Побѣдители

Елена Чудинова

Елена Чудинова на сей раз предстает перед читателями не грозной Кассандрой, но – художником, рисующим совсем иной мир, где история России, стран Европы и США развивается в XX веке совершенно иначе. Ведь в годы Гражданской войны победили не красные, а белые, в России была восстановлена могучая монархия, а Второй мировой войны вообще не было. Но кто бы мог подумать, что зловещие тени кровавых событий начала ХХ века омрачат благополучный 1984 год процветающей Российской Империи?

Глава XII Еще один иноземец

— У телефона.

— Наташа, это Нелли, добрый день. Знаете, а вы мне сегодня снились.

— И, поди, интересно снилась-то, коли сразу не позабыли? Добрый день, Нелли.

— Весьма интересно. В наряде цыганки, эдаком, знаете ли, пестром… И с картами в руке!

— Если цыганка, то куда же без карт. И что, я вам — гадала, надеюсь?

— Нет. Не гадали… Вы… — Я промедлила немного, вспоминая получше свой сон. — Там был такой столик, круглый, покрытый китайской синей скатертью. — Вы положили на этот столик три карты. И одну открыли, это оказался туз желдей. А две оставили рубашками кверху. И сказали: «Еще не время». А потом еще прибавили: «Большая нынче игра».

— Хороший сон.

Как же я люблю затаенную улыбку Наташиного голоса! Я сильнее прижала трубку к уху.

— Только я запамятовала, что подразумевала в тот момент, когда вам снилась…

— А я-то так надеялась, что вспомните…

Мы засмеялись.

— Вы определились с италийскими планами, Нелли? Или вас тоже отвлекла космическая тема — даже от конклава? Сейчас все только об этом и говорят.

— Кроме вас. Вас-то не было на приеме. Или я умудрилась не разыскать в толпе.

— Немного болела голова, к сожалению.

— А сейчас? Вам лучше?

— Да, благодарю, это все пустое. Так что Ватикан?

— Я улечу послезавтра. А можно к вам забежать перед отъездом?

— Завтра… Вполне можно, если вы не поставите себе целью сообщить мне, что солнце встало.

— То есть после полудня?

— Гмм… — Наташа задумалась. — После-то после… Но я, все же, съезжу на часок в редакцию. Не дает мне покоя эта переписка Гумилёва. Новые два письма вставили, а все ж — свой глазок смотрок. Заходите-ка лучше в начале четвертого. Я уж сброшу камень с души и буду совершенно свободна.

— Хорошо, в начале четвертого, так в начале. А вы на автомобиле в редакцию поедете?

— Нет, подземкой. Ну его, этот автомобиль, вовсе. Как Юрий с Гунькой отбыли, я его ни разу со стоянки не выводила.

— До завтра, Наташа!

— Пока до свиданья.

Пора бы и взяться за французских роялистов начала века. Торжества отгремели вчера, оба белых платья валяются вперемешку с туфлями и чулками на полу моей спальни, с надеждой ожидая появления Катерины.

О, нет! Отключить было б эту панель, и телефон заодно. Я, вздохнув, поправила волосы и нажала кнопку соединения.

— Госпожа Чудинова?

Человек, возникший по другую сторону тарелки, знаком мне не был. Лет, быть может, немногим больше двадцати пяти, с располагающим открытым лицом, но с какой-то неуловимой странностью в манере себя держать.

— Да, это я. Чем могу быть полезна?

— Прошу меня извинить за беспокойство, мне подсказали в издательстве, как с вами связаться.

Могли бы, спервоначалу, и у меня спроситься, к слову сказать. Впрочем, вчера я весь день была в Кремле. Посмотрю по обстоятельствам, прощать ли оплошность.

— Позвольте представиться: Юджин Костер, славист и также — глава литературной редакции в «The new Epoch».

Вот оно что — еще один американец на нашу голову. А этому что нужно?

— Елена Петровна, можно было бы встретиться с вами, дабы побеседовать о вашей книге? Я только что имел удовольствие ее прочесть. У наших читателей есть несомненный интерес к русской истории и русской литературе, вы же счастливо сочетаете в своей работе оба эти явления.

— Да, разумеется. Единственное затруднение — я на неделю или больше уеду сейчас заграницу. Но по возвращении…

— Побоюсь оказаться назойливым, но не могли бы вы уделить мне час или два перед отъездом? В эти дни у нас только о России и пишут — поймите меня как журналиста, момент исключительно благоприятный. Мне хотелось бы взять у вас интервью. Рецензия также будет, но интервью — интервью сейчас важнее.

— Что же… Часа полтора я сумею выкроить. Вы смогли бы приехать на Калужский тракт? Ближняя станция подземки называется «Профессорский уголок». Мы можем выпить где-нибудь чаю.

— Превосходно! — Американец просиял. — Рискну показаться уж вовсе навязчивым, но быть может лучше, если возможно, сделать несколько фотографий в домашней обстановке, за письменным столом и прочая таковая? Фотоаппарат у меня при себе.

— Ну, не ржаветь же фотоаппарату. — Я продиктовала адрес.

Костер появился с такой быстротой, словно караулил под моими окнами.

В родительской квартире две гостиных, мы называем их «теплая» и «холодная». «Теплая» украшена моими любимыми гобеленными арабесками, акварелями и карандашными рисунками сестры, все в ней светлое — и стены, и портьеры, и ситцевая обивка мебели из карельской березы. В ней мы сидим обыкновенно с друзьями. В «холодной» стены зеленые, висят по ним маринисты и пейзажи, под стеклами видны всевозможные родительские награды, а обставлена она в стиле ампир. Эта комната — для более официальных оказий. В нее-то я и пригласила американца.

— О вас много говорят сейчас, госпожа Чудинова. Такой молодой литератор — и баталистка. Странный дебют для молодой девушки. В этом есть своеобразное обаяние.

В реальности Костер оказался симпатичнее, чем на плоском изображении. Голубые глаза, светлые волосы, зачесанные назад, что ему, впрочем, шло, спортивная фигура, ну и да, некоторая американская то ли разболтанность, то ли мальчишистость. Того и гляди, положит ноги на стол. Я определенно знаю, что с ними это случается. Но одет с достойной скромностью, воротнички рубашки и зубы спорят меж собой о большей белизне.

Но спасибо, по крайности, что не кидается пожимать руку — ужасная привычка, чисто новосветская, слава Богу. Но, если быть справедливой, верно и американцам странно наше поведение, то, как мы целуемся, если коротки, а не очень, так ограничиваемся мужчины поклоном, а дамы — кивком. И что мужчины наши обнимаются вместо рукопожатий — им, бедным, тоже, поди, необычно.

— Позвольте, для удобства, вам предложить такой ход нашего разговора. Я задам вам множество вопросов, ибо и нашим читателям, и мне, как слависту, интересно весьма многое. Но если вопрос покажется вам слишком личным либо неприятным, вы просто не станете на него отвечать. Но сердиться не будете, ибо извините мне профессиональный азарт. Вас можно об этом попросить?

Костер улыбался слишком широкой американской улыбкой, но в ней было опять же что-то мальчишеское. Я невольно сравнила его с Джоном — и не в пользу Джона, при всем светском лоске последнего. У Джона — у него улыбка взрослая, хотя сам Джон и моложе.

— То есть вы хотите, чтобы я извинила вас заранее? Не означает ли это, что вы таки лелеете намеренье засыпать меня несообразными вопросами?

— Да, пожалуй, не без этого. — Костер откровенно развеселился. — Какой же я иначе журналист?

— Хорошо, прощаю за прямоту. Заранее. Вы будете записывать? Я могу рассчитывать получить текст интервью на сверку?

Сама б я ни о какой сверке не подумала, конечно, но, едва книга пошла в типографию, от меня категорически потребовала подобного обещания Наташа. «Только так и никак иначе, Нелли!»

— Разумеется, я пришлю вам текст. Я не делаю записей на ленту, у меня превосходная память. Итак, начнем, благословясь, как вы, русские, говорите?

— А вы действительно хорошо владеете русским языком. И говорите почти без акцента.

— Госпожа Чудинова, мне было б и неприятно услышать иное. Я весьма серьезно изучал ваш язык.

— Так начнем. Чем вы удивите для начала?

— Вы — светская особа? По слухам, вы часто бываете при дворе, лично знакомы с Императором? Это объясняется положением ваших родителей? Ведь ваш отец был самым молодым лауреатом Менделеевской премии?

— А вот тут вы ошиблись. Мой дядя Николай Константинович все же моложе отца. На три года.

— Так у меня неточные сведения? — Костер нахмурился. — Вы не дочь, а племянница Менделеевского лауреата?

— Дочь, — я засмеялась. — И племянница.

— Погодите… — Собеседник мой, похоже, слегка растерялся. — Вы хотите сказать, Елена Петровна, что в вашей семье — двое Менделеевских лауреатов?

— Отец раскопал Очёр, да, еще довольно молодым.

— Звероящеры, о, конечно, я читал об этом.

— А дядя один раз не поверил, что окраска минеральных солей объясняется содержанием окислов железа. И что микробы, которых показывает микроскоп, современны. Ну и разработал такую установку… О, лучше не расспрашивайте подробно безнадежного гуманитария! Словом, дядя каким-то образом доказал, что соляным микробам — 250 миллионов лет¹¹. Ему долго не верили, но затем вручили Менделеевскую премию. У дяди Николая Константиновича парадоксальное мышление. Он всегда ищет то, чего никому не приходит в голову искать. Но довольно часто и находит.

— Потрясающе! Для интервью это великолепный факт — два лауреата Менделеевской премии в вашей семье, ладно б еще Нобелевской, но Менделеевской… Не удивительно, что вас принимают при дворе.

— При дворе в любом случае принимали бы моего отца. — Американская наивность Костера немножко смущала, но я постаралась проявить терпение. Он же не виноват, что родился в республике. — Да и моя мать также не просто супруга, а известный кораллист. Но из этого никак не следует, что мне непременно нашлось бы место на приемах в Зимнем Дворце. Могло и не найтись. Я же не отец и не дядя. С Его Императорским Величеством мы просто учились с восьмилетнего возраста в одной школе верховой езды. В так называемых Больших Московских Конюшнях. Это в Нескучном саду.

— Но ведь, вероятно, это весьма привилегированная школа?

Бедняга. Впрочем, опять же — не его вина. И надлежит все разъяснить этим несчастным читателям его газеты, чтобы поменьше нелепых мифов о нашей стране жило в их головах.

— Самая обычная спортивная школа, кто угодно может записать в нее своих детей. Видите ли, у нас считается, что образование, любое образование, должно быть на очень высоком уровне повсеместно. А что явилось бы лучшим доказательством тому, что мы преуспели, как ни то, что наши Великие Князья и Великие Княжны учатся в самых обычных учебных заведениях? Вот и Император также занимался в общих конюшнях. Впрочем, только до тринадцати лет. Дальше Его Величество действительно был записан в особый манеж, но это уже в столице. Только на то была простая необходимость. У нас, как и у вас, насколько мне известно, танковые, к примеру, войска до сих пор называются кавалерийскими. Но в каждой дивизии у нас есть сводный полк, конный либо пехотный. Уж в прямом смысле — для парада. И тут уж нужны навыки особой выездки. В обычных школах таким не учат, а Императору это необходимо. Есть только три манежа, где этим занимаются. Да, туда действительно поступают преимущественно юноши из Бархатной книги, уж такова традиция. Но это лишь традиция, не правило. Вы удивлены, я вижу, возможно, и сомневаетесь в моих словах. Но именно так дело и поставлено в Российской Империи. Покойный Император Павел II еще на заре своего царствования сказал: «В стране не останется ни одного учебного заведения, получение образования в котором не явилось бы причиной безусловной гордости выпускника»¹².

— Но при этом у вас ниже образовательная планка, чем у нас. — Костер очевидно решил посопротивляться. — Семь классов, для американца обязательны десять.

— Да, мы не пускаем на ветер ни денег, ни времени. Для весьма многих достойных подданных семи классов хорошего образования более, чем достаточно. Отнюдь не все предназначены в этой жизни следовать в университеты. Так зачем? Главное, что наша образовательная система не связана с финансовыми обстоятельствами родителей.

— Я многое читал о России. Да и нынешний мой приезд — уже четвертый. И все же — все это так любопытно… Простите, я скачу с пятого на десятое и даже слегка отвлекся от темы нашего разговора, что уж вовсе непрофессионально.

Течение нашей беседы слегка сбилось, поскольку я предложила посетителю коктейль. Не чай же ему предлагать, что американцы понимают в чае.

Пока я доставала из бара стаканы и трясла шейкером, Костер оглядывался по сторонам.

— Я примечал, что портреты Императора Николая нередко висят в России в частных гостиных, — заметил он. — А у вас такого не вижу.

Вот уж не объяснять же ему, что портрет у нас есть, только он висит в «теплой» комнате. Как уж очень любимый.

Лет двенадцать-пятнадцать назад вид наших казенных учреждений был смягчен довольно умилительной деталью: Ник-то на официальных своих портретах — облаченный то в гусарский доломан, то в морской сюртук, то в сюртук авиаторский, то в горностаевую мантию — был, как-никак, ребенком. Затем эти портреты потихоньку стали вытесняться портретами юноши, молодого человека. Присутственные места, они и есть присутственные. Подозреваю, что порсуны десяти и двенадцатилетнего Ника государственные служащие радостно разобрали по домам. О, как же были его многочисленные детские портреты популярны, и, о Боже, как он ненавидел позировать!

А у нас так и остался ранний портрет, к тому же из неофициальных. Один из самых, на мой взгляд, удачных. В возрасте двенадцати лет. Тогда только началась мода на соколиную охоту. Ник изображен не только со своим беркутом на рукавице, но и в охотничьем наряде времен Алексея Михайловича, на фоне пронизанной солнцем березовой рощи. И мил он невообразимо. Хотя наш портрет и копия, конечно, но свою копию мы заказывали самому портретисту, Олегу Теневу. Так что почти оригинал.

Но рядом с этим портретом я ни для каких газет фотографироваться не буду. Нет и нет.

— Да, мы любим иметь дома портреты нашего Государя. Но это совсем не правило жизни. — Я улыбнулась.

— Вы превосходно смешиваете коктейли. — В глазах Костера вспыхнул озорной огонек. — Вопрос, который, несомненно, заинтересует наших читателей: часто ли вам доводится слышать, что у вас невообразимо красивые волосы?

— Часто настолько, что я давно уже ценю лишь те комплименты, в которых похвала относится хоть к чему-то другому. — Я решила немножко показать зубы.

Американец расхохотался и поднял руки, изображая, что сдается.

Он определенно начинал вызывать у меня симпатию. Конечно, совсем иной, чем мы, но не лишен определенного обаяния. А главное — не волочится за нашими царевнами.

— А почему у американской читающей публики появился интерес к нашей Гражданской войне? — в свою очередь спросила я.

— У нас ведь тоже была подобная война. — На лицо Костера легла тень. — Только раньше, но вы, вне сомнения, это знаете.

— О, конечно же, знаю! И я, конечно, на стороне конфедератов.

— Я ни мгновения в том не сомневался, прочтя вашу книгу. Но все же: в какой мере вы интересуетесь предыдущими гражданскими войнами в истории человечества? Думали ли о них, работая над романом?

— Безусловно. И задавалась довольно горьким вопросом: отчего во всех предыдущих войнах побеждала не та сторона?

— Какую сторону вы считаете обычно не той?

Мы оба увлеклись теперь темой: вопросы и ответы делались все быстрее, сшибаясь налету.

— Очень просто: эксперимент против традиции. Ну и элемент богоборчества, в той или иной мере сильный. Круглоголовые, санкюлоты… Санкюлоты были откровенные безбожники, но и круглоголовые — реформаторы. А среди кавалеров было немало католиков. В вашей войне все не так явно, но все же Юг был аристократичен, а Север — тельцекратичен.

— Но рабство? Разве не прав был Север, желая отменить рабство? Это не я спрашиваю, это спросит любой читатель.

— В Российской Империи с крепостным состоянием, хоть это вовсе и не рабство в полном смысле слова, покончили безо всяких революций. Это ложная сцепка.

— Трудно возразить. Так неправда побеждала — почти всегда?

— Впору бы отчаяться, но, по счастью, мы победили в Гражданской.

— Почему все персонажи «Хранителя анка» — такие юные? Неужели воевала преимущественно молодежь?

— Молодежи воевало немало, но в действительности среди добровольцев были представлены все возрасты. Просто как-то глупо писать о том, чего не знаешь. Я сделала главными героями своих ровесников — и моложе. Подождите — я состарюсь, вот и будет некоторое разнообразие среди моих персонажей.

— Юный писатель, юная книга… Да, это трогает, как я уже упоминал. Что же, пора сделать небольшое признание, прежде, чем мы приступим к фотографической сессии.

— И сколь страшным будет ваше признание?

— Судите сами. — Костер, как ни странно, казался теперь немного смущенным. — Я начал работу над переводом книги на английский язык. Следовало, конечно, сначала спросить вашего согласия. Но я как-то увлекся. Сел, чуть-чуть попробовал, ну и не сумел уже остановиться. Но мне никогда еще не приходилось браться за такой большой объем русского текста. Это своего рода первый опыт. Быть может, вам следует подождать давать разрешение мне — вдруг за дело возьмется кто-нибудь с большим опытом художественного перевода. Подумайте, это действительно серьезный вопрос.

Теперь уже смутилась я.

— Если вам интересно переводить мою книгу — то переводите. Я сама бралась за слишком большой объем фактического материала, когда ее начинала. И ничего, справилась.

— Так вы разрешаете мне продолжить работу?

— Конечно же.

— Надеюсь, что не заставлю вас о том пожалеть, Елена Петровна. В какой день прислать вам текст?

— Лучше сегодня или завтра. Я не знаю, сколь надолго уеду.

— Я пришлю все к вечеру с посыльным. И еще — я могу надеяться на продолжение нашего знакомства — ввиду моей работы?

— Да, у вас ведь, вероятно, будут появляться вопросы.

— Благодарю. Я ближайшие месяцы намерен быть в России. Так что все складывается довольно удачным образом.

Мы обменялись визитками, а затем Костер сделал множество моих фотографий: за бюро (папиным, на самом деле, но за ним я смотрюсь эффектнее, а читателям какая разница?), на фоне книжных полок, на балконе, в кресле с книгой в руках — ни в чем не повинным стариной Гербертом Спенсером.

Как ни странно, мы действительно уместили свою беседу в те самые полтора часа.

Распрощавшись с американцем, я снова обосновалась в отцовском кабинете, предполагая зарыться в бумаги до ночи. Как выяснилось в довольно скором времени — этот день мне все же суждено было провести иначе.

Примечания

11

Подробнее — в научно-популярном фильме «Узники Пермского моря», «Ленфильм», 1970 г., реж. Т. И. Иовлева.

12

Подробнее об образовательной системе — см. примечание к гл. XVII