И все в шоколаде

Елена Терехова, 2021

При странных обстоятельствах погибает скромный сельский бухгалтер – милая женщина и многодетная мама. Кому может быть выгодна ее смерть и причем здесь семейное проклятье, которое передается младшей женщине в роду вот уже двести лет? На эти непростые вопросы предстоит ответить следователю Галине Шуваловой. Книга стала победителем литературного конкурса в жанре детектива на портале «Литмаркет».

Глава вторая. Былинный Урал

Люда была еще маленькой, когда услышала разговор своей матери с бабушкой, и он запал ей в душу, как страшная сказка. Она долго не решалась расспросить мать поподробнее, но когда мать сама посчитала, что время пришло, она поделилась с дочерью мистическим составляющим их семьи.

«Это было давно, еще была жива моя прабабушка, — начала рассказ мама, — вот с нее-то и началась вся эта история. Прабабушка была очень красивая, еще в детстве на нее обращали внимание, а когда она стала превращаться в девушку, то расцвела окончательно…»

Рудничный поселок, в котором жила семья Дарьи, был одним из десятков, построенных здесь, на Урале, еще во времена промышленников Демидовых, и что самое интересное, жизнь в них словно остановилась — все порядки, заведенные еще в семнадцатом веке, продолжали действовать, да и жизнь людей существенных изменений не претерпела: грязь, нищета, болезни и ранняя смерть от тяжелой и вредной работы.

Отцу Дарьи повезло несказанно: обратила на него внимание хозяйка местных приисков. Что там между ними было — никому не ведомо, да вот только жизнь семейства сурового и крепкого мужика поменялась в корне. Назначили его помощником управляющего, и оказалось, дело он свое знает хорошо, в каждой мелочи разбирается, недаром же и отец его, и дед в этих краях здоровье свое сгубили. Уже через год стал Матвей Кузьмич управляющим, а жена и дети переехали в новый дом и холстяные сарафаны и рубахи сменили на атласы и шелка. Шику столичного, конечно, не обрели, в обществе не светились — Кузьмич считал, что нечего со свиными рылами по калашным рядам тереться, — но сытный кусок на столе теперь каждый день имели, и можно было сынов обучить да в люди вывести, а дочек удачно взамужи пристроить.

Так и текла жизнь. Дарья в большой семье последышем была, шустрая такая девчонка получилась, востроглазая, расцветала с каждым годом, да и как иначе? Ей-то уж куда сытнее и веселее жилось, чем братьям и сестрам в ее годы. Конечно, сиднем не сидела — не принято это было, но дом помогала матери вести, с девчонками местными в тайгу ходила по грибы да ягоды, посиделки уличные любила да хороводы Купальские. С этих хороводов, собственно, все и началось.

С подружкой своей самой задушевной Полинкой — той, у которой бабка повитухой была — решили они венки, на Купалу сплетенные, пустить не по большой воде, где все девки местные ворожили, а дойти до Каменного ручья, который у самого большого утеса начинался. Это место считалось запретным, колдовским, легенд много с ним связано было, но втихушку сюда все ж похаживали девицы местные, загадывали желания и оставляли дары Хранителю. Говорят, что желания сбывались, да вот только Хранитель хитер больно: если плохо желание продумаешь и проговоришь, так перевернет его исполнение, что хуже уж придумать нельзя.

Вон, слухи ходят: Васька-рябая с Угольев загадала, чтоб не было у ней на и без того плоском, как блин, лице рыжи да веснушек. Сбыться-то сбылось, да вот только красоты не прибавило: на заводе, где она работала, пожар случился, ей лицо опалило — теперь и рябин нету, а счастья от этого тоже не прибавилось. Все парни местные, включая жениха, неказистого сутулого Гришку, стали ее стороной обходить — так в девках и осталась. Говорят, с утеса этого прыгнуть хотела, да на глаза местной ведьме попалась. Та девку с камней стащила, у себя заперла, какими-то отварами поила да судьбу ей разложила по полкам, подсказала в ученицы идти к златошвее — мол, руки у тебя золотые, вижу, как сияют, золотом тебе шить предстоит и будет твой труд искусный славиться за тридевять земель. И ведь славится! Такая страхолюдная девка, а всего за несколько месяцев ремесло освоила, которому люди годами учатся, из поколения в поколение навыки передают, и ей теперь заказы и от богатеев местных приходят. А уж их храмов — так чуть не по всему Уралу.

А полгода назад приехала барыня из самого Санкт-Петербурга, заплатила за Ваську огромные откупные и увезла ее с собой. Недавно мать Васькина весточку получила, что дочь ее в Петербурге мастерскую открыла, подмастерьев набрала и заказы принимает со всей столицы от господ на расшивку мундиров да парадных платьев золотой и серебряной нитью. К письму прилагалось десять рублей серебром. На эти деньги можно было купить лошаденку, корову или пяток свиней, коз или овец — к чему душа ляжет, а уж кур — немерено или ржи целых три четверти (шесть пудов!)

Дашка решила, что непременно воспользуется Каменным ручьем. Желание свое она сто раз обдумала и в голове прокрутила. Конечно, одной страшновато было идти на утес, но Польку уговорить большого труда не составило — у той тоже было одно заветное желание, которое без чертовых чудес вряд ли сбылось бы: уж больно хотелось девчонке избавиться от отчима, мужичонки хилого и дрянного, до такой степени испоганившего ей и матери жизнь, что хоть из дому беги. Мать Полинки, побывав во вдовьей доле, больше для себя такой судьбины не хотела и вцепилась в этого сморчка мертвой хваткой, исполняла все его капризы, кусок, что повкуснее, ему отдавала, двух сыновей родила, а он знай себе вино хлещет, руки распускает да грозится уйти — вон сколько баб вокруг, мечтающих о женском счастье. И это счастье? А мамаша, дура бесхребетная, в ногах валяется, волком воет и еще больше его облизывает. Вот Полинка и решила: пусть он кому другому подарок в виде себя преподнесет, а матери она сама помогать станет — и братьев поднимут, и не хуже других заживут, все-таки на дворе вот-вот двадцатый век наступит!

Накануне Дашка позвала Полинку к себе ночевать, и вот незадолго до полуночи девчонки сбежали из дома и стали только им одним известными тропками пробираться к утесу. Кругом непроглядная темень, ночь полна какими-то таинственными звуками, стрекотом, хрустом веток под ногами. Девчонки вздрагивали от каждого шороха, даже порой от собственного дыхания, но упорно продолжали идти вперед.

— Если мы сейчас струсим, — уговаривала подругу, а может быть, больше саму себя Дашка, — то ждать придется еще год, а за это время все что угодно может произойти. Нам с тобой уже по четырнадцать лет, не сегодня-завтра меня отец, а тебя отчим засватают, за кого им в голову взбредет, и все — жизнь закончилась, будем сиднем сидеть в чужих домах да исполнять волю мужей и свекровей. Нет, такого случая может больше и не быть!

До места, где они собирались спустить на воду венки, оставалось пройти совсем немного, когда девчонкам показалось, что за густыми ветвями мелькают языки пламени.

— Что это? — переполошилась Полинка, схватив за руку подругу.

— Тихо! — шикнула на нее Дашка, сама перепуганная до смерти. — Неужели папоротник расцветает? Мы с тобой прям в лапы к нечистой силе идем!

— Нет еще полуночи, — прошелестела белыми губами Полина, — похоже, это костер. Наше место кто-то еще облюбовал, чтобы желание загадать.

— Давай подойдем поближе, посмотрим, — решилась Дашка.

Девчонки, стараясь ступать как можно тише, подошли к таинственному месту. Действительно, на поляне горел небольшой костерок, возле которого сидела немолодая женщина, завернутая в большой темный платок. На голове у нее была старинная «сорока», а в руке, одетой в длинный расшитый рукав, виднелась трубка, из которой вился сизый дымок. Женщина была спокойна и неподвижна, словно изваяние, лишь изредка она совершала монотонное движение, чтобы приложиться к своей трубке да подкинуть очередную веточку в костер.

— Это же ведьма! — вырвалось вдруг у Полины едва ли не против ее воли.

— Кто здесь? — произнесла женщина спокойным и даже мелодичным голосом. — Идите сюда, не бойтесь! — девчонки словно под гипнозом двигались на огонь. От страха они не могли даже дышать.

— Кто вы и что вам здесь нужно? — продолжала ведьма, сверля подружек черными глубокими глазами.

— Мы из низовья, из поселка, — трясущимися губами прошептала Дашка. Она крепко вцепилась в ледяные руки Полинки и чувствовала, что той тоже достаточно лишь секунды, чтобы броситься наутек.

— Присаживайтесь к костру, погрейтесь. Может, чаю хотите? Он у меня особенный, на травах, — женщина все еще не отводила от них взгляда.

— Благодарствуем, — Дашка начала немного приходить в себя, — мы только венки хотели на воду спустить, и все — нам домой надо успеть вернуться, а то папка осерчает и так нас обеих выдерет, что мало не будет.

Девчонки все еще с некоторым трепетом присели у огня. Веночки, которые сплели вечером, начали увядать, а восковые церковные свечки, воровским способом прихваченные из дома, практически все растерялись по дороге — впрочем, достаточно будет и по одной. И костер кстати — не придется чиркать спичками посреди леса.

— Вижу, подружки вы закадычные, — усмехнулась ведьма, — да вот только не бывает ее, женской-то дружбы. Всегда так: одна ведет, а другая ведется, да и мужчины часто рушат то, что женщины дружбой называют.

— Мужчины? Батька мой никогда ничего против Полинки не имел, да и ее отчим в эти дела не лезет, — начала было Дашка.

— Помолчи! — рука с трубкой ткнула девчонку почти в лицо, — при чем тут сродственники ваши? Я про парней ваших речь веду. Скоро это случится — разойдутся ваши пути, а наши еще пересекутся. А желания ваши сбудутся, слово в слово, только счастья они не принесут ни вам, ни другим. Если кинете венки в костер, то судьбу свою поменяете, все сызнова начать сможете, а нет — ваше право.

— А желания, правда, исполнятся? — широко открытыми глазами Дашка смотрела на женщину, сидящую напротив нее. Ничего другого она уже не слышала.

— Правда, я ж сказала.

— Спасибо вам, мы тогда пойдем — время венки на воду спускать.

— Может, все же передумаете? Судьба — она такая, спешности не любит.

— Нет, я точно не передумаю, — настаивала Дашка, — для меня это очень важно и ждать еще год — терять драгоценное время. Да и кто знает, что будет через год? А ты чего стоишь? — пихнула она локтем молчавшую Польку. — Пошли, а то так и до петухов прогуляем, батька нам за это косы выдерет.

— Ты слышала? Счастья наши желания ни нам, ни другим не принесут, — бормотала Полина. — Может, и правда, передумаем?

— Ты за тем, чтобы передумать, в такую даль шла и страхи терпела? — воскликнула бойкая подружка. — Как хочешь, жги свое желание и терпи отчима до конца дней. А я к ручью. Спасибо вам, добрая женщина, за совет! Прощайте! — Дашка двинулась к утесу. Полинка, пометавшись несколько минут между подругой и костром, побрела вслед за ней.

Ведьма спокойно, даже не двинувшись с места, проговорила:

— Не прощайте, а до свидания. Свидимся еще.

Бабку Стефанию местные знали хорошо. Кто-то даже поговаривал, что ее знали не только они, но и их деды и прадеды, мол, ведьма она и есть ведьма, живет вечно, грешными душами силы себе прибавляет. А грехи у людей берутся от гаданий и обрядов всяких, за которыми бабы да девки в ее логово бегают. Сказки, конечно. Никакой вечной Стефания не была — так уж вышло, что поселились в этих краях три поколения женщин Хмелевских, полячек, бежавших в Россию от гонений на своей родной земле. Бабка Стефании, Ядвига, была озлобленной на весь мир: ее, довольно состоятельную женщину, лишили всех прав на деньги, доставшиеся от покойного мужа, а когда король отказался принять прошение о пересмотре дела, она публично прокляла и его, и весь королевский род. Спасло несчастную только бегство — так и оказалась она в чужой стране с маленькой дочкой Боженой. Католичке сложно было прижиться в православных общинах, да и скверный характер мешал налаживать отношения, вот и поселились они на отшибе, недалеко от леса. Бабка неплохо гадала на картах, увлекалась астрологией, знала толк в травах — этим и кормились они с дочкой. Несмотря на страх, который она вызывала у местных, дом ее не пустовал — всегда находились те, кто хотел узнать свою судьбу, просто выговориться или исцелить свои недуги силой трав.

Постепенно люди привыкли к новеньким, даже нашелся жених для Божены — приглашенный на завод инженер-иноземец. Правда, супружеская жизнь оказалась недолгой: стараясь наладить контакты с местными воротилами, слабохарактерный инженер пристрастился к вину и был убит в пьяной драке. Божена с дочкой Стефанией и небольшими накоплениями, оставшимися от мужа, вернулась к матери, а после смерти Ядвиги продолжила ее ремесло, передав затем его своей дочери.

Стефания никогда не была замужем, хотя красотой обладала необыкновенной, но и чутье на людей у нее было прямо-таки звериное: стоило ей своими черными глазами впериться в лицо человека, как ей становилась понятна вся его суть. Мужики вились вокруг нее, как пчелиный рой: кто в любовницы звал, кто в содержанки, были отважные, которые и жениться готовы, но Стефания слишком рьяно отстаивала свое право на свободу, и пользовались ее благосклонностью лишь единицы — те, кого она сама выбирала. В конце концов от нее отступились. Мужская братия кляла непокорную польку, а та лишь ухмылялась и на ночь даже двери в своей избушке не закрывала — настолько не боялась никого, да и парочка старинных пистолетов, висящих на стене, поговаривали, всегда была почищена и заряжена.

Впрочем, назвать ее небольшой домишко избушкой тоже язык не поворачивался: снаружи все, как у всех, в сенях — полумрак и везде, где хватает глаз, виднеются пучки ароматных трав, а вот внутри — другое дело. Две маленькие комнатки, такая же крохотная кухонька, но справная беленая печь, до блеска начищенная посуда. Выбелены также и стены, на окнах чистые крахмальные занавеси, посреди — круглый стол, покрытый скатертью с кистями, посудный шкаф сияет в лучах солнца, пробивающегося в окно. Заходишь в этот дом, и словно ты не в логове ведьмы, а практически в барских хоромах. В поселке бабы, привыкшие жить в нищете и всегдашнем беспорядке, робели, переступая порог.

С женской частью рабочих окраин Стефания всегда была приветлива, но не лебезила и в случае чего могла дать отпор любой нахалке. Сюда суждено было еще вернуться и Полине, и веселой беспечной Дарье.

— Вода — матушка, как ты светла и величава, как даруешь ты силу земле и всему, что на ней растет, так даруй ты и силу моему заветному желанию, пусть оно исполнится по воле твоей, — шептали девушки, опуская венки с зажженными свечами в быстрые воды волшебного ручья. — Пусть будет так, как я скажу, отныне и вовеки веков! Пусть никого в округе не будет красивее и желаннее меня — да так, чтобы все парни с ума сходили от любови ко мне, и могла я одним взглядом зажигать их сердца, — шептала вослед своему венку Даша.

— Пусть исчезнет из нашей жизни мой отчим, и никогда больше не объявится, и никто его следа не найдет. Да будет так, — робко повторяла Поля. А ветер вслед за водой уносил их слова, и слышали их травы, деревья и звезды в небе.

Уже роса легла, когда девчонки возвратились домой. Они упали в постели и уснули так крепко, что их с трудом добудились к завтраку. Усталые, но довольные тем, что их желания исполнятся, они расстались. В самом деле им встретилась лесная ведьма Стефания или приснилась — об этом они думали еще несколько дней, но постепенно жизнь вошла в привычную колею, ничего не менялось, и подружки стали даже забывать о походе к утесу, пока не всколыхнула их поселок весть о пропаже человека.

Встрепанная и босая, к Дарье примчалась Полина — глаза, словно блюдца, а в них всего понамешано: и радость, и страх, и что-то еще такое, первобытное.

— Дашка, отчим мой пропал, — выпалила она, схватив подругу за руку и увлекая ее за сарай, — вчера ушел в рюмочную со своими дружками, и больше его никто не видел. Мать к уряднику бегала, тот сказал обождать пока — мол, погуляет да объявится, не впервой. Да только в том все и дело, что такого раньше не было. Зенки зальет, лыка не вяжет, а все домой ползет: пусть в огороде, пусть на крыльце спит, но все возле дома. А вчера перед уходом на мать наорал: щи ему пустые да кислые, тарелку в стену швырнул и вон со двора. И все.

— Его теперь полиция искать будет? — восхитилась Дашка.

— Не знаю, сказано матери: прийти через три дня, ее опросят, соседей, дружков, а там видно будет.

Отчим Полинкин так и не появился: искали его, но никто ничего толком сказать не смог; единственное люди показали, что в день своего исчезновения Петька Рохлин, пропавший, с женой своей разругался, крики и грохот вся улица слышала. Следствие было недолгим — мать Полины, Аграфену Рохлину, урожденную Силину, обвинили в убийстве мужа и отправили в уездную тюрьму, оттуда этапом на Сахалин, где предстояло ей провести восемь лет на каторге. Детей отдали под опеку бабке. Исчез отчим, как и мечтала Полина, вот только счастья это никому не принесло — права оказалась ведьма…

Прошел еще один год. Девки наши подросли да заневестились, дружба между ними продолжалась, вот только судьба складывалась по-разному. Дашку уже дважды сватали, а Полинку, дочь убийцы, обходили стороной. Дашка все хохотала, говорила, что время замуж идти не настало для нее, а Поля мечтала за первого встречного, кто приласкает, двумя руками ухватиться и не отпускать более от себя.

— Дай воды напиться, красавица, — услышала Полина насмешливый голос позади себя и вздрогнула так, что чуть ведро не расплескала. «Какой красивый парень», — мелькнула мысль, и девушка невольно залилась краской до самого платка на своей русой голове…

Молодые люди познакомились. Степан с отцом и братом приехали в эти края на лесозаготовки; поселок лесорубов был на другом берегу реки, и местные старались там не бывать — уж очень славились тамошние мужики своей силой и взрывным характером, и даже разговоры о том, что лесозаводские девки уж больно хороши, не очень добавляли уверенности. Сами соседи у рудничных бывали — правда, вели себя по-доброму, на скандалы не нарывались, девок не уводили.

Полина приглянулась Степану, между ними постепенно завязались отношения, но было все настолько невинно, что и упрекнуть молодых людей было не за что. Прогулки у реки, нежные прикосновения да поцелуи — вот и все, на что они решались. Тайные встречи бередили душу неопытной девушке, но она хранила их в глубокой тайне, даже с близкой подругой не поделилась. Так прошли весна и лето, к концу которого молодые люди уже считали себя практически семьей — волшебную ночь Купалы они провели уже «по-взрослому». Осенью было решено сыграть свадьбу.

Дарья же тем временем похорошела, да так, что бабы местные и девки зубами скрежетали от зависти, но чем больше она расцветала, тем хуже становился ее характер. Злые насмешки и язвительные замечания находились у молодой красавицы для каждого, кто смел приблизиться к ней.

— В поселке не стало парня или вдовца, который бы не посчитал своим долгом посвататься к бабушке, — продолжала рассказ мать Людмилы. — Она радовалась такому вниманию и иногда пользовалась им. Парни для нее делали все, даже порой разные глупости, а ей не приходило в голову, что своими поступками она может кого-то обидеть, кого-то унизить — она была молода и жила, не заботясь ни о чем. Отец бабушки, мой прадед, видел, что ничем хорошим это не кончится, и решил выдать бабушку замуж поскорее — боялся, вдруг позволит себе что лишнее, потом позору на всю семью не оберешься. Сговорились с одним парнем из соседнего Заречья, ни слова невесте не говоря, просватали бабушку. С этого вся беда и случилась… Был у жениха младший брат, приехал он вместе со сватами в дом невесты, да как увидел ее, так и пропал сразу; и все бы ничего, да этим братом оказался нареченный ее подруги, Полины…

Степан не ожидал такого поворота в своей судьбе. Невеста брата настолько поразила его своей красотой, что скромная Полина была забыта в один миг. Здесь же, прилюдно, не взирая на брата и всех собравшихся гостей, повалился он в ноги к отцу невесты и принялся умолять его не отдавать дочь ни за кого другого, кроме него. Скандал, конечно, получился страшный, помолвка расстроилась, братья передрались, а Дарья с каменным лицом удалилась в свою комнату и заперлась на засов. Никто и не обратил внимания на плачущую в углу за печкой Полинку. К этому времени она поняла, что станет матерью.

Несчастная девушка каждый день бегала на берег, где они встречались со Степаном, а он все не приходил. Время шло, скоро живот на нос полезет, в поселке ее так опозорят, что и свету белого невзвидишь. Что ж делать? Придется падать в ноги бабке да виниться перед ней — авось, поможет, повитуха все же — знает, что да как…

Степан стоял на краю утеса и понимал, что другого выхода для него нет. Всего пару часов назад приходил он к дому Дарьи, надеялся еще раз переговорить с ее отцом, убедить его, что лучшей партии для его дочери не сыскать, никто ее так не будет любить да пылинки сдувать, как он. Но, увы, разговор не задался. Отец, даже не выслушав незадачливого ухажера, вышвырнул его вон, да еще и пригрозил собак спустить, а та, ради которой парень со всей родней рассорился, стояла на высоком крыльце и смеялась. Как только закрылись ворота, услыхал он Дарьин приговор:

— Как он мне надоел, хуже блохи кусучей. И чего ходит, чего надобно? Гол, как сокол, валит лес, словно бобр, и будет его валить до смерти, а мне чего от этого? Ему б вон Полька подошла — тоже неприкаянная, никому не нужная…

Голос за воротами стих, а в ушах Степана он гремел молотом: «Надоел… ненужный… неприкаянный»… Утром изуродованное тело парня нашли на берегу Каменного ручья рыбаки…

Почерневшая, исхудавшая, глухая ко всему вокруг, Полина стояла у свежего могильного холмика. Вот и все. Нет в ее жизни более ничего: нет матери, которая могла бы пожалеть и поддержать; нет любимого, который давал силы жить; нет ребенка, которого она убила в утробе. И нет подруги. Девушка, возомнившая себя королевой красоты, презрительно бросавшая взгляды вокруг, была ей чужой. Это она убила Степана, это она убила его ребенка, это она отняла жизнь у нее, Полины — и значит, должна за это заплатить.

Девушка резко отвернулась от погоста и пошла по направлению к лесу.

На Покров Дарья выходила замуж. Отец расстарался, мужа ей нашел состоятельного, крепкого хозяина, жить его дочь будет в пригороде Екатеринбурга, в большом доме. А что вдовствовал до свадьбы молодой муж, то не важно — детей в прошлом браке у него нету, а значит, не бывать Дарье злобной мачехой, будет она строить свою семью, жить своим укладом. Пышная свадьба получилась, столы ломились. Пора одаривать молодых да почивать провожать. И тут прямо к столу, за которым сидели жених с невестой, подошла женщина, с головой укутанная в черное. В ней с трудом узнали лучшую подругу невесты, Полину.

— Будь проклята ты с красотой своей, и пусть сие проклятье ляжет на весь твой род по женской линии до седьмого колена! — четко, с расстановкой заговорила незваная гостья. — Пусть все женщины в твоем роду будут красивы лицом и телом, но блудливы, словно мартовские кошки: уводить будут мужиков даже у дочерей своих, не стесняясь. И рожать вам лишь дочерей, а младшим в роду дальше проклятье нести. Да будет так! — на последних словах выплеснула она прямо в лицо невесте воду из стакана, что на столе стоял, повернулась и ушла. Все гости и родственники молодых пребывали в шоке. Никто не кинулся и не остановил тронувшуюся умом девицу.

— Говорят, Полина в монастырь ушла, больше о ней никто не слышал, — закончила свой рассказ мать, — а вот проклятье сбылось. Сама Дарья несчастна была в браке: муж-то, оказывается, первую свою жену засек вожжами так, что она померла, вот и прабабке крепко на орехи доставалось. Потом муж умер, она осталась вдовой с маленькой дочкой, пару раз еще замуж выходила, еще двоих девок родила, но счастья женского так и не обрела. Моя мама, твоя бабушка, с одним мужем всю жизнь прожила, но гуляла от него страшно, ничем он ее удержать не мог — ни словом, ни кулаком, нас с сестрой народили, но счастливого детства не дали… Я — младшая в роду, Володю когда родила, думала: все, конец проклятью, но ты появилась, тебе его дальше нести. Как мы с отцом жили — сама знаешь, грешна я перед ним… Будь мудрее, девочка, есть две оговорки в родовом проклятье: если последним сын родится, то оно завершится вовсе или, если младшая женщина в роду в своем браке верность десять лет сохранит, то младшей дочери его не передаст — на ней все оборвется. Спаси себя и детей своих!..