Я без тебя не могу

Елена Рахманина, 2019

Когда-то она ненавидела его всей душой, а потом полюбила с той же силой. Когда-то он любил её больше всего на свете, чтобы возненавидеть, как никого и никогда. Теперь, спустя десять лет, судьба вновь их сводит. Он хочет лишь причинять ей боль и наблюдать, как она страдает и мучается, с садистским удовольствием проверяя границы её терпения. Но и она больше не та девочка, которой была. А его оружие – обоюдоострое. Содержит нецензурную брань.

5. Алена

Увидела звонки от шефа и сильно удивилась. Кто–кто, а Кузнецова никогда просто так не звонила, да и вообще предпочитала иной способ связи, поэтому пропущенные звонки меня напрягли. Как оказалось, мне срочно требуется явиться в редакцию.

Кузнецова в свои пятьдесят пять выглядела на сорок с небольшим: худая, высокая брюнетка на спорте, косметологах, правильном питании и молодых любовниках. Она умела управлять и руководить как мужчинами, так и женщинами, не вызывая сексистских шуток и не ставя свои решения под сомнение.

— Привет, проходи. — Не поднимая глаз от монитора, она указала на стул напротив, который я заняла в ожидании нехороших вестей.

Наконец, Кузнецова устремила на меня взгляд своих карих глаз. Многие её боялись, но я как человек, прошедший адскую школу спорта и господина Самгина–старшего, вообще ни перед кем не испытывала страха — наверное, оттого, что терять мне было фактически нечего.

— Ален, я тебе сейчас кое–что расскажу, но решение остается только за тобой.

Киваю.

— Ко мне недавно заглянул юрист собственника нашего журнала… — Она делает многозначительную паузу, глядя мне в глаза. — Он грозится прикрыть контору, если к нему не явится Данила. Как я поняла, главное, что его волнует, — это источники получения информации по одной из статей.

Я напряглась сильнее, потому что раскрывать информаторов было всё равно что поставить крест на себе как на журналисте–расследователе.

Из–за Анатолия Самгина и ему подобных мне претило, что большинство людей просто бесправны и беспомощны, если им не посчастливилось перейти дорогу богатею, решившему, что он вправе калечить судьбы. И я была одной из них. Но благодаря владению, словом, мне казалось, что я могу хотя бы на что–то влиять. Допускаю, что моя цель зыбка, эфемерна и в некоторой степени наивна, но я искренне в неё верю, поэтому работа приносит мне неподдельное удовольствие несмотря на то, что больших денег я не зарабатываю.

В этом новостном журнале я работала уже несколько лет, после того как сама Кузнецова переманила меня с другого ресурса — менее крупного, но по своей природе аналогичного. В штате числилась как корреспондент отдела «культура», а по факту являлась журналистом–расследователем. За прошедшие годы подобного рода инциденты не возникали ни разу, несмотря на то, что все мои работы были достаточно злободневными. Конечно, кто–то пытался выяснить личность Данилы Назарова, знаю, что за это Кузнецовой даже пытались заплатить, так как фактически она единственный человек, который знал, кто стоит за этим псевдонимом.

— О каком моем расследовании идет речь?

— Про дачи политика Дубова.

Выдыхаю и расслабляюсь. Почти всю информацию я получала из открытых источников. Но раскрывать свою личность перед кем бы то ни было в любом случае опасно. Какая гарантия, что меня не сдадут по другой моей статье недовольному объекту расследования? В таком случае мне действительно грозит не проснуться на берегу Москвы–реки.

Нервно запускаю пальцы в волосы, думая о том, что все в моей жизни идет не по сценарию. Кузнецова, конечно, сказала, что решение за мной, но при этом оставила на моей совести рабочие места всего интернет–журнала. Шах и мат!

— Это телефон его юриста, с которым нужно связаться, если ты решишься. — Она протягивает мне визитку. Я принимаю её, понимая, что выхода как такового у меня нет, но стараюсь не выказать своего разочарования.

У меня всегда была плохая особенность: я идеализировала людей. Мне казалось, они лучше, чем есть на самом деле. Так было со многими в моей жизни, но разве это их вина, что я наделяю их качествами, которыми они никогда не обладали? С Кузнецовой тоже так вышло. До этого дня я думала, что она за нас — своих работников — горой, что за ней, как за каменной стеной, а на деле я оказалась расходным материалом. Когда речь шла о судебных спорах, где ответчиком выступал журнал, на поле боя выходили наши юристы, но для нас как медиа–портала любое мелькание в прессе было выгодно. А вот риск быть закрытым собственником — совсем другое дело. Тут можно и пожертвовать одним сотрудником ради блага многих.

Мне стало так обидно, что захотелось расплакаться, чего я не позволяла себе уже очень давно. К сожалению, слезы сейчас ничем не помогут, и если в моих руках будущее портала, нужно его спасать. Иногда у меня создавалось впечатление, что мои плечи просто огромные, как у Атланта, раз на них все время приходится кого–то вывозить.

Созвонилась с рабочего телефона, представившись помощницей Назарова. Мне назначили встречу в красивом особняке на Пречистенке, но стучаться в его двери я не спешила, медленно попивая кофе в заведении через дорогу. Пробила сведения о том, кто является собственником или арендатором здания, но информация выходила на организацию, состоящую из участников–киприотов, а это значит, что разведка мне ровным счетом ничего не дала.

Интуиция подсказывала, что я иду в клетку со львом. Выбросила стаканчик в урну и направилась на встречу, как на эшафот. На первом этаже сидела секретарша с внешностью ангела Виктории Сикрет. «Ангел», приветливо улыбнувшись, поинтересовалась, кто я и к кому. Показала визитку и пояснила, что я от Данилы Назарова. Девушка проводила меня в переговорную, принесла воды и сказала, что нужно немного подождать.

Внутри здание было таким же красивым, как и снаружи. Я не являлась ценителем китчевой моды, которую любят многие процветающие компании в попытке показать свою значимость. Здесь же все было в меру. Дизайнер решил оставить нетронутой красоту красных кирпичных стен, отчищенных от налета времени и пыли. К кирпичной кладке хотелось притронуться ладонью, ощутить её текстуру, шероховатость, подаренное солнцем тепло. Вокруг — винтажная мебель, множество растений и большие люстры с теплым свечением ламп, создававшим уютную атмосферу. Интерьер был выдержан далеко не в стиле минимализма, но никакого раздражения не вызывал.

В кабинет зашел мужчина привлекательной наружности в дорогом деловом костюме. В силу своей работы мне приходилось общаться и просто видеть на расстоянии вытянутой руки сильных мира сего, тех, кто владеет нефтяными вышками и соревнуется в длине яхт, поэтому без труда могла определить, когда передо мной богатый человек, а когда — всего лишь мелкая сошка. И чем внимательнее человек относится к своему облику с присущими богатым людям атрибутами, будь то дорогие часы, запонки, телефон последней модели, тем сильнее моя интуиция показывает, что это лишь флер, под которым скрывается обычный средний класс, старающийся прыгнуть выше головы.

— Добрый день! — Он протянул мне руку и представился тем именем, которое было выгравировано на визитке. — Но мне казалось, что встреча была назначена с Данилой Назаровым.

— Здравствуйте, — пожимаю ему руку, — Данила Назаров — мой псевдоним.

Мужчина заметно занервничал и суетливо кивнул, явно удивившись этому известию. Покинул кабинет, попросив подождать еще минутку, которая перетекла в десять. Оглядываюсь по переговорной комнате и натыкаюсь на глазок камеры видеонаблюдения. Мне становится не по себе, кажется, что кто–то по ту сторону от нее сейчас рассматривает меня.

Мужчина возвращается в кабинет и просит пройти вслед за ним. Меня провожают к помещению этажом выше. Переступаю его порог, окунаясь в теплые солнечные лучи, наполнившие эту комнату сквозь большие окна. Не сразу замечаю человека, стоящего у рабочего стола.

Я должна была догадаться, к кому иду. Ведь этот собственник объявился сразу после выхода статьи об Анатолии Самгине.

— Однако, ты разносторонняя личность, Алена, — заложив руки в карманы брюк, вместо приветствия начал Клим. — Ночами танцуешь в клубах, обслуживаешь клиентов, а днем пишешь компрометирующие статьи на старых знакомых.

От этого тона и слов мне захотелось вцепиться ногтями в его красивое лицо и стереть с него похабное выражение. Стою, тяжело дыша, оглядываю комнату, ища, чем можно в него кинуть, но ничего не нахожу поблизости.

— Не все родились в богатой семье, когда папочка исполняет любую прихоть. Некоторым приходится работать, — наношу я ответный удар.

Не знаю, попали ли слова в цель, потому что по его лицу ничего нельзя прочитать. Зато я стою, как заведенная боеголовка, направленная на уничтожение, с вздымающейся грудью и глазами, мечущими молнии.

Клим медленно преодолевает разделяющее нас расстояние плавной походкой хищника, направившегося к своей жертве. А я так и стою с замершим сердцем, чуя, что попала в капкан.

— Откуда тебе стали известны подробности, указанные в статье? — вкрадчиво спрашивает он, вторгшись в зону моего комфорта.

Он выглядит не так, как тот мужчина, который встретил меня. В Самгине ощущается внутренняя уверенность и спокойствие человека, который точно знает, кто хозяин положения. И это определенно не маленькая пылинка на его пиджаке, потому что он смотрит на меня ровно тем же взглядом, что и когда–то его отец.

Я не в силах и дальше считывать эти эмоции в его глазах. Мне больно и страшно продолжать убеждаться в правоте своих выводов на его счет. Опускаю ресницы, слушая его запах, обволакивающий меня. Дорогой табак, какао–бобы и немного ванили, должно быть, перепавшей сюда с кожи девушки, которую о недавно обнимал. До боли кусаю нижнюю губу.

— А что будет, если я не расскажу о своих информаторах?

— Ты же знаешь ответ на этот вопрос, Птичка.

Мысленно киваю себе. Конечно, знаю. Почему мне всегда приходится отвечать за чужие судьбы? От этих мыслей мне становится так горько, что эту горечь я чувствую и на языке.

— Знаю: закроешь медиа–портал.

— Умная девочка.

Хочется зажмуриться, вспоминая похожую похвалу из уст его отца.

— Часть мне стала известна от твоего друга Максима. — Поднимаю взгляд прямо на него, зная, что мои слова должны ранить, как пули, и ищу проблеск эмоций в глазах, но ни одной не нахожу.

Только помню, что так еще хуже. Черная дыра в нем начала затягивать меня в свою воронку. Даже не поняла, в какой момент одна его рука оказалась в моих волосах и с силой сжала их в кулаке, так что мне пришлось приподняться на носочки, чтобы приглушить возникшую боль. Другой рукой он сжимает моё горло, словно хочет придушить меня прямо сейчас.

Он держит меня за волосы, словно щенка за шкирку, притягивая ближе к себе. Разница в росте у нас слишком велика, я практически вишу на его руке, испытывая острую потребность ухватиться хотя бы за что–то, и цепляюсь за ту руку, что сдавливает горло.

Да, на лице Самгина нет эмоций, вся мускулатура полностью расслаблена, но там, за зрачками, будто черти топят адское пламя. Я смотрю в его глаза, стараясь хоть как–то снизить накал боли от его захвата, пока по щекам катятся слезы, которые я не в силах остановить.

— И как тебе, понравилось на хуе Макса? — спрашивает он сквозь зубы, будто даже произносить эти слова все равно что грязь есть.

Наши лица так близко, что я могу рассмотреть каждую крапинку в его зеленых глазах, длинные темные ресницы, по которым хочется провести пальцем, проверив их мягкость. На нижней губе — след от недавнего рассечения, которое уже начало затягиваться. И я, к своему стыду, забывая о боли, о том, что он хочет снять с меня скальп, поднимаю руку к его лицу, чтобы провести большим пальцем по заживающей ранке, думая, при каких обстоятельствах такой мужчина, как он, мог попасть в драку. Это так напоминает мне того парня, которого я когда–то знала, они с ним так похожи в этой ярости, пылкости, что новая слеза капает со щек уже от совсем другой боли. Время будто останавливается, нет ни секунд, ни минут, ничего нет, кроме нас.

Клим дергается от моего движения, разрушая наваждение, и я тут же убираю руку, вспоминая, что могу быть лишь противна ему. Должно быть, сейчас он испытывает брезгливость, я вижу это по тому, как он сжимает губы.

— А ты хочешь услышать, что на твоем было лучше? — Знаю, что мой вопрос звучит как издевка, но остановить себя не в силах, хоть голоса сейчас практически нет, а с губ срывается только хриплый шепот.

Чувствую, как его пальцы больше не сжимают мои волосы, ослабляя напряжение. Теперь они сдавливают мой затылок, что приносит мне странное удовольствие, посылая в мозг сигналы о расслаблении. Я едва ли не через силу заставляю себя не прикрыть глаза и не замурчать от столь резко сменившегося настроения Клима.

— Я не хочу о тебе ничего знать, — слышу холодный ответ, идущий супротив движений его собственных рук, отдаваясь во власть грубой ласке, которой он подвергает меня после острой боли.

Наша странная близость заканчивается так же стремительно, как и была начата. Он отходит от меня на несколько шагов, лишая своего тепла, точно и не было сейчас ничего, а я едва не падаю, пытаясь вспомнить, как самостоятельно стоять на ногах. Выгляжу, наверное, ужасно после этой сцены, ощущая, как слезы на щеках уже начинают стягивать кожу, но даже не пытаюсь как–то исправить свой жалкий вид. Это его рук дело, хоть он и стоит так, словно сейчас ровным счетом ничего не произошло.

— Другая часть получена через знакомого опера в Госнаркоконтроле. Это всё что я могу рассказать, теперь мне можно идти? — попятившись от него назад, увеличила, между нами, расстояние, опасаясь, что личина спокойствия вновь может его покинуть. Хотя, конечно, понимала какой триггер вызвал эту ярость.

Клим смотрит на меня внимательно, оценивающе.

— Ты не послушалась меня и осталась в этом городе, — игнорируя мой вопрос, напомнил о последнем нашем разговоре, который я не восприняла всерьез.

Теперь же поняла, что попала в силки и ощущала, как петли на мне затягиваются всё туже и туже, перекрывая кислород. Он действительно полагает, что я уеду из Москвы? И куда, в город Н., где у меня ровным счетом никого и ничего нет?

— Я не собираюсь никуда уезжать, — твердо произношу, вновь чувствуя страх и безысходность.

— Здесь у тебя не будет жизни, я приложу все усилия, чтобы ты нигде и никем не могла получить работу.

Его голос полон стальной решимости и когда я смотрю в эти холодные глаза, по моему телу проходит неприятная дрожь. Нет сомнений — он сдержит слово. Как и его отец когда–то. Мне становится трудно дышать, я пытаюсь отслеживать вдохи и выдохи, но это дается с трудом.

— Зачем тебе это, Клим? — спрашиваю я тихо, продолжая смотреть ему в глаза, — ты спокойно жил, не озадачиваясь вопросами о том, где я и что со мной. Так что же изменилось?

Первое время после того, как пошла на поводу у его отца, я во всем винила только себя. Мое мнение на случившееся менялось по мере взросления. Я одного не могла понять ни тогда, ни сейчас: как он мог поверить в то, что я могу ему изменить? Он знал о том давлении, которое оказывает его отец на меня, что для такого как Самгин старший, я ничтожество, устранить которое со своих тактических карт, ему ничего не стоит и жалости не вызовет. Но самое главное — он знал о моих чувствах к нему.

Да, я предала его в том, что не поделилась бедой, не разделила её с ним, не смога рискнуть жизнью бабушки. Но и он предал меня, так легко поверив, не подумав разобраться, не задаваясь вопросом о том, так ли всё было на самом деле как казалось на первый взгляд. Просто умылся кровью Максима и моими слезами, и ушел.

Тогда я любила его так сильно и горячо, что мне некуда было девать это огромное чувство, которое, казалось, во мне не помещается, переполняя и разрывая меня изнутри. И со временем оно трансформировалось в другие эмоции. В злость, отчаяние, а теперь вновь в ненависть. Я смотрела на него и видела его отца, в этом отношении ко мне, словно меня можно легко устранить, не считаясь с моими чувствами. Я всеми фибрами души ненавидела таких людей как Самгин–старший, а теперь, к своему ужасу, поняла, что и сын недалеко от отца ушел.

Клим, склонив голову в бок, рассматривал меня будто я забавная зверюшка. Странная. Любопытная. Игрушка, с которой можно весело позабавиться, просто потому что он может себе это позволить. Осознание этого пришло так неожиданно и остро, что внутри меня всё заледенело.

— Потому что за всё приходится платить Алёна, и час твой расплаты наступил, когда мы встретились тем памятным вечером.

Да, это игра. Богатому мальчику вновь стало скучно. Я прикрыла глаза, стараясь не выдать терзавших меня мучений.

— Твой друг объявился, — первое, что произношу, набирая номер Максима, после того как выбежала из этого «пряничного домика», словно побывав в страшной сказке Братьев Гримм.

— Ты о ком? — удивленно интересуются на том конце.

— О Самгине, Максим, о Климе Самгине.

Он долго выражает свои эмоции витиеватым матом, пока немного не остывает.

— И что, ты рассказала ему правду?

— Макс, это даже не смешно. Он мне не поверит.

— Хочешь я расскажу? Можем вместе с ним поговорить.

Сцепляю зубы, так сильно, что они вот–вот начнут крошиться.

— Нет, не хочу. Знать его не хочу. Ненавижу. Тупоголовый напыщенный индюк.

— Ну–ну, — слышу смешок, раздражаясь еще сильнее.

Когда Клим в тот злополучный день покинул дом бабушки, мне пришлось быстро приходить в себя, потому что я испугалась за жизнь Максима. Когда я нашла в себе силы подняться, вид молодого человека поверг меня в шок: из носа струилась кровь, которая была размазана кулаками Самгина по всему лицу бывшего друга, он хрипло пытался дышать через рот, что давалось ему явно с большим трудом и не приходил в себя до приезда врачей.

Скорая забрала его в тяжелом состоянии, с множественными переломами, гематомами, легким сотрясением мозга и разрывом селезенки. После того, как врачи вызывали милицию, Максим лишь сказал, что его избили неизвестные, когда он направлялся в гости к подруге и ему кое–как удалось добраться до меня.

Я была удивлена этому, мне казалось, первое, что сделает Максим — заявит на бывшего товарища. Но как потом показала жизнь, мир не делится на черное и белое, плохих и хороших людей, в каждом есть и тьма и свет одновременно.

Когда я пришла его навестить в больницу, он извинился за свое поганое поведение, за сказанные слова и я действительно чувствовала, что он готов был, как и я вытерпеть боль от кулаков Клима, потому что мы оба знали, что заслужили эту боль. Только Макс прошел через свой катарсис, а я осталась мучиться.

Эти годы мы поддерживали товарищеские отношения и как ни странно, именно он на поверке оказался одним из самых преданных мне людей, готовым поддержать в трудный момент и подставить плечо. Между нами не было ни искры, ни влечения, по крайней мере, я ничего подобного к нему не испытывала, да и его поведение говорило, что я его не интересую.

Он женился на той девушке, которую выбрали для него родители. Но вопреки их воле, развелся через несколько лет, ухудшив и без того тяжелое финансовое состояние своей семьи. Максим тогда поинтересовался у меня, осуждаю ли я его. Но кто я такая чтобы кого–то судить? Через некоторое время, ему удалось встать на ноги, но больше его семья уже не имела того уровня достатка, какой был когда–то.