Мне тогда было двенадцать, нет, почти тринадцать.

Мать меня послала за священной водой на реку. Потому что я старше, чем сестрёнка, и кувшин побольше донесу. А сестрёнка отправилась собирать коровий навоз, мешать его с сеном и на забор за домом лепить, а потом уже высохшие лепёшки собрать, да принести матери, печку растапливать. А мать штопала одежду отца, второе дхоти.

Мы с Ишой в лесу набрали плодов и выменяли плоды на кусок новой ткани у соседей. Матушка ещё тогда собиралась нарядить отца в новое и отправить приискивать мне жениха в соседних деревнях. Знамо же дело: если девочку замуж до четырнадцати не отдадут, то родители её в аду гореть будут. Все так говорят. И матери соседок наших так им говорили, когда выдавали замуж, а дочки плакали и не хотели уезжать в другую деревню.

Я тогда послушно взяла кувшин самый большой и к реке пошла. Мама, оглянувшись, просила кувшин другой взять, поменьше, а то как бы ни надорвалась я. Я знала, что от большого у меня потом руки будут болеть и плечо, но пошла. Надо привыкать к труду. На женщине хозяйство всё будет. Особенно, если меня в семью первой невесткой возьмут, старшей.

И пошла я с кувшином к реке. Одежда старая, но поверх длинной юбки и короткой блузы я вчера ещё обмотала новую дупатту. Шаль мне отец подарил, таинственно улыбаясь. Откуда взял, не ведаю. Но родители уже готовились искать мне жениха. Юбка была сиреневая, как и чхоли. А дупатта — ярко-оранжевая, расшитая маленькими зеркалами и серебряными нитками. Серебряными! Для меня! И, хотя ниток и узоров немного было, лишь по краям шали, я чувствовала себя роскошною женщиной, едва ли не царицей. Отец утверждал, что мастер, рисунок придумавший, бумагу с ним сжёг, чтобы ни у кого узор такой не повторился. Стал бы мастер так стараться для дочери земледельца? Наверное, просто отец меня хотел приободрить. А матушка мне в уши серьги новые вдела, золотые. И стеклянные яркие браслеты на руки, пару десятков. И ожерелье, из золота! Хотя и маленькое, тонкое, да всего один рубин был на нём, как капля кровавая. Правда, как царица я шла. Как невеста будущая. Красивая-красивая! Хотя и поскромнее, чем у дочек старосты. Но счастливая-счастливая. Я скоро стану взрослой. Даже странно.

Я шла, а ветер развевал мои густые волосы, чёрные-чёрные. Длинные. Волосами я заслуженно гордилась. И ветер этот делал жаркий день не таким уж страшным.

Но путь мой через рощу шёл, к реке.

И, замечтавшись, я споткнулась. Ногу я не проколола ничем. И не наступила на змею. Но лучше бы я и правда на змею наступила! Потому что треск драгоценной новой дупатты был страшным. Только-только в руки мне попала такая красивая вещь! А я… я порвала её!

В слезах побрела уже к берегу длинному. В слезах спускалась меж больших камней. Надо будет к соседке старой доброй сбегать. Вымолить нить у неё оранжевую или кусочек серебряной. Я для неё сама лепёшки для печи из навоза буду делать, много-много дней! Если нить мне даст — я постараюсь зашить рваный край и узора завиток вышить на нём. Только, боюсь, что заметят родители. Вот отец шаль принёс — я тогда думала, что маме — а матушка так долго ею любовалась, да гладила по ней рукой. Запомнит. Точно запомнит. Узнает.

И в тот день, в тот час я верила, что страшнее быть и не могло. Глупая была. Но тогда я не знала моего будущего.

— П-погоди! — голос окликнул меня из-за камня, когда уже подходила к воде.

Мужской голос, незнакомый.

Напугано оглянулась.

Он лежал на берегу, на краю песчаной полосы, прислонившись к одному из больших камней. Молодой мужчина, точно не местный. Дхоти из парчи, с золотой каймою вышитой. Безрукавка поверх смуглой-смуглой, загорелой груди. А поверх безрукавки странное украшение: из золотых монет и с тремя клыками разными на шнурках-подвесках. В одном ухе была крупная серьга золотая, как полумесяц. А во втором ухе серебряная, с подвесками из двух клыков. Волосы распущенные, густые, чуть ниже пояса. Но грязные, спутанные. И… и, кажется, что слипшиеся от высохшей крови. Как и на мече в ножнах, что он прятал за ногой, но они выглядывали. Ох, точно кровь! Но самым жутким были глаза незнакомца. Чёрные-чёрные, холодные и насмешливые. Будто меня окатили холодною водой из источника.

— П-подожди, красавица! — прохрипел он, протягивая ко мне руку.

И сверкнул на ней, вылезшей из тени под солнечные лучи, широкий золотой браслет. Только со впаянным огромным клыком вместо камня внутри. Его край изогнутый выступал из браслета над запястьем, будто коготь хищного зверя. У какого зверя такие клыки?

Я застыла, глядя на странный браслет. Понять не могла, откуда этот воин? Слишком роскошно одетый, чтобы быть из разбойников. Слишком странно, чтобы из кшатриев происходить. Но воин определённо. Имеет право носить оружие. И взгляд как у тех воинов, что проезжали у нашей деревни: гордый взгляд, непримиримый.

— П-подойди! — прохрипел он.

И… вдруг закашлялся кровью.

— Д-дай воды! — уже умоляюще посмотрел, упорно стараясь поймать мой взгляд. — С-сам не дойду.

Вроде говорил с трудом. Или даже шипел как змея? Ох, что это за ерунда лезет в мою голову?! Ему плохо, надо помочь!

И я бросилась к воде, зашла по щиколотку. Наклонилась, зачерпнула воды. Невольно обернулась, посмотреть, живой ли ещё. И приметила странный взгляд, каким он по моей фигуре скользнул.

— Девкой кр-расивой выр-растешь, — он ухмыльнулся, а сказал, будто прорычал. Зловеще блеснули глаза его.

И струя крови, стекавшая по подбородку, капли крови у края рта делали его жутким в это мгновение. Словно не человек был передо мною, а демон. Да нет же, демоны, говорят, иначе выглядят. По страшному.

Ох, он ранен. А я не спешу. Не дело это.

Посмотрела взволнованно на незнакомца. И запоздало заметила лужу крови, которая вытекала из-за его спины. Штаны его были цвета крови, из ткани с узорами разводов, выполненными нитками в тон ей, потому кровь на его одежде не сразу заметила. Нога ранена. Или спина. Но он сидел ровно, хотя и опираясь спиной о камень. Крови много вытекло, но он бодро сидел. Сильный мужчина. Вдруг ощутила восхищение к его выдержке.

Но что ты вдруг, Кизи? Ему помощь нужна. Хотя я только принести ему могу воды. И, может, рану перевязать. Вот только чем?

Робко подошла к нему, протянула кувшин. Он из левой руки меч не выпустил, а правую за кувшином протянул. И, держа его дном на ладони, медленно к горлу поднёс. И даже на чуточку не наклонился кувшин. Не выронил он его. Будто завороженная смотрела за движением мускулистой руки. А кшатрий взгляд опять поднял на меня. Странно блеснули его глаза. Впрочем, он тут уже перехватил кувшин рукою за узкое горлышко — и не выронил, не расплескал воды при том — кровь сплюнул на камень возле себя и жадно к горлышку припал. Всю воду выпил. И добавки попросил. И вновь ему её принесла.

Правда, подходя к раненному второй раз, поскользнулась на его крови. И упала, вскрикнув. Он вдруг выронил ножны меча и меня обеими руками за талию схватил. А кувшин упал и разбился, обдав нас водою и брызгами его крови с земли. И мне осколком, отлетевшим от дна, оцарапало щёку и лоб. Но я не сразу саднящую боль ощутила.

Чужеземец потянулся к моему лицу.

— Прости… — прохрипел. — Я страшно… хочу пить.

И слизнул воду с моей щеки. Застыла от ужаса. А он отстранился — и проползла по его щеке новая кровавая полоса, от меня — и сглотнул. И, о ужас, воду слизнул не только с потом моим, но и с кровью, своей и моей, из рассечённой моей щеки.

Воин сглотнул, а потом странно застыл. Глаза его округлились от ужаса. Хватка его рук стала слабее. Он… выпил воду с кровью! Будто зверь, а не человек. И я выскочила из его рук, отбежала далеко-далеко, к воде. Лучше утопиться, чем быть обесчещенной! Тем более, безумцем!

А мужчина растерянно провёл своим указательным пальцем по нижней губе. И на палец, на котором кровь с водою смешалась, посмотрел задумчиво. Будто рука была не его. Потом нахмурился и шумно выдохнул.

Отступила к реке. И, поскользнувшись, упала в воду. Под воду… в рот, открывшийся для крика, плеснула вода. И мир наверху смазался. Всё потемнело…

Очнулась от жуткой рези в горле. И от мощного удара по спине. Выгнулась, закашлялась. Расставаясь с водой и жизнью. Нет… только с водою.

Не сразу заметила, что лежу у камней. На знакомом берегу Ганги. И чужой мужчина стоит на коленях передо мною. Вот, опять потянулся к спине. Ах, больно как!

Но последние капли воды вырвались из меня от его удара. Я сжалась, боясь новых побоев. Но незнакомец меня больше бить не стал.

Ухмыльнулся вдруг:

— Такая слабая, а воина могучего поставила перед собою на колени! — мужчина вроде бы шутил, но страшно, сердито блеснули его глаза. Словно я его унизила — и он того мне никогда не простит.

Сжалась, ожидая побоев. Или что он меня обесчестит, в отместку. Но чужак меня не тронул.

— Ты мне воды принесла, — сказал серьёзно. — Я тебя вытащил из реки. Ты мне помогла лишь, а я спас тебе жизнь. По-моему, я с тобою расплатился сполна уже.

— Х-хорошо, — с трудом произнесла, резь ощущая в горле.

Ведь это лучше, что этот жуткий кшатрий или разбойник более не будет ничем мне обязан. Даже если я едва не утонула, чтобы он меня спас и вернул таким образом мне долг благодарности. Более нас ничто в судьбе не свяжет: долг отдан, значит, карма наши пути не переплетёт. И никаких последствий не будет. Я надеюсь. Только очень уж страшные у него глаза. Словно я сделала что-то такое, что его взбесило. Но только лишь глаза честно говорили о ярости незнакомца, а тело сильное и мускулистое было спокойно. И внешне он вроде был даже спокоен. Если не смотреть ему в глаза. Ох, я слишком много смотрю ему в глаза! Не пристало девушке смотреть в глаза мужчине! Я ведь почти уже выросла! Нехорошо.

— Раз я уже расплатился с тобою, то и имя называть своё не обязан, — добавил он, поднимаясь. И поморщился чуть.

По мокрой чёрной безрукавке и по коже между нею и дхоти кровавая полоса сползала.

— У вас спина ранена! — села испуганно.

— Ничего, — криво усмехнулся мужчина. — И похуже бывало.

А зубы-резцы, если присмотреться, были у него неровные. И… длиннее чем обычно?

Моргнула недоумённо. Снова вгляделась. Точнее, попыталась рассмотреть его зубы получше, но воин уже спрятал их и улыбку. Развернулся спиною ко мне — и мне поплохело от вида глубокой раны в разорванной дыре видневшейся. Поддел меч в ножнах босой ногой — тот взлетел высоко — и он подхватил оружие за ножны, когда стало падать, не напрягаясь.

— Рану перевязать надобно! — подскочила я взволнованно, бросаясь за ним.

— А! — отмахнулся мужчина сердито. — Солнце высушит, кровь запечётся. Заживёт.

Я на правой его руке, со спины, заметила большой шрам. Толстый, но почти под цвет кожи, видимо, полученный в детстве. Только, вглядевшись, на несколько мгновений застыла от ужаса. Шрам шёл в несколько полос, как следы от когтей, которыми хищник полоснул его по руке. Вот только… разве бывают хищники, у которых по семь когтей на лапах?!

Но потом моё сердце захватила жалость. Он, конечно, храбрится и держится потрясающе спокойно, даже с жуткой такою раной, но ведь каждая капля крови драгоценная для тела!

— Дай я рану перевяжу! — бросилась за ним.

Грудь, живот и горло драло, будто я осколков наглоталась. Но отпускать его так было страшно. Тем более, что мужчина спас мне жизнь. Мог бы и не лезть в воду, да с такою раной, ради девчонки из варны ниже его. Но он всё-таки кинулся меня спасать. Помог избавиться от воды, которой наглоталась.

Добежала до него с трудом, задыхаясь. Чужеземец быстро шёл, и не думая остановиться, а ноги у него были длинные. Но всё-таки добежала. Догнала. Метнулась вперёд и, тяжело дыша, преградила ему путь.

Он скривился, будто опять что-то ужасное совершила. Да, я наглая! Слишком наглая, тем более, для девчонки из вайшья. Но нельзя же его раненного отпускать!

— Что ещё скажешь? — спросил мужчина с ухмылкой.

— Вы…

Он протянул руку свободную, правую, и легонько сжал мой подбородок. Ох, чужой мужчина ко мне прикоснулся! Снова!

— Нет уж, — проворчал, а я застыла от ужаса, — раз уж отбросили раз формальности, то и дальше давай без них. Если я кому-то позволил говорить со мной по-приятельски, то того же и придержусь впредь, — снова то ли оскалился, то ли ухмыльнулся. — Если в спину мне метить не будешь. Тогда на кусочки порежу, тонкими нитями! Ясно тебе?!

Едва слышно выдохнула:

— Д-да!

Он мгновение, страшное мгновение, вглядывался мне в глаза, нависая надо мной. Потом уже невозмутимо сказал:

— В общем, не вынуждай меня нарушать мои принципы.

Сказала ещё тише:

— Х-хорошо.

Воин спросил чуть погодя, не дождавшись других моих слов:

— Вот только чем мне рану перевязать? У меня-то и ткани нету при себе, — ухмыльнулся. — Разве что мне моё дхоти размотать. А потом оторвать кусок от него.

— Н-нет! — испуганно всплеснула руками я.

Увидеть голого мужчину, да ещё и не мужа своего, это же позор какой!

А кшатрий насмешливо оглядел меня с головы до ног:

— Так что разве что от твоего наряда оторвать кусок. От подола твоей юбки или дупатты.

Ох, и верно. Кроме как его штанов, да моей одежды, ткани у нас при себе нет. Как же ж не догадалась?! Но что же делать?

Он, посерьёзнев, спросил вдруг мягко:

— Ты точно этого хочешь, девочка? Оторвать для меня кусок твоей ленги? Или попортить твою нарядную дупатту?

— Но я предложила ва… — он сердито на меня взглянул — и поспешно исправилась: — Тебе.

— Упрямая, значит, — но на этот раз кшатрий почему-то обрадовался.

И обошёл кругом меня, оглядывая пристально со всех сторон, будто видел первый раз. Будто приценивался. Он… он хочет меня украсть? В рабство продать?! Или… забрать в свой гарем?! Он… у него по краю ткани от дхоти золотыми нитками вышита полоса. И золотые украшения, хотя и странные. И… и камни у него на рукояти и на ножнах загнутого меча. Ох, и камни драгоценные.

— Что, хочешь стать женщиной богатого мужчины? — мой спаситель насмешливо сощурился, заметив, что я заметила уже и камни драгоценные на его оружии.

— Нет! — головой сердито мотнула.

— А почему нет? — он уже растерялся.

— Зачем кшатрию брать в жёны девочку из варны земледельцев?

— А некоторые берут. Если девушка сословием ниже, то вроде можно её брать себе, — мужчина задумчиво потёр подбородок, стирая кровь подсохшую.

Его и, кажется, и из моей щеки. И как-то растерянно посмотрел на кровь на своих пальцах, большом и указательном. И как-то снова сердито на меня уже посмотрел.

Тихо сказала:

— Я не смею о том мечтать.

— Это удивительно! — фыркнул чужеземец. — Некоторые вполне себе мечтают.

Торопливо добавила:

— Я покорна моей судьбе! Раз уж я родилась у земледельцев, значит, заслужила.

— Ты… — он сердито нахмурился. — Покорной будешь… твоей судьбе?

— Вы… ты как будто говоришь загадками. Я тебя не очень понимаю.

— А я сейчас и не хочу объяснять! — рявкнул воин на меня.

И невольно отскочила, напугано.

— К-как хочешь. Не хочешь — и не объясняй.

Воин проворчал:

— О, я много чего не хочу! Но, кажется, придётся.

Мы какое-то время смотрели пристально друг на друга. Он — сердито, я — напугано.

Потом чужеземец и мой спаситель серьёзно спросил:

— Так что же делать будем? С моею раной?

Ох, рана! Жестокосердная я женщина! Совсем о тяжёлой ране его забыла!

Но у меня только длинная юбка и дупатта. Рваная. Или обнажить ноги выше позволенного. Или открыть грудь в чхоли, обнажить живот и плечо. И так, и эдак срам выходит. Но рана у него серьёзная. И много крови потерял. Но дупатта уже испорченная.

Я подняла край шали и посмотрела на неё, прощаясь. На первую мою шаль дорогую, такую красивую. Родители меня убьют. Или побьют. Но я уже обещала позаботиться о нём. Тем более, что он раненный спас меня.

Медленно развернула дупатту. Сняла с себя. И протянула ему, как-то странно смотревшему на меня.

— Ты передо мною разделась, будто я твой муж, — растерянно выдохнул мужчина.

Робко сказала:

— Я только хочу тебе помочь. Не смею думать ни о чём другом.

Он вдруг руку свободную завёл за мою спину и резко рванул меня к себе, прижимая к своему телу. Но… почему-то в этот жаркий день тело его не горячее было. А будто бы слегка даже прохладное. Тело… мужское… мускулистое. Впервые меня так прижимал какой-то мужчина к себе. И не отец. Ой!

— Как имя твоё? — спросил воин вдруг хрипло.

Тихо призналась:

— Кизи.

— «Сияющая», значит… — медленно произнёс он, будто смакуя моё имя на вкус.

Потом вдруг сказал, твёрдо смотря на меня:

— Дождись меня, Кизи! Ты будешь только моей женщиной. Моею старшей женой, — криво усмехнулся. — Но вот то, что ты будешь единственною моею женщиной и единственной моею женой, я тебе не обещаю. Поняла?

Едва слышно выдохнула:

— П-поняла.

Его тело вплотную к моему пугало. И его странный взгляд. И пламя, которое мне примерещилось вдруг внутри его глаз. Испуганно зажмурилась. А он… он вдруг осторожно поцеловал меня в лоб. Испуганно глаза распахнула. А дерзкий незнакомец, улыбнувшись, серьёзно добавил:

— Вот и договорились. А я — Ванада, сын Суманы и Шандара. Жди меня.

Мужчина выпустил меня — и отскочила. Но он нахмурился, так что приблизилась к нему на шаг, нет, на два. Кажется, его лучше не злить.

Ванада длинными ногтями отщипнул золотую подвеску из одной серьги, мне протянул.

— Кольца-подвески хватит на новую дупатту. А украшение оставь на память обо мне, — улыбнулся, на сей раз по-доброму. — Но я всё равно тебя найду. Ты теперь моя женщина.

Подобрала мою шаль, которую выронила, когда он меня схватил. Он снял безрукавку, чуть поморщившись, видимо, отдирая с присохшей кровью от раны. И я, робко подойдя, осторожно обвязала его рану, так, чтобы мягкая ткань без вышивки касалась раны. Хотела ещё сбегать, воды принести и рану промыть, но Ванада перехватил меня за запястье, правда, осторожно, не причиняя боли. И я послушалась. Только перевязала.

А после он ушёл. Не сказал, когда вернётся. Не сказал, куда. И даже не знаю, так ли серьёзно сказал, будто выбрал меня своею женою. Старшей. Он… ещё не женат? Но, впрочем, незнакомец, может, только подшутил надо мною. Зачем ему я? Он — кшатрий. И, судя по золотой вышивке, из знатных воинов происходит.

Мать его Сумана, а отец Шандар. Сумана — «добродушная». Шандар — «гордый». А самого зовут Ванада, «дарующий дождь». Но я о таких не слыхала.

Подобрала его подарок и спрятала за пояс юбки, изнутри прицепив. Домой пошла. Без кувшина и без дупатты. Шла и боялась, что родители меня заругают. И, наверное, бить будут. Наверное, отцу сложно далась покупка этой шали, да ещё и с серебряными нитями в вышивке.

А ещё горло саднило. И грудь внутри. То, что воды наглоталась, принесло свои последствия. А знакомство с тем чужеземцем свои последствия принесёт?

У деревни меня отец с матерью встречал. А сестрёнка робко пряталась за соседями. Мрачными какими-то и сердитыми. Спереди стояли взрослые мужчины, а жёны и дочери, матери держались позади. Мальчишки сбоку. И как-то странно на меня глазели.

— Ты где оставила дупатту? — спросил отец мой, нахмурившись, руку левую за спину отводя.

Да, кстати, все мужчины руки за спиной держали, будто что-то прятали.

Как будто рассказал им кто-то! Ох, а ведь могли и подсмотреть! Ведь не я одна за водой на реку хожу.

И потому честно всё рассказала. И что раненного нашла. И что он воды попросил. И что я едва не утонула. И что он меня спас, дерзко вдруг к себе прижал. И что имя своё назвал. И обещал вернуться за мной. Сказал, что я стану его женой.

Но мужчины переглядывались растерянно. И с ужасом поняла, что такого воина они не знают. Ни в ближайших деревнях, ни в ближайшем и дальнем городе. И имя его и его родителей никогда не слышала. А женщины шептались:

— Бесстыдница! Сняла перед мужчиной свою дупатту!

А старая женщина прошипела:

— Да лучше бы ты там утонула!

Отец тяжело вздохнул. И сказал:

— И лучше бы ты вообще не возвращалась.

— Н-но… — голос мой задрожал.

— Ты сняла перед чужим мужчиной свою дупатту! — заорал он на меня, а лицо его, такое родное и доброе прежде, исказилось от ярости. — Ты оголила при чужом мужчине своё чхоли и руки, плечи! Да как ты только могла?!

И руку из-за спины достал. Камень был в его руке. И он вдруг сказал, с ненавистью глядя мне в глаза:

— Мне не нужна такая дочь!

И первым бросил в меня камень.

Закричала отчаянно моя мать, но женщины, что стояли вокруг неё, вцепились в её руки, в её дупатту, в её косу и юбку и не пустили ко мне.

И мужчины остальные достали руки из-за спины. И у всех были камни.

И мальчишки, хохоча — им всё казалось забавой, самым младшим, старшие-то, мрачно насупившись, тихо стояли поодаль — кинулись разбирать груду камней, которая оказалась спрятанной за их ногами.

И камни полетели в меня. Один больно ударил в левый глаз — и я вскрикнула, падая, заслоняя лицо руками. И камень больно ударил меня по голове.

Плача, ко мне кинулась сестра. Заслонила меня собою. Три камня получила по ногам и по голове. Упала. Но тотчас встала, заслоняя меня своим худым телом, раскинув руки в стороны, тонкие руки. Я схватила её и что есть силы отшвырнула в сторону. О, только бы не тронули её! Пусть лучше убьют меня!

— Она не виновата! — отчаянно мать кричала. — Это всё тот мужчина! Он… — тут злые соседки заткнули ей рот. Она кусала руку, закрывавшую ей рот, плакала, вырывалась, но её не пускали.

Несколько камней ударили меня в плечи, в грудь, сбили с ног. Робко дёрнулась, закрывая юбкой ноги. Хотя бы так. Хотя бы так умереть. Не открывая своих колен чужим. Взглядам чужих. Здесь все были мне чужие. А я и не знала.

Больно было от ударов. А камней они много запасли. Но ещё больнее сердцу было.

Даже отец… даже мой отец… за что?.. Почему женщине так много не позволено? Почему с женщины спрашивают так строго?