Синий мёд

Елена Чудинова

Минуло десять лет. В Российской империи – «тихие девяностые». Но и в благополучные времена полюбившиеся читателям герои романа «ПобѢдители» – Ник, Миша, Лера, Роман, и, конечно, Нелли – встречаются с новыми опасностями и приключениями. Нам предстоит узнать: какие государственные задачи встают перед Ником, как помогает ему Роман, ну и, кто бы сомневался – по каким магическим тропинкам предстоит прогуляться Нелли. Читатели, несомненно, полюбят и новых персонажей, а вот некоторые старые их огорчат.

Глава IV

Вокруг беды

Перед дверью в спальню она замешкалась, дрогнули губы, уже и так бледные. Я взяла ее руку в свою: пальцы мои, я ощущала это, были спокойны и теплы.

— Наташенька… Вот и Лизок прилетел.

Я нагнулась над кроватью, и, словно в какой-то книге, не о Гуньке и не обо мне написанной, приподняла край простыни.

— Мама, ну что ж ты меня не подождала…

Гунька опустилась на ковер у изголовья, не отрывая глаз от утонувшего в подушке лица. Странно: Наташа всегда была несокрушимо сильной. Отчего сейчас она кажется такой трогательно беспомощной?

Я тихо вышла и прикрыла дверь.

На кухонном столе — ноги сами привели меня на кухню, где когда-то (вот же вспомнилось!) мы говорили всю ночь о терзавшем меня сквозняке из иного мира — лежала наполовину опустевшая коробочка Наташиных папирос «Ира». Сколько же лет я не курила?

А ведь с той ночи, с покушения на Ника. Наташа говорила, впрочем, что последнее дело курить, когда тревожишься. Но мне уже не о чем тревожиться. Сейчас позволительно, сейчас не рассердится даже Роман.

Роман, а тебе ведь уже пора на сцену. Почему молчит телефон? Впрочем, может быть, ты звонишь не сюда, а мне?

Я связалась с консьержкой и попросила, чтобы Ринат, ее сын-подросток, сбегал за моим карманником к Кате.

Очередное признание в любви явило на сей раз действительно Лебедева.

— Недобрый день, Иван Сергеевич, — криво усмехнувшись, поздоровалась я.

— Недобрый день, mademoiselle… Простите великодушно, Ваше Сиятельство. — Лебедев глядел удрученно. — Она в спальне?

— Несколько минут погодим, если можно, спешить ведь некуда. Там дочь.

— Лиза в Москве?

— Только что из аэропорта Останкино. Прилетела из Брюсселя.

Я проследовала к папиросе, оставленной на кухне, а Лебедев — за мною.

— Уж поделитесь, что ли. Банально, но и я бы покурил.

Сценки из не обо мне написанной книги сменяли друг дружку: я вообразить не могла, что буду курить вдвоем с доктором Лебедевым. А будто и обычное дело.

— Я всегда этого ждал. — Лебедев, с непривычки, не заметил, как пепельный колпачок сделался слишком уж длинен, и осыпал серыми хлопьями столешницу. — Много лет ждал — в любую минуту. Но…

— И вы безобразничаете, Иван Сергеич? — чуть улыбнулась Гунька, заходя. — Ладно уж Нелли…

— Я уже перестал. — Лебедев поднялся. — Оставлю вас, дорогие.

— А помнишь, как мама меня учила классиков литературы запоминать? — Гунька достала из холодильного шкафа бутылку минеральной воды, нашла стакан. — Очень хочется пить. Чего-нибудь похолоднее. Да, вот такой, газированной, терской.

— Знаешь, забыла.

— Ну как же… Тургенев — как Лебедев. Пушкин — как кузен Саша. В самом деле легко запоминалось.

Я исподволь присмотрелась к ней. Бледная, но спокойная. Чему удивляться: чья школа? Важно только одно — будет ли она плакать, оставшись в одиночестве? Если это больше шок, чем воспитание, тогда плохо. Но с этим разберется наш эскулап.

— В Москве жарко. — Гунька вновь отпила пузырящейся воды. — А мама одета тепло. Она куда-то выходила вечером. Ты не знаешь, куда?

— Нет.

— Я бы хотела знать.

— Надо достать документы, Лизонька. — Доктор промокнул платком лоб. — Сейчас приедут… Приедут люди.

— Да… Я понимаю. Нелли, можно тебя попросить? Все там, у мамы в бюро. Только не в зелёной папке, а в синей. В зелёной — бумаги по хозяйству. А я еще с мамой немножко побуду пока, ладно?

Тревожный колокольчик. Осторожнее! Этим нельзя обременять никого — ни Гуньку, ни Романа. Роман, ну, где же ты?

Папки оказались совершенно одинаковы, поэтому Наташа их пометила. Я медленно отбирала нужные, забрав искомое в гостиную. Строчки чуть прыгали перед глазами, наплывая друг на дружку. Так со мною случается при сильном напряжении нервов.

Соль диез си. Фа диез ми.

В квартиру влетела Рина, Виринея Модестовна, вторая жена Юрия. Бледность ее спорила с весёлой полоской летних штанов. Переодеться она очевидно не успела. Еще больше, чем широкие лиловые и узкие желтые полосы, ее лицо бледнили черные волосы, обрамлявшие лицо облаком коротко подстриженных кудрей. Но — ни следа слёз, натянута как струна, готова к деятельной помощи.

— Юра уже вылетает в Москву, — произнесла она вместо приветствия. — Я встретила во дворе Катю, она принесет сюда твой карманник.

— А я-то к ней за телефоном посылала, разминутся теперь. — Я чуть улыбнулась Рине. Что ж удивляюсь, что от Романа ничегошеньки? На городской телефон из диких краев звонить труднее. Вне сомнения, карманник набит пропущенными звонками.

— Salut, Рина, — в дверях возникла Гунька. — Вот видишь, как я… прилетела.

Они обнялись: высокие, темноволосые, красивые, похожие на сестер. Гунька чуть крупнее сложением. Я в который раз подивилась бытовой мудрости Наташи. Развод в наше время редкость, а Гунька — единственное дитя, что тоже не часто бывает. Но Наташа сумела поставить всё так, что для Гуньки, двенадцатилетней тогда, сами по себе тяжелые события жизни взрослых обернулись не потерей, а умножением. В особенности, когда на свет появилась маленькая Александра. Теперь, когда Наташа ушла, Гунька осталась с сестрой, по сути, с двумя сестрами — старшей и младшей. Гуньку Рина всегда баловала больше, чем Сандру, что и понятно. А Сандра — копия Гуньки в этом возрасте.

Рина же привязана к Наташе так, что Юра иногда начинал ревновать. У Наташи так во всем. Надчеловеческое поведение. Но предчувствовала ли она, что ощущение себя своей во второй семье отца окажется Гуньке столь необходимым?

Некоторое время они так и стояли. В спальне же Наташи что-то негромко происходило, о чем лучше было не думать. Я и не думала, словно меня что-то подмораживало изнутри.

Я думала о Рине, просто потому, что на нее смотрела. Рина наделена какой-то особой, веселой, душевной щедростью. Помню, как-то раз Юра рассказал ей о владелице собачьего питомника, где некогда брали Кирби. Манефа, одинокая особа мизантропического склада, знала об этой породе решительно всё. Виринея загорелась к ней съездить. Но со времен, когда заводили Кирби, минуло почти пятнадцать лет. Загородный дом поразил запущенностью и приветил уж слишком многоголосым собачьим лаем. Наконец вышла угрюмая старуха, небрежно одетая, согнутая, больная даже на вид. Юрия она, конечно, не узнала — до тех пор, пока он не упомянул о Кирби. Впрочем, Рину Манефа так и не отличила от Наташи. Люди нисколько ее не занимали. Мизантропия же ее развилась за это время до состояния весьма плачевного. Манефа перестала продавать щенков, не будучи в силах отдавать их в чужие руки. Пенсиона же ее, самого по себе достаточного, на прокорм стольких собак не доставало. Отказывая себе во всем, Манефа занималась только собаками, жила на ячневой каше и картофеле, лишь бы терьеры ни в чем не знали недостатка. В комнатах коробились полы, отставали обои, сыпалась штукатурка с потолка, кресла и оттоманки не были видны под грудами всего, что необходимо для обихаживания и питания собак.

Рина ездит к Манефе каждую неделю, привозя полный кузов необходимого — и для старухи и для собак. Терпеливо выслушивает мизантропическое ее брюзжанье и странные прожекты, что де желает быть похороненной на собачьем кладбище, не хочет покоиться среди людей. Что ее заставляет — молодую модницу, вечно занятую к тому ж?

Кстати, Рина моложе меня на три года. Она впрямь Гуньке скорее сестра, нежели мачеха.

Музыкальная фраза меж тем звучала и звучала.

В дверь заглянула Катя, вид у ней был таков, будто за те часы, что мы не видались, она пролежала неделю в лихорадке. Ничего не сказав, подала кому-то знак рукой.

— M-mes, мои соболезнования. — Миша, очень строгий в своем воздухоплавательном полковничьем мундире, щелкнул каблуками. Никогда не видавшийся с Гунькой прежде, безошибочно ее распознав, приблизился. — Соболезнования, m-me Van Leeuwenhoeck. Мои и Государя. Я нынче вместо него, Николай Павлович не имеет возможности теперь оставить столицу, открывшийся форум не позволяет.

— Благодарю, Ваше Высочество. — Гунька слабо улыбнулась.

— Я за Ника, Нелли, — повторил Миша уже мне, несколькими минутами позже.

— Откуда он уже узнал? — Сердце окутало ощущение тепла.

— Ему сказала мать Евфросинья. Сразу же после разговора с тобой. Я торопился как мог. — Миша кое-как улыбнулся. — Мне теперь штраф выпишут за то, что приказал подать мой винтокрыл слишком близко к Зимнему дворцу.

— Плохи твои дела.

Предоставив Мише возможность еще перемолвиться с Гунькой, я выскользнула из гостиной.

Телефон мой Катя уж сжимала в руке, словно боясь о нем забыть. Мой любимый миниатюрный телефон в серебряном, украшенном аметистовыми кабошонами, футляре, прошлогодний подарок мужа к именинам. Я уединилась с ним в гостевой спальне: только там, кажется, еще никого не было. Присев на танкетку под знакомым с детства малым голландцем, торопливо открыла NS¹: ничего.

Не вовсе ничего, несколько банковских уведомлений и паблисишек. Я перечла все по десять раз, чтобы решительно удостовериться в самом неправдоподобном: никаких известий от Романа не было.

Примечания

1

Раздел «notice explicative», аналогичный нашему SMS. Не забудем, что международным языком остается французский.