Акакий, дачный домовой

Елена Храмцова (2023)

Сложно старому домовому привыкнуть к современной жизни, если он более ста лет провёл в каменном небытии. Ещё сложней, если в душе у него глубокая незаживающая рана, а тяжёлые воспоминания тянут назад и грозят бедой новообретённому семейству.Достаточно ли отпустить прошлое, чтобы научиться жить в новом мире? Или настоящее тоже несёт в себе угрозу?..

Глава 5. Соседи

Вход в соседский дом имел обычное для деревенских строений крыльцо. Прямо на крыльце почти перед самой дверью нелепо начиналась лестница на второй этаж, которая загораживала проход и не давала нормально открыть дверь. Вокруг крыльца и под лестницей грудами возвышались всевозможные ящики, коробки и мешки, забитые не поймёшь чем. Под лестницей-то среди всего этого барахла и сидели новые знакомцы Акакия, Степан с Федотом.

Акакий, который ещё на подходе к дому заметил, что на соседском участке царит бардак, сначала не придал этому значения, но теперь искренне ужаснулся: «Хозяин-то соседский не особо заморачивается с кладовкой для хранения своего хлама. Видать, использует первый попавшийся угол, и вся недолга».

Он внимательно посмотрел на соседа-домового.

Степанко оказался немногим моложе Акакия, но старше совсем юного Федота. И, в отличие от Федота, по Степану сразу было заметно, что житьё его неважное. Горестно заломленные брови; слезящиеся глаза; опущенные уголки губ будто бы никогда не улыбающегося рта; всклокоченная борода и нечёсаная шевелюра; грязная неопрятная рубаха, повязанная обрывком верёвки; дырявая обувка на босу ногу, — всё в нём буквально-таки кричало о точившем изнутри недуге.

Этот недуг был знаком Акакию. Сказать по чести, он и сам, наверное, выглядел сейчас немногим лучше, — от хорошей-то жизни каменным сном не засыпают. Но у него другое дело, а тут…

Степану явно худо, и худо уже давно. Похоже, что он потерял надежду изменить что-либо в своём семействе в лучшую сторону, и потому сгорает медленно, но верно, как толстая и с виду крепкая, но далеко не вечная восковая свеча.

Домовой с дворовым сидели за стареньким столом и пили чай из разномастных чашек с отбитыми краями, примостившись один — на тюк с какими-то тряпками, другой — на грязный деревянный ящик из-под картошки.

— Ну здравствуй, суседко! — точь-в-точь как недавеча Федот, поприветствовал Акакия заметивший его Степанко. — Акакий, стало быть? Присаживайся, сейчас чайку нальём, с печеньем. Федот вон только-только травяного сбора с мятой заварил, как чувствовал, что заскочишь скоро на огонёк-то. Рады знакомству!

— И вам не хворать, добрые соседи! Не побеспокою?..

Акакий нерешительно топтался на пороге. Не так уж часто домовые покидали свои дома, а чтоб ещё и по чужим гостями ходить, такого и вовсе отродясь не бывало, и он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Проходи, проходи, сосед, мы завсегда рады гостям! Устраивайся поудобнее. Ежели чего, знай, чаем завсегда угостить можем. Что-что, а чаи гонять наши хозяева любят, никогда чайник не остывает, коли они тут. У нас и пряники есть, мятные! Прям как в старые добрые…

Акакий боком неловко протиснулся между старыми ящиками в крохотный угол и осторожно пристроился на небольшую кипу газет у стены.

Степанко проследил глазами его путь, окинул вслед за Акакием место, где они сидели, как будто увидел его впервые, и брезгливо поморщился. Потом тряхнул головой и вперился пристальным взглядом в Акакия.

— Федот говорит, спал ты долго. Похоже, и впрямь… раз в этот же день прийти смог. В первый раз, знаю, ой как сложно себя от дома-то отрывать. Видать, сильно прижало. Понял хоть, где оказался? Нет?

Акакий в ответ отрицательно мотнул головой.

— Ох-хо-хо… — Степанко тяжело вздохнул. — Как же ж тебе объяснить-то. Дачи это. Садовые участки, леший их дери. Люди здесь не живут, а только приезжают «отдыхать» и «дышать свежим воздухом». Сначала забьются в душные города, как в консервные банки, а потом за глотком лесного воздуха утиными косяками в свои сады на выходные подаются. Ни дом, ни квартира, ни жильё, ни сторожка… Бывает изредка разве, что кто-то из старших сюда жить перебирается, когда сами из деревни — хоть и не свой родной дом, а всё не в городе сиднем сидеть да молодёжи глаза мозолить.

Акакий, несколько ошеломленный напором Степанко, молчал, с трудом пытаясь осмыслить вываленную на него информацию. Как же это так, «не живут?». В голове эта мысль никак не помещалась, она казалась неправильной, лишней, — странной ошибкой, которая не могла быть правдой. Он решил, что что-то недопонял, и отмахнулся от этой странной фразы, чтобы переспросить позже.

— Деревни вымирают, люди уезжают. Молодёжь подаётся в города за работой, да там и остаётся, потом родителей за собой перетаскивают, — дома продают, а чаще просто бросают. Старшее поколение, кто о нас ещё знает и помнит, мало-помалу уходит. Да только мало таких осталось, а уж тех, кто, переезжая, с собой зовёт, — и того меньше. Не уверен уж и помнит ли кто об этом. Да ты и сам прекрасно знаешь. Твои, поди, тоже уехали, хату бросили?

— Нет. Не уехали, — пасмурно буркнул Акакий.

Степанко искоса внимательно посмотрел на Акакия.

— Не хочешь говорить? Твоё дело, пытать не буду. Мне повезло. Баушка моих нынешних про меня не забыла. В городскую квартиру с ними не поехала, сказала жить в саду будет. Ты, когда шёл, сарайку справа от нашего дома приметил? Вот в этой самой сараюшке она и обитала. Основной дом-то уж позже построили. И меня позвала как есть, всё чин по чину. Как там у них говорится? Царствие ей небесное. Да только что толку-то… Живу вот с молодыми тут теперь. Не верят они в нас, не чуют меня, не слышат. Хозяин наш — лентяй и олух, каких свет ни видывал, да простят меня Сварог и Велес. Жена пилит чуть не каждый день, чтобы хоть что-то по хозяйству сделал, вредная стала — жуть! А куда деваться с этаким-то мужиком, поневоле остервенеешь.

Он насупился. Продолжил:

— А он мало того, что лежебока, так ещё и руки как будто не из того места выросли. Видел, баня стоит? Как поставил, так и не топил толком ни разу. Умудрился с печью что-то напортачить, заслонку не может нормально открыть, — вот дым внутрь и идёт. В первый же раз чуть всем семейством не угорели. Ох и перепужались же мы! Вон Федот не даст соврать. Все силы, сколь было, с ним потратили, чтобы шуму на дворе навести, да заставить их выйти посмотреть, что за нелёгкая шалит, — а то б так и заснули все там. Неделю потом оба с ним без сил отлёживались. Так хозяин, нет чтоб разобраться да наладить, так и забросил. Стоит теперь баня, гниёт уж который десяток. Он её как склад использует. Весь двор уже барахлом захламил! Вроде и полезное всё, да с его ленью хоть бы что применил для пользы дела. Так и валяется, — только гниёт да ржавеет. Ходят, лишь спотыкаются за всё это добро-то. Маялся я с ним, маялся не один десяток лет… Ничем не пронять! Не слышит, хоть ты его обухом по голове! Как уши воском залили. Знай себе, сидит, да лежит, али в свой теле-ящик таращится. Еще и выпить то и дело норовит. На том спасибо, что хоть не запойный, меру знает. Я уж рукой на него махнул, да тебе по мне и так видно, поди…

Степанко горестно вздохнул.

— Только Федот у нас ещё бодряком держится, надежды не теряет, всё пытается его растормошить, — то тяпку али грабли под ноги подсунет, то ящик на дороге поставит. Наш горе-хозяин, ежели запнётся или по маковке черенком тяпки получит, вроде даже начинает прибирать во дворе-то. Да только такого вот запала хватает ненадолго. Глядишь, а он часа через два — опять сидит на завалинке, да покуривает, беспутный.

Говорливость нового знакомого успокаивала. Печальные сетования Степана подтвердили догадку Акакия про неважное житьё соседа, и ему было искренне его жаль.

По всему выходило, что Степанко с Федотом, как это ни странно для домового и дворового, живут довольно дружно. По всей видимости, они давно уже на много раз переговорили все темы, и сейчас, получив в лице Акакия благодарного слушателя, Степанко радовался возможности пожалобиться новому собеседнику на своё бестолковое семейство.

Акакий не перебивал. Он внимательно слушал соседа, пытаясь выловить крупицы важной для себя информации о нынешнем времени и разобраться, что к чему. Ему достаточно было лишь время от времени неодобрительно качать головой и понимающе поддакивать, чтобы рассказ Степанко не прерывался.

Слушая мерную речь соседа и потихоньку прихлёбывая горячий чай из щербатой старой чашки, — а других в этом доме, похоже, и не водилось, — Акакий постепенно отошёл и теперь чувствовал себя своим в этой странной компании. От былой неловкой скованности не осталось и следа.

Хозяев Степанко не было слышно, и несмотря на неприглядность обстановки, Акакий теперь ощущал непривычное умиротворение. «Надо бы попросить Степана рассказать о моих нынешних хозяевах и их странном доме», — вяло подумал он.

Однако вставить хоть слово в журчащую неторопливым, но беспрерывным ручьём речь соседа случая не представлялось. Потому Акакий просто решил дать себе возможность немного передохнуть, не торопясь и ни о чём особенно не заботясь.

Впрочем, ждать пришлось недолго.

— Ой, да что же это я, всё о своих, да о своих… — спохватился вдруг Степанко. — Ты ж не за россказнями про моё житьё-бытьё пришёл, тебе про своих узнать надобно. Ну, слушай. Только сразу скажу: спустя столь годков-то тяжело тебе будет, непривычно. Но ты потерпи, не серчай шибко, с ходу не разобравшись. Не гневайся. Вот узнаёшь побольше о том, какая нынче жизнь-то у людишек, и поймёшь всё. Как есть правду говорю, твои ещё ничего, хоть и дачники. Один старшой чего стоит, — добрый, работящий, — из бывше-деревенских вышел, с «руками». Он сам в одиночку эту домину-то отгрохал, одно что в городе большую часть жизни прожил. Дочки беспутые, конечно, — полухмыкнул-полукрякнул Степанко, — городские, что с них возьмёшь. Но и они не безнадёжны, верь моему чутью. Уж я навидался за последнюю сотню лет-то. Присмотрись хорошенько, не руби сплеча, Акаша, — насолить всегда успеешь.

Федот, который в это время дул на свеженалитый чай в блюдце, собираясь отпить, искоса глянул на Акакия, — мол, видишь, прав я был, зря ты горячился. Акакий нахмурился.

— Я, конечно, многого не знаю, — начал он, — но и ты мне скажи. Как же тогда этот бывшедеревенский дом-то без печи умудрился отгрохать? На кой ляд он ему, хоть большой, хоть маленький, без печи-то?.. — Акакий поневоле опять начал заводиться.

Степанко неожиданно сконфузился, смущённо крякнул.

— Ну тут такое дело… Нынче многие городские не хотят с печью и дровами возиться. Особенно, ежели не так уж и часто приезжают. Тут пол-участков такие, вон Федот не даст соврать. Еду готовить нынче печь без надобности, — на плите да в микроволновке больше сподабливаются, — им так и быстрее, и проще. «Блага современности», тудыть их растудыть. А для тепла кто отопительную систему масляную поставил, а кто и вообще, как твои вон, только электричеством и греются.

— Электричеством! Ох и дремучий ты дед, — не удержавшись поддел его, впрочем, по-прежнему беззлобно, Федот. Не забыв, правда, при этом на всякий случай вместе с блюдцем отодвинуться подальше от края стола, чтоб Акакий, если вдруг будет иметь такое намерение, до него не дотянулся. — Лепестричеством?.. — нахмурился Акакий, услышав будто бы откуда-то знакомое слово.

— А ну давай без этого, Федотко. Не видишь, что ли, что Акакий итак весь в раздраенных чувствах, зачем ещё сильней воду мутишь? Разберётся, не лыком шит!..Но посуровевший Степанко сразу строго осадил дворового:

— В общем, — продолжил он, — твои в доме печь ставить не захотели. Масляные обогреватели тоже тянуть не стали, — сложно это, да и котёл чем-то топить надо. Грязь да сажа опять же, как и от печи…

Увидев, как глаза Акакия гневно расширяются, Степанко поспешил продолжить:

— Ну да, да, тоже мне чистоплюйки выискались! Дак что поделать, сейчас каждый первый такой, куда деваться. Так вот. Твои придумали тёплые полы положить, которые от электричества питаются. Конечно, тепла от них кот наплакал. По весне-осени с ними, этими полами включёнными и живут, им хватает. А зимой они сюда всё одно не заглядывают, потому и не надобно им большего. Вот так-то, мил друг Акакьюшка, вот так-то… — закончил он и вздохнул.

Ошеломленный Акакий сидел, с трудом пытаясь понять и принять сказанное Степаном. У него было полное ощущение, что его только что саданули, что есть мочи, обухом по голове. В последней услышанное все никак не хотелось укладываться в цельную картину. Дом. Без печи. Зимой. Не живут. Но это они, хозяева его дома, ещё «ничего». Что-о-о-о-о?…

Степан, видя, что Акакий ошеломлён и обескуражен, проговорил:

— Да ты хлебай чай-то, прихлёбывай. Он на травках, успокаивает. Поможет голову на место поставить и мысли в порядок привести. Ничего, обвыкнешься. Холодно, конечно, хм, — опять прикрякнул он, — зимой, но ничего не попишешь. Жизнь у нас нынче такая……неказистая. Зато воздух чистый, и дерево кругом, не то что их «каменные джунгли». Поймёшь ещё, что это не самый худший вариант, — неторопливо увещевал он не то себя, не то пребывающего в ступоре Акакия.

— Мои изредка зимой все ж таки наведываются, так что коль увидишь дымок из трубы, приходи без стеснения ежели чего, жизненным теплом погреться. Тяжело поначалу зимовать будет с непривычки, да и выдирать себя из дому, конечно, тоже. Ну да потом легче пойдёт, уж я-то знаю… — со вздохом подытожил Степанко.