Посмотри, отвернись, посмотри

Елена Михалкова, 2023

Полина Журавлева и Александра Нечаева живут в параллельных мирах. Одна – москвичка, любимица своих близких. Другая – провинциалка, ребенок из неблагополучной семьи, не сохранившая ни друзей, ни привязанностей. Но точка пересечения этих миров – жестокое убийство, погружающее в темные и страшные тайны. Если что-то на первый взгляд кажется тебе милым, ясным и привлекательным, остановись. Отвернись. Посмотри ещё раз. Вглядись пристально. Прислушайся к своей интуиции. Если она кричит: «Спасайся!» – не жди, пока на помощь придут частные детективы Макар Илюшин и Сергей Бабкин. Они могут не успеть.

Глава третья

Я поверила ему сразу и безоговорочно. Сумка, к счастью, была при мне. Я не хотела оставлять ее в комнате, куда мог зайти Григорий, и взяла с собой.

Но мои кроссовки — в прихожей. Отец Антона выдал мне пушистые белые тапочки.

Отец Антона? Господи, да в нем было не больше сходства с моим мужем, чем в любом прохожем! Я вообразила это сходство. Дорисовала картинку.

И малышка! Девочка, которая не знала никакого дяди Антона! Как и тот подросток…

И странные взгляды, которые бросал на меня Григорий!

Все недомолвки сложились в общую картину, и стало ясно: меня сюда заманивали. Заболтали, отвлекли фальшивым дружелюбием…

С меня разом слетел хмель.

Если я вернусь и попрошу Ларису Семеновну показать школьные фотографии Антона, она найдет убедительный повод отказать. Сгорел альбом, или остался в другом доме, или погрызла собака… Сойдет любая чушь! Я выгляжу в их глазах такой дурой, что они не будут особенно утруждаться.

Но зачем этот спектакль?

Телефон снова пискнул. Высветилось сообщение от Антона: «Звоню в полицию. Напиши адрес».

«Не надо. Я сматываюсь».

Я отключила звук, чтобы писк телефона не выдал меня. Сбросила тапочки и босиком прокралась из двора на улицу.

На улице горели фонари, вдалеке брехали собаки. Из распахнутых окон звучали пьяные голоса, перебивавшие друг друга. Недавнее умиление казалось глупым и жалким. Как я могла подпасть под очарование этой компании? Вспомнилось про «запузырить пацанов». Меня передернуло от омерзения.

Соображала я быстро и относительно хладнокровно. Обогнуть дом по внешней стороне, зайти в прихожую через наружную дверь. Лишь бы ее не заперли изнутри. Обуть кроссовки — и бежать.

Опасность обострила чувства. Я слышала, как возится кошка в траве за забором. Улавливала потную вонь от мужчины, присевшего на подоконник лицом в комнату. Широкая красная спина, обтянутая белой рубашкой, выглядела как ветчина в тонком слое подтаивающего сала.

Тихо ступая, я миновала спину. Проскользнула под вторым окном, присев на корточки. Лодыжки и запястья куснула крапива.

— А эта-то где? — донеслось до меня.

— Вроде поссать вышла.

Разговаривали за углом. В одном из говорящих я узнала Григория. Ветер донес запах сигаретного дыма.

— Надо чего-то делать с ней. — Снова Григорий.

— Да брось. Не суйся, без нас разберутся.

— Знаю я, как они разбираются…

Я вжалась в стену. Над босыми ногами вились комары, кожа отчаянно чесалась, но я стояла, замерев. Впереди — угол дома, где на крыльце курит Григорий с каким-то родственником. За спиной — распахнутые окна.

Темноту прорезал летящий окурок и тихо пшикнул, попав точнехонько в бочку с водой.

— Твое счастье, что Лариса не видит.

— Не нуди, Гриш… Пусть бабы нудят.

Скрипнули ступеньки. Мне послышался щелчок задвижки, и сердце у меня упало. Босиком далеко не убежишь. Битые стекла вдоль дороги, ржавые гвозди, щебенка…

Но когда я, выждав несколько минут, поднялась на крыльцо и потянула за ручку, дверь поддалась.

В прихожей было темно. Я посветила телефоном и нашла свои кроссовки в груде детской обуви. Обулась, затянула шнурки. Голоса как будто стали ближе. Сердце колотилось, каждую секунду я ждала, что вот-вот кто-то заглянет сюда и поднимет крик.

Тщательно заправила шнурки, чтобы не развязались при беге. Открыла карту, но она слишком долго загружалась, а ждать было рискованно. Выскользнула за дверь, кинулась к калитке и минуту спустя уже шла по дороге в том направлении, откуда привез меня таксист.

Мертвенный свет фонарей пугал. Если будут преследовать на машине, догонят в две минуты, — и я свернула в тень деревьев.

Ночной лес накинулся на меня, как бродячий пес. Я исцарапала лицо и руки. Вокруг стрекотало, трещало, ветки стреляли под ногами… Наконец меня вытолкнуло, вышвырнуло из леса наружу — и я оказалась у реки.

Пахло тиной. Плескалась волна. На другом берегу горели костры, и по реке бежала мелкая красноватая рябь. Поблизости сидели рыбаки. Я слышала их негромкий, какой-то уютный матерок.

В первое мгновение я чуть не бросилась к ним. Там мне помогут! Но здравый смысл возобладал. Что это за люди? Чего от них можно ждать? А если это соседи Макеевых, и они отведут меня обратно?

И кто такие Макеевы на самом деле?

Все это не укладывалось в голове.

Впрочем, прямо сейчас передо мной стояла лишь одна задача: выбраться из Искитима живой.

Я пошла по берегу в ту сторону, где был мост. Я в заречной части города; мне нужно в центр. Там я смогу позвонить Антону, поймать такси и вернуться в свой отель.

Вскоре мост показался впереди. Телефон взорвался сообщениями и неотвеченными вызовами от Антона.

— Все в порядке, я возвращаюсь, — сказала я, набрав его. — Только батарея скоро сядет.

Он засыпал меня вопросами. Где я? Далеко ли мне до гостиницы? Вызвать ли полицию?

— Я прилечу за тобой! Не выходи из номера, первым же самолетом буду в Новосибирске.

— Не говори ерунды, — устало сказала я. — Завтра уже вернусь в Москву.

Я убедила его, что все в порядке, и нажала отбой.

Мост я перешла пешком, а дальше меня подобрал какой-то словоохотливый таксист. По пустой ночной дороге мы быстро домчались до Новосибирска. Я ехала и думала, что снова соврала Антону. Ни в какую Москву я завтра не полечу. Хочу разобраться, кто эти люди и зачем я им понадобилась. Для начала напишу заявление в полицию…

Мы как раз проезжали по улице, где снимал офис Герман Греков. Мне почудился свет в его окне.

— Остановите здесь! — попросила я водителя.

Частный детектив Греков! Совравший, что он нашел родственников моего мужа. Подтолкнувший меня в их теплые объятия. Какую роль он играл в происходящем?

Да, сейчас ночь, но он, возможно, сидит за бумагами. Или дремлет на диванчике, укрывшись пледом.

Я не уйду оттуда, пока не услышу от него объяснений.

В тот миг мне не пришло в голову, что заявляться к Грекову может быть попросту опасно. Во мне кипел гнев. Как пульс, билась злая нервная мысль: «Пусть мне хоть кто-нибудь хоть что-нибудь объяснит!»

Окна горели вовсе не в кабинете Германа, а в соседней квартире. Я постояла, глядя на опущенные металлические жалюзи. Полупьяненький ночной прохожий обошел меня, скривив и без того кривой рот. Опустив взгляд, я увидела, что подол платья весь в затяжках. Вещь была безнадежно испорчена. Кроссовки в грязи.

Я все-таки поднялась по ступенькам. Подергала ручку, и внезапно дверь открылась.

— Герман Ильич!

Никто не отозвался.

— Герман, елки-палки!

Я щелкнула выключателем и увидела себя в зеркале. Всклокоченные волосы, диковатый взгляд. На щеке — царапина.

Свет из крошечной прихожей рассеивал темноту в кабинете. Я заглянула туда и увидела Грекова.

Частный детектив лежал в кресле, будто отдыхал. Рану на его шее в сумраке можно было бы принять за очень широкую ухмылку — от уха до уха.

Сердце у меня как будто выключилось, а потом забилось очень быстро: тук-тук-тук-тук. Словно поезд побежал по шпалам. Поезд через реку Бердь.

Я заставила себя включить свет. Никогда еще мне не было так страшно. Светильник вспыхнул, и стало видно, что и серая рубашка Германа, и стол, и документы на столе, и даже раскуроченный системный блок компьютера — все залито его кровью.

Ехал Грека в вагончике над рекой. Увидел рака. Высунулся из окна глупый Грека, склонился над водой, и рак распорол ему горло своей клешней. Поезд едет — тук-тук-тук — и мчит мертвого Греку все дальше.

Веки Германа были прикрыты. Если б он смотрел на меня, я бы, наверное, потеряла сознание на пороге комнаты.

Не сводя глаз с трупа, я попятилась. У меня не хватило духу выключить свет, словно в темноте мертвец мог встать и пойти за мной. Я вывалилась наружу. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота.

Свежий ночной воздух привел меня в чувство. Я быстро уходила прочь от офиса Грекова, думая только об одном: мне нужно уезжать из Новосибирска. Немедленно!

Мысль о том, чтобы обратиться в полицию, предстала тем, чем она и была с самого начала: вопиющей глупостью. Бежать, бежать! От фальшивых родителей Антона, от убитого частного детектива, от всей этой безумной мути… И никакой полиции, если только я не хочу стать обвиняемой в преступлении. Никого здесь не будет интересовать отсутствие у меня мотива.

Отпечатки на выключателе!

Но вернуться в офис Грекова я была не в силах.

Добравшись до отеля, я кинулась проверять рейсы. Билеты на ближайший, вылетавший через три часа, были раскуплены. Пришлось взять на следующий. Затем я позвонила Антону, пообещала, что прилечу завтра, — и мгновенно уснула, даже не раздевшись.

Кошмары меня не мучили. Только иногда в бессюжетное сновидение вплывал золотозубый оскал одного из гостей на вчерашнем «празднике», будто улыбка Чеширского кота, и медленно таял, мигнув напоследок фиксой.

* * *

Антон встречал меня в Шереметьеве. Весь полет я держалась. Но увидев его — бледного, перепуганного, взъерошенного, — не выдержала и разревелась. Антон стиснул меня с такой силой, что я чуть не задохнулась. Рявкнул на какого-то мужика, который сунулся к нему, подхватил сумку и до самой машины держал мою руку так крепко, словно я была ребенком, который мог потеряться в толпе.

В такси мы ехали молча. Но стоило нам войти в квартиру, Антон обессиленно рухнул на диван.

— Никакого оправдания себе найти не могу. Прости меня, пожалуйста.

Я села рядом.

— Расскажешь?

Подсознательно я ожидала чего-то подобного. «Макеевы» возникли, когда я стала копаться в прошлом Антона.

— Расскажу. Это надо было сделать четыре месяца назад.

— Дай только вымоюсь…

Я побросала одежду прямо на пол и долго стояла под струями душа. Потом прошлась по комнатам, возвращая себе ощущение дома, ощущение безопасности.

Мой старенький призрак — пальто с чужого плеча. Мягкая шероховатость ткани под пальцами. Любимая чашка, подаренная бабушкой, — прохлада фарфора. Мои шторы, мои книги, даже пыль на полках — все возвращало меня к себе прежней. Живущей без страхов, без подозрений. Без лжи.

— Я тебе врал, — сказал Антон. — Насчет родителей и насчет моего прошлого. Прости меня.

— А я тебе соврала насчет семинаров от издательства. — Я села в кресло и потерла лоб. — Все, хватит извиняться. Теперь объясни, пожалуйста, с чем мы имеем дело.

Антон вытащил из кармана моего пальто сигареты и зажигалку. Приоткрыл окно.

— У меня в юности был дружбан по прозвищу Кондрат. С восьмого класса терлись вместе. Я-то человек простой: мама — уборщица, папа — алкаш… А у Кондрата папаша занимал хорошую должность в администрации. Деньги у них водились. Я после школы поступил в НГУ — это университет наш новосибирский. На факультет информационных технологий. А Кондрата папаня взял под крыло. Типа, он и так умный, куда ему еще учиться.

Я постаралась не выдать своего изумления. Факультет информационных технологий?

Антон продолжал рассказывать:

— Тяжело было первые два года, но интересно. Прямо другая жизнь мне открылась… Ладно, это так, лирика. В общем, когда я был на третьем курсе, мать слегла. Я поговорил с врачами, почитал в интернете про ее диагноз, понял: нужны деньги. Не через пять или шесть лет, а прямо сейчас. Иначе никакой матери не будет. А я ей должен по гроб жизни… Она пахала, чтобы оплачивать мне репетиторов. Школа в Искитиме была ничего, но поступить после нее в универ — анриал. Короче, мать меня тащила на горбу, пока батя блевал на лестничных площадках. Мама же за ним потом и подтирала. — Он с шумом выдохнул. — У меня от отчаяния в голове как будто моторчик заработал. Я пришел к Кондрату, говорю: так и так, есть проект бизнеса. Выйдем на самоокупаемость через три месяца, по моим прикидкам. Однако нужны первоначальные вложения. У меня — ни копейки. По друзьям могу насобирать кой-чего, но это всё равно ни о чем. Кондрат сначала врубил скептика на полную, но послушал меня и прямо заинтересовался. Даже отца позвал.

— А что ты придумал?

— Студенческие прачечные. У нас в общаге вечно была проблема — где постирать шмот. А студенческие городки — они же большие! Ну, ты представляешь. Найти помещение — элементарно! Я обнаружил, пока шлялся вокруг, минимум три подходящих. Просторные подвальные комнаты, вода подведена, электричество есть… Даже при минимальной ставке за стирку все вложения должны были отбиться за три месяца. А потом прачечные начали бы приносить прибыль.

У Антона загорелись глаза. Я смотрела на него — и видела юношу, вчерашнего мальчишку, который метался по городу в поисках решения. Не удивительно, что ему удалось заразить своим энтузиазмом и школьного приятеля, и его отца.

— Мне удалось их убедить. Папаша Кондрата договорился с ректором — на это я даже не рассчитывал. Все завертелось очень быстро. Уже через год у нас были четыре прачечные, и мы собрались открыть пятую. Назвали сеть «Постирочная». На заработанное отправить мать лечиться в Германию я не мог, сама понимаешь. Мы были мелкие бизнесмены, карманные… — Он грустно улыбнулся. — Но появились деньги на оплату сиделок в больнице. Чтобы протерли маму, перевернули, вовремя дали попить… У нас ведь прежде и этого не было. Мы жили в съемной халупе, потому что квартиру папаша пропил. Через полтора года после того, как открылась первая прачечная, мама умерла.

— Умерла?

Я не ожидала такой развязки. История борьбы должна была закончиться победой. Совместной радостью матери и сына, сумевших отогнать смерть.

Как сильно во мне проросли книжки с хорошим концом…

— Воспаление легких — и ушла за неделю. Я занимался похоронами — отец лыка не вязал. Дома лежали деньги на поминки, я оставил в шкафу, растяпа… Он их стырил под шумок. Маму похоронили, я вернулся в универ. Через пару недель стало ясно, что учиться больше не могу. У меня в голове были не мозги, а поролон. Однокурсники пытались помогать — не-а, ничего не сработало. Я просто отупел.

Присев ближе, я молча погладила его по руке.

— Единственное место, где у меня работала соображалка, — это в наших прачечных. В институте все время помнил про маму. А когда начинал крутиться в делах — забывал. Ну, забывал, что она умерла. Понимаешь? Декан подписал мне академ. Я взял денег взаймы и все вложил в новый проект: сеть кальянных. Он тоже выстрелил. Академ закончился, но в универ я не вернулся. Крутился в бизнесе, не останавливался ни на секунду. Каждую копейку вбрасывал в дело. От армии только пришлось откупиться… Да и то — мне так жалко было денег, что, если бы было на кого оставить бизнес, ушел бы служить, честное слово. Прикинь, каким стал скупердяем!

Я улыбнулась, но сердце болезненно сжалось. Антон и в самом деле не очень охотно тратил деньги. Помню его взгляд, когда он узнал историю пальто-призрака. У него не укладывалось в голове, что можно выкинуть несколько тысяч на вещь, которая будет висеть на манекене.

Наша единственная серьезная ссора тоже была связана с деньгами. У меня было кое-что на банковском счету. Маленькая подушечка безопасности. Коллега попросила в долг, и я дала, не раздумывая. Антон, узнав об этом, сделал мне выговор. «Чем ты думала? Она никогда не вернет тебе деньги! Ведешь себя как избалованный ребенок!» В конце концов я огрызнулась, что это мои деньги, а не его, и коль скоро я их зарабатываю своим трудом, мне и решать, как ими распоряжаться. Антон притих и долго извинялся.

Я еще тогда поняла: на него изредка что-то находит. Может быть, призрак голодного детства пугал его?

Теперь ясно, что дело не в детских страхах. В голове у Антона навсегда осело, что мать умерла, потому что они были бедны.

— Через четыре года бизнес шел так хорошо, что я стал подумывать насчет франшизы. Ко мне подкатывали кое-какие люди из Екатеринбурга… Деловые, вполне серьезные. Я навел справки. Перспективы открывались такие, что дух захватывало. Но тут объявились новые люди. Уже не из Еката.

Он замолчал.

— Милый, я не понимаю…

Антон глубоко затянулся и швырнул окурок за окно.

— Ну, если вкратце, мне предложили делиться. Честный раздел… — Его губы искривила болезненная ухмылка. — Мне — ничего, им — все. В порядке большой милости они соглашались поставить меня менеджером в одной из кальянных. У меня внаглую хотели отжать бизнес, Полинка. Ничего не стеснялись. Кондратьевского папашу к этому времени поперли со службы, так что заступиться за нас было некому.

— Ты согласился?

— За кого ты меня принимаешь? Я отказался. Ну и… в общем, чтобы долго не рассусоливать, скажу сразу: Кондрат меня сдал. Ему оставили одну прачечную, и в обмен он написал явку с повинной — типа, мы мутили с налогами. У нас в стране посадить можно любого. Весь мелкий бизнес ходит под уголовным кодексом. Все деньги просадил на адвокатов, а надо было просаживать на взятку судье. Хотя… — Он обреченно махнул рукой. — Я по глазам ее видел, что она все понимает. Но на три года закатать меня ей это не помешало.

— Тебя отправили в тюрьму?

— В колонию. Да. Знаешь, в каком-то смысле мне там стало проще, чем на воле. Я здорово замучился за те полгода, что бодался с беспредельщиками. На самом деле не бодался, а брыкался в петле, но это я понял задним умом… А в колонии ничего не надо решать, ни о чем не надо думать. За тебя уже все решили и подумали. Срок мне дали небольшой, потому что доказательства были ну совсем ерундовые. Я книжки всякие читал. На исповедь ходил к священнику… Хотя это уж больше так, за компанию. У меня там завелся приятель. Простой такой парень, добродушный… Без второго дна. Он по дурости связался с натуральными уголовниками. Они впятером грабанули инкассаторскую машину. Громкое было дело — может, слышала? В две тысячи пятнадцатом. Прямо посреди Новосиба.

Я покачала головой.

— Бандиты с инкассаторами перестреляли друг друга. В заварушке кто-то ухитрился стырить деньги. Все считали, что это Олег. Он единственный удрал, но его все равно потом взяли, однако установить, где он шарахался трое суток, не смогли. Значит, он-то бабло и прикопал.

— А это правда был он?

— Слушай, я его не спрашивал. О таком вообще-то не говорят. Олег и без того был дерганый, всего боялся. Каждую ночь ждал, что придут его пытать о деньгах. А я так мало этим интересовался, что он ко мне прилип, как репей. Почувствовал, что я для него не опасен. Мне ведь после маминой смерти не бабло нужно было, а движуха. Да и проблем от этих инкассаторских мешков не оберешься… Не моя история! Парень он был неплохой, мы с ним за два года… ну, не скорешились, но держались вместе. Я вышел раньше него — и меня сразу встретили его бывшие дружки. Те, которые придумали, как ограбить инкассаторскую машину, но сами никуда не пошли. Они были уверены, что Олег поделился со мной, куда спрятал деньги. Как же иначе! Мы ж с ним лепшие кореша! Я от них чудом сбежал. Просто повезло! Батя к тому времени допился до белой горячки и помер. Я рассудил так: в Москве затеряться легче. Да и начинать с чистого листа тоже. В Новосибирске многие знали мою историю. А здесь ты как новорожденный. — Он слабо улыбнулся. — Бизнеса я наелся, учиться мне поздно… Так что пошел работать руками. Мудаков этих, Олеговых корешей, выкинул из головы. Но где-то в затылке у меня свербело, что они не уймутся, сколько бы лет ни прошло. Твари жадные… Три месяца назад я узнал, что Олег умер.

— Господи, почему?

— Что-то с почками. Он с детства болезненный. То есть вполне естественная смерть.

— И теперь получается, что ты единственный знаешь, где деньги?

— Ага. По мнению этих уродов. Слушай, я уверен: деньги увели менты, которые приехали по вызову. Там реально была полная неразбериха. Ну просто больше некому. Олежек себя не помнил, когда удирал. Пальба, вокруг трупы… Не до денег, живым бы остаться. Да и трусоватый он был. Для такого маневра нужно иметь другой склад характера. Давно эти бабки поделены и потрачены. Нечего там искать. — Он растер ладони и прижал к закрытым векам. — Ф-фух, устал. Не спал всю ночь, места себе не находил. Полинка, я так тебя подвел…

Я отвела его пальцы. Антон страдальчески уставился на меня. Белки у него и в самом деле покраснели, словно он проплакал несколько часов.

— Тебе нужно закапать в глаза. Подожди, поищу в аптечке…

Я вернулась с лекарством и, пока он лежал, запрокинув голову, спросила как можно нейтральнее:

— Ты считаешь, эти люди, твои фальшивые родители, — та банда, которая ищет деньги?

— Больше некому, — отозвался Антон. — Я, кстати, вспомнил… У них был свой карманный следователь. Они еще пугали, что он снова меня закроет. Подкинут при обыске пакетик с порошком — и добро пожаловать обратно в колонию лет на пять.

Все сходится. Греков упоминал, что раньше служил в прокуратуре.

— Они его убили, — тихо сказала я.

Антон дернулся и вскочил.

— Что?!

Я рассказала о зарезанном Германе.

Антон бессильно выругался.

— Тебя кто-нибудь видел в его конторе?

— Нет. — Я умолчала о том, что на дверной ручке и выключателе остались мои отпечатки. — Слушай, зачем они разыграли это представление? Я имею в виду, со мной.

— У меня только одна гипотеза: они считали, что им удастся перетянуть тебя на свою сторону. Ты выведаешь у меня, где деньги, и все расскажешь им. Правда, тут есть одна неувязка…

— Какая?

— Если бы Олег реально поделился со мной, куда он спрятал сумки, неужели я до сих пор не потратил бы все? Тем более после его смерти!

— Ну, они могли считать, что ты решил выждать.

— Для безопасности? Да, возможно. Но вообще наглость у них запредельная!

— Что ты имеешь в виду?

— Что они захотели перевербовать тебя на свою сторону.

— А-а-а. Да, глупо…

Я вспомнила, какая радость меня охватила, когда отец Антона спросил: «Дочка, на ночь-то останешься?» Я сидела возле мерзких упырей, и в их гнусных рожах мне мерещились дивные лики. Мне так нравилось быть среди них… В семье, где взрослые были по-настоящему взрослыми, и ни за кем не требовалось присматривать. Где меня саму опекали весь вечер. Кормили, подливали, укрывали, шутили… Позвали к себе, наконец!

И как приблудная собачонка, которую поманили куском мяса, я доверчиво пошла на запах.

Мы еще долго говорили о случившемся. Я легла к Антону на диван, и он обнимал меня крепко, шепча на ухо чудесную ерунду. Мы укрылись вдвоем в скорлупе моей квартиры, и старое чужое пальто, подобно домашнему призраку, охраняло наш покой.

* * *

Неделю спустя воспоминания о моей поездке поблекли. Так выцветает страшный сон. Просыпаешься от кошмара и думаешь, что никогда его не забудешь. Но уже несколько часов спустя не остается ничего, кроме удивления: что за чушь мне приснилась! И колющий взгляд Григория, и фальшиво-дружелюбные лица Ивана и Ларисы, и круглые, как неваляшки, «сестры» Антона с пьяным малиновым румянцем, и даже страшный образ убитого Германа, — все они таяли, уплывали, превращаясь в морок, в неразличимую муть. Лишь одно память сохранила цепко: изумленные глазищи кудрявой малышки, обнимавшей меня за колени.

А ведь они прокалывались на каждом шагу. Чего стоит выдумка о причине ссоры, из-за которой их сын якобы прервал отношения! Поразительно, что ради меня разыграли такой спектакль. Сколько же людей было в нем задействовано…

Эмме я почти не соврала. «Родители Антона давно умерли. Они были преступниками, поэтому он ничего не хотел мне говорить». Бабушка возжелала подробностей. «При встрече, Эмма, все при встрече! На следующей неделе!» У меня есть семь дней, чтобы продумать детали.

На пятый день мне позвонила Ксения.

— Пойдем гулять!

С ее стороны такое приглашение равносильно извинению. Я согласилась, и мы отправились в парк на Речной. Бродили среди цветущей сирени, махали теплоходам и ели мороженое. Она даже купила мне пломбир.

— Подлизываешься? — спросила я. — Будешь каяться?

— Каяться, допустим, мне не в чем. — Ксения брезгливо отлепила бумажку со своего мороженого и бросила мимо урны. — А вот о результатах твоей поездки было бы интересно узнать.

Я рассмеялась. Чужие тайны! Как же я могла забыть! Чтобы удовлетворить свое любопытство, Ксения готова купить всю тележку мороженщика, а не один несчастный стаканчик.

— А никаких результатов, — легко солгала я. — Только зря потратила деньги на перелет и гостиницу.

— А как же частный детектив, которого тебе рекомендовала бабуся?

— Год назад уехал на Бали. Больше ничего не расследует, сидит под пальмами.

Ксения подозрительно взглянула на меня.

— Хочешь сказать, ты отступилась? Ходила озабоченная, а теперь дала задний ход?

— Понимаешь, — сказала я, облизывая холодный сладкий купол пломбира, — это был такой знак от вселенной, что яснее уже некуда. Ты права. Незачем соваться не в свое дело. Антон поссорился с родителями и не хочет с ними общаться. Это все, что мне нужно знать.

В глазах Ксении по-прежнему читалось недоверие, и я добавила:

— Мироздание щелкнуло меня по носу.

— Я когда еще сказала: твой Антон тебя балует. — Ксения не была бы Ксенией, если б удержалась от шпильки: — Даром что монтажник, а понимает, что в его интересах целовать тебе пятки. Ты на три ступеньки выше…

— В каком смысле?

— На социальной лестнице, дурочка. Ты москвичка при квартире и непыльной работенке. Он — пролетарий из Прибзденевки. Не позволяй ему об этом забыть.

— А что насчет неприятного сюрприза, который должен был ждать меня по возвращении?

— Я его выдумала со злости. Кстати, ты все еще выходишь на свои пробежки? — Ксения резко поменяла тему разговора.

— Да, а что?

— С завтрашнего дня присоединяюсь к тебе. Будем худеть вместе.

— Забудь и думать, — отозвалась я.

Мне нравится бегать одной. Я прислушиваюсь к своему телу. Улицы звучат по-другому, пробиваясь сквозь музыку в наушниках. Город видится иным. Пробежка для меня сродни медитации, а коллективные медитации не по мне.

— Это еще почему? — взвилась Ксения.

— Я привыкла бегать одна.

— Переучишься! Твоему мозгу полезны новые задачи.

— Возможно. Но бегать будем по отдельности.

Ксения использовала весь свой арсенал. Минута упрашиваний. Две минуты лести. Намек на смертельную обиду. Глубокое огорчение от того, что она впервые… захотела сама… и вот ее лучшая подруга ставит ей палки в колеса… препятствует единственному ее полезному стремлению… Она не может бегать без компании, к ней пристают, ей страшно!.. Что, если она упадет и сломает ногу! Полина, не отказывай мне, я больше никогда тебя ни о чем не попрошу, клянусь! Ну пожалуйста-пожалуйста-пожааааалуйста!

И взгляд как у лемура из «Мадагаскара».

— Ксень, я в самом деле люблю бегать в одиночестве, — примирительно сказала я, когда все струны этой балалайки издали положенные звуки. — К тому же новичка на первых порах нужно учить. А тренер из меня никудышный.

Ксения обозлилась. Я видела, что она вот-вот наговорит мне гадостей. Но в последний момент в ее глазах что-то мелькнуло. Какая-то хитринка, которая заставила меня усомниться, что мы отыгрываем очередную партию в игре «Продави Полину и заставь ее сделать то, чего ей не хочется». Но Ксения тут же отвлеклась на пассажиров теплохода, спускавшихся по трапу. Больше мы не говорили о совместных тренировках.

Я возвращалась домой со смутным чувством, будто что-то упускаю. Если подумать, в нашей встрече странным было все. Начиная со звонка Ксении. Она могла не проявляться по три месяца. Ее обида не слабела со временем, просто в какой-то момент Ксения сменяла гнев на милость. Я не скучала по ней в этом промежутке. Но меня радовало, когда она возвращалась.

«Странная дружба», — скажете вы.

Дело в том, что я люблю быть одна. Пожалуй, это самое серьезное препятствие для крепкой дружбы. К старости я превращусь в старушку-отшельницу и тихо помру от перелома шейки бедра в собственной ванне, потому что некому будет прийти мне на помощь. Меня не пугает эта перспектива.

Я резко остановилась посреди тротуара. В старушку-отшельницу? Почему в моем воображаемом будущем нет ни намека на Антона?

«Потому что мужчины умирают раньше женщин», — сказала я. Себе-то я отмерила лет девяносто, не меньше.

Однако ход моих мыслей мне не нравился.

Пришло сообщение от Антона: он писал, что закончил пораньше и скоро будет дома. Я медленно двинулась к подъезду. Не оставляло ощущение, будто что-то идет не так. Обычно-то я всем довольный беспечный лопух, и оттого, что на ровном месте психика начала выдавать невротические фортели, мне стало не по себе.

Это посттравматический синдром. Конечно, он! Запоздало проявился тревогой и страхом.

Стоило мне найти объяснение, я подняла глаза — и увидела на другой стороне дороги «дядю Григория».

Меня пригвоздило к месту.

До подъезда оставалось каких-то сто метров, а я не могла двинуться.

Паспорт! Паспорт, который он доставал из моей сумки! Ему нужна была страница с пропиской, и он подсмотрел адрес.

При дневном свете он выглядел старше, чем на искитимском застолье. Тощий матерый урка с синей веной на лбу. Джинсы, футболка, мятая трикотажная кофта на молнии…

Григорий шагнул на проезжую часть, вздернул верхнюю губу, изобразив улыбку-оскал, и я поняла, что сейчас он убьет меня. Подойдет в тихом московском дворе, где дети играют на площадке и коты дремлют на подоконниках, ударит заточкой — и мое время закончится девятнадцатого мая в пять часов вечера.

Нас разделяло несколько шагов, когда на Григория налетел Антон. Он врезался в него, как пушечное ядро. Григорий отлетел в сторону и, не удержавшись на ногах, шлепнулся на бордюр. Антон обернул ко мне побагровевшее лицо. Я никогда не видела его в такой ярости.

— Иди домой, — сквозь стиснутые зубы приказал он. — Я сам с ним разберусь.

— Антон…

— Иди домой, — повторил он. — Подожди! Вот, возьми…

Он сунул мне свой телефон и буквально затолкал в подъезд.

— Антон, что ты хочешь делать…

— Ничего не бойся. Все будет хорошо.

Дверь подъезда закрылась. В последний миг я увидела костлявую фигуру Григория, быстро удалявшегося через двор.

Антон бросился за ним.

Можно было пренебречь его распоряжением. Выскочить на улицу, поднять скандал, вызвать полицию… Но Антон пообещал, что разберется сам.

Когда, поднявшись в квартиру, я выглянула из окна, двор был уже пуст. Антон с Григорием исчезли.

Несколько часов я места себе не находила. Рассказать о происходящем можно было только Эмме, но та всполошилась бы. Незачем тревожить даму ее возраста.

В половине девятого щелкнул дверной замок. Я вылетела в прихожую, готовая увидеть своего мужа окровавленным и избитым. Но Антон выглядел как обычно, разве что чуть более измученным.

— Полина! Как хорошо, что ты дома!

— Господи, где мне еще быть!

Теперь я обнимала его так, словно он потерялся и нашелся.

— Дай ботинки сниму, — рассмеялся он, и я отстранилась.

— Что произошло? Ты его догнал? Вы дрались?

— Да ну, какое там… Я существо миролюбивое. — Он взлохматил мне волосы.

— Я думала, ты его прямо там убьешь, на месте.

— Я жутко за тебя испугался. — Антон снова притянул меня к себе. — Слушай, живот подводит. У нас есть поужинать? Разогрей, пожалуйста. Меня на нервяке пробило на хавчик.

Он как-то судорожно улыбнулся и прерывисто вздохнул. Вот теперь стало заметно, что встреча с этим выродком далась ему нелегко.

Пока он мылся, я сварила картошку и пожарила отбивные. Антон вышел, обернутый в полотенце, налил рюмку водки и опрокинул в себя, как родниковую воду. Потряс головой:

— Бр-р-р! Совсем я отвык от таких людей. Их только с водкой можно принимать. Дай огурчик!.. — Он захрустел огурцом и потянулся. — Я его вспомнил, как только увидел. Когда я освободился, за мной несколько дней по пятам ходил хвост. Вот это он и был. Кто он такой, не знаю, но его харя у меня на сетчатке выжжена.

— Ты догнал его? — Я поставила перед ним тарелку и села напротив.

— Ага. Правда, он удирал довольно резво. Видимо, решил, что его будут бить.

— Я тоже так подумала!

— Мы просто побеседовали. Правда, разговор вышел долгий. Я ему объяснял все то, о чем мы с тобой говорили… Что если бы я знал, где деньги, я бы давно их потратил. Да и смысла никакого не было Олегу со мной делиться. В чем профит-то? Ради какой великой цели? Чтобы я вышел раньше него и слинял с бабками? За которые его чуть не ухлопали… — Он налил себе еще одну стопку, опрокинул ее и внезапно засмеялся.

— Ты чего?

— Подумал: вот где пригодились тупые клиенты.

— Что ты имеешь в виду?

— Начальство дрючит нас, как чертей. «Никаких склок, никакой грубости!» Даже если заказчик безмозглый и орет как баран, мы все равно обязаны разговаривать с ним спокойно. Выдержанно! Я раньше так бесился… А сегодня сидим на лавке с этим обрубком, он курит, я ему втираю, что они должны меня оставить в покое… Елозим сто раз по одному и тому же месту, уже достало. Но я все равно думаю: буду повторять сколько потребуется, пока он не въедет.

— И как, въехал?

Антон отправил в рот горячую картофелину.

— Вроде бы! — с набитым ртом выговорил он. — Я все время балансировал между нормальным разговором и угрозами. Они не понимают другого языка. Но, знаешь, у меня хорошее предчувствие. Надеюсь, этот дрищ передаст своим, что я для них — пустой билет.

— А зачем ему нужна была я?

Антон отрезал кусок отбивной, прожевал и лишь тогда ответил:

— Хотел через тебя найти ко мне подходы.

— Каким образом? — изумилась я.

Он пожал плечами:

— Говорю тебе, у этих людей своя логика. Он решил, что очаровал тебя, когда ты была у них в гостях… Значит, можно к тебе подкатить. О том, что ты сбежала от них ночью, он уже успел забыть или вообще не думал. — Антон вытер вспотевший лоб. — Ф-фух! Два часа трепались, а такое чувство, будто я неделю вагоны разгружал. Пойду прикорну на часок. Разбуди меня, вечером пройдемся…

Но разбудить его я не смогла. Антон проснулся только утром, опухший и страшный, словно выпил накануне не две рюмки, а бутылку. Впрочем, так оно и оказалось. Пустая бутылка стыдливо пряталась за мусорным ведром. Значит, он вставал ночью, пока я спала.

Дорого же ему дался разговор с этим уголовником.

Я оценила, как отчаянно Антон пытался держать лицо. Мне нужно было все обдумать…

С этой пустой бутылкой я вновь споткнулась о мысль, как плохо его знаю.

Если разобраться, он ввалился в мою жизнь с такой же бесцеремонностью, как и Ксения. Зачем это нужно моей подруге, я не понимаю до сих пор. Одно могу сказать точно: конечно, Ксения ко мне привязана, даже очень… Но она меня не любит.

А Антон — любит.

Имеет ли значение что-то еще, кроме этого?

Если бы мне было семнадцать, я бы сказала — нет.

Но мне двадцать девять. За Антоном тянется шлейф нехорошей истории с отсидкой и украденными деньгами.

Подозреваю ли я его в том, что на самом деле ему известно, где деньги инкассаторов?

Отличный вопрос.

Три дня спустя у меня все еще не было на него ответа. Я много тренировалась. Наматывала на пробежке по десять километров. Возвращалась домой взмокшая, обессиленная. Но пока я бежала, мысли о прошлом Антона вышибало из головы.

В пятницу я вышла из дома, как всегда, в десять утра. Пробегая через новый микрорайон — ни деревьев, ни кустов, одни заборы и башни новостроек, — увидела девушку, раскорячившуюся над коробкой, которую она пыталась втащить по ступенькам к подъезду. Вокруг не было ни души. Девушка подняла на меня умоляющий взгляд, и я остановилась.

В коробке были книги. До сих пор старые книги производят на меня магическое воздействие. Светоний, «Благие знамения» и «Недопёсок».

Есть книги, которые нам нравятся. Есть книги, которые мы любим. Есть книги, которые мы перечитываем.

А есть книги, из которых мы состоим.

Я состою из «Алисы в Стране чудес», «Улисса», «Ведьмака», «Черной курицы» и как раз таки «Недопёска». Папа читал мне его в детстве, прерываясь от хохота на каждой странице. «Собака походила на сосновый чурбак, укутанный войлоком».

— Вы мне не поможете? — Девушка молитвенно сложила руки. — Грузчики меня бросили.

Мы подхватили коробку с двух сторон и потащили в подъезд. Я боялась, что под тяжестью книг отвалится дно, но картон только выглядел хлипким.

— Не знаю… как вас благодарить…

Мы выпали на восьмом этаже, пыхтя от натуги. Лифт с клацаньем захлопнул двери, словно сожалея, что никого не прищемил.

— Не отрегулировали его… Каждый раз… зубами щелкает…

Стены в побелке. Пыльный ремонтный воздух.

— Хотите взять книжку на память?

— Спасибо!

Я склонилась над томиками, и в этот момент меня как будто толкнули в голову. Сине-зеленые собаки взлетели навстречу, и нас втянула темнота.