Жизнь во сне по отрывному календарю

Елена Клепикова

Марта тоже человек. Со своими тараканами, и у каждого таракана особая конституция на всякий день. Живет себе женщина Марта в гармонии с миром, с собой в разладе, потому как не бывает совершенства под солнцем. Смешная и мудрая, трогательная и своенравная, живет вопреки всему и несмотря ни на что. Не умеет она сдаваться. Не научили.

Первая охота

(Сон второй: «Марта и вепрь»)

Марта тихо сидела у костра. Мужчины, разгорячённые напитками и предстоящей охотой, перебивая друг друга, травили охотничьи байки. Отец Эрика, огромный, красный, размахивая руками, выкрикивал:

— Я первый раз тогда на кабана ходил, пацан совсем. Выдали ружьецо — двустволку курковую с горизонтальным боем, древнюю, от деда Мазая, указали, где встать. Место дохлое. Кто ж на хорошее место новичка поставит?

— Ну и?

— Ну. Залез на пень. Стою — скучаю. Там уже пальба идет. Смотрю, на меня кабанище прет. Я из левого ствола — бац! Осечка. Из правого бац — осечка. В голове пусто и большими буквами «Амбец!» — как на бегущей строке. Перезарядиться не успеваю. Курки взвел, из двух стволов «Ба-бах!» Кабан копытцами в воздухе брыкнул и у пня свалился. А я соскочил на землю, вокруг туши бегаю и пинаю, пинаю: «Что взял, сволочь!?» Тут ко мне кто-то из старших бежит, орёт: «Дурак, назад!» Оттащил. Дрыну метровую подобрал, кабана около морды ткнул. Хрусть! Палка пополам. Он ещё живой был. Повезло…

Костер полыхал, подогревая эмоции. Кровавые отблески метались по лицам. «Что я здесь делаю, — подумала Марта. — Дичь какая-то. Диана-охотница выискалась». Покосилась на сидящего рядом мальчишку. — «Красив, как Антиной». — Спросила:

— Ты-то зачем здесь?

— Папа сказал, надо мужчиной становиться. Охота — занятие сильных и смелых. А Вы почему?

— Муж решил доказать, что на самом деле на охоту выезжает.

— Вам нравится?

— Сам-то как думаешь?

— Да-а…, — вздохнул Эрик.

Женщина и юноша посмотрели друг на друга, тихо сдвинули кружки с круто заваренным душистым чаем. Эрик смущённо вытащил из кармана карамельки:

— Угощайтесь.

— Спасибо, — «Клубника со сливками». Забавно. Мои любимые. Были. Давно». — А у меня сухарики есть.

Так они и сидели, грызя ванильные сухари, глядя в огонь, терпеливо внимая рассказам умудрённых жизнью настоящих мужчин.

Солировал бородатый Ника. Ника держал в городе антикварный салон, слыл непревзойдённым экспертом по саксонскому фарфору и обладал уникальным собранием куртуазных статуэток девятнадцатого века. Его брат, такой же бородатый Мика, врач-травматолог, подбрасывая в костёр полешки, согласно кивал:

— Стоим мы, метрах в десяти друг от друга. Тощища-а. Сыро. Поглядел — Мика исчез. Ну, я потихонечку к его месту крадусь — не дай бог, ветка хрустнет. Подобрался — нет брата! Огляделся, вижу — из травы кепка торчит. Сидит, страдалец. Значит, не показалось, что вечером консервы порченые съели. Думаю, сейчас научу тебя охоту уважать! За кустами прополз, холодным стволом легонько по заднице ткнул и хрюкнул. Как он рванул! Бубка отдыхает! До дерева долетел и вверх. Даже штаны не надел. Мы его потом всей компанией снимали, какая уж тут охота.

Слушатели хохотали.

— Мика полгода со мной не разговаривал.

— Если бы ты зимой ногу не сломал, до сих пор бы не разговаривал.

Голоса перебивали друг друга, переплетались, наслаивались. «Испорченный телевизор, или нет, детекторный приёмник — сплошной шум, треск. Членораздельные слова не несут никакой смысловой нагрузки: пиф-паф, ой-ёй-ёй», — подумала Марта и спросила:

— Ты стрелять умеешь?

— В секции пять лет. Пулевая стрельба. И ещё плаванием занимаюсь, — горделиво отозвался Эрик.

— Хорошо. Успеваешь?

— Стараюсь.

За спиной послышалось пыхтение — между Мартой и Эриком втиснулось литое тело крупной собаки. Резко запахло мокрой шерстью.

— Ты где бегал, чучело? Рыбу ловил? На, на сухарика.

Пёс хрустел сухарём, счастливо улыбался, посвистывал горлом, всем видом своим выражал удовольствие, что его принимают, не гонят, угощают, разговаривают.

Костёр прогорал. Егерь обратился к Марте:

— Завтра рано вставать, идите в домик, пожалуйста. Спать надо. Коныр, проводи!

Собака с готовностью вскочила, замахала хвостом, склонив голову к плечу, посмотрела на женщину блестящими чёрными глазами, гавкнула тихонько «мол, что ты, не сомневайся, доведу в лучшем виде», развернулась и потихоньку потрусила в темноту.

Утром Марту и Эрика поставили на пустой номер. Камыши качались, шелестели метрах в ста от позиции у трухлявого поваленного дерева. Коныр маялся рядом. Снарядили «детский сад» лёгкими мелкашками, наказали никуда не ходить, звуков лишних не издавать, а лучше вообще сидеть на бревне и добросовестно ждать, когда за ними придут доблестные охотники.

Солнце поднималось к полудню. Где-то там, на востоке, неровно загрохотали выстрелы, зашлись лаем собаки. В камышах захрустело, зашумело. Ближе, ближе.

— Тётя Марта, смотрите!

Из камышей вылетел и замер огромный кабан.

«Подранок, — поняла Марта. Время растянулось, растянулось, застыло. — Сейчас нас не станет»:

— Эрик, бежим!

— Куда?!

Бежать было некуда и незачем. Одинаково отработанным движением они вскинули винтовки:

— Только в глаз, тётя Марта!

Тёмно-серый, с бурыми пятнами на щетине, вепрь, вереща, бросился вперёд, наперерез метнулся Коныр. Зверь принял собаку на клыки, мотнул головой, отбрасывая прочь. Этого мгновения хватило для выстрела. Два легких хлопка. Кабан упал — пули попали в цель. Из камышей выскочили собаки. Размахивая ружьями, выбежали запалённые охотники, заорали наперебой:

— Живые?!

— Ай, молодцы!

— От, какого завалили!

Взволнованные мужчины хлопали Эрика и Марту по плечам, обнимали, выкрикивали слова восхищения, осматривали колоссальную тушу, оценивали точность выстрелов.

— Зачем всё это, тётя Марта?

— Не знаю…

Какою мерою мерите

Какой верой верите

Всякой вере — свою меру

Всякой мере — цену

Цена меры и веры — жизнь

Око за око

Жизнь за жизнь

Смерть за смерть

Марта и Эрик стояли у дерева, на своем последнем рубеже.

Слёзы будут потом.