Жизнь во сне по отрывному календарю

Елена Клепикова

Марта тоже человек. Со своими тараканами, и у каждого таракана особая конституция на всякий день. Живет себе женщина Марта в гармонии с миром, с собой в разладе, потому как не бывает совершенства под солнцем. Смешная и мудрая, трогательная и своенравная, живет вопреки всему и несмотря ни на что. Не умеет она сдаваться. Не научили.

Чёрный альпинист

(Сон четвёртый: «Марта и горы»)

Марта ступала след в след — тропа ещё не была пробита, слежавшийся глубокий снег проминался неохотно. Группа из трёх человек ушла далеко вперёд, оставив Марту одну. За неё не волновались, пусть идёт, как идёт — маршрут знакомый, опасности нет, к стоянке догонит. Шумный Чимбулак с забитыми машинами автостоянками, развязными компаниями, приехавшими приобщиться к спорту, но почему-то оседавшими в гостиничном ресторане, целеустремлёнными лыжниками в ярких костюмах, гомонящими сноубордистами, разновозрастными детьми с санками, «тазиками» и пластиковыми «каталками», весёлыми собаками, остался внизу.

«Вот интересно, — думала Марта. — Как всё меняется. Раньше здесь спортивная база была, а теперь вон что отгрохали». На месте спортивной базы «Эдельвейс», идеально вписываясь в пейзаж, раскинулся современный уютный и бешено дорогой комплекс отдыха. Старая база и была именно базой, не претендуя ни на что большее: несколько вагончиков, тройка маленьких домиков с подслеповатыми окошками, дощатая будка туалета. Именно отсюда по Малому Алматинскому ущелью туристы и альпинисты, «чайники» и гости уходили кто на маршрут, кто просто погулять. В тихие восьмидесятые городское начальство привезло сюда летчика-космонавта, — фамилию Марта не вспомнила. — То ли Леонова, то ли Шаталова, а, может, и вовсе Берегового? Космонавт оглядел окрестности орлиным взором и молвил: «Что ж вы такими убогими строениями пейзаж портите». Начальство устыдилось — домики и вагончики разломали, и только деревянная будка какое-то время напоминала о том, что место это было обитаемо.

Однажды зимой, до памятного «космического» визита, тёплая компания студентов на каникулах решила навестить приятеля — студента-географа, отбывающего практику на станции Туюк-Су. Туюк-Су — научная станция «коктейль-солянка сборная» — там трудились метеорологи, гляциологи, сейсмологи вахтовым методом по две недели: две недели в горах, две недели в городе. Две недели в городе не выдерживал почти никто — люди отравленные горами, помывшись и повидав родных и близких, забивали рюкзаки картошкой, вареньем, копчёной рыбкой, возвращались наверх и дожидались смены в «Эдельвейсе». Марта не понимала такой жизни, но каждому своё.

До «Эдельвейса» студенты добрались без приключений, передохнули в гостеприимном домике, напились чаю. На вопрос: «Как дойти до станции Туюк-Су», окружающие махали руками: «Туда», а на вопрос: «Долго?», отвечали: «Как пойдёте». В конце концов, за банку вишнёвого варенья, студентов вызвался проводить один человек — незнакомый, но по виду бывалый.

— Студенты, — цедил Бывалый. — Доведу в лучшем виде. Вчера тут какие-то пришли, канистру пива принесли и спирту два литра. Голова боли-ит. Они утром ушли, а я здоровье поправлял. А мне на станцию надо.

Марта скептически смотрела на Бывалого: встрёпанный, синюшный, глаза как стоп-сигнал, перегаром разит — сосульки падают. Сказала шёпотом:

— Что-то не очень хочется с таким упырём идти.

— Другого всё равно нет, — также тихо ответил Алекс. — А до вечера надо на станции быть.

Студенты надели рюкзаки и вынырнули в зиму. Бывалый с места взял высокий темп, но алкоголь, слегка разбавленный кровью, давал о себе знать, и шёл он, мягко говоря, не прямо. Солнце клонилось к западу, удлинялись тени, на дороге впереди щупальцами зашевелились толстые белёсые нити, которые через несколько шагов превратились в плотный туман. С трудом, сквозь белую вату, различались мутные фигуры. Бывалый крикнул:

— Ну-ка все дружненько, взялись за рюкзаки.

— В смысле?!

— Ну, ты — за мой, этот — за твой, тот — за этого, а девчонка пусть последняя идёт — у неё куртка красная. Взялись? За мной! След в след.

Марта шла, уцепившись за ремешок рюкзака Алекса, изо всех сил стараясь не задерживать движение. Туман гасил всё: расстояние, цвет, звуки, запахи. Слева надвигалось ощущение беды и бездны.

— Всё. Тут где-то обрыв. А я иду, как молния. Не в смысле скорости, а так з-зигз-загом, — самокритично выдал Бывалый, сел в снег и добавил. — Боюсь, к ночи не дойдём. Давайте палаточку поставим, а?

Дружно утоптали площадку, с грехом пополам начали ставить палатку. И тут повалил снег. Не пошёл, не посыпал, именно повалил. Огромными мягкими хлопьями, выпадая из белого тумана, заваливая всё немногое, что ещё можно было увидеть. Студенты и Бывалый полезли в палатку — в одноместный брезентовый шалашик втиснулись пятеро — уселись, поёрзали, устраиваясь поудобнее, прижались друг к другу, как птенцы в гнезде:

— Поспим, если получится, утро вечера мудренее.

Уснуть удалось не всем и не сразу. Сон наваливался поочередно: чёрный, смутный, страшный. Спящие просыпались от короткого вскрика соседа, снова проваливались в липкую мглу видений. По пологу палатки скребли маленькие безжалостные коготки, кто-то снаружи вздыхал, давил на брезентовые стенки — будто хотел зайти, но не решался открыто и, сопя, на ощупь, пытался найти незаметную лазейку. Под утро тяжёлая дрёма сморила всех, и ребята проснулись, когда часовая стрелка подбиралась к десяти часам.

— Поспали, — хрипло пробормотал кто-то.

— Торопиться некуда.

Сон медленно отступал.

— Ребята, а где проводник? — подсвечивая фонариком, подслеповато всматриваясь в лица, спросила Марта.

Бывалый исчез вместе со своим рюкзаком, мотком верёвки и чайником. Алекс попытался откинуть полог палатки. Полог не поддавался — палатка засыпана снегом. «Безвыходных положений не бывает» — культовый мультик про барона Мюнхаузена был дружно взят на вооружение. Прорезали брезентовое полотно, общими усилиями стали осторожно прокапывать узкую мышиную дыру, трамбуя вынутый снег у стенки. Ход поднимался вверх на полутораметровую высоту. Женька, как самый длинный и тонкий, влез в снеговую трубу, уперся руками в снежный свод, осторожно выпрямился. Сверху глухо донёсся голос:

— Народ, ничего не видно — туманище. Снег не идёт — палатку по конёк занесло. В общем, мне по шею.

Женька вынырнул из хода, пробрался в уголок палатки.

— Надо метку ставить, — предложил Алекс. — Яркое есть что?

— Косынка, пёстренькая, — Марта вытянула из под свитера весёлый шёлковый треугольник. — Пионерский галстук, конечно, лучше… Но, что есть.

Косынку привязали к альпенштоку, водрузили над палаткой.

— Будем ждать, туман сойдёт, там посмотрим.

Ребята прижались друг к другу, потихоньку разговаривая в темноте — батарейки фонариков решили экономить. Время тянулось медленно: известно, хуже нет — ждать и догонять. Женька время от времени выглядывал наружу, докладывал обстановку. Туман не редел. Вечером скромно перекусили и решили поспать. Ночью опять мучили кошмары, а за полночь раздался голос:

— Эй, народ, извините, что бужу, у вас хлебца не будет?

Ребята, зевая, протирали глаза, стряхивая сон. Холодно невозможно и никаких мыслей: кто, зачем, почему, как, откуда?

— Залезай, мужик, гостем будешь.

Включили фонарик. Человек лет тридцати, весь в чёрном — и куртка, и шапочка, и штаны с бахилами, и ботинки. Всё потёртое, но опрятное, чистое. Руки в перчатках. Лицо обветренное, бородка, глаза чёрные, без блеска.

Хлеба нарезали, колбасы, сыра, шоколадку разломали:

— Ты извини, сутки под снегом сидим — чай чуть тёплый.

Мужик поел, чаю напился и говорит:

— Пойду, — сам на хлеб смотрит.

Ему еду собрали, а он отказался от всего — только хлеб взял. В ход ввинтился, и нет его. И никто ни о чём не спросил, не удивился — как морок какой.

Утром проснулись, Женька, как на дежурство, в ход залез, голову над снегом высунул:

— Ребята, — орёт счастливый. — Солнце! — В палатку забрался и говорит. — Странно только, никаких следов вокруг нет. Куда этот чёрный делся?

Вопрос повис в воздухе. Все поочерёдно выглянули в дыру, порадовались солнышку — величие гор, сияющий снег, на небе — ни облачка! Вдалеке слышался рокот мотора. Через несколько минут подошёл снегоход. Водитель хохотал:

— Везунчики вы! По такой погоде сидели бы до морковкиного заговенья. Вован на рассвете пошел в будку показания снимать. Выскочил, дурак, налегке. Через минуту влетает, синий, зубами клацает и вопит: «Там мужик незнакомый. Говорит, пацанов в палатке у обрыва на „тягуне“ засыпало. Метка — косынка в цветочек на альпенштоке». Мы «Буран» выкатили, туман сошел — я сразу и поехал. Везунчики!

Снег поскрипывал под ногами. «Скоро стоянка, сдвинем чашки на том самом месте». Марта прибавила шаг. Издалека слышались глухие голоса, она разобрала слова песни: «В суету городов и в потоки машин, отправляемся мы — просто некуда деться. Но спускаемся мы с покорённых вершин, оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце».

Её ждали.