Взаправду верность – кладезь чести

Елена Серебрякова, 2022

Атаман станицы Шартомская находит отца незаконно рожденного Василия Косача. И судьба делает крутой вираж в жизни подростка. Столичный вельможа забирает сына в Москву и отдает на учебу в университет под фамилией, производной от собственной. Вскоре филолог и историк Василий Дальнев заявляет о себе, как о способном исследователе древних рукописей и артефактов. На него обращает внимание Государь Император Александр III и дает конфиденциальное поручение по расшифровке послания из архива своего деда. Начинается охота за тайной дома Романовых, и Дальнев оказывается в водовороте событий. На помощь ему приходит друг детства, а ныне капитан специального отделения и они вдвоем раскрывают замыслы врагов Отечества. Доклад Государю Императору об исполнении поручения получает одобрение и приоткрывает завесу на одну из немногих тайн монарших особ Российской Империи.

Издательство «Перо», 2022

Художник: Е.Гор.

© Серебрякова Е.А., 2022

***

В книгах Елены Серебряковой умело переплетаются художественный вымысел с реальными событиями отечественной истории. Увлекательность сюжета не только заставляет сопереживать описываемые события, но и обогащать знания читателя о делах давно минувших дней.

Взаправду върность — кладъзь чести

Глава первая

Храм Рождества Пресвятой Богородицы открывался взору за семь верст до поворота на станицу Шартомская. Сама станица расположилась на левом берегу Нижнего Дона и по казачьим меркам считалась небольшой. Благосостояние обеспечивалось сплоченностью населения, организованностью мужиков, хозяйственностью баб и мудростью станичного атамана. Проявление лености и бражничества считалось проступками, за которые могли изгнать из станицы. По большому счету такой порядок поддерживался во многих станицах, но Шартомская отличалась военной подготовкой молодых казаков.

Из поколения в поколение передавались традиции пластунов. Когда именно среди казаков появились такие особенные воины, никто не знал. Сказывали всякое, но повествования уходили в далекое прошлое и расходились по легендам. Пластуны умели беззвучно перемещаться, переправляться через водные преграды, сутками неподвижно выслеживать цель, потом внезапно ее нейтрализовать. Пластунам была свойственна исключительная память любой местности.

Шартомские пластуны отличились в последней военной кампании, на Крымской войне. Героями вернулись в станицу все двенадцать человек, получили особую благодарность атамана и уважение станичников. Но жизнь в станице обозначалась разными событиями.

И в тот же год небывалую по своему распутству выходку допустила местная красавица Дорофея Косач. Девка выросла без отца, братьев и сестер Господь в семью не дал, отца в поле убило молнией. Ее мать, работящая серьезная женщина, взвалила все заботы на себя и с благодарностью принимала помощь станичников.

Дора, семнадцатилетняя девица, поехала вместе с другими бабами торговать на рынок в город. Как углядел ее столичный вельможа, какие слова преподнес молодой неопытной девке, осталось втайне. Только вернулись бабы без Доры. Увез ее столичный хлыщ без всякого сопротивления, добровольно в неизвестном направлении. Очевидцы свидетельствовали, будто перед возвращением домой подошла к ним Дора и с улыбкой во все лицо поведала о найденном счастье и предупредила, что уезжает в столицу к богатой жизни. Попросила отдать матери пять рублей, как благодарность за приют и заботу и не искать ее более. Атаман собрался сам ехать с жалобой в город, чтобы блюстители порядка нашли и наказали похитителя, но взмолилась мать Доры. «Нынче позор на всю станицу, а коли жалоба пойдет, то на всю округу ославим девку». Послушался Елизар Никодимович, отменил свое решение, но успокоиться казаки не могли долго.

Молодая Косач вернулась ближе к зиме, вернулась не одна, с младенцем в чреве. Атаман зазвал станичников на площадь и велел Дорофее держать ответ перед земляками. Упала проказница на колени, сперва завыла, потом запричитала о жизни своей поломатой и доли несчастной. Стала прощенье просить. Тут ее мать подошла и тоже запричитала. Народ, знамо дело, начал расходиться. В мае она освободилась от бремени, на белый свет явился мальчик, получивший при крещении имя Василий.

Осуждать женщину можно сколь угодно и как заблагорассудится, но ребенку от того ни жарко, ни холодно. Ребенку уход нужен, любовь близкого человека и постоянная забота о нем. Таким близким человеком стала мать непутевой Дорофеи. Та только грудью кормила, а бабка делала все остальное. Благо хоть хозяйство вели вдвоем, да станичники помогали.

Время вещь непредсказуемая. То плетется так, что каждая минута будто повисает, а то как понесется и только года считай. Васюхе исполнилось шесть, когда его определили в младшую группу по военной подготовке. Обязанности по дому с него никто не снимал. В восемь парень уже справно сидел на лошади; бегал наперегонки быстрее всех своих ровесников; плавал, как рыба; по деревьям лазал, будто дикарь какой. За свой неукротимый нрав получил кличку Стригунок. С этих же годов отдали Васюху в приходскую школу учиться письму и счету. Грех Дорофеи стал забываться, на Стригунка смотрели с надеждой, как на будущего главу семейства Косач.

В храм Рождества Пресвятой Богородицы сходилось много православных. Кто постоянный из станичников, а кто заезжий, кому на душу место легло. На пришлых привыкли внимания не обращать, люди к Богу приходят, а не глазеть друг на друга. Так неизвестно откуда появился невзрачный мужичок в сюртуке инженера. Часто приезжал на службу и потом уезжала в своей коляске. Только с Дорой снова случился конфуз. Проводил инженер пару раз бабу из церкви до дома и уехал на своей таратейке в известную даль. Призвал атаман Дорофею к себе на разговор. Дескать так и так, достанет в станице одного сиротинушки. А та упала в ноги и молвила, что любовь у них обоюдная и зовет ее с собой горный инженер за Урал на постоянное жительство. Атаман думал до вечера, потом еще раз призвал женщину на разговор.

— Дам тебе, Дорофея Косач, разрешение на отъезд. Даже бумагу выпишу кто ты такая и откуда. Но исполни три условия: оставь Васюху в станице; признайся и своей рукой напиши кто его отец, где живет; обвенчайся с инженером в нашей церкви.

— Не хочет батюшка нас венчать, — ответствовала Дорофея, — говорит мало знает моего избранника.

— Тогда пусть твой инженер явится ко мне на разговор, потом сам отведу его в храм и заставлю принять клятву перед образами о серьезности намерений.

То ли любовь была такая сильная, то ли почувствовала Дорофея, что встретила свою судьбу, но исполнила все три условия и укатила в неведомые края. Станичники недолго горевали, некоторые даже перекрестились. Ведь мужеская натура впечатлительная. Не дай Бог, кто западет на Дору, и тогда в другом доме греха не оберешься.

Стригунок рос, набирался сил, отъезда матери вроде и не заметил. Ведь рядом была бабка, она никуда не делась. В пластунском деле он превзошел всех своих ровесников, в учебе проявил не дюжие способности. Пришел к атаману учитель приходской школы и поведал, что Косач сперва задавал умные вопросы, не в пример другим. Учитель находил на них ответы. Потом начались вопросы, которые требовали заглянуть в пособия. Ответы на них учитель давал на другой день. А теперь Косач спрашивает такое, что всей подготовки учителя вместе с его книгами на ответ недостаточно. Просветитель высказал твердое убеждение, что парню надобно учиться дальше, искать заведение в городе.

Когда Елизар Никодимович остался один, подошел к полке на стене, открыл крышку и достал ту бумагу, что написала ему перед отъездом Дорофея. Ровным почерком она аккуратно вывела фамилию, имя и отчество отца Васюхи и его адрес в Санкт-Петербурге. Атаман решил написать письмо. Конечно, в самом начале писанины он принес всяческие извинения, ведь Дорофея могла все придумать, и настоящим отцом парня мог быть какой-нибудь офицерик-пьяница. В том случае, если ошибки нет, то он извещал адресата, что его четырнадцатилетний сын проявляет к учебе особое рвение и желает продолжить обучение в серьезном заведении.

Елизар Никодимович сначала про письмо ничего никому не сказал. Запряг лошадь в свою коляску и поехал в город. Пообещал жене вернуться к вечеру. В Батайске нашел почту, опустил конверт в ящик и подошел к мужику, сидевшему на козлах почтовой кареты. Тот, видимо, ожидал загрузку и скучал без дела. Атаман пожелал здравия и назвался. Мужик, скорее всего находился в состоянии внутренней озабоченности и, потому недружелюбно буркнул что-то в ответ. Атаман проявил настойчивость и узнал, что хотел.

— Скажи, любезный, в городе имеется место, где обучают недорослей?

— Ремеслу али наукам? — сквозь зубы переспросил ямщик.

— Наукам, — подстать ему процедил Елизар Никодимович.

— Тута такого нет, надобно ехать в Ростов.

Атаман возвращался домой в полном раздумье. Он рассчитывал, если подтвердится отцовство, получить какие-то деньги и определить Стригунка на учебу в город, все же недалеко от станицы, и станичники постоянно проведывать будут. Теперь он не знал, что делать.

Дома рассказал о содеянном жене и добавил про свои терзания. Получил успокоение. Мудрая женщина поддержала мужа в том, что тем письмом он очистил свою совесть и сделал все, что мог в своем положении.

То, что произошло через два месяца, осталось в памяти станичников на долгие годы. И потом передавалось в виде легенды от отцов к детям, от дедов к внукам. К хате Елизара Никодимовича подкатил экипаж в виде кареты и двух всадников-кавалеристов. Господин в богатом сюртуке зашел в дом атамана и представился. Он оказался посыльным курьером от князя Адальневского Георгия Кирилловича с целым списком званий и должностей. Чиновник предъявил бумагу за подписью самого князя и, заверенную в канцелярии его Императорского Величества. В том документе князь признавал сыном Василия Косача и гарантировал полное дальнейшее устройство жизни. Елизар Никодимович послал за Василием, его бабкой, священником отцом Михеем и учителем. Наказал особливо никого не пугать и не торопить.

— Вот, Матрена Феофантьевна, нашелся вашему внуку отец. Васюху признал сыном князь Адальневский из столицы. Прислал документ с печатью, что обязуется организовать Василию всякие жизненные устройства. Ты, Матрена Феофантьевна, пойми, внук у тебя способный и тут мы его обучить не можем.

У бабки сперва задрожали губы, потом затрясся подбородок и потом она разродилась причитаниями:

— Что ж такое деется? Елизар Никодимович, атаман ты наш справедливый, не погуби, на кого меня оставляешь? Только Васюха в силу стал входить, помогать в хозяйстве, а ты его в какую-то преисподнюю отправляешь. Матушка, Пресвятая Богородица, заступница, вразуми обидчиков, не дай рабе твоей Матрене сгинуть среди бела дня.

Бабка была настроена продолжать свои стенания, но атаман прервал ее и спросил мнение Василия. Парень вышел на середину избы, откашлялся и уставился глазами на потолок. Наконец атаман не выдержал:

— Ты сам-то хочешь ехать на учебу?

— Оно конечно не помешало бы поглядеть, как там учат в больших городах. Только тут сторона больно дорогая моему сердцу, тут все знакомо и исхожено.

— Вот и погляди другое место, сравни и реши, где лучше.

— Может спросить у станичников? — предложил парень, — Елизар Никодимович, откинь занавеску, погляди на улицу.

Атаман уставился в окно и обомлел. Добрая половина станицы собралась у его хаты. Привычно что ли барскую карету видеть в станице и всадников в странных мундирах и шапках.

— Что до станичников, дело мое. Ты сам что решаешь? Ответствуй. И негоже держать в ожидании столичного гостя и уважаемых людей. Какая молва пойдет о Шартомской в Санкт-Петербурге?

— Коли так случилось, то я согласен, — потом подумал и начал сначала, — согласен, но коли там не приживусь, назад меня примите?

Атаман кивнул и обратился к бабке:

— Тебе, Матрена Феофантьевна, буду присылать на ночь дочь свою младшую Дуняшку. Потом, когда привыкнешь, поймешь, что была неправа.

До Москвы ехали в карете, ночевали на постоялых дворах, в дороге провели двенадцать дней. За длинную дорогу Василий неоднократно затевал разговоры о своем отце. Кто он, чем занимается, хватит ли у него денег содержать его на время учебы? К приезду в Москву он уже знал, что князь Георгий Кириллович входит в круг приближенных Государю Императору, является консультантом по вопросам внешней политика Российской Империи. Узнал, что князь профессор Санкт-Петербургского университета, читает курс лекций по Римскому праву. Но больше всего Василия удивило, что князь, человек одинокий, ни жены, ни детей у него нет. Многие слова Васька не знал и не понимал, но уяснил, что тот, к кому он едет, птица важная. В первопрестольной поселились в особняке князя Адальневского и три дня ждали его приезда из столицы.

Разные мысли посещали парня. Очень многое не укладывалось в привычные для него рамки, удивляли нищие и убогие на улицах, поражали громады каменных домов, обилие народа.

По-разному представлял Василий своего отца. Он ему казался маленьким, пузатым и лысым с выпученными глазами, длинными пальцами, на которых сверкали желтые ногти. Образ злого колдуна он объяснял тем, что случилось с его матерью. Хотя на нее он тоже держал обиду. Со дня отъезда за Урал она не прислала ни одной весточки.

Новая одежда Василию не понравилась. Вместо свободных шаровар и рубахи на парня нацепили тесные панталоны, бархатный сюртук и узкие ботинки. Недовольство одеждой не ограничивалось другими раздражениями. Парню не нравилась еда, бесполезные вилки и ножи, неимоверное количество тарелок и блюдец. Но он понимал, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Подавлял в себе любое сопротивление.

Сам князь Адальневский появился в особняке к полудню четвертого дня. Слуга позвал Василия в большую залу и парень с ушедшим в пятки сердцем открыл двери. Навстречу вышел высокий худощавый господин с внимательными серыми глазами и белозубой улыбкой.

— Так вот ты какой, Василий Косач, здравствуй, сын мой, брошенный.

— Здравствуйте, — ответил парень и сразу задал самый непростой вопрос, — как мне вас называть?

— Зови Георгий Кириллович. Время, когда формируются сыновьи обращения, безвозвратно прошло.

— Согласен, Георгий Кириллович.

— Атаман отписал, что у тебя тяга к учебе, что твои вопросы ставят в тупик местного учителя.

— Не скрою, меня очень многое интересует. Только за свои способности не ручаюсь. Я ничуть не лучше всех моих станичных приятелей.

— К чему тягу испытываешь? Что хочешь прежде всего остального? Точные науки или гуманитарные привлекают твое внимание?

— Нет у меня понимания, что есть точные и те другие науки.

— Понятно. Пойдем ко мне в кабинет, там и продолжим беседу.

К концу дня Василий знал не только отличие наук, но и многое другое, от чего голова трещала, как переполненный короб. Князь определил собеседование с преподавателями по основным дисциплинам и последующее решение вопроса об обучении. Для сопровождения выделил слугу, который ориентировался, когда и к кому надобно идти. Перед отъездом в Санкт-Петербург князь пригласил сына в свой кабинет и начал еще один важный разговор.

— В Санкт-Петербург тебя не зову, моя персона на виду и появление четырнадцатилетнего сына вызовет ненужные сплетни-кривотолки. Так что ты пока осваивайся в Москве.

— Тут мне тоже сподручнее, а там как пойдут ваши знакомые смотреть на меня, и мне станет не по себе. Еще опозорю вас своей сиволапостью, — ответил сын.

— Теперь самый важный вопрос: совмещать твою фамилию Косач с моим именем будет проблематично. Имеется предложение выбрать тебе фамилию Дальнев, производную от моей. Практику такую знает русская история. Например, дочь князя Потемкина, прижитая им с Екатериной Великой, носила фамилию Темкина.

— Пусть будет Дальнев Василий Георгиевич, — заявил парень после некоторых раздумий.

Глава вторая

Еще дважды сопроводил новоиспеченного барина приставленный к нему дядька. От особняка на Знаменке до учебного корпуса на Моховой расстояние не ахти какое длинное, но парню из сельской местности, и оно казалось запутанным. Но на третий раз Дальнев стал ориентироваться и не нуждался в помощи.

Пройдя собеседование по основным начальным дисциплинам, он обнаружил способности к чужеземным языкам. К Рождеству Дальнев свободно изъяснялся на французском и понимал медленную речь. За этот же период преуспел в английском. Его зачисление на отделение славистики носило формальный характер. Некоторые предметы студент сдавал сходу после прочтения учебников, другие требовали присутствия на лекциях и семинарах. Во всем он проявлял прилежание и усидчивость. К своим двадцати годам освоил латынь и санскрит. Был убежден, что мертвые языки, являют собой ключ к языкознанию. Через китайские иероглифы старался вникнуть в философию древнего Востока.

Летом 1875 года Василий попал в археологическую экспедицию в горы Тянь-Шаня. Конечно, зачислили его не без помощи князя Адальневского. Из экспедиции привез фотографии наскальных рисунков, и за зиму расшифровал их. Доклад Дальнева по этому вопросу опубликовал российский научный журнал. Потом последовал перевод в английском издании. Молодого ученого стали приглашать для консультаций, просили читать лекции, проводить семинары. Состоялась поездка в Баку, где на раскопках нашли чудом сохранившийся фолиант на неизвестном языке. Из-за ветхости транспортировать его опасались. Насколько сумел Дальнев продвинуться в раскрытии текста, сразу оценить никто не смог. Сформулированные им догадки опубликовали в научной статье. В работе с этим артефактом подспорьем явился турецкий язык. Волей-неволей Дальнев добился познаний в турецком.

Занятый каждый день с раннего утра до позднего вечера двенадцать месяцев в году, добровольно отказавшийся от земных радостей, Дальнев практически забыл про Шартомскую. Но станица сама напоминала о себе то письмом по почте от атамана с приветами от земляков и Матрены Феофантьевны, то оказия приспеет в виде случайного курьера, а то и земляки пожалуют в Москву по торговым делам.

Дальнев не скупился, давал приют, кормил, поил, обеспечивал уход за лошадьми, предоставлял складские помещения. Земляки все ехали и ехали. Прибывали совсем незнакомые люди, но привет от Елизара Никодимовича и емкость с мутной жидкостью подтверждали их землячество. К весне подношений скопилось столько, что казалось атаман Шартомской с утра до вечера без устали гонит самогон. Дальнев в глубине души догадывался, что по Нижнему Дону распространился слух, будто живет в Москве простак, у него можно жить, кормиться, хранить товар, только надобно передать привет от атамана и выставить посуду с самогоном.

Как-то под вечер привратник доложил, что барина спрашивает офицер при погонах и на лошади. Дальнев вышел к воротам и увидел бравого парня годов двадцати пяти, в котором при тщательном рассмотрении узнал своего друга детства, Сашку Плутовидова, по прозвищу Шишок.

— Сашка, ты ли это? Не верю глазам своим! Прямо герой-защитник! — закричал Василий.

— Ты тоже время не терял, изменился так, что по улице пройдешь и не узнаешь. Да еще с фамилией намудрил. Благо шартомские подсказали, что был Косач, да весь вышел. Что за фамилия такая Дальнев?

— Фамилия как фамилия, пойдем лучше в дом, хоть наговоримся досыта. А то бывает и словом перемолвиться не с кем.

За накрытым праздничным столом пошли воспоминания о былом счастливом времени, о ребятах ровесниках, об их судьбах.

— Знаешь ли ты? — будто хватился Плутовидов, — атаман наш, Елизар Никодимович помер.

— Когда? — удивился Василий.

— Да еще зимой.

— Вот же народ, ни совести, ни чести.

— Не понимаю? — удивился Сашок.

— У меня весь Дон перебывал. Именем атамана приют находит до сих пор.

Василий подробно описал визиты земляков, о своих стараниях по их привечанию. Посмеялись и продолжили разговоры. Затронули личную жизнь, обменялись мнениями на будущих избранниц, о денежном состоянии.

— Давно в офицерах ходишь? — спросил Дальне, — поди тоже от дома отошел и на стороне состоялся.

— Не совсем так. Елизар Никонорович прознал, что Гвардейский казачий полк пополняется новыми бойцами. Предложил нам, не всем конечно, еще двоим, не буду поминать их. Согласился я один. Сначала приехал в Крым, потом под Воронеж. Вообще, если все рассказывать, то долго и не интересно. С началом войны с турками решили создать Второй лейб-гвардии Сводный казачий полк и отправиться прямо на войну. Так, что в Москве я только проездом. Через пару дней отправляемся.

От Плутовидова исходил заряд неведомой доселе удали и свободы. Его глаза излучали мальчишеское озорство, присущее маленьким детям, неразумным, не знающим горести и страха. На этом фоне ничтожным представились Дальнему все его гипотезы и догадки, нумизматические и археологические коллекции, вот у друга настоящее дело.

— Слышь, Сашок, — сказал Василий, — запиши меня тоже в свой полк. Надоело мне сидеть наедине с книгами и общение с тоскливыми людьми.

— Да, поди уж и на коня не влезешь? Руки, ноги одрябли. Ничего тяжелее гусиного пера и не подымал.

— Восстановлюсь быстро, мне только стоит начать.

— Из современных ружей когда стрелял? Да стрелял ли вообще. Теперь-то все по-другому.

— Зато ножи метать не разучился. Вот, гляди, — Василий схватил со стола нож и бросил его в дверь.

Нож долетел, но плашмя ударился об косят и упал на пол.

— Нет, Василий, читай лекции и пиши статьи.

— Погоди, научи меня стрелять. Поедем завтра в лес.

— Чтобы метко стрелять, десятком выстрелов не обойдешься. Ты же знаешь это лучше меня.

Разговор прервался и повисла тишина.

— Ладно, — прорезался охрипший голос Дальнева, — а толмачи вам нужны?

— Ты что же турецкий знаешь?

— Знаю.

— А ну как тебя наш командир проверит? Он из тех мест и свободно говорит на тарабарщине.

— Да хоть прямо сейчас.

Тамаев Руслан Усманович остановился в палатах купца Коростылева в Столешниковом переулке. После сытного ужина с напитками офицер прилег отдохнуть. В полусонном состоянии его и застал поручик Плутовидов.

— Вот, господин капитан, привел пополнение.

Тамаев одним глазом глянул на Дальнева и пробухтел:

— Где ты нашел это декоративное растение?

— Это мой земляк из Шартомской станицы, росли вместе.

— Если и был земляк, так весь вышел.

— Могу служить переводчиком. Знаю турецкий, французский, английский, — выпалил Дальнев.

— В моей сумке лежит турецкая листовка. Поручик, подай своему другу, пусть переведет.

Плутовидов исполнил сказанное и в руках Дальнева оказался пожелтевший лист с типографским текстом. Василий бросил взгляд на бумагу и заговорил:

— Приказ сербам сидеть по домам. Не выходить на улицу, за нарушение смертная казнь. Могу перевести весь текст.

— Не надо.

Дальше капитан говорил на турецком, Дальнев отвечал.

— Пойдешь вольноопределяющимся? Коли согласный, приходи завтра к семи часам. Только документы прихвати, кто ты есть по жизни и прочее.

На другой день Тамаев свел Дальнева со штабным офицером в чине полковника, но тот, прочитав документы, ответил категорическим отказом.

— Нам только ученых не хватает. Иди, читай свои лекции и морочь головы студентам, а на войне, не дай Бог, убьют. Потом замучаюсь отписываться. Мы уж как-нибудь без тебя османов одолеем.

Лучше бы штабной последней фразы не произносил. В Василии пробудился тот самый донской казак, который ежели выгонят за дверь, залазит в окно, ежели и так не выходит, то протискивается в печную трубу.

Первым делом Дальнев поспешил в университетскую библиотеку. Взял подборки московских газет от начала событий на Балканах и начал искать статью, которая случайно запала в его память. Нашел статью о создании во многих городах России славянских комитетов — организаций по сбору пожертвований в пользу борющихся народов Балкан, по оказанию медицинской помощи. Там же обращались к молодым людям, желавшим отправиться добровольцами на войну. Для волонтеров указывался адрес сборного пункта: Колокольников пер., д. 3. Довольный тем, что память его не подвела, он приступил к следующему этапу задуманной операции. Под вечер приехал в Царицино. С тех пор, как императрица Екатерина закрыла проект строительства дворца, в прилегающем лесу разгулялись разбойники, душегубы и просто опустившиеся личности. Конечно, Василий в лес входить не стал, а обосновался недалеко от трактира. Подвальное помещение обозначалось вывеской с указанием смотрящей вниз стрелки. У входа толпилось полчище в лохмотьях, обмотках и в чем-то еще, называвшемся ранее одеждой. Скорее всего при входе в заведение требовали предъявлять деньги. На улице собирались те, без каких-либо средств, денежных, вещественных, имеющих любую ценность. Дальнев узрел на подходе троицу доходяг и, судя по виду, шли они с твердой уверенностью попасть в подвал. Василий выбрал самого молодого и отозвал его в сторону. Двое других насторожились.

— Продай свой документ, — выпалил Дальнев.

Парень засмеялся и его смех подхватили приятели.

— Тугументы загнали еще весной, — пояснил один из троих.

Дальнев продолжил высматривать подходящих по возрасту и росту, и повезло ему с четвертого раза. Парень еще стеснялся своего нищенского положения и при начале разговора краска заметно заливала его лицо. Когда Дальнев узнал, что совпадают их имена, ему почему-то стало жалко парня и он попытался образумить его.

— Нет, барин, мне назад никак нельзя. Острог меня ждет или того хуже. Я убивец, и мое место тут.

Василий заплатил деньги, получил паспорт, но почувствовал душевное теснение от новой фамилии, скрывающегося убийцы.

С утра он поехал в Колокольников переулок, отыскал нужный дом и дверь с вывеской. Вслед за ним подошли еще двое, по виду вчерашние гимназисты. Дальнев пропустил их вперед и потом сам зашел в помещение. Когда его позвали в кабинет, то он увидел за столом седого дядьку в глухом кафтане и с розочкой в петлице. Тот сразу запросил паспорт. По описаниям все совпадало и сомнений у него не возникло.

— Мирная жизнь наскучила? — спросил дядька, — или нагрешил где, бежишь от возмездия?

Отношение к Дальневу изменилось, когда он объявил, что знает турецкий язык и хочет быть полезным в качестве толмача. Дядька велел заполнить какие-то бланки и повел в другое помещение. Там, по всей видимости, находился доктор. Тот поинтересовался здоровьем волонтера, наличием вредных привычек, глюков, навязчивых идей, потрогал его пульс, оттянул глазницы и велел вернуться к первому дядьке. Тот выдал карточку вольноопределяющегося и проездные документы. Предписывалось через два дня к семи утра явиться на Земляной вал в здание вокзала. Там его будет ждать офицер в звании поручика перед расписанием поездов дальнего следования. Он должен предъявить проездные документы и ожидать команды.

Дальнев вернулся домой в непонятном настроении. Пока мечта оставалась мечтой он ощущал желание преодолеть все преграды. Когда все позади и через несколько дней он окажется на настоящей войне, да под чужой фамилией, ему стало страшно.

— Ежели суждено погибнуть, то похоронят меня по чужой метрике. Хватятся ученого Дальнева, начнут его искать и нигде не найдут. Никому в голову не придет, что он будущий светило словесности мог все бросить и уйти на войну. От таких рассуждений у Василия выступил на лбу пот.

— Может все бросить и никуда не ехать? Кому нужен какой-то волонтеришка?

Но Василий тут же устыдился своих мыслей и еще раз твердо решил довести начатое до конца. В университете и прислуге объяснил предстоящую отлучку новой экспедицией.

К месту сбора явилось человек двадцать. Позже, уже в поезде, выяснилось, что волонтеров всего трое, остальные ребята призывного возраста от двадцати одного года. В вагоне разместились на трёхъярусных полках, матрасов и подушек не полагалось. Всю дорогу бесплатно раздавали хлеб и сухую соленую рыбу. В одном конце вагона стоял бак с питьевой водой, в другом конце, в маленькой кабинке с дверью, в полу зияла дыра и стояла бочка с технической водой. Иногда по мере больших остановок заводили новеньких по два-три человека, тоже новобранцев. Ехали долго и медленно, только на третьи сутки всех выгнали из вагона и заставили идти пешком еще целый день. В конце концов оказались в палаточном лагере с двумя каменными строениями на территории. В одном располагался штаб, в другом баня.

Прибывшую команду разделили на отделения по десять человек и по очереди повели в баню. Но прежде чем допустить к помывке, всех без исключения постригли наголо. При выходе прежнюю одежду не обнаружили, взамен выдали казенное исподнее, а в другом помещении гимнастерку, шинель, шаровары, сапоги и фуражку. Потом развели по палаткам также по десять человек в каждой и назначили командиров. Всех учили ходить строем, даже в столовую — длинный сарай-времянку. Шли в ногу, пели песни и перед входом строились. Учили исполнять команды «смирно, «вольно», «кругом» и так далее. Все было просто и конкретно. Например, «виноват», значит ошибся, «так точно», значит понял. Не то что в университете: «Видите ли, коллега, выделенное вами ключевое слово вряд ли отражает основной смысл означенной фразы. Попробуйте рассмотреть проблему под другим углом».

Осмотревшись в новых условиях, молодые люди начали подбирать себе приятелей. Сходились на одинаковом материальном положении, на отношении к жизни, на привычках, на близких темпераментах. Стали появляться производные от имен или фамилий клички. Дальнева обозвали Васюхой, парня, который казался способным учеником, прозвали Костяном. Понятно, какое он имел исходное имя. Костян сразу понял, что Васюха очень много знает и донимал его вопросами по совершенно неожиданным темам. Когда послали в первый наряд, охранять склад с неизвестным назначением, Костян напросился в один караул с Дальневым. Два часа стоишь на посту, два часа ходишь по периметру, потом два часа отдыхаешь в караульном помещении. Смен за сутки четыре и четыре поста. Костян сделал все, чтобы его время отдыха совпало с Васюхой. И в течение всего наряда он не позволил Дальневу во время отдыха сомкнуть глаза.

Любопытство Костяна напоминало Василию самого себя, когда в станице Шартомской он не давал учителю прохода. Сыпал вопросами о создании мира, бесконечности вселенной, интересовался устройством парового двигателя, хотел познать достижения в медицине.

Неожиданно вопросы Костяна иссякли. Василий не вытерпел и спросил о причинах. Тот не задумываясь отчеканил, дескать ехал на войну, а попал в летний лагерь. Точно такие же настроения овладевали Дальневым. Уже середина лета, где-то идут бои, а они едят, спят и ходят в глупые наряды.

К середине лета русские войска заняли Шипкинский перевал. Линия обороны протянулась на две версты. Турки бросали все новые силы, чтобы заставить русских уйти с болгарской территории. Вместе с тем на перевале обозначались несколько вершин. Для обороны создали три укрепления по сторонам света: южное, западное и восточное. Если в первых двух сосредоточили солдат Орловского полка, то на восточное укрепление направили дружины из числа болгарских повстанцев. Командующий этого участка обороны Шипки, генерал Столетов Николай Григорьевич, приехал в ставку просить дополнительные силы из числа младших офицеров. Неорганизованные болгарские повстанцы требовали усиленного внимания. Столетов просил пять единиц, дали двоих и навязали новобранцев, да еще вольноопределяющихся.

Поручик Зорин построил новобранцев на плацу и зачитал список. Названным велел выйти из строя и следовать за ним. Построил свою группу у здания штаба и выделил десять минут сбегать в свои палатки и забрать нехитрые вещички. Переход занял два дня и вот она линия обороны. Бруствер из бревен и насыпанной земли. Зорин скомандовал раздать патроны и уставших защитников отвел в небольшой лесок, а новичков распределил по траншеям.

Глава третья

Один раз в день всем защитникам восточного укрепления привозили горячую еду, в основном кашу. Строгой дисциплины требовали ночью, когда надо было глядеть в оба. Ведь турки способны на любые обманные действия. Днем по договоренности разрешалось оставлять пост и уходить под навес, поспать там часок, другой.

На третью ночь в проходе снова появился поручик Зорин. Он регулярно обходил своих подчиненных. Болгары любили, облокотившись на бруствер, спать стоя и разбудить их стоило силы. На этот раз поручик шел целево, аккурат к Василию.

— Давно приглядываюсь к вам и у меня сложилось убеждение, что вы человек образованный и с особым прилежанием.

Дальнев вытаращился на офицера и пытался отгадать, что последует далее.

— Дело в том, что у меня несносный почерк. Мою писанину разбирают с трудом. Удивлю, если доложу, что именно из-за этого засиделся в поручиках.

Дальнев терялся в догадках, к чему в конце концов выведет свой монолог приставший к нему офицер.

— Мне надобно отправить срочную депешу генералу Столетову, не откажите в любезности поучаствовать.

— Давайте бумагу, грифель или что там у вас. Я готов.

— Несколько не так. Нужно пройти на мой командный пункт.

По дороге Зорин сообщил, что ночной дозор привел перебежчика — турецкого солдата. Тот хочет сообщить нечто важное и на КП уже все готово. Турок был одет в синий кафтан, подпоясанный красным кушаком, на голове красная феска с черной кисточкой. В помещении находился еще болгарин переводчик в фетровой шапочке, овчиной безрукавке и длиннополой рубахе с поясом. Охрану нес русский солдат из новобранцев. Дальнев присел в уголке и замер, ожидая самого разговора. Первым начал перебежчик:

— Мое командование осведомлено, что восточное укрепление обороняют болгары-повстанцы, три дружины. Во вторник с рассветом наши пойдут в атаку, но впереди пустят цепь из числа местных жителей болгар. Рассчитывают, что болгарин в болгарина стрелять не станет и мои командиры одержат легкую победу.

Без сомнения Дальнев понял все, о чем сообщил перебежчик. Заговорил переводчик:

— Его командование уверено, что восточное укрепление укомплектовано Орловским полком и потому атаковать в скором времени не намерены. Но турки уверены, что южный участок охраняют болгары-повстанцы и во вторник нанесут удар по укреплению.

Дальнев оцепенел. Такая смелая выходка переводчика говорила о том, что перед ним не болгарин-крестьянин, а скорее всего турок-офицер.

— Спроси, — обратился Зорин к переводчику, — какими силами они нападут на южное укрепление?

— Стойте, господин поручик, — почти выкрикнул Дальнев и подошел вплотную к переводчику, — где ты учился турецкому языку, — спросил Василий и схватил переводчика за борта безрукавки.

Тот умело вывернулся и сжал свои руки на горле Дальнева, видимо он в совершенстве владел подобными приемами, и Василий начал терять сознание. Зорин со всего маху врезал переводчику по голове и тот стал оседать на землю. Дальнев вдохнул воздуха и потер свою шею.

— Он все наврал, — выдавил хрипло парень, выпил воды и слово в слово передал сообщение перебежчика.

— Тебя ко мне Господь послал! Мать Пресвятая Богородица смилостивилась. Откуда ты взялся? Вот бы я попал. Трибунал и обвинение в предательстве. Садись и пиши срочную депешу.

Толмач валялся без чувств, и поручик связал его по рукам и ногам. Дальнев изложил суть сведений о предстоящей акции турок. Депеша пошла срочной эстафетой генералу Столетову. Продолжили допрос перебежчика о количестве пушек, местах их дислокации, количестве штыков. Дальнев подробно опросил о маршруте, по которому перебежчик сумел незаметно покинуть свои позиции. Турок, объяснив все, нарисовал на бумаге схему прохода.

— Что хочешь за услугу? — спросил Зорин тоном доброго покровителя.

— Денег хочу и до рассвета вернуться к своим.

Поручик вынул несколько ассигнаций и положил на стол.

— Его арестуют с нашими рублями и поймут, где он их получил, — сказал Дальнев, — в этом случае они отменят акцию и что потом, мы не узнаем.

— Эх, была не была, — выдохнул поручик и вынул из кармана своего мундира хронометр на цепочке.

— Переведи. Крышка сделана из чистого золота.

Перебежчик схватил вознаграждение и поклонился в пояс, поспешил на выход. Зорин велел солдатам сопроводить его до выхода из «окна».

Уже к понедельнику в укрепление завезли дополнительные патроны, добавили пару взводов стрелков из Орловского полка, подготовили громогласных болгар-вещателей. Пять человек должны были по команде прокричать в рупор «Болгары, ложись!».

Только забрезжил рассвет, в стане противника началось оживление. Слышался плач и крики, потом начались выстрелы. Видимо турки подгоняли свой живой щит. Показалась черно-серая неровная линия, движущаяся на русские позиции.

— Без команды не стрелять! — пронеслось по цепи защитников.

Боем командовал офицер, специально назначенный генералом Столетовым.

Можно было различить идущих: мужчин и женщин, стариков и детей, здоровых и убогих.

— Вещатели! Товьсь! — пронеслось по цепи и через минуту голос с разных сторон по нескольку раз полетело, — болгары, ложись!

Видимо под угрозой смерти человек становится особенно внимательным, и живая линия моментально исчезла. Взору открылась стена из синих кафтанов и красных фесок.

— Огонь! — скомандовал полковник.

Трижды турецкие офицеры поднимали своих солдат в атаку, и трижды волна откатывалась, оставляя после себя бесчисленное множество убитых и раненых. Когда наступление задохнулось, и турки очухивались от поражения, снова заговорили рупоры:

— Болгары, идите сюда!

Ясно, что людям возвращаться назад было никак нельзя.

Первым к Дальневу подошел Костян.

— Как мы их!!! А турки сволочи, местным населением хотели прикрыться! Чего ты молчишь?

— Турки сволочи, тут я с тобой согласен. Получается, что они совсем в зверей превратились. Сегодня нам повезло. Повезет ли в другой раз?

У Дальнева появилась одна идея именно тогда, когда перебежчик рисовал схему прохода к турецким позициям. Именно тогда Василий подумал, что ежели турок оттуда дошел до наших позиций, почему не попробовать наоборот? С идеей проникновения в тыл к туркам Дальнев поделился с поручиком. Зорин загорелся и начал перечислять все, что можно выявить обычным наблюдением изнутри. Но Василий предложил более дерзкий план, а именно следовать по тылам в форме турецкого солдата.

— Там, в тылу турок можно прихватить языка и допросить его.

— Какими силами вы хотите идти к ним в тыл? — спросил Зорин.

— Я и еще один, более нельзя, громко получится.

Следующие пару недель Дальнев и Костян в своем тылу шили два балахона из четырех простыней медсанбата. Нашивали лоскуты, нарезанные из старой походной палатки, внутри которой преобладали зеленые расцветки, а снаружи белесой. Зорин принес несколько комплектов турецкой формы. Подогнали, подобрали и весь реквизит сложили в узлы, отправились на передовую.

— Из пушки по воробьям стрелять не будем, подождем нужного момента, — заключил поручик и велел продолжить несение обычной службы.

Необходимость приспела к концу августа. Наблюдатели зафиксировали строительство турками артиллерийских гнезд — мест установки пушек.

Выход назначили на двенадцать часов. Именно в полдень в порядках противника проходило богослужение. За час до выхода Зорин переместил болгарских дружинников на фланг участка. Не исключал, что среди них замаскировались предатели. Дальнев и Костян в турецкой форме нацепили на себя секретное изобретение — балахоны. Легли на дно окопа в ожидании команды. Василий глядел на небеса и удивлялся изобретательности природы. Облака то сходились, то расходились, прибывали новые, появлялись фигуры и очертания. В какую-то секунду сложился лик красивой женщины, ее глаза смотрели прямо на Василия, а волосы постоянно меняли свой убор. Что-либо рассмотреть более он не успел, портрет разлетелся на мелкие осколки. Где он мог видеть этот лик точь-в-точь какая на образах Шартомского храма? Знакомый и близкий. Тут Дальнева обожгло, на него смотрела Богородица. Василий наложил на себя крестное знамение и вдруг будто из небытия раздался голос Зорина:

— Братцы, пора.

От брустера отделились два бугорка и покатились в сторону турок. Балахоны в точности повторяли расцветку растительного покрова. Откатившись на четверть версты, бугорки замерли. Дальше по расчетам Василия двигаться надо было «воробьиным шагом». К наступлению темноты они должны были оказаться возле порядков противника. Место выхода в тыл находилось на стыке двух отрядов, и зона особо никем не контролировалось. Ближе к вечеру Костян заныл, жаловался, что все его тело колет иголками и терпеть более такую пытку нет мочи.

— А ты встань во весь рост и побегай, глядишь, полегчает, — прошипел Василий.

Стало тихо. Потом Костян заныл снова.

— Все, чем могу помочь — отправить тебя назад к своим. Только ползи также медленно. А то ведь сам погибнешь и меня погубишь.

Костян смерил взглядом расстояние от выхода в тыл к врагу и до своих порядков и замолк. Больше жалоб от Костяна не поступало. Зато, когда вышли за линию дислокации турок, напарник растянулся на земле и долго лежал, вытянувшись во весь рост. Василий не стал его торопить, он в юности прошел хорошую школу, а неподготовленному человеку было, действительно, тяжко.

По дороге вдоль линии расположения турецких войск шли недолго. Образовался поворот налево и там вдали угадывались силуэты деревьев и, наверное, домов. Сзади послышался конский топот, быстро сошли на обочину и залегли. Мимо пронеслось человек пять верховых.

Через полверсты открылось селение, ряд мазанок с соломенной кровлей. В трех домах мерцали огни, то ли лучины, то ли свечи. Дальнев выбрал высокое дерево, находящееся между мазанок, и полез на него. Потом помог забраться Костяну.

— Долго нам тут сидеть? — прошептал Костян.

— Слезем перед рассветом. А если повезет и обнаружится одинокий прохожий, тогда раньше. Пока наблюдай, может узреешь что-нибудь полезное.

На этих словах снова послышался конский топот. Еще человек восемь-девять верховых промчались мимо. Топот растворился в темноте. Невидимые насекомые издавали всякие звуки, порой похожие на птичью трель. Действовали они убаюкивающе, и скорее всего, Костян задремал. Сук, на котором он сидел затрясся в такой лихорадке, что казалось само дерево вот-вот рухнет.

— Еще одна выходка и я тебя убью. Может ты не слышал, так я тебе поведаю, турки шпионов не убивают, они сдирают с них кожу и потом посыпают солью.

Скорее всего предупреждение подействовало, так как Костян затих и дальше, похоже, не шевелился совсем. Огни в мазанках погасли и селение окончательно погрузилось в сон. Дальнев вспомнил юность, как их тренировали сидеть в засаде, вспомнил простые приемы от потира собственных ушей и носа, до пощипывания тела. В середине ночи дверь в мазанке напротив заскрипела, потом отворилась и на улице замаячили два белесых силуэта. Оба отошли на несколько шагов от дома и заняли вполне естественную позу. Причина появления их стала понятна до конца. В следующую минуту Василий услышал то, что при всей своей фантазии никогда бы не смог предположить. Он услышал четкую английскую речь.

— Крис, ты целый час ждешь свою дурацкую струю, а меня уже пробирает холод.

— Ничего не поделаешь, такова особенность моего организма. Я и сам порой мучаюсь, но медики в том ничего болезненного не видят.

Наконец, тот с особенностями организма справился с нуждой и силуэты скрылись за дверью.

— Я бы тоже не отказался справить малую нужду, — прошептал Костян.

— Предоставляю тебе такую возможность, полезли вниз.

Находясь на земле, Василий поведал напарнику:

— Ребята, которые только что выходили до ветра — англичане. Нам нужно проникнуть в мазанку и как следует их допросить.

— Может их охраняют? — усомнился Костян.

— Кабы охраняли, то мы заметили бы.

— Если их в избе не двое, а десять?

— Вот и поглядим, за мной!

Некоторые люди пока не ввяжутся в бой, замучают своими сомнениями. Дверь в мазанку закрывалась изнутри на крючок. Дальнев попытался просунуть в щель свой кинжал, но не вышло. Костян достал складной нож и лезвие точь-в-точь проникло во внутрь. Дверь заскрипела. Тогда Василий предпринял рывок и раздался только короткий писк. В сенях пахло куриным пометом, сеном и еще чем-то совсем деревенским, что свидетельствовало о недавнем проживании тут болгарских крестьян. Дверь в избу оказалась без запоров. Оба медленно зашли в избу и увидели слева и справа походные кровати, на которых распластались два человеческих тела. Между кроватями у окна стоял стол и к нему приставлены стулья. На спинках кроватей висели ремни с кобурами. Василий вынул револьверы, один отдал Костяну, другой оставил себе. Свободный стул поставил у ног спящих и тихо по-английски произнес:

— Проснулись и сели на кроватях!

Левый вздрогнул. Хотел было потянуться, видимо, не осознавая серьезность происходящего, но, увидев наставленный на него ствол, выполнил команду. Второй по-прежнему находился в объятиях морфея, и Костян начал водить стволом револьвера на его оголившейся ступне. Тот задергал ногами, Дальнев повторил команду.

— Эдди, что за глупые шутки посреди ночи?

— Это не Эдди, — сказал Дальнев, — это твоя смерть.

Слова повлияли на англичанина. Он вскочил на ноги и кинулся к окну. Дальнев запустил в него, стоящий на столе глиняный бокал и попал в голову. Брызнула кровь.

— Сиди на кровати, а то пристрелю!

Тот осознал, до чего может довести его героизм. Взял полотенце, вытер кровь и сел на кровать.

— Вы отвечаете на мои вопросы и остаетесь живы. Вы не отвечаете на мои вопросы, и мы вас лишаем жизни.

Дальнев не стал ждать ответа и сразу задал вопрос:

— Что вы делаете в турецкой армии?

— Мы артиллеристы. Мы учим турок, — он посмотрел на форму Дальнева и добавил, — мы учим вас стрелять из пушек.

— Стрелять точно, — добавил его напарник.

— Сколько пушек завезли?

— Мы не знаем сколько всего. В нашем ведении находятся пять.

— Где вы их храните?

— В моей сумке лежит карта, — сказал левый, — сумка весит на гвозде при входе.

Дальнев кивнул Костяну, тот метнулся к вешалке и подал сумку.

— Там, где красные кружки, приготовлены артиллерийские гнезда. Где на карте треугольник, там хранятся пушки.

— Почему они не на передовой?

— Их привезут в ночь на 29 сентября. А рано утром начнется обстрел русских позиций. Это наши новые пушки, стреляют прицельно и превращают в руины все, куда попадают.

— У вас есть еще такие карты?

— Есть. Три карты.

— Одну я у вас беру. Сейчас мы вас свяжем и в конце концов вы сумеете освободиться от наших пут, или вас найдут сами турки. Вы люди умные и понимаете, что турки не любят, когда их планы рушатся. Так, что сами придумайте, чтобы вас не расстреляли союзники.

Костян вывернул карманы мундиров и брюк, набрал целую горсть металлических денег и свернул целую трубку из ассигнаций. Сам того не осознавая, помог англичанам выдать ночное происшествие за ограбление самими турецкими солдатами.

Когда вышли за дверь, уже занималась заря.

— Слышь, Василий, ежели бегом, то успеем добежать по темноте до лощины.

— Нет, Костян, такого удовольствия туркам не доставим. Ты, видимо, не понял, в какой заднице мы оказались. Это селение, все что рядом — зона подготовки тайной операции с новыми английскими пушками. Уходить надобно не к линии фронта, а в другую сторону или хотя бы в бок. Когда англичан найдут, забьют тревогу, станут искать воров.

— Надо было англичан убить, — всполошился Костян.

— И заставить турок отменить всю операцию?

Через час скорого шага, где-то пригнувшись, где-то прячась за кустарник, в стороне восхода солнца увидели ряд мазанок. Приблизились и услышали петушиное пение, мычание коров, собаки не лаяли. Видимо турки не любили гавканья в свой адрес. Кое-где из домов вышли крестьяне.

— Не вздумай здороваться, — сказал Дальнев, — иди хозяином так, будто кол проглотил.

Василий выбрал вторую мазанку от края. Костян забежал вперед и ногой пнул дверь, пропустил Василия. Тот вошел в избу, поздоровался по-турецки. Хозяева ответили, склонившись в низком поклоне. Дальнев не сомневался, что болгары понимают турецкую речь, столько лет турецкого владычества над ними даром не проходят. Он обратился к главе семейства, мужику годов тридцати пяти — сорока и велел ему всех выгнать из дома. Потом пригласил хозяина сесть вместе с ними за стол.

— Мы русские, нам нужна твоя помощь.

Мужик потерял дар речи, какое-то время осознавал услышанное, потом расплылся в улыбке.

— Я уже приготовил блямбу, кожаную медаль о том, что сдал продуктовый налог. Турки выдают такие, чтобы нас два раза не грабили. Видишь какая забота? — потом болгарин задумался, подошел к окну и откинул занавеску. Видно, любопытных в селении было достаточно, — значит так, вы ко мне зашли, вы от меня и уйдете прямо по дороге до леса. Там схоронитесь и будете меня ждать. В такой одежде точно до своих не доберетесь, убьют наши же крестьяне. Турки только толпой ходят. Привезу одежду, еду и скажу, куда идти. Чтобы соседи вопросов мне не задавали, вот вам бутылка ракийки, вот сухарик. Отойдете шагов на тридцать от моего дома, отхлебнете из бутылочки и идите дальше. Тогда станет понятно, чего вам от меня потребовалось.

Костян вынул из награбленных денег серебряную монету и положил на стол. Дальше все сделали, как велел болгарин. В лесу просидели до вечера. Костян к тому времени весь изошел на сомнения. Да и Василий тоже поддался его бухтению. Ожидание было вознаграждено крестьянской одеждой, едой и советами, куда двигаться. Болгарин принес лопату, выкопали яму и спрятали турецкую одежду. К своим шли всю ночь.

Как только Дальнев поставил последнюю закорючку в депеше генералу Столетову он тут же вырубился и разбудить его уже не мог никто. Зорин ко всему приложил карту расположения английских пушек.

Глава четвертая

В ночь на 29 сентября защитников восточного сняли из расположения и отвели в ближайший тыл. В траншеи занесли мешки, набитые соломой и перетянутые у горловины. Из укрытий высунули верхушки, чтобы создать видимость живой силы. Утром случился сильный туман и с двух сторон воцарилось полное бездействие. Прошло полчаса после восхода солнца и Дальнев увидел на лице Зорина сильное волнение. Он и сам прекрасно понимал ответственность в случае отмены артиллерийского обстрела. Холодок пробежал по спине, и в этот момент земля с левого и правого крыльев вздыбилась целой кучей земли вперемежку с летящими бревнами. Потом раздались выстрелы, и земля поднялась ближе к середине укрепления. Похоже стреляли по схеме: первая — пятая пушки, потом вторая и четвертая, удар по середине наносила пятая пушка. Противник рассчитывал, ударив по флангам, заставить оставшихся в живых переместиться в середину. Всю линию обороны за считанные минуты перепахали так, что представить себе хотя бы нескольких живых в этом аду было выше любых фантазий. Артиллерийские снаряды, разрушая укрытие, сами создавали воронки. Из каждой пушки сделали по пять выстрелов. Канонада прекратилась, пыль осела и взору открылась цепь турецких воинов, идущих в сторону укреплений.

Русские солдаты отделились от леса и бегом понеслись к воронкам и буграм, которые образовались в итоге обстрела. Появление большого количества живых русских солдат вызвало замешательство в рядах турок. Часть цепи приготовила винтовки для выстрелов, другая часть побежала вперед. Вторым повезло меньше всего, так как в штыковом соприкосновении русским воинам не было равных. Другую часть встретили дружным залпом, и волна оставшихся в живых турок покатилась назад.

Зорин подошел к Василию и крепко сжал его руку. Подбежал Костян, как всегда в крайнем возбуждении, и выкрикивал свою коронную фразу: «Как мы их!». Несколько позже Зорин сообщил, что в полдень прибудут пушки, чтобы ударить по английской батарее согласно добытой карте их дислокации.

Дальнев расположился под деревом, достал сухой паек и пригласил Костяна угоститься. Тот, видимо уже освоив свою еду, разделил трапезу с Василием. Пробегающий мимо солдат прокричал:

— Пушки привезли, устанавливают! Бежим поглядеть!

Ребята закончили свой отдых и пошли в сторону, куда побежали солдаты. Уже там среди артиллеристов Дальнев засмотрелся на лошадь, которая тащила телегу, груженную зелеными ящиками. Лошадь имела длинные лохматые ноги, громадную голову, необычно мощный круп и длинный хвост.

Некто, образовавшийся позади, позвал Василия по фамилии, не по той, придуманной для участия в войне, по фамилии более привычной. С замиранием сердца Василий оглянулся. Перед ним стоял тот самый полковник из Москвы, который отказал ему в желании попасть на войну.

— Вам не стыдно, Василий Георгиевич, так подло всех обманывать? Думаете, что коли вольноопределяющийся, то и взятки гладки? Нет, любезный, отвечать придется. Кто ваш командир?

— Поручик Зорин, — отчеканил Дальнев, вытянувшись по «стойке смирно».

— Вот ему и придется отвечать в первую очередь.

— На каком основании, господин полковник? — Дальнев приготовился отстаивать честное имя поручика даже ценой собственного достоинства.

Полковник видимо почувствовал ненужный ему настрой и дал задний ход.

— Молодой человек, я, некоторым образом, знаком с вашим… скажем так, близким родственником, князем Адальневским. Знаете, как он огорчится, если с вами что-то случится? Я сам отец и знаю, что говорю.

— Я готов следовать вашим условиям, но только в том случае, если поручик Зорин не пострадает.

— С этого момента вы поступаете в мое распоряжение. В течение всего дня улажу формальности и думаю к вечеру мы с вами двинемся в обратный путь. До моего возвращения оставайтесь на командном пункте.

Весть о срочном отъезде Василия облетела роту, и русская часть защитников стала обсуждать эту новость. Самой вероятной догадкой считалось, что Василия переводят в главный штаб для разработки акций в тылу у турок.

Съежившись будто от мороза, подошел Костян и, глядя в землю промямлил:

— Ты, Василий на меня не обижайся, ежели чего, так я всегда с тобой.

— В Москве на улице Знаменке находится особняк князя Адальневского, там меня после войны сможешь найти.

Чересчур отеческая забота полковника к моменту посадки в вагон поезда на Москву настолько утомила Дальнева, что он хотел закрыться в купе и никого к себе не пускать. Но полковник распорядился держать дверь открытой и в коридоре напротив поставил младшего офицера. Когда во время стоянки поезда в Харькове полковник послал своего подчиненного отправить телеграмму в Санкт-Петербург князю Адальневскому, у Василия появилась догадка об истинных причинах такой отеческой заботы. Скорее всего полковнику что-то было необходимо от самого князя.

Догадка нашла подтверждение, когда с вокзала, полковник поехал провожать Дальнева до самого дома на Знаменке.

Привратник, согнувшись в поклоне полушепотом доложил:

— Сам Георги Кирилловичи тут! Прибыли-с еще утром, просили сразу доложить о вашем появлении.

Из-за присутствия полковника Дальнев почувствовал себя неловко. Велел сопроводить гостя в переднюю и принести ему чай или чего он пожелает. Извинился и пошел в кабинет отца. Постучал и долго ждал реакцию. Дверь сверх ожидания отворилась и на пороге появился сам князь.

— Так и чувствовал, что ты. Проходи, Василий, давай хоть обнимемся.

Сильно тискать друг друга в объятиях в этом доме не приветствовалось. Отец и сын весьма формально прикоснулись щеками и разошлись по креслам.

— Простите меня, Георгий Кириллович. Так получилось приехал ко мне ровесник-земляк, теперь офицер. Вспомнили юность, и я, некоторым образом, ему позавидовал.

— Самому захотелось на войну, — продолжил князь, — рад, что ты на собственной шкуре испытал что такое война. Надеюсь, ты удовлетворил юношеский максимализм?

— Больше такого не повторится.

— Не загадывай! Человечество любит воевать. Разговор у нас с тобой будет длинным. Только сперва пойду выскажу твоему провожатому слова благодарности и отпущу его восвояси.

Вернулся князь не очень быстро. Во всем облике чувствовалось раздражение. Занял свое кресло и, позвонив в колокольчик, наказал вошедшему слуге принести водки и закуски. Князь не курил, но тут вынул папиросу и задымил.

— Представляешь, — обратился он к Василия, — этот паркетный шаркун пытался выпросить у меня ходатайство о награждении его Георгием. За что? За то, что он спас от неминуемой гибели будущего светилу отечественной науки. Я и без того выхлопотал для него генеральскую должность в военном ведомстве. Так он посчитал, что этого недостаточно.

— Вы ему объяснили неправоту? Там, на войне, я не нуждался ни в чьей защите.

— Знаю я про твои подвиги. Полковнику ничего объяснять не стал. Выслушал его и выгнал взашей. Святого Георгия получают истинные герои, рискуют жизнями, становятся калеками, а то и с жизнью расстаются. А этот прокатился в зону боев на один день, и орден ему подавай! Лизоблюд!

Слуга вошел с подносом. Князь наполнил рюмки и предложил тост за победу над турками. Постепенно настроение Георгия Кирилловича выправилось, и он вернулся к начатому разговору.

— Как ты знаешь коллекцию редких книг, рукописей и старинных предметов графа Румянцева перевезли в Москву, объединили с коллекцией Московского университета и в доме Пашкова открыли музей Русской истории. Московская городская Дума выделила участок земли на Лубянской площади и пятьсот тысяч рублей на строительство Политехнического музея. Подписан указ о создании Исторического музея. Здание уже заложили на Красной площади. Наконец то, ради чего я затеял разговор: еще в 66 году государь утвердил Устав Императорского Русского Исторического общества. Изучение общественной истории становится частью всей политической жизни. Сегодня как никогда востребованы материалы и доклады по русской истории. Думаю, тебе нынче не престало сосредотачиваться на чужом страноведении, пора отдать должное Отечеству. Предлагаю тебе свернуть деятельность в Москве и переехать в столицу. Место научного сотрудника Императорской Публичной библиотеки тебя ждет, равно как и членство в Историческом обществе. Памятуя о твоей концепции самостоятельности, купил тебе дом в Санкт-Петербурге. Жить будешь отдельно, но под моим присмотром. Что скажешь?

— Скажу, Георгий Кириллович, что новое меня всегда притягивает. Я премного вам благодарен за… заботу.

— Хотел сказать отеческую? Так говори.

— Говорю. Благодарю за отеческую заботу.

Переезд Дальнева в Санкт-Петербург оказался возможным только в Рождеству. Пришлось исполнить ранние обязательства по завершению трактата по текстам Кодекса царя Хамурапи в древнем Вавилоне. Требовались уточнения в переводе с санскрита древнеиндийских текстов по Законам Ману.

Новое место службы пришлось Дальневу по душе, но как часто бывает, новичкам дают бесперспективные материалы для проверки человека на претенциозность. Дальневу поручили расшифровку надписей на керамических плитках, изъятых при обыске в тереме новгородской боярыни Марфы Борецкой. Дальнев хорошо знал период правления Ивана III и представлял суть борьбы московского государя с Казимиром IV, великим князем литовским и королем польским. С 1470 года предметом этой борьбы была вечевая республика Великий Новгород. Дальнев знал про жестокое подавление Москвой всех пропольских и пролитовских настроений. Борьба продолжалась до 1477 года до полного присоединения Новгорода к Москве. Не последним звеном в польско-литовском заговоре против Москвы являлась Марфа Борецкая. Она оставалась последней в череде длинных смертей своих единомышленников. Женщину отправили с внуком в Москву и то, что стало с ней потом, он не знал. Перед арестом в доме посадницы провели обыск. Среди прочего изъяли две керамические плитки с текстами.

Дальнев прочитал все материалы и комментарии к текстам на керамических плитках и понял, что все попытки расшифровать оказались безуспешными. Вместе с тем поиск осуществлялся в направлении мест хранения тайников с сокровищами. О богатстве Марфы ходили легенды. Тенденция объяснялась просто — керамические плитки были спрятаны под половыми досками.

На первом же этапе Дальнев почувствовал свою беспомощность. Он не представлял, как подступиться к невесть откуда взявшимся крючками и петелькам. Начинать службу с признания собственной несостоятельности было не в его привычке, но время шло и срок исполнения поручения подходил к концу. Дальнев добросовестно переписал на два листа закорючки соответственно с первой плитки, а потом со второй. Дома не сводил глаз с абракадабры и каждый вечер не мог уснуть, обвиняя себя в собственном бессилии.

Однажды утром он потянулся к листам. Через час бесполезных сидений хотел предать их огню и соединил друг с другом. Наложивших и оказавшись в свете огня, листы заиграли буквами. Дальнев приставил их к окну, и догадка подтвердилась. Он переписал полученные буквы на отдельный лист. Когда текст поддался переводу со старославянского, то сомнений более не возникало, что изобразил изготовитель. Это было родовое проклятие на женскую часть боярского рода Лощинских, к коим принадлежала Марфа.

Дальнев помчался в библиотеку. Там заказал все, что имелось в хранилище по этому боярского роду. Все окончательно сошлось, когда Василий узнал жизненный путь Марфы Борецкой. В первом браке женщина обрела счастье — родила двоих сыновей. Вскоре муж Филипп погиб, а дети Антон и Феликс утонули в реке. Второй муж, Исаак Борецкий, новгородский посадник тоже погиб. Вслед за ним погибли два сына Дмитрий и Федор. Саму Марфу отправили в Москву и далее след ее терялся. Так же осталась неизвестной судьба ее внука, которого везли вместе с бабкой.

Дальнев пригласил фотографа и с его помощью изготовил с керамических плиток две фотографические пластины. Написал подробный документ об открытии и пошел на доклад к начальнику. Вышел он из высокого кабинета уже соавтором, потому оказалось, что саму идею подсказал его начальник. Несмотря ни на что фамилия Дальнева зазвучала среди филологов, а потом и всех тех, кто интересовался отечественной историей.

После очередного выступления на заседании Исторического общества Дальнев неспеша шел домой. Одноэтажный особняк, купленный князем под приезд сына, не удивлял своими размерами и архитектурными придумками. Два небольших крыла слева и справа и парадное в центральной части дома. Внутри самым большим помещением являлся рабочий кабинет хозяина. Там разметили библиотеку, в основном привезенную из Москвы, поставили два рабочих стола на случай посещения учениками или ассистентами, диван и несколько кресел. Комната отдыха или спальня, как ее называл слуга, располагалась в левом крыле, трапезная и поварня в правом. Остальные помещения, оборудованные под жилые комнаты, стояли закрытыми. А вопрос о приглашении в дом кухарки и экономки в одном лице стоял перед Василием с самого начала. Но заниматься этим Дальневу было просто неинтересно.

— Барин, тут вас спрашивают. Парень странный. И не нищий, и не бродяга, но взгляд мутный.

— Сейчас подойду, — сказал Василий и опять уткнулся в бумаги.

— Барин, человек ругается. Орет будто извозчик. Может прогнать его?

Дальнев пошел к выходу и, к своему удивлению, увидел Костяна.

— Как ты меня нашел? Почему выглядишь плохо? Какими ветрами тебя занесло?

— Не спеши! Во-первых, здравствуй! Во-вторых, сам давал адрес московский, там узнал твою настоящую фамилию, оттуда меня и отправили сюда. В-третьих, приехал к тебе потому, как меня нигде никто не ждет.

Костян получил сильное обморожение, когда на Шипкинском перевале после сильных дождей ударили морозы. Конечно, перевал отстояли, турок победили и, кабы не Англия, не было бы более Османской империи. Но убитых, раненых и обмороженных среди русских оказалось в достатке.

Костян ушел из армии и оказался нигде не нужен. Долго болтался по городам и весям, пытался найти приложение своим силам. Но занятие по душе не нашел и вспомнил про своего боевого приятеля.

Все это Костян поведал после того, как помянули погибших знакомых и главное геройски сгинувшего поручика Зорина.

— Не пойму, чего ты от жизни хочешь? — спросил Дальнев от своего приятеля.

— Я и сам не знаю. Может ты чего предложишь. Видишь, в журналах печатаешься, живешь в шикарном доме.

— У меня нет экономки и кухарки. Двух работников я не потяну по деньгам. При такой семье, как у меня, и этого много. Хочешь попробовать себя на таком поприще. Бесплатное жилье и еда, и зарплата. Требование одно — не воровать. Остальному научишься. Ну, как?

— Надо подумать, — сказал Костян, но по глазам было видно, что предложение пришлось ему по душе.

Похоже опыт приготовления похлебки у Костяна был. Закупать продукты научился за два раза. С устройством быта к нему вернулась привычка задавать вопросы. Дальнев возвращался домой с явным ощущением предстоящих терзаний. В конце концов, определив примерный круг интересов, Василий подобрал Костяну брошюры и книги. Раз в неделю принимал зачет по прочитанному материалу. Вопросов меньше не стало, но теперь их задавали один раз в неделю.

К весне восьмидесятого Костян втянулся в свою новую жизнь, с удовольствием бегал по торговым точкам и стоял у печи за готовкой еды. Парень отличался любовью к чистоте, не терпел грязной посуды, немытых полов и вопросов по меню. Особое удовольствие ему доставляло удивить Василия новым блюдом.

Дальнев получил предложение от Исторического общества осуществить поездку по глухим селам и деревням Новгородской глубинки для сбора и записи народного фольклора: сказаний, легенд, песен. В помощь Василию определили двух молодых филологов студентов университета. Занимаясь серьезно подготовкой к путешествию, он не заметил, что Костян изменился. Теперь парень пытался поведать о стране будущего, равноправии, справедливости и братстве. Речи показались Дальневу весьма знакомыми. Он знал о моде рассуждать подобным образом в молодежной среде. Потому и спросил Костяна о новых знакомствах. Тот с упоением поведал, что его учителя — люди разные: господа, студенты, рабочие, даже крестьяне. Но всех их объединяют мечты об обществе справедливости.

— Всяко лучше, чем болтаться без дела, пока я буду в отъезде, — подумал Дальнев и спокойно отбыл в Новгородскую глушь.

Время летит быстро. Когда много забот. Два месяца пробежали будто и не было. По возвращении Дальнев обнаружил в поведении Костяна разительные изменения. Взгляд исподлобья, дерзкие ответы, нежелание к общению. Заглянув в комнату своего подопечного, Василий увидел брошюру «Террор, как средство борьбы».

— Твоя? — спросил он грубо.

— Не трогай, не тобой положено, не тобой возьмется, — был ответ.

— Много насобирал такого дерьма?

— Не сметь, это моя жизнь!

— Сколько я тебе должен за работу пока отсутствовал?

— Пять рублёв.

— На тебе деньги, и чтобы духу твоего рядом не было!

Возможно, Дальнев и поспорил бы со своим приятелем на тему будущей жизни, но вокруг Костяна уже выросла крепостная стена, вход за которую человеку других взглядов был закрыт. Видимо приятель и без того уже принял решение уйти от Дальнева. Конечно, Василию было жаль такого несуразного, добродушного парня с явным расположением к познанию. Но в его возрасте каждый выбирает себе дорогу сам. Впереди его ждала работа по разбору, обработке и систематизации накопленных записей. В общей сложности они проехали и прошли более тридцати сел и деревень. Попадали в такую глушь, где еще пользовались лучиной и жили натуральным хозяйством. Самое интересное, что про крепостное право и его отмену слыхом не слыхивали. Общаясь с деревенскими, Дальнев вспомнил свою станичную юность, быстро подстроился под местные устои и скопировал особенности речи. В деревне Мокша две совсем древних беззубых старухи расстарались так, что повествовывали и пели целых три часа. В конце бабка Степанида зазвала Василия в свою горницу и показала ему деревянную шкатулку, сделанную в виде долбленки из цельного куска дерева. Крышка была подогнана так плотно, что одних старушечьих усилий оказалось мало. Когда он заглянул во внутрь, то обомлел. Там находились женские украшения древней домонгольской Руси: каменные бусы, серебряные наручи, накладки на кокошники. Металл от времени потемнел, но Дальнев умел различать серебро от прочего. Внимание привлекли три трубочки. При внимательном рассмотрении понял, что это береста. Развернуть он их не смог, береста ломалась, но то, что на ней имелся текст, он увидел. Украшение зарисовал в своем блокноте, дал размеры и описание. Попросил бабку Степаниду продать бересту, но та наотрез отказалась. Потом, увидя разочарованность на лице своего гостя, все-таки подарила одну трубочку.

Теперь предстояло в лабораторных условиях бересту развернуть и прочитать имевшийся текст. Химики аккуратно увлажнили свиток, и береста открыла свою многовековую тайну. То, что служило чернилами, давно потеряло свой цвет, но с помощью увеличительного стекла Дальнев буква за буквой перенес весь текст на лист бумаги и потом перевел. Получился неожиданный результат — письмо глубоко бытового содержания.

«Я посылала к тебе трижды — что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил? А я к тебе относилась, как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под людских глаз и примчался. Если я тебе по-своему неразумно задела, если ты начнешь надо мной насмехаться, то суди тебя Бог. 16 трусень 6631р».

Дальнев понял, что 16 — это число, перевод названия месяца он не нашел нигде. Год указан от сотворения мира, по-современному — 1123 год.

Глава пятая

Первого марта 1881 года размеренную жизнь столицы империи, а потом и всей России разорвала весть о покушении на жизнь Императора Александра II. Террористы дважды взрывали царскую карету и второй взрыв оказался для Государя смертельным. Все организаторы и исполнители теракта были установлены и задержаны. Сколько именно, нигде не сообщалось, но об основных фигурантах написали газеты. Дворянка Софья Перовская, сын священника Николай Кибальчич, мещанка Геся Гольфман, мещанин Николай Рысаков, крестьяне Андрей Жерябов и Тимофей Михайлов. Всех их ждала смертная казнь и в этом никто не мог усомниться. Но в стане либералов поднялся целый бой. Письма и телеграммы в монарший дом шли нескончаемым потоком. Написал свое обращение о помиловании писатель Л. Н. Толстой. Дальнев был убежден, что где-то в списках террористов, выявленных жандармским управлением, нашел свою строчку бедолага Костян. Чуть позже Дальнев серьезно задумался о личности своего приятеля. Не ошибался ли он в прежней оценке, принимая его эгоизм за любознательность, за пытливость натуры. Скорее всего мотивацией такого стремления было его желание возвыситься над остальными, продемонстрировать свое превосходство. Именно среди террористов он удовлетворил самолюбие, да еще оказавшись посвященным в великую тайну.

На престол вступил сын убитого Государя Александр Александрович. Мир замер в ожидании первых шагов нового Императора Александра III. Под верховенством его отца Россия преодолела последствия поражения в Крымской войне и многое было сделано для возвращения Российской империи статуса великой Европейской державы. Ко второй половине XIX века страна демонстрировала невиданные темпы экономического развития. Крестьянская реформа 1861 года привела в движение три четверти всего населения России. Сельское хозяйство приобретало все более товарный характер и товаром становились не только продукты земледелия, но и сама земля, и, главное, рабочая сила. Появились районы, в которых основным становилась производство какого-либо одного вида продукта: хлеба, мяса, молока, технических культур. Образовались новые отрасли промышленности: угольная, нефтеперерабатывающая, машиностроительная. Пароходы делали под Нижним Новгородом, паровозы и вагоны в Коломне и Луганске. Сельскохозяйственную технику производили в Харькове, Одессе. За десять лет с 1865 года протяженность железных дорого увеличилась с четырех тысяч верст до девятнадцати. Таков общий итог царствования Александра II.

29 апреля 1881 года Александр III вместе с императрицей прибыли в Санкт-Петербург для участия в военном параде на Марсовом поле. Перед началом парада был обнародован Манифест «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому величеству и Государству, к искоренению крамолы, позорящую русскую землю, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действиях учреждений России».

Высочайший Манифест от 29 апреля стал основным документом о незыблемости самодержавия.

Дальнев одобрительно отнесся к продекларированному политическому курсу и полностью поддержал его. С момента убийства государя Императора Василий несколько раз собирался посетить своего отца, но тот отказывал в аудиенции. Настало время их долгожданной встречи. Георгий Кириллович подтвердил то, что и без него догадывался или знал Дальнев. Но он сделал одно очень важное примечание:

— Имеется немало свидетельств, что государь Александр III занятиями по истории Отечества превзошел других царствующих предшественников, даже Петра I и Екатерины II.

В конце июля того же года специальный курьер уведомил научного сотрудника Императорской Публичной библиотеки господина Дальнева Василия Георгиевича о необходимости прибыть в библиотеку Аничкова дворца. Ожидался его доклад о результатах исследования берестяной грамоты, найденной в Новгородской глубинке. В уведомлении на бланке Императорского Русского исторического общества указывалось число и время прибытия.

Ничего особенного в приглашении Дальнев не усмотрел. Уже трижды он выступал со своими докладами в библиотеке Аничкова дворца, и его выступления производили хорошее впечатления.

Каково же было удивление Дальнева, когда из библиотеки его сопроводили в кабинет государя. Разговор состоялся тет-а-тет и никак не касался исследований берестяной грамоты.

Еще более удивился Василий Георгиевич, когда монарх предупредил о строгом конфиденциальном характере их беседы. Сообщил, что третьих лиц не должно существовать вовсе.

Государь извлек из папки в бархатном переплете два пожелтевших листа бумаги. Они были исписаны крупным почерком с двух сторон. Александр III был немногословен:

— Не далее, как неделю назад я разбирал бумаги покойного Пап́а. Среди архивных писем, хранящихся отдельно, обнаружил корреспонденцию своего деда, Императора Николая I Павловича. Целесообразность хранения сих писем объяснилась мне их содержанием, теперь я и сам нуждаюсь в них. Однако эти два листа выпадают из ряда вещей очевидных, прежде потому, что исполнены они в зашифрованном виде. Моих знаний для раскрытия содержания оказалось недостаточно. Обращаться в военное ведомство не имею права, опасаюсь, что тексты могут содержать семейные тайны дома Романовых. Корреспонденцию вручаю Вам и надеюсь, что сможете подобрать ключ для прочтения. Требую крайне осторожно общаться с третьими лицами. Документы хранить только дома, за пределы Вашего жилья их не выносить. Вам все понятно?

— Ваше Императорское Величество, особое доверие ко мне может оказаться обманчивым и только потому, что я занимаюсь переводами с древних языков. Никогда не имел чести быть причастным к зашифрованным посланиям.

— Коли не справитесь, но сохраните тайну, обижаться не стану. А коли расшифруете и станете болтать, тогда, братец, не взыщи! Начинайте работать! Как только у меня появится возможность, призову Вас для доклада.

Василий Георгиевич всю дорогу из Аничкова дворца до дома, потом уже лежа на диване, думал о странном выборе Государя. Дальнев был уверен, что его кандидатуру для исполнения сугубо конфиденциального поручения подсказать никто не мог. Не было среди знакомых тех, кто способен охарактеризовать его в превосходной степени.

Позже его охватило чувство гордости, потому что из всего громадного количества способных людей Государь выбрал именно его. Вместе с тем Дальнев не относился к Александру III как к идолу, материальному воплощению высшей власти. Его отношение к императору было чисто человеческим. Ведь то, что ему во время редких аудиенций рассказывал отец, близко знавший Александра II, выходило за рамки повествований о небожителях.

Николай — старший сын Александра II, которого старательно готовили к высшему титулу, неожиданно заболел и умер совсем молодым. Случилось это незадолго до его женитьбы на датской принцессе Дагмаре. После похорон долг Государя обязывал Александра II назначить нового наследника престола. Через боль, страдания и слезы из-за невосполнимой потери титул цесаревича принял Александр Александрович.

Новый наследник престола сделал предложение датской принцессе и подучил ее согласие. Ведь в данном случае речь шла о соединении двух осиротевших сердец. Николай был для Александра не только братом, он был для него примером для подражания, настоящим другом; для Дагмары — первой любовью.

Ровно три дня Василий никуда не выходил из дома. Все это время старательно изучал и пытался найти ключ к загадочным словам посланий Николаю I. Исполненные кириллицей словеса, если их можно было так назвать так, не взывали ни к какому смыслу. Кроме того, в письмах отсутствовало обращение к адресату. Не было подписи, даты, места отправления. Среди всего перечисленного оставалась маленькая надежда на явно выработанный почерк, соблюдение правил чистописания, включая нажим и наклон. Еще пожелтевшая бумага сухая и ломкая давала надежду на прояснение времени изготовления письма.

Дальнев несколько раз переписал в своем блокноте отдельные слова из послания. Например, «АРБХЕУЛ», «ВОДОГ», хоть убирай буквы, хоть добавляй, читай наоборот, все равно получается полная неразбериха. Переводил историк кириллицу на латиницу. Ни в одном языке мира этих слов не обнаружилось.

Наконец, Дальнев пришел к выводу, что филология тут совершенно бесполезна. Нужно искать учебники по совсем другой сфере передачи информации.

Он собрался, вышел из дома, нанял извозчика и помчался к Невскому проспекту. Главный книжный магазин столицы располагался в большом сером доме в середине проспекта. Там, по глубокому убеждению, Василия можно было купить любую книгу или любой учебник. Но вдруг он представил удивленное лицо хорошо знавших его приказчиков и продавцов, когда будет озвучена новая тема интереса — шифровальное дело. Где филология, старославянские тексты и где коды, ключи и шифр таблицы. Стало страшно не от того, что эти знакомцы удивятся, а от того, что родившиеся слухи обоснованно будут содержать подозрения о признаках умалишенности.

Извозчик изменил маршрут и теперь вез Дальнева к букинисту. Когда Василий предстал перед Ерофеем Прокопьевичем и тот услужливо осведомился о причинах посещения, Дальневу снова стало не по себе. Он в очередной раз изменил свой вопрос и свел потребность к поиску словаря архаизмов. Ерофей Прокопьевич все одно удивился, но вежливо ответил, что за все время его работы со старыми изданиями он не встречался с подобными названиями. Тепло попрощались и Василий, будто ошпаренный, выскочил на улицу. На улице его нагнал уже знакомый извозчик и начал настойчиво предлагать свои услуги. Василий по-прежнему одержимый идеей найти учебник по криптографии спросил у кучера где можно купить книгу секретного содержания. Мужик попросил барина уточнить потребность, хотя под словом секретно понял, что речь идет о срамных фотографиях с голыми бабами. Дальневу стало немного стыдно, и он сформулировал свою потребность как поиск учебника по криптографии. Извозчик велел садиться в коляску и через пятнадцать минут привез историка к трехэтажному дому с двумя парадными. Подозвал к себе гуляющего неподалеку мальчонку и велел ему срочно позвать Мишку Серебряного. Мальчонка кивнул и скрылся в первой парадной.

Книжник Мишка чем-то напоминал начинающего приказчика. Стриженный под горшок, в малиновой рубахе с пояском, в серой шерстяной жилетке, в зеленых шароварах и начищенных до зеркального блеска сапогах. Выглядел он лет на двадцать пять, но видимо был моложе. В повадках просматривалась вчерашняя мальчуковость. Поросячьи глаза, курносый нос и слюнявые губы все вместе имело выражение превосходства над посетителем. Вместо привычного «что угодно-с?» прозвучало «ну?».

— Как Вас зовут? — поинтересовался Василий.

— Как меня зовут, не важно!

— А что важно?

— Что нужно?

— Чем торгуешь?

— Учебник по японской борьбе, пособие по прицельной стрельбе из револьвера, инструкция по сабельным ударам и защита от них, схема человеческого тела с точками для смертельных ударов, приемы успешной игры в карты, эффективные добавки в курительный табак, извлечение смертельного яда из грибов. Хватит?

— Мне нужен учебник по криптографии или что-нибудь по схожей теме.

— А рецепт изготовления пероскилина не нужен? — с презрением спросил книжник. Видимо, услышав однажды слово «пероксилин», не поняв его смысл, теперь при удобном случае использует.

— Знаешь о чем я говорю?

— Знать не знаю, но понял, что ты из полиции. Ты кого ко мне приволок, Павлиныч?

— Ты, Мишаня, видать трубочку с добавками выкурил? Ежели не знаешь слово криптография, скажу по-другому, шифровальное дело. Теперь понимаешь? — вступился Дальнев за своего проводника.

Видать, Мишка слыл среди своего окружения человеком грамотным и незнание чего-либо сильно ударяло по его самолюбию. Он плюнул себе под ноги и бодро зашагал в сторону парадной.

Дальнев сел в коляску и уже хотел назвать извозчику домашний адрес, но услышал от Павлиныча новое предложение.

— Есть у меня, барин, один сапожник — обушку ремонтирует. В прошлом боевой офицер, но за большую любовь к Бахусу погнали его из армии. Такой удар оказался для него пользительным, взял себя в руки и начал новую жизнь. Женился, ребенка родил, хорошим мастером слывет по ремонту обуви. Но больно любит вспоминать армейскую службу, свое участие в шифровальном деле.

— Кажется мне, Павлиныч, что привираешь ты, больно гладко врешь.

— Ваше дело, барин. Куда прикажете ехать?

Дальнев понял, что других вариантов у него не имеется, и согласился на знакомство с сапожником. Хотя в душе понимал, что таких зигзагов в жизни не бывает, не может офицер шифровальщик в одночасье стать сапожником, не может пьяница переродиться в трезвенника.

Помещение мастерской разделялось на две части: большая относилась к приемной для заказчиков. Там стоял диван, два табурета и круглый стол, на полу красовалось зеркало. Пространство за стойкой предназначалось для мастера. Звали бывшего офицера Сергей Антонович Дроздов. Василий представился со всеми своими должностями и званиями. Сергей Антонович вышел из-за стойки, пригласил Дальнева присесть вместе с ним на диван. Внимательно выслушал рассказ о найденном при раскопках в Новгороде пенале с письмом зашифрованного содержания. Потом Василий, также не моргнув глазом, соврал, что по оценке экспертов послание относится к началу XIX века. Выслушав рассказ, Дроздов начал задавать вопросы, из которых сквозила скопившаяся тоска по своей прежней службе. Более того бывший офицер стал подтянутым и очень собранным, будто опять призвали, что присуще офицерам, не по своей воле ушедшим из армии.

— Вы привезли находку с собой?

— Нет, я не имею право выносить письмо из библиотеки.

— Тогда снимите копию и приезжайте ко мне снова, в любое время!

Окрыленный Дальнев поблагодарил извозчика так, что тот слез со своих козел, встал на землю, снял головной убор и отвесил поклон. Благодарности смешивались с постоянно повторяющимся словом «барин». В конце Павлиныч сообщил свой домашний адрес и заверил, что днем и ночью готов оказать посильную помощь.

Глава шестая

После ухода Костяна старый слуга нашел в поварне тайник, оборудованный в подоконнике. Тайник оказался пуст, конечно Костян все забрал с собой. Туда Дальнев и определил, привезенный от Императора, зашифрованный артефакт.

Василий решил копию со всего текста не делать. Он ограничился выпиской отдельных предложений из разных кусков и объемом в половину стандартного листа.

Уже утром Дальнев ждал у дверей мастерской. Хозяин появился ровно в восемь часов. Бодрый и гладко выбритый он пружинистой походкой подошел к дверям мастерской, открыл их. Василий приблизился сзади и, чтобы избежать неудобства, слегка кашлянул.

— Господин Дальнев? Узнаю нетерпение настоящего ученого! Проходите и давайте сразу к делу, а то пойдут посетители и тогда нормально не пообщаемся.

Дроздов внимательно проглядел представленный текст, почесал затылок и попросил неделю срока для оценки. Причину объяснил тем, что подобного в своей практике не встречал. Но то, что создано человеком, человеком может быть и разобрано. Дальневу ничего не оставалось, как поблагодарить своего знакомого и удалиться.

Всю неделю Василий не находил себе места. Он боялся, что Император пришлет за ним курьера и призовет на доклад. Признаваться в собственном бессилии для Дальнева было равно самоубийству. Ровно через семь дней в восемь утра Василий уже стоял перед обувной мастерской. Сергей Антонович пришел с опозданием на четыре минуты, сильно извинялся и сразу провел в свою комнатенку. Из стола вынул лист со списком зашифрованных слов и хитро улыбнулся.

— Неужели удалось? — не выдержал Дальнев.

— Нет. Вы добыли монастырский документ. В древности так свои послания шифровали монахи. На моей прежней службе такой ерундой не занимались. Шифр считали громоздким и неудобным. Вместе с тем могу посоветовать обратиться к одному иноку из очень дальнего монастыря.

— Как его зовут и где находится монастырь? — сгорал от нетерпения Дальнев.

— Не побоишься ехать в такую даль, где человека встретить большая редкость? Мне в свое время довелось по необходимости ехать туда. Надобность была совершенно другая, не связанная с шифром.

— По какой другой надобности?

— Поймешь, ежели доберешься до тех мест.

Дроздов написал адрес на бумажке и подал Василию. Когда Дальнев прочитал записку, то уже не сомневался в скором своем отъезде.

Свято-Покровский Аврамиево-Городецкий монастырь располагался в Костромских лесах на берегу Чухломского озера. Имя старца Амбросий.

Вознаграждение Сергей Антонович не принял, так как считал, что поставленную задачу не решил, а подсказка, она и есть подсказка.

На другой день Дальнев помчался в министерство Иностранных дел. Именно при этом ведомстве существовало Русские Историческое общество. На двери висела эмблема общества — изображение памятника Минину и Пожарскому. Секретарь услужливо предложил кресло и поинтересовался вопросом коей привел его в секретариат. Дальнев спросил о возможности передачи почетному Председателю общества Государю Императору служебную записку.

— Для вас, Василий Георгиевич, безусловно. Вот лист бумаги, пишите.

Тут Дальнев сообразил, что написать правду он не имеет права. На то существовал запрет Государя, и еще был уверен, что записку обязательно прочтет секретарь, даже если он положит ее в конверт и заклеит его.

«Получил дополнительные материалы из Новгорода. Готов к докладу. Дальнев».

— У вас с Государем конфиденц? — не убирая своей слащавой улыбки, поинтересовался секретарь.

— Я апеллирую не к Государю, а к Председателю Исторического общества.

Аудиенция состоялась через два дня в библиотеке Анничкова дворца. Государь выслушал доклад и тут же предложил Дальневу отправляться в дорогу.

— Разрешите уточнить. Целесообразно поездку по линии общества оформить в Новгород. Береженного Бог бережет! — предложил Василий.

На другой день после встречи с государем Дальнев поехал в Министерство иностранных дел. Сытая и гладкая рожа растянулась в добродушной улыбке и рассыпалась в сладких приветствиях. Еще не войдя в помещение, историк услышал:

— Не извольте беспокоиться. Рекомендательное письмо уже подготовлено. Остается только вписать на чье имя сие предназначается.

— Еду в Новгород.

— Стало быть так и напишем, на имя Новгородского губернатора. Теперь поставим печать, а подпись Председателя уже имеется. Идите в следующий по коридору кабинет к казначею. Денежки на поездку получите.

От полученной суммы Дальневу стало не по себе. Этих денег хватило бы доехать до Камчатки и вернуться назад. Но спорить он не стал, написал расписку по всей форме.

В коридоре его догнал молодой человек в мундире младшего чиновника Министерства иностранных дел.

— Право, Василий Георгиевич, извините. Зовут меня Воробьев Степан Тимофеевич. Служу в министерстве письмоводителем. Имею один нескромный вопрос и одно прелюбопытнейшее предложение. Может быть, пройдем в аллею перед министерством. Там имеются скамейки. И погода, знаете ли, способствует разговору на улице.

Конец ознакомительного фрагмента.