Лилии полевые. Покрывало святой Вероники
Перед вами третий сборник рассказов из серии книг «Лилии полевые». В основу всех сборников легли рассказы из рукописного архива протоиерея Григория Пономарева (1914-1997) и его духовных чад. Все книги подготовлены к печати православной писательницей Еленой Кибиревой, тексты, написанные авторами дореволюционной России, восстановлены и заново отредактированы, а утраченные из-за ветхости архива части текстов дописаны с соблюдением православных канонов. В настоящее время архив передан в дар издательству «Звонница», которое продолжает дело отца Григория и пополняет его архив новыми рассказами.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Лилии полевые. Покрывало святой Вероники предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Альбин
Повесть из первых времен христианства
1
В Риме в царствование императора Марка Аврелия19 было сильное гонение на христиан и между язычниками распространялись страшно нелепые, выдуманные жрецами ужасы о новом учении «секты» христиан, которые особенно рассказывались детям, внушая им страх и отвращение к новому учению об истинном Боге.
В одной из языческих школ под руководством учителя Назидиена произошел нижеописанный случай.
Дети наперебой рассказывали друг другу ужасные новости о непонятном для них новом учении христиан и с отвращением отзывались об этих «жестоких» людях. Среди учеников был сын христианина по имени Люций. Он не смог дальше слушать эти нелепые рассказы и стал открыто возражать товарищам, защищая христиан. Нашлись такие, которые сообщили об этом своему учителю, называя Люция христианином.
Мальчик на вопрос учителя смело ответил:
— Да, я христианин.
Учитель приказал высечь его.
В этой же школе учился сын патриция Кассия Магнуса по имени Альбин. Он был лучшим другом Люция и поспешил на защиту своего друга, чем и избавил его от избиения. Он не понимал, что это за новое учение и что означает, что друг его — христианин, а во имя дружбы встал на защиту беззащитного. Когда Альбин возвращался с рабом Торанием из школы, он поспешил рассказать ему о случившемся в школе. Тораний был тоже тайный христианин и, видя, как его юный господин интересуется новым учением, предложил узнать об этом учении у христианского учителя.
— Но где же его взять? Я охотно побеседовал бы с ним, если бы предоставилась такая возможность, — сказал Альбин.
Тораний как-то загадочно посмотрел на Альбина. Мальчик задумчиво глядел вперед. В его взоре светилась какая-то неведомая грусть. Казалось, что его чуткая душа не удовлетворяется язычеством с его многочисленными богами, с кровавыми жертвами и стремится к более высокому и чистому учению.
— Я знаю, что христиане верят в одного Бога, — начал раб, когда они пошли по портику20, каких было очень много в древнем Риме.
— В одного-о? — с удивлением протянул Альбин.
— Да, они говорят, что есть только один Бог — Творец неба и земли.
— А наши боги? А Юпитер21? А Юнона22? А Церера23?
— Христиане учат, что эти боги ложные и их даже на самом деле и нет.
— Удивительно! Ну, а далее?
— Далее, они верят в Сына Божия Иисуса Христа, Который для спасения людей пришел на землю, сделался человеком, проповедовал, претерпел страдания и смерть, а потом через три дня воскрес из мертвых. Пришел же Он на землю, по верованию христиан, для нашего спасения, чтобы Своим последователям дать вечное блаженство, вечное счастье.
— Какое поразительное учение! — невольно воскликнул Альбин.
— Да, господин, ты прав. Учение их поразительное. И вот за это-то и гонят христиан.
Альбин заставил Торания рассказать о его встрече с христианами и об их учении. Раб осторожно рассказал, что мог. Мальчик слушал внимательно, иногда задавая тот или иной вопрос. Потом они спустились с портика и пошли по улице.
— Тораний, ты вполне можешь положиться на мое молчание, — проговорил Альбин. — Ты, может быть, думаешь, что я передам наш разговор отцу, но не смущайся.
— О, господин! Я знаю, ты имеешь благородное сердце, — ответил раб.
— Не в том дело, Тораний. Ты очень верный раб и отлично знаешь, что я тебя люблю. Ведь ты меня носил еще на руках, играл со мной, когда я был маленький. Могу ли я быть тебе не благодарным? Но вот в чем дело: ты немедленно отправляйся к Люцию и извести его родителей об опасности. Я знаю, наш учитель Назидиен не оставит этого дела и, если не испугается, то заявит властям.
— Хорошо, господин.
В это время навстречу им шел старичок в простом плаще и с палкой в руках. Тораний незаметно от мальчика обменялся с ним какими-то знаками. Старичок осторожно кивнул ему головой, и они разошлись, а минуту спустя Альбин уже вбежал в прихожую своего дома.
2
— Отец, какое у нас сегодня произошло удивительное событие! — оживленно заговорил Альбин, входя к отцу в кабинет.
Отец мальчика, Кассий Магнус, был высокий, худощавый старик с выразительными, умными глазами. В прошлые годы в Риме он занимал ряд высших государственных должностей, а в данное время по болезни принужден был жить на покое. Все свободное время теперь он посвящал изучению греческой философии. Одна сторона его комнаты была заполнена небольшими квадратами с идущими вглубь них отверстиями, где хранились рукописи. Магнус с не свойственной ему живостью обернулся к сыну:
— Что случилось?
— А вот слушай.
И Альбин рассказал о происшедшем. Магнус даже вскочил с ложа.
— Как! У Назидиена учился христианин? А он этого не видел, не мог узнать? Куда он смотрел? Где были его глаза! Неужели невозможно открыть христианина? Для этого ему стоило только заставить каждого поклониться изображению богов. Альбин, разумеется, ты больше к Назидиену не пойдешь. Я найду тебе другого учителя, более благонадежного. Но ты поступил опрометчиво.
— Почему?
— Да, да, ты сделал большую ошибку. Зачем ты защитил Люция?
— Он был мой друг.
— Соглашаюсь: он был твой лишь до этого момента, пока ты не знал, что он христианин, но, когда Люций объявил себя христианином, с той минуты он наш общий враг, который подлежит ссылке или казни. Понимаешь ты это?
— Отец, я не знаю, что это за люди, христиане. И я не знаю, за что их преследуют.
— Это враги государства, враги общества! Это изуверы, которые питаются кровью своих детей! — вскричал с негодованием Магнус.
— Неужели это правда?
— О, разумеется. Иначе их не стал бы преследовать наш мудрый император Марк Аврелий. И повторяю: ты сделал большую ошибку, защитив Люция.
— Я сделал это, отец, только лишь по дружбе. В школе я сидел рядом с Люцием уже два года. Он всегда был такой тихий, услужливый, ни с кем не ссорился. И вот поэтому-то я и выручил его. Да, наконец, как же мне было не вступиться за него, когда на Люция напал почти весь класс? Разве это справедливо?
Магнус перебил сына:
— Вступиться за беззащитного — хорошо, но не за христианина. Христиане вне закона, эта секта обречена на истребление. Будь же благоразумен, сын мой! Пока ты носишь буллу24, ты еще мальчик, но скоро ты наденешь тогу25 римского гражданина и от тебя потребуется отчет в твоих действиях. Иди, да хранят тебя боги!
Магнус немедленно позвал в свой дом Назидиена. Учитель понял, для чего его позвали, и не на шутку струсил: «Из-за этого негодяя, Люция, мне, кажется, предстоит много хлопот. О, да поразит его Плутон!26».
Он, бледный, взволнованный, предстал пред разгневанным Магнусом.
— Что хочет от меня благородный патриций27? — спросил он Мангуса заискивающим голосом.
— Я хочу отдать тебя, негодяй, в руки властей. В твоей школе оказался христианин!
— Только один, только один! — воскликнул испуганно Назидиен.
— Этого я не знаю, — невозмутимо ответил Магнус, — быть может, и половина класса — христиане. Ведь некоторые же вступились за Люция, значит, если они не христиане, то, во всяком случае, сочувствуют им. Я должен донести об этом событии властям.
Назидиен стоял убитый, напуганный.
— О, благородный патриций! Не губи меня. У меня свои дети. Во имя наших богов, будь ко мне снисходителен. Этого больше не повторится. Завтра же я всех заставлю принести жертвы богам. И клянусь тебе: буду, насколько возможно, осмотрительным. О, позор мне! Мог ли я подумать, что Люций — христианин! Он всегда был такой внимательный, скромный и вдруг — христианин. Твой сын, Альбин, недаром был с ним так дружен. О, если бы Альбин не защитил Люция, то, поверь, негодный христианин теперь бы уже сидел в темнице.
— Оставь моего сына в стороне! — резко ответил Магнус. — Он еще мальчик, ему естественно ошибаться и врага принимать за друга. Но что свойственно Альбину, то непозволительно тебе.
Назидиен опять начал причитать и умолять Магнуса, чтобы он не доводил этого дела до сведения властей:
— Во имя богов и всех твоих предков умоляю тебя, благородный патриций, будь ко мне снисходителен.
В конце концов Магнус махнул на него рукой:
— Иди и благодари богов, если я умолчу. Мой сын больше учиться у тебя, конечно, не будет. Сколько я тебе должен?
— О, стоит ли об этом говорить! Я счастлив, что сын такого благородного патриция, как ты, посещал мою школу.
— Я не нищий! — гордо заявил Магнус. — И не хочу пользоваться услугами бесплатно.
Магнус отдал учителю две тысячи сестерций28. Назидиен рассыпался в благодарностях, схватил кошелек с серебром и быстро исчез.
— От одного я отделался пока благополучно, — вслух проговорил он, выходя на улицу. — Хвала богам!
А Магнус, вернувшись в свой таблинум29, долго ходил из угла в угол в глубокой думе: «Как, однако, распространяется христианство. Оно проникает всюду. Не помогли все предыдущие гонения; но будем надеяться, что наш мудрый император сумеет вырвать эту заразу с корнем. Да поможет ему в этом Юпитер!». И Магнус снова улегся на свое ложе, достав предварительно из шкафа пергаментный сверток30 с учением Пифагора31.
3
Дом Кассия Магнуса, расположенный у Эсквилинского32 холма, был обширный и своей архитектурой походил на прочие дома римской аристократии. Не выделяясь ничем особенным снаружи, если не считать мраморного портика с изящными колоннами, он внутри был отделан необыкновенно изящно, с тонким вкусом. Роскошь и богатство были видны на каждом шагу. Всякий посетитель из прихожей попадал сначала в атриум33. Это была большая, просторная комната, играющая роль нашей гостиной. Всюду в доме виднелись изделия из золота и серебра, бронзы и дорогих сортов деревьев.
У Альбина была своя комната, выходившая в перистиль. Рядом с ней было помещение для его сестры Домициллы, которая была на два года моложе его. Стройная, изящная, с необыкновенно красивыми глазами, вьющимися волосами, она обещала быть впоследствии настоящей красавицей.
Брат и сестра жили, как говорят, душа в душу. Дружба их началась с самых юных лет. Они вместе играли, вместе мечтали, читали произведения различных поэтов и писателей. Оба они были характера мягкого, общительного, что всегда радовало как самого Магнуса, так и их мать Агриппину. Всеми своими новостями, радостными и печальными, Альбин делился с сестрой. Так было и теперь. Выйдя от отца, он первым делом спросил подвернувшуюся рабыню:
— Где сестра?
— Я видела ее в саду, господин.
В перистиле он столкнулся с матерью.
— Альбин, обед уже готов. Иди в триклиниум34.
— Я сейчас приду. А Домицилла обедала?
Мать ответила с улыбкой:
— Разве Домицилла обедает без тебя? Идите вместе с ней и не медлите.
— Хорошо.
— Не заставляй посылать за тобой Торания! — крикнула она уже вслед сыну.
Альбин выбежал в небольшой, но красиво устроенный сад. Целые аллеи платанов, кипарисов, магнолий чередовались с фигурными клумбами, на которых цвели всевозможные цветы. Журчали фонтаны и ласково улыбались холодным мрамором нимфы. В укромных уголках среди зелени приютились беседки.
— Домицилла, где ты? — звонко крикнул Альбин.
— Я здесь, — отозвалась девочка, появляясь в одной из беседок.
— Я скажу тебе одну новость, и она очень удивит тебя.
— Что такое, скажи скорее!
Домицилла была одета в шерстяную розовую тунику, подпоясанную шелковым поясом. Девочка очень походила на брата, чем всегда и гордилась.
— Ты не поверишь тому, что я скажу.
— Отчего же, поверю.
Альбин с любовью посмотрел на сестру.
— Люций оказался христианином! — выпалил он.
Девочка даже всплеснула руками и сделала округлые глаза от удивления:
— Может ли это быть?
— Увы, это правда.
— Но как же ты узнал, откуда?
— А вот слушай, — и он рассказал ей все происшедшее в школе.
— И ты защитил его от избиения?
— Да, он мой друг, и я защитил его.
— Это хорошо. Пусть он и христианин, но ты поступил, как и следовало поступить римскому гражданину. Но мне жаль его. Он был такой хороший. Ведь его теперь убьют?
В глазах девочки блеснула тревога.
— Если схватят, то, несомненно, казнят, но я думаю, что он и его родные успеют скрыться. Я велел Торанию известить их.
— Ах, бедный Люций! И зачем он сделался христианином? А ведь говорят, что христиане кланяются ослиной голове и убивают маленьких детей. О, как ужасно!
Альбин задумчиво смотрел на клумбу с цветами.
— Да, ужасно, если это правда. Соглашаюсь с тобой. Но правда ли? Не лгут ли на них? Мог ли Люций убивать маленьких детей? Он такой хороший, добрый — и вдруг стал бы убивать? Что-то плохо верится. Но вот идет Маспеция. О христианах поговорим потом.
Подошедшая старая няня Маспеция, покачав головой, обратилась к ним:
— А об обеде и забыли? Ох, дети, дети! Идите скорее! Благородная госпожа гневается.
— Сейчас идем, няня!
Альбин с Домициллой направились в маленький триклиниум, предназначенный только для самих хозяев. Альбин бросился на ложе и с удовольствием потянулся.
— Ах, Домицилла, этот Назидиен сегодня положительно с ума сошел от злости. Половина класса ревела.
— Это все из-за Люция?
— Да. Отец хочет послать меня к другому учителю.
— Значит, ты больше к Назидиену не пойдешь? А мне все-таки жаль Люция: неужели его поймают и убьют?
Дети всякий раз умолкали, когда рабыня подавала новое кушанье. Закончив с обедом, они снова ушли в сад и забрались в глухую, уединенную беседку. Здесь они снова жалели Люция и оба заинтересованно размышляли о христианах и их учении.
— Вот наш император теперь гонит христиан, — говорил Альбин, — а быть может, они и хорошие люди, и вовсе не кланяются ослиной голове.
— Очень бы мне хотелось, Альбин, узнать, что это за народ — христиане.
— Тораний их немного знает.
— Как, где он их узнал? — заинтересовалась девочка.
Альбин рассказал, чтj слышал от раба.
— Это удивительно, — задумчиво ответила Домицилла, — а ведь о христианах говорят такие ужасы. Где же правда?
Альбин только развел руками:
— Остается только одно: узнать поподробнее у самого Люция. Но где теперь его увидишь? Вся надежда на Торания. Он все устроит.
4
Тораний, согласно желанию Альбина, быстро направился к дому Люция, который находился от них квартала через три. Отец Люция, Секст, был искусный башмачник. Ему помогали старший сын, Марк, и младший, Люций. Жена у него умерла несколько лет назад.
Тораний не застал дома ни Секста, ни его сыновей.
— Где же Секст? — спросил он у хозяина дома.
— Они перебрались на другую квартиру, взяв с собой все имущество.
— Но ты не знаешь, куда именно?
— Не знаю, но собирались они так, как будто солдаты хотели их арестовать. Но со мной они рассчитались добросовестно.
Хозяин знал Торания — раб был здесь несколько раз с Альбином, — а потому счел за нужное спросить:
— А как живет твой молодой господин?
— Прекрасно.
— Хвала богам, это прекрасный мальчик. Он, вероятно, скоро уже снимет буллу?
— Месяца через три.
— И, значит, будет гражданином Римской империи?..
Тораний был рад, что Секст с сыновьями скрылся так скоро, но в то же время его заботила мысль: куда они скрылись и в благонадежное ли место?
Вероятно, хозяин прочел на лице Торания некоторую озабоченность и поэтому спросил:
— А тебе очень нужно было видеть Секста?
— Да, нужно, — ответил Тораний.
Простившись с хозяином, он ушел.
— Ну что, видел Люция? — взволнованно спросил Альбин Торания, когда тот вошел в сад.
— Нет. Люций с братом и отцом быстро собрались и ушли неизвестно куда.
— Значит, они скрылись и их теперь не поймают, — радостно проговорил Альбин.
— Думаю, что скрылись.
— И я очень рада, — сказала Домицилла. — Но нельзя ли, Тораний, как-нибудь узнать, где Люций? Я вовсе не хочу, чтобы их схватили и замучили.
В глазах раба сверкнуло какое-то восторженное, но не замеченное детьми выражение.
— А скажи мне, Тораний, — вдруг спросил Альбин, — ты веришь, что христиане поклоняются ослиной голове?
И Альбин так зорко посмотрел на раба, что тот невольно смутился.
— Если ты спрашиваешь меня об этом, то скажу тебе прямо: я не верю этому. Я знал нескольких таких хороших христиан, которые не способны были ни на какие преступления. Я уже тебе говорил, что в царствование императора Антонина35 я познакомился случайно с христианами.
— И теперь у тебя есть знакомые христиане? — спросила Домицилла.
— Люций и его отец были христианами, — уклончиво ответил Тораний.
Альбин задумался.
— Как жаль, что я не могу увидеть Люция, — тихо заметил Альбин.
— А если я узнаю, где он живет, то сказать тебе?
— Непременно.
— Ты желал бы его увидеть? Очень? Но ведь он христианин, а христиан теперь гонят, — как-то загадочно произнес Тораний.
— А я разве не могу видеться со своим другом? — горделиво вскричал Альбин.
— Но твой отец разгневается, и мало ли что может случиться? Меня могут сослать в рудники за то, что я устроил ваше свидание.
— Через три месяца я сниму буллу, надену тогу и тогда могу делать то, что хочу. Наконец, можно устроить так, чтобы отец ничего не узнал. Итак, я хочу, чтобы ты узнал, где сейчас находится мой друг Люций.
— Исполню, что ты велишь, — послушно ответил раб и удалился.
Мать Альбина, Агриппина, также сильно встревожилась, когда узнала, что друг ее сына, Люций, оказался христианином. Но Магнус скоро ее успокоил, заверив, что Альбин больше не переступит порог школы Назидиена. Действительно, Магнус подыскал другого учителя, к которому и начал ходить Альбин опять в сопровождении своего Торания.
Альбин в тайнике своей души жалел Люция. Он как-то инстинктивно чувствовал своим неиспорченным сердцем, что Люций не может делать тех ужасов, какие приписывают христианам. Ему не хотелось верить тем рассказам о христианах, какие ходили в тогдашнем римском обществе. Особенно яростно нападала на христиан его тетка Комодилла — сестра матери. Узнав, что ее племянник Альбин дружил с христианином, она преисполнилась неописуемого негодования:
— Как, ты дружил с христианином?
— Но разве я виноват в том? — ответил Альбин.
— Ты должен был осмотрительно выбирать друзей.
— Я не мог ничего читать в его душе.
— О, боги! Какой позор! Да знаешь ли ты, что все христиане колдуны и способны лишь на одно зло?
Этот случай только наглядно показал Альбину, с какой ненавистью и озлоблением относятся его родные к последователям Христа.
5
Далеко за городом по Номентанской дороге36 под сенью оливковых деревьев приютился небольшой домик. Здесь жила родная сестра Секста со своею дочерью Лелией. Занималась она продажей яиц; для этой цели она разводила кур и время от времени вместе с дочерью ходила в Рим, чтобы сбыть свой товар. Здесь, в укромном уголке, и нашел Секст со своими сыновьями приют. Гиспанилла не была христианкой, но относилась к брату и племянникам с любовью и сама была не прочь принять христианство, но медлила. Однажды к ним пришел Тораний, без труда узнавший от христиан место пребывания Секста.
— Да будет благословен твой приход, Тораний, — приветствовал его Секст. — Что скажешь нам новенького? Как живет твой молодой господин?
— Слава Богу-Христу: здоровье моих господ хорошее. Но Альбин, видимо, скучает без тебя, Люций.
— Правда? — приятно изумился юноша.
— Совершенная правда.
— Ах, если бы он сделался христианином! — воскликнул Люций.
Отец положил ему руку на плечо и проникновенно ответил:
— Молись Господу о его обращении. И мы будем верить и надеяться, что Альбин просветится светом христианской веры.
— Как бы я был этому рад! Мы ведь были с ним так дружны.
— Мой молодой господин очень интересуется, где вы поселились.
— И ты не сказал, Тораний?
— Я все-таки опасаюсь открыть ему ваше убежище. Мало ли что может случиться. Как бы не навлечь на вас горя. Но я ему как-то рассказал о христианстве.
— Он интересовался?
— Конечно, он спрашивал меня уже несколько раз: справедливы ли те обвинения, которые возводят на христиан.
— И ты, конечно, постарался его разубедить? — спросил Люций.
— Разумеется. Я прямо сказал, что это клевета.
Секст на минуту задумался, потом решительно проговорил:
— Я вот о чем прошу тебя, Тораний. Приведи к нам Альбина.
Раб с изумлением взглянул на Секста:
— Но не опасно ли это?
Секст мягко улыбнулся:
— Возлюбленный мой брат во Христе! Чего же нам бояться? Мы должны считать за счастье пострадать за Христа. Не так ли? И потому нам бояться решительно нечего. Мы должны быть каждый день готовы к смерти. Но удастся ли нам обратить мальчика Альбина на правый путь? Я знаю, он мальчик умный и серьезный. Все в руках Божиих.
— Хорошо, Секст, я постараюсь исполнить твое желание.
— А здесь мы познакомим его с христианством! — с жаром вскричал Люций.
— И будем верить, что Христос даст тебе нового брата, — ответил ему отец.
Тораний взялся за исполнение своей задачи издалека и осторожно. Он неоднократно заводил с Альбином разговор о христианстве. Он рассказал ему, как однажды присутствовал при допросе христиан:
— И удивительное дело, господин, как христиане безбоязненно исповедуют Христа.
— И не отрекаются?
— Нет. Даже дети и те не отрекаются. Они так твердо заявляют о своем исповедничестве Христа, что нужно изумляться их мужеству. Когда я был на допросе, то видел мальчика твоих лет.
— Не Люция ли?
— Нет, не Люция.
— Тораний, а может быть, Люций тоже убит? Ты ничего не слыхал о нем?
Тораний на секунду замедлил с ответом, а затем быстро проговорил:
— Я его недавно встретил на улице.
— Встретил на улице? Почему же ты мне об этом не сказал? Почему молчал?
— Господин, но ведь Люций христианин. Я не мог говорить тебе о нем.
— Почему?
— Христиан гонят по приказу императора. Христиане считаются презренной сектой. Не навлек ли бы я твой гнев, господин?
Альбин взволнованно прошелся по комнате.
— Люций был моим другом, и я, естественно, могу интересоваться его судьбой! И, наконец, ты же говорил, что на христиан клевещут.
— Да, господин, и сейчас могу тебе сказать: на них возводятся самые ужасные, нелепые клеветы.
— Тораний, а может быть, ты и сам христианин? Говори прямо, не смущайся.
На лице Торания промелькнул было испуг, но это было мимолетно, и он тихим, но твердым голосом ответил:
— Да, господин, я христианин.
Альбин невольно вздрогнул. Тораний это заметил и с мольбой в голосе заговорил:
— О, господин, не верь клеветам на христиан! Я безгранично счастлив теперь, что узнал Христа. Это наш Спаситель и Искупитель. Всем Своим верным последователям Он обещал вечное Небесное Царство.
На глазах раба заблестели слезинки. Он вдруг опустился на колени перед Альбином:
— Я умоляю тебя, господин мой, поверь мне: только в христианской вере истина и спасение!
Ошеломленный признанием Торания, Альбин не сразу нашелся, что сказать.
— Встань, Тораний! Этого мне не нужно. Встань; что скажут, если тебя увидят в таком виде? Но ты меня удивил. Значит, ты христианин, и давно?
— Да, давно. И я безмерно от этого счастлив. Теперь я готов идти на смерть, если ты меня предашь в руки судей или скажешь отцу.
— Успокойся, Тораний, я ничего не скажу отцу, и нет никакого смысла лишаться такого верного, преданного раба, каким являешься ты. А потому не бойся.
— Благодарю тебя, мой господин!
Альбин взволнованно забегал по комнате.
— Но тогда расскажи мне более подробно, что это за учение.
— О, как я рад это слышать от тебя, господин мой! Но прости меня, едва ли я могу вполне удовлетворить твое любопытство. Я человек простой и неученый. Вот Секст, отец Люция, мог бы рассказать тебе многое. А еще лучше, если ты повидаешься с нашим христианским пресвитером.
— С кем?
— С пресвитером. Так называются люди, которые учат нас и совершают богослужение.
Альбин на несколько минут задумался.
— Что же, я не прочь побеседовать с вашим учителем. Но скажи мне: ты знаешь, где живет Люций?
— Знаю. По Номентанской дороге. Отсюда не особенно далеко.
— Желал бы я увидеть его.
— Если хочешь, то это можно устроить.
— Хорошо. Мы с тобой завтра же отправимся к нему.
Тораний после некоторого колебания проговорил:
— Если ты намерен, господин, навестить Люция, то сделать это удобнее ночью.
— Почему?
— Днем идти опасно. Нас могут встретить знакомые. А ночью — иное дело. Мы сходим и вернемся незамеченными.
— А раб-привратник? Наше отсутствие пройдет ли незамеченным?
— Я все беру на себя. Я возьму одного верного раба-христианина, и ты будешь в безопасности.
— Хорошо, Тораний, полагаюсь на тебя.
— Господин, исполни мою просьбу. Ничего пока не говори Домицилле. Я знаю, ты с ней очень откровенен, но благоразумнее пока умолчать о нашем намерении.
— Домицилла мне предана и неболтлива. Она мне лучший друг, но на этот раз, обещаю, буду молчать.
— Да, да, это будет благоразумнее.
— Но когда же пойдем?
— Дня через три. Я предупрежу тебя заранее.
— Хорошо. И у Люция я увижу вашего пресвитера?
— Если желаешь, то можно увидеть.
— Да, желаю.
— В таком случае, желание твое будет исполнено.
Долго в этот вечер молился Тораний в своей комнате Богу, прося Его просветить Альбина светом истинного учения. Жаркая была молитва раба, и неслась она к Богу от самого искреннего сердца.
6
Альбин очень волновался. Что сказал бы отец, если бы все узнал? Какими глазами он взглянул бы на поступок сына? О, буря была бы, несомненно, большая, гнев отца был бы неописуем. И это вполне понятно. Ведь он, Альбин, является преступником уже по одному тому, что идет к христианину, идет ночью, как вор. Волнение Альбина было поэтому вполне понятно. То вдруг ему казалось, что идти не следует и нехорошо обманывать родителей, то являлось горячее желание увидеть поскорее Люция, узнать, что это за вера, чему она учит и кому поклоняются христиане. Альбин волновался и мучился, но отступать назад уже не хотелось. Люций, пожалуй, сочтет его трусом. А Магнусы никогда еще не были трусами. Нет, он пойдет, увидит Люция и узнает, кто такие христиане.
Дня через два Тораний таинственно шепнул ему:
— Господин мой, если смущаешься, то…
Но Альбин не дал докончить Торанию и надменно заявил:
— Я пойду. Это решено. Сегодня?
— Да, мы отправимся, когда все улягутся и в доме настанет тишина. Это будет около полуночи.
— Хорошо, я буду готов.
С замиранием сердца Альбин ждал условленного времени. Он лег в постель на случай, если бы в комнату вошли отец или мать.
Тораний приготовил для него верхнюю простую тунику и такой же простой темно-серый плащ. Мать действительно заглянула в его комнату:
— Альбин, ты уже готовишься ко сну?
— Да.
— Ну, спи. Да хранят тебя боги.
— И тебя тоже, мама.
Агриппина ушла, плотно закрыв двери. Но Альбин и не думал спать. Он решился на очень смелый шаг, рискуя своею жизнью в случае, если откроется его замысел. Но молодость и любопытство взяли свое. Сверх всего, какой-то тайный голос шептал ему, что христиане вовсе не плохие люди, какими их считают, и все рассказы о них — одна лишь клевета. Альбину казалось, что этот тайный голос его не обманывает. Он лежал на своем богатом ложе, украшенном слоновой костью и серебром, и внимательно прислушивался к каждому шороху. Нервы его были крайне напряжены. Но вот наконец дверь в его комнату тихо, неслышно отворилась и на пороге показалась фигура человека.
— Это ты, Тораний?
— Я, господин.
— Пора идти?
— Да.
— Хорошо. Я сейчас одену тунику.
Альбин быстро встал с кровати, надел серую тунику, поверх которой набросил плащ.
— Ты уверен, Тораний, что нас никто не заметит?
— Вполне уверен. Об этом не беспокойся.
— А раб-привратник?
— Все устроено.
С сильно бьющимся сердцем вышел Альбин из дома. Они миновали сад и отворили дверь на улицу. Здесь их ждали два человека, закутанные в плащи.
— Кто это? — шепнул Альбин рабу.
— Не бойся; эти люди будут сопровождать нас. Они христиане.
— А разве идти так опасно?
В сердце Альбина вдруг заполз какой-то непонятный страх. Тораний уклонился от прямого ответа.
— Благоразумие и осторожность никогда не излишни, — ответил он.
Небольшая группа зашагала по уснувшему городу. Но, к счастью, ночь была темная, безлунная; идти приходилось осторожно, тем более что по ночам римские улицы не освещались. Впрочем, Альбин был рад темноте, благодаря которой его совершенно невозможно было бы узнать, если бы ему случайно и встретились знакомые. Все шедшие хранили глубокое молчание. Вдруг вдали показались факелы.
— Кто это? — спросил Альбин с испугом.
Тораний, присмотревшись к шествию, успокоительно ответил:
— Не бойся, это патриции со своими рабами идут с веселой пирушки.
Действительно, скоро с ними поравнялась толпа рабов, среди которых, пошатываясь, шли римские молодые кутилы. Последние кричали, спорили, смеялись. Пропустив эту группу, Тораний со спутниками двинулись дальше. Но скоро им пришлось свернуть в другую улицу, потому что где-то недалеко раздались шаги солдат ночного обхода. Послышались звуки оружия. Приходилось быстро уходить от этой действительной опасности. Но вот и Номентанская дорога.
Здесь было уже безопасно.
— Скоро ли придем? — спросил Альбин, чувствуя усталость.
— Вот еще немного, а там и дом Гиспаниллы.
Дорога сделала резкий поворот. Вдали открылась роща оливковых деревьев, около которой находился небольшой дом. Сюда-то Тораний и направил свои шаги. Небольшую группу встретила собака, которая подбежала сначала к Торанию, весело замахала ему хвостом и зарычала было на Альбина. Но Тораний ласково погладил собаку и велел то же самое сделать Альбину. Собака успокоилась. Тораний постучал в калитку. Их, очевидно, ждали, потому что сейчас же послышался крик:
— Кто стучит?
— Отвори, Секст. Это мы.
Дверь моментально отворилась.
— Да благословит Господь ваш приход и твой, благородный Альбин! Мы несказанно рады тебе. Милости прошу к нам.
В это самое время из дома выбежал со светильником в руке Люций:
— Альбин! Ты ли это? Тебя ли я вижу?
— И я рад тебя видеть. Да хранят тебя… — он запнулся и замолчал.
Он хотел добавить «боги», но сообразил, что такое приветствие неприлично в христианском доме. Люций как христианин не верил в языческих богов, но сам окончил за своего товарища его пожелание:
— Ты хотел сказать мне: «Да хранят тебя боги». О, как бы я желал, чтобы ты, рано или поздно, но сказал: «Да хранит тебя Господь!». И вот теперь от всего моего сердца скажу тебе: «Да хранит тебя Господь Христос!».
Друзья обнялись. Альбин в порыве радости забыл, что Люций христианин и что на христиан возводятся такие страшные клеветы.
— Но не устал ли ты? — спросил Секст.
— Ничего, отдохну. Я люблю ходить.
— Милости прошу в наш дом, — засуетился Секст, — ты, благородный Альбин, самый желанный для нас гость.
— Рад это слышать.
Альбина повели в дом, где его встретила Гиспанилла с дочерью. Старая женщина низко поклонилась Альбину и проговорила:
— Да хранят тебя боги, благородный патриций.
Альбин удивился такому приветствию:
— Как, разве ты…
— Ах, моя сестра еще не христианка, — тяжело вздохнул Секст, — но мы молим Бога и надеемся, что она будет христианкой.
— Но о христианах говорят так много ужасного, — не удержался и проговорил Альбин, усаживаясь на стул.
— И говорят совершенно напрасно, Альбин! — вскричал Люций.
— Сознаюсь, я как-то и раньше мало верил тому, что рассказывали о вас.
— Скажи мне, Альбин, ты больше не ходишь к Назидиену?
— Я с того же злополучного дня перестал ходить к нему.
— О, как нам благодарить тебя, Альбин, что ты заступился за Люция, — со слезами на глазах произнес Секст, — если бы не ты, то моего сына тогда же схватили бы. Да пошлет тебе Господь всякого счастья и благополучия в здешней жизни и будущей! Мы всегда молимся и будем молиться за тебя!
— Да, дорогой Альбин, если бы не твоя защита, то я попался бы в руки римских солдат. Благодарю тебя.
— Не благодари, ведь мы с тобою друзья, а разве друзья не должны выручать друг друга?
— Да, ты сказал правду.
— Но, сын мой, знаешь ли ты, что у нас, христиан, одна из высших заповедей есть искренняя, бескорыстная любовь друг к другу? — спросил Секст.
— Этого я не знал.
— А между тем наш Спаситель Христос дал нам заповедь: любите друг друга так, чтобы безбоязненно можно было умереть один за другого. Знает ли Рим такую заповедь? О, нет! У вас царит право. Сострадания и жалости у вас нет. Римляне убивают нас только за то, что мы любим друг друга и таким образом выполняем закон Христов.
— Удивительное учение, — сорвалось у Альбина.
— Да, соглашаюсь с тобою, для вас, язычников, оно удивительное! Нас самих приводят в ужас те рассказы, которые распространяются о нас в вашем обществе.
Тут Секст поднял руки к небу, и из груди его вырвался горестный вопль:
— О, великий и дивный Боже, сними с нас эту клевету! Рассей тьму и просвети Рим светом Твоего учения!
Он шептал какую-то молитву. В комнате настала минутная тишина. Слышалось веяние чего-то непостижимого и таинственного. Какая-то неведомая струна зазвучала в душе Альбина. Его сердце невольно прониклось доверием к старику. Чувствовалось, что он говорит правду.
— Нет, мы не пьем кровь невинных младенцев и не кланяемся ослиной голове, — продолжал Секст. — Мы собираемся на молитву, поем хвалу нашему Спасителю и помогаем друг другу, кто чем может. Вот сейчас должен прийти наш пресвитер. Он подробно разъяснит тебе все.
— Вероятно, ваш Спаситель был очень добрый, если Он предписал такую любовь?
— Да, доброта Его превосходит наше разумение. По любви к людям Он пострадал на кресте и воскрес из мертвых!
— Воскрес из мертвых? — переспросил со страхом и изумлением Альбин.
— Да, именно воскрес, потому что Иисус Христос не простой человек. Но Сам Бог во плоти. И мы веруем в Бога, пришедшего на землю во плоти для нашего спасения.
Альбин сидел ошеломленный и изумленный до последней степени всем услышанным. Все это положительно не умещалось в его голове, до сих пор полной разными языческими представлениями. Это было непостижимо, недоступно для его ума, но он видел, что за этой недоступностью скрывается великое, святое — то, ради чего тысячи христиан идут на смерть и пытки.
— И мы веруем, — в тон отцу проговорил Люций, — что настанет время, когда христианство распространится по всей земле, а язычество со своими богами исчезнет. Мы живем этой надеждой.
— Да, будет так! — подтвердил Тораний.
В это время в наружную дверь раздались два удара.
— Это, вероятно, наш пресвитер! — сказал Секст и пошел отворять дверь.
Минуту спустя он вернулся в сопровождении высокого старца с широкой седой бородой. Глаза пресвитера светились как-то необыкновенно мягко, задушевно. Видно было, что под этой несколько суровой наружностью скрывалось доброе, великодушное сердце.
— Мир и благодать вам от Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа! — торжественно проговорил он, благословляя собравшихся.
— И тебе мир, дорогой наш отец, — ответили ему присутствующие.
Пресвитер благословил каждого. Затем подошел к Альбину и ласково, внимательно посмотрел на него.
— Вот это благородный Альбин, о котором я тебе сообщил, — проговорил Секст.
— Вижу, вижу. Позволь и тебе, дорогое дитя, пожелать мира и спасения.
— Благодарю тебя, — прошептал Альбин.
— Пришел увидеться с Люцием?
— Да, мы были друзья. Я его давно уже не видел.
— Все знаю; твой друг Люций прекрасный юноша, и я рад, что ты так ценишь его. А не боишься, что пришел сюда?
— Чего же мне бояться?
— Могут узнать, что ты был у христиан. Ведь нас гонят и мы каждый день живем под страхом смерти.
— Я ничего не боюсь. Мне хотелось увидеть Люция и… — он запнулся.
— Что же дальше? Посмотреть на нас, христиан, страшны ли мы?
Альбин смутился. Пресвитер ласково улыбнулся:
— Поверь мне, дитя мое, страшного ничего в нас нет. О, если бы весь мир обратился ко Христу и оставил бы своих ложных богов! Настало бы на земле Царство Божие. Рано или поздно, но это время настанет.
— Я хотел бы поподробнее узнать ваше учение, — робко попросил Альбин.
— С величайшим удовольствием исполню твою просьбу, — произнес пресвитер и кратко, сжато, но точно рассказал жизнь Христа, Его учение и те требования, которые предъявляются к христианам евангельским учением.
Альбин жадно выслушал пресвитера, не прерывая его ни одной фразой.
— Как все это для меня ново! А ведь у нас о христианах говорят совершенно иное! — невольно вскричал он, когда пресвитер окончил.
— И в этом ваше главное заблуждение. Не хотят узнать о нас, нашем учении, а истребляют. О, римляне, когда вы узнаете всю правду о христианах? Но это пока скрыто от вас!
Пресвитер еще поговорил с Альбином, стараясь прояснить нравственную сторону христианства. Затем встал и сказал:
— Иди, дитя, домой! Не нужно, чтобы твое отсутствие было замечено. Будь благоразумен. Да благословит и вразумит тебя Христос!
Пресвитер перекрестил Альбина. Через минуту маленькая группа шла обратно по направлению к Эсквилину. Все миновали благополучно. Раб-привратник тихо отворил им двери. А минуту спустя Альбин, никем не замеченный, был уже в своей комнате.
7
Целая волна новых впечатлений от посещения им христиан нахлынула на Альбина. Он увидел мир, который был для него до сих пор закрыт, недоступен. Эти люди просты, добры, задушевны, а между тем их считали злыми, человеконенавистниками. Все их преступление заключалось в том, что они беззаветно были преданы Христу и друг другу. И Альбин своим неиспорченным сердцем почувствовал какую-то необыкновенную симпатию к этим людям, точно он знал их давно. Как ласково говорил с ним пресвитер, изъясняя свое учение! С каким радушием встретил его Секст! Как горячо обнял его Люций, точно они были родные братья!
Альбин долго не мог заснуть под влиянием пережитого. И во сне рисовался ему добрый старик-учитель с ласковыми глазами. Между тем Альбин не мог не поделиться своими впечатлениями с сестрой Домициллой, от которой у него не было тайн. Утром после завтрака он позвал сестру в сад.
— Знаешь ли, Домицилла, где я был этой ночью? — загадочно спросил он.
Девочка удивленно посмотрела на брата:
— А где же?
— Тебе и не угадать, и в голову не придет.
— Да где же, скажи?
Альбин наклонился к самому уху сестры и тихо ответил:
— У Люция!
— Может ли это быть? Как же ты попал к нему? Расскажи скорее!
— Тише, дорогая. Нужно говорить осторожно, чтобы кто-нибудь нас не подслушал. Да, я был у Люция и познакомился с христианами. Слушай же.
И Альбин подробно рассказал о своем ночном путешествии.
— Это удивительно! Даже и подумать было нельзя. Но почему ты не сказал мне?
— Потому что не стал тревожить тебя. Ты, может быть, начала бы меня отговаривать.
— Это вполне возможно, — согласилась девочка.
— Ну вот видишь! Значит, я отлично сделал, что не предупредил тебя.
— Теперь расскажи мне подробнее о христианах. Чему они учат? Ведь ты говоришь, что Секст тебе подробно все рассказал.
— Да, говорил Секст, но главным образом много говорил пресвитер, иначе сказать, учитель.
Альбин рассказал, что сам запомнил из слов пресвитера. Домицилла не менее брата была поражена христианским учением.
— Правда, какое удивительное учение! Как хорошо любить друг друга. А у нас этого ничего нет. У нас раба можно убить, распять на кресте. Вот у них, говоришь, Сам Христос позволил Себя распять на кресте по любви к людям.
— Пресвитер говорил так.
Девочка задумчиво помолчала.
— Как это не похоже на наше учение! Как у нас много богов, а там один. А ведь, пожалуй, это лучше. Много богов, и не знаешь, которому лучше молиться. Молишься одному, а другой может разгневаться. Не правда ли?
— Согласен с тобой.
— Ты еще намерен идти когда-нибудь к Люцию? Я тоже хотела бы послушать христианского учителя.
— Это сделать пока мудрено. Но, может быть, твое желание исполнится.
И с этого времени брат и сестра часто говорили о христианах. Тораний принес Альбину несколько тайных рукописей, и Альбин по ночам внимательно читал их, изучая догматы новой веры. Всем прочитанным он делился с сестрой. Они ухитрялись даже не раз читать вместе, приняв все необходимые меры предосторожности. Тораний зорко оберегал детей. Во все была посвящена также старая няня, христианка Маспеция, которая радовалась и благодарила Бога за то, что питомцы ее идут к истинному свету. «Призови, Господи, их Себе», — шептали ее старческие губы, и в глазах, устремленных на небо, светилась глубокая вера.
Медленно, но верно и прочно проникались брат и сестра христианским учением. Зерно упало на хорошую, свежую, плодоносную землю и не замедлило дать добрый урожай.
Магнус с женой были, конечно, безгранично далеки от истинного положения дел. Им и в голову не могла прийти мысль, что их дети заинтересовались христианством и изучали его. Да и откуда Альбин мог познакомиться с новым учением? О Люции Магнус давно забыл. Правда, как-то среди гостей зашел разговор о последователях Иисуса: коснулись происшествия в школе Назидиена. Кто-то произнес имя Люция.
— Это гадкий мальчишка, о котором даже не следует упоминать, — брезгливо заметил Магнус.
Альбин в душе рассмеялся отцовскому замечанию и подумал: «О, если бы ты знал всю правду! Ведь Люций и сейчас мой первый друг и учит меня новым заветам».
— Клянусь Бахусом37, он, может быть, уже в царстве теней! — крикнул один участник обеда, запивая еду кубком хорошего вина.
— Да будут поскорее все христиане в царстве теней! — подхватил другой.
Некоторые закричали:
— Да здравствует наш божественный император Марк Аврелий, который истребляет эту вредную секту!
Альбин вспыхнул. Он удержался и, стараясь придать своему голосу насколько можно больше хладнокровия и наивности, спросил:
— Разве эта секта так вредоносна?
Отец даже слегка побледнел и злобно сверкнул на сына глазами:
— И ты еще спрашиваешь? Ты, сын Кассия Магнуса, задаешь вопрос, вредна ли секта христиан, которая объявлена императором враждебною нашим богам? Моли богов, чтобы они вразумили тебя!
— Не волнуйся, Магнус, ведь он еще носит буллу, — вступился кто-то из гостей за Альбина. — Если бы он был полноправный гражданин Рима, он не сказал бы этого.
Но Магнус велел сыну оставить триклиниум, а вечером сделал ему строгий выговор:
— Если ты еще раз скажешь что-либо подобное о христианах, то я прикажу тебя наказать. Так и знай.
Альбин повернулся и молча вышел. Тораний, знавший о происшедшем, шепнул ему: «Крепись и мужайся, господин. Все христиане гонимы. Но и в этом наше счастье. За малые, временные страдания за нашу веру и за Христа мы получаем вечное Небесное Царство».
— Я верю этому, — просто ответил Альбин.
А через несколько времени состоялось крещение Альбина в доме Гиспаниллы. Сердце мальчика было полно невыразимого духовного восторга. Только теперь он понял, чтó такое учение Христа и что дает оно своим последователям еще в земной жизни.
Он ликовал и веселился. Он готов был хоть сейчас же принять смерть за Христа или положить жизнь свою за братьев-христиан…
Луч вечного света блеснул перед ним, окончательно разогнав языческую тьму и мрак.
«О, слава Тебе, Христе Боже наш, слава Тебе!» — только и мог шептать Альбин, выходя из купели.
На прощание пресвитер положил ему руки на голову и ласково, но твердо и убедительно сказал:
— Сын мой, не изменяй Господу и будь верен Ему и при испытаниях! Если постигнет тебя гонение — молись Христу о терпении. Если встретишь смерть лицом к лицу, будь мужествен и не страшись, в награду ты наследуешь вечное блаженство, вечную радость в Царстве Христа. Да благословит тебя Христос, просветит тебя светом Своего учения.
Альбин поцеловал руку пресвитера, простился со всеми братским поцелуем и смело отправился в сопровождении верного Торания домой.
В доме все спали, не зная о совершившейся перемене. Только одна Домицилла бодрствовала и ждала с нетерпением брата. Она знала все…
Когда Альбин вошел в ее комнату, она беззвучно упала к нему на грудь, и тихо заплакала от избытка чувств, и спросила Альбина:
— Счастлив ли ты, Альбин?
— Большего счастья мне не нужно, — проговорил он, крепко прижимая к себе сестру.
8
Теперь для Альбина настала совершенно иная жизнь. Все старое язычество отошло куда-то далеко, точно его и не было. Христианство предъявляло новые требования, новые запросы.
Но вера Альбина не могла быть скрыта на долгое время. Это отлично понимали и он сам, и Домицилла.
— Боюсь я за тебя, — часто говорила девочка.
— Не бойся!
— Ах, все-таки страшно. Что скажет отец, когда узнает? Ведь тебя могут…
Она в страхе не договорила.
— Что могут? Убить?
— Да.
— Я этого не боюсь! За Христа рад пострадать. Ну и пусть убьют. А за эти краткие мучения мне будет великая от Христа награда.
— Ах, Альбин, как бы я желала быть христианкой.
Альбин задумался:
— Это пока сделать мудрено. Где ты можешь принять крещение, ведь тебя никуда не выпускают? Потерпи немного, быть может, мы что-нибудь и придумаем. А пока верь в душе и надейся, что рано или поздно, но Господь просветит тебя Своим светом, как Он просветил и меня.
Домицилла на этом успокоилась. Но она страшно тревожилась за брата, за его будущее.
События не замедлили себя ждать.
Приближался день, в который Альбин должен был снять буллу и надеть тогу. Этот день был всегда знаменательным в жизни каждого римского мальчика. Сначала мальчик приносил жертву домашним богам, затем отец надевал на него тогу, и тогда все шли в храм приносить жертву богам там, а потом уже дома устраивалось празднество, в котором участвовали все родственники и знакомые.
Кассий Магнус желал этот день обставить насколько возможно торжественнее. Были выбраны лучшие жертвенные животные, повара должны были показать все свое искусство в устройстве обеда. Альбин понимал, что скоро должно выясниться все. Если до сих пор ему так или иначе, под тем или иным предлогом удавалось уклониться от посещения языческих храмов, то теперь о таком уклонении не могло быть и речи. Нужно было объявить отцу всю правду.
И он решился это сделать до наступления торжественного дня, чтобы избежать лишней огласки.
— Отец, через два дня ты наденешь на меня тогу? — не без волнения спросил Альбин, оставшись наедине с отцом.
— Да, сын мой, ты доживешь до радостного для тебя дня. Ты будешь римским гражданином и снимешь знак своего детства — буллу. И ты, надеюсь, рад этому? Не правда ли? Но что с тобой, Альбин? На твоем лице я читаю смущение. Какая этому причина? И Магнус пристально посмотрел на сына. Вместо прямого ответа Альбин, в свою очередь, спросил:
— Скажи мне, отец, я непременно должен идти в храм и принести жертву богам?
— Да, должен. Но к чему этот лишний вопрос? Ты и сам знаешь, что нужно возблагодарить богов. А в чем дело?
Альбин смело посмотрел отцу в глаза и сказал:
— Отец мой, я не могу приносить жертвы богам.
Магнус мгновенно вскочил со своего ложа и изумленно смотрел на сына:
— Что я слышу? Что ты говоришь? Ты отказываешься идти в храм? Почему же?
— Потому что я христианин.
Магнус как ошпаренный отскочил назад. Его глаза округлились и готовы были совсем вылезти из своих орбит. Лицо покрылось смертельной бледностью. Он несколько мгновений стоял неподвижно, не доверяя собственным ушам.
— Повтори, что ты сказал?
— Отец мой, если хочешь, я повторю. Да, я христианин.
Магнус с проклятиями схватился за голову.
— Этого не может быть! — закричал он. — Скажи, что это неправда. О, боги, ты с ума сошел.
— О, нет! Отец мой, я только теперь узнал настоящий разум, только теперь узнал Истину.
Магнус замахнулся на сына:
— Замолчи, или я убью тебя на месте!
— Убей, отец. Смерти я не боюсь: смерть за Христа для нас желанна.
— Да, я вижу, что ты не в своем уме и какие-то христиане тебя околдовали. Это позор, несчастье!
Яростный, вне себя, он подскочил к сыну и схватил его за плечо.
— Сейчас же говори, презренный, где и у кого ты познакомился с христианами? Слышишь, сейчас же мне отвечай! Или, клянусь богами, я отрекусь от тебя и отдам тебя властям! Я не хочу иметь сыном изменника религии и противника императора! Ну, говори же скорее!
Альбин молчал и внутренне молился лишь об укреплении духа. Магнус тряс его, скрежеща зубами, топал ногами и кричал:
— Говори, негодный мальчишка, где ты познакомился с этой ужасной сектой? Ты молчишь? Молчишь…
Вдруг штора в таблинум распахнулась и в комнату смело вошел Тораний. Он приблизился к Магнусу и движением руки отстранил Альбина.
— Как ты смеешь? — вскричал на него Магнус.
Но Тораний спокойно ответил:
— Благородный Магнус, обрати весь свой гнев на меня, а не на сына. Благодаря мне он узнал христианство. Я виновник его обращения.
— Тораний, зачем ты говоришь это? — умоляюще простонал Альбин.
Магнус чуть не захлебнулся от ярости:
— Ты посмел обратить моего сына в христианство! Ах ты, презренная тварь!
Он подскочил к Торанию, ударил его кулаком по лицу. Раб слегка пошатнулся. Из носа хлынула кровь.
— Отец, пощади! — прошептал в ужасе Альбин.
— Молчать! И ты говоришь о какой-то пощаде!
— Да простит тебя Христос! — проговорил Тораний, опускаясь перед Магнусом на колени.
Но Магнус ударил его ногой и закричал:
— Эй, рабы! Сюда! Живо!
На крик сбежались бледные, трепещущие рабы.
— Возьмите этого презренного негодяя отсюда, дать ему сейчас же пятьдесят плетей. А завтра распять на Апиевой дороге. Слышите? Поворачивайтесь быстрее! Тот, кто вздумает защитить Торания, получит сто плетей! Вон с глаз моих!
Магнус весь дрожал от бешенства и чуть не разорвал свою тунику. Рабы догадались, в чем дело. Некоторые успели уже подслушать всю эту сцену. Торания увели. Альбин все время стоял в стороне. Сердце его сильно колотилось. Он всеми силами старался не показать трусости и робости. «Я должен быть готов ко всему. Нужно за Христа и пострадать», — думал он, ожидая крупных неприятностей.
Когда рабы удалились, Магнус подошел к Альбину и сурово проговорил:
— Слушай, что я скажу тебе. Тебя совратил этот негодный Тораний, он получил за это то, что заслужил. Завтра же он будет болтаться на кресте. А от тебя я требую, чтобы ты отрекся от Христа и принес жертвы богам.
— Отец, это для меня невозможно. Во всем я послушаюсь тебя, кроме этого.
— Ты должен послушаться, иначе я отрекусь от тебя. И тогда мне будет решительно все равно, что тебя постигнет, хотя бы судьба Торания. Понял?
— Я знаю это. Я готов ко всему.
— И к смерти?
— Да, и к смерти за Иисуса!
Магнус пришел в бешенство:
— Я убью тебя своими руками!
— Убивай, отец. Это в твоей власти. Я ношу еще буллу.
— Отрекись!
— Не могу.
Магнус с такой силой толкнул сына, что тот потерял равновесие и упал. И в этот момент вбежала Агриппина, которой донесли, что в таблинуме совершается какая-то ужасная сцена.
— Это что такое? — всплеснула она руками при виде сына, поднимающегося с пола.
— Боги нас покарали! — ответил ей Магнус.
— Что такое?!
Магнус подошел к ней вплотную и грубо проговорил:
— У нас нет больше сына.
Агриппина даже отшатнулась:
— Как нет? Что это значит? Что случилось?
— Альбин — христианин!
Агриппина помертвела.
— Христианин? Мой сын — христианин? Это ложь! — вскричала она.
— Если бы это была ложь! — ответил ей Магнус.
Агриппина стремительно бросилась к сыну:
— О, Альбин! Правда ли это? Я отказываюсь верить! Скажи, что это неправда! Умоляю тебя, скажи!
На лице ее было написано страшное горе. Слезы градом хлынули из ее глаз.
— Да, мама, я христианин. Об этом заявляю твердо и решительно. И от Христа я не отрекусь.
Но Магнус бешено топнул ногой:
— Замолчи! Ты одумаешься, иначе смерть тебе! Среди Магнусов не должно быть презренного христианина!
Агриппина, выслушав такой грозный окрик, в глубоком обмороке рухнула на пол.
9
Альбин бросился отыскивать сестру. Домицилла сидела в одной отдаленной комнате и занималась рисованием. В виде модели перед ней стояла прекрасная коринфская38 ваза.
— Домицилла, все открылось, — сразу объявил он.
Девочка в испуге вскочила, краски упали на пол.
— Что открылось?
— Что я христианин.
Домицилла даже похолодела. С ее лица сбежал румянец. Она в ужасе всплеснула руками:
— Но как узнали? Ты сам сознался?
— Я должен был сознаться.
И Альбин рассказал все происшедшее. Домицилла разрыдалась:
— Что же теперь с тобой будет? Что с тобой сделает отец? О, какое несчастье!
— Никакого несчастья, Домицилла, нет. Рано или поздно отец должен был все узнать. Пусть лучше скорее, чем оставаться в неизвестности.
— Ах, я не знаю, что будет со мною, если… — она не докончила.
— Что? Если меня убьют?
— Да.
— Одно скажу: не горюй и обратись ко Христу. Он тебя утешит. А больше никто утешить не может.
Магнус в это время в величайшей тревоге шагал по перистилю. Разыгрался, по его понятию, настоящий скандал. Что скажут римляне? Как посмотрят на это событие? А если донесут самому Марку Аврелию? Могут выйти крупные неприятности: изволь-ка там, отец, оправдываться и вывертываться. Как замять это дело, пока оно еще не получило огласки? И Магнус, не долго думая, решил отправить сына к своей сестре в Сицилию. Сестра — строгая женщина, чтящая богов, и она сумеет вытравить христианство из головы Альбина. Мальчишка поддался влиянию раба, и больше ничего. «Да, да, это лучший исход», — думал Магнус.
Он немедленно же сообщил о своем решении Агриппине. Решено было ехать завтра же. Начались деятельные приготовления к отъезду. Альбину отец сказал в двух словах о своем решении:
— Собирайся в путь! Завтра ты с матерью едешь к тетке в Сицилию.
Повернулся и ушел. Альбин глубоко задумался с тревогой о будущем. Ему была ясна цель этой поездки: отец желал избежать огласки и надеялся, что там, в Сицилии, у строгой тетушки, он забудет о своем новом учении. Но разве он может забыть? Может ли он изменить своей вере? О, нет. Этого никогда не будет. Отречься от христианства невозможно, вернуться к прежним богам — верх безумия. Но что же делать в этом случае? Альбин схватил себя за голову и замер от наплыва разных чувств. А решиться на что-нибудь нужно было сейчас. Завтра он может оказаться на дороге в Сицилию, а там мало ли что может с ним случиться? В это время в комнату вошла Маспеция.
— Слышала все, няня?
Та заплакала:
— Все знаю, но не изменяй нашему Спасителю. Он дороже всего.
— Я и не думаю…
— Завтра тебя отправят в Сицилию.
— Знаю.
Маспеция тяжело вздохнула.
— Иди к матери, она тебя зовет.
На юном лице Альбина показалось мучительное выражение.
— Я знаю, зачем она меня зовет. Будет убеждать отказаться от веры. Но это бесполезный труд.
— Иди, Альбин. И да укрепит тебя Господь.
Альбин знал, что ему придется вынести много бурь от своих домашних. Он знал, что его будут уговаривать, ему будут даже грозить. Но он был готов ко всему; вера в Иисуса Христа звала к подвигу, к борьбе, к страданиям.
Агриппина лежала разбитая, больная. При виде входящего сына она дала знак рабыням, чтобы ее оставили. Рабыни удалились тихо. Агриппина приподнялась и устремила грустный взгляд на сына:
— Альбин, что ты сделал со мной? Зачем ты изменил нашим богам?
Альбин подошел к матери, схватил ее руки и поцеловал.
— Не осуждай меня, мама! Я сделал то, что должен был сделать. Я нашел истинный Свет и пришел к нему.
— О каком свете ты говоришь?
— Я говорю о свете христианском, об истине, которая составляет основу моей веры.
— А наши боги? Ты забыл о них?
— Их, мама, не существует.
— Как нет? Неужели тебе хочется навлечь на себя гнев богов?
— Богов нет, а есть лишь истинный Бог, Творец неба и земли Господь наш Иисус Христос. Все ваши боги ложны. Вот в чем заключается свет христианства.
Агриппина смотрела изумленно на вдохновенное лицо сына. Она не узнавала его. Где был прежний тихий мальчик, который во всем слушался родителей? А теперь он тоном, не допускающим возражения, говорил так твердо и энергично, точно его подменили.
— Альбин, я не узнаю тебя! Что это значит? Неужели для тебя какая-то изуверская секта дороже, чем я с отцом? Я отказываюсь этому верить.
— О, мама! Тебе не понять меня. Ты только тогда услышала бы меня, когда сама обратилась бы ко Христу.
— Замолчи! Оставь свои речи! — вскричала Агриппина. — И слушать я тебя не хочу! Я требую от тебя, чтобы ты бросил все свои безумные мысли! Слышишь, требую! И знай, что за ослушание ты можешь жестоко поплатиться. Ты знаешь, как поступят с Торанием?
— Да укрепит его Господь!
— В таком случае, ты должен знать, что если власти узнают о тебе, то тебя может ожидать очень печальная участь. И мы будем совершенно бессильными тебе помочь.
— О, мама, я знаю, что всех христиан гонят и мучают. Я готов ко всему. Иисус за нас пострадал, отчего и нам не пострадать за Него?
— Проклятие этому Торанию! — закричала со злобой Агриппина. — Это он тебя свел с ненавистной Риму сектой! Уйди теперь от меня!
Юноша молча поцеловал руку матери и вышел.
10
Альбин понял, что оставаться ему под родительским кровом невозможно. Нужно идти к своим братьям по духу, по вере и с ними нести общий тяжелый крест.
Первым делом при наступлении ночи он направился к Торанию, который накануне был подвергнут безжалостному бичеванию. Устроить эту встречу было нелегко. Но при участии Маспеции ему удалось проникнуть к смертельно израненному рабу. Тораний очень обрадовался Альбину, он позабыл свою боль и едва приподнялся со своего ложа.
— О, как я рад тебя увидеть, господин мой! Да благословит Господь твой приход!
— Тораний, ты из-за меня страдаешь.
— Не говори так, Альбин, мы не язычники. Разве не радостно пострадать за веру! Я должен хвалить и благодарить своего Искупителя, Который даровал мне счастье перенести за Него бичевание.
— Мне жаль тебя, Тораний! Ты явился моим вторым и лучшим отцом.
Альбин склонился к рабу, припал на его окровавленное плечо и заплакал. В комнате несколько мгновений царило молчание. Слышалось только всхлипывание Альбина.
— Не горюй обо мне, господин мой! Разве ты не знаешь, что лучший наш удел, высшее счастье — это пострадать за Христа? Знаю, что отец твой хочет распять меня на кресте. Помолись за меня, чтобы Господь удостоил меня этого мученичества.
— Помолись и ты за меня, Тораний, когда будешь у престола Всевышнего. Твоя молитва будет сильна.
— Если удостоит Господь предстать пред лице Его, то буду просить Его, чтобы быть нам с тобою вместе на всю вечность. А теперь мы должны с тобой проститься. В здешней жизни мы больше не увидимся.
— О, Тораний, Тораний! — только и мог прошептать юноша.
— Любимый мой господин, не плачь обо мне! Я иду ко Господу! А ведь там вечное блаженство, вечная радость. Там не страшны нам будут наши гонители. Там Сам Спаситель! Не плачь же! Скажи мне: очень гневается на тебя отец твой?
— И отец, и мать страшно озлоблены. Завтра назначен мой отъезд в Сицилию.
— Понимаю: хотят скрыть твое обращение в христианство и заставить тебя вернуться к язычеству.
— Да, это ясно, но я решил в Сицилию не ехать.
— Как же быть?
— Сегодня ночью я навсегда ухожу из дома.
— Покидаешь родителей?
— Да, я не могу больше оставаться в доме, в котором хулится имя Христово и высмеивается наша вера. Со своими родителями я давно разошелся. Мы чужие друг другу. Что ж я буду делать здесь? Поэтому я решил идти к своим братьям и нести общий крест. Что ты думаешь относительно этого?
Тораний немного подумал, затем широко перекрестил голову Альбина и проговорил:
— Да благословит тебя Господь! Да благословенно будет намерение твое! Иди! Помни, что сказал Спаситель: «Если кто оставит дом или родителей Христа ради, тот получит жизнь вечную». Твои родители не бедны и не беспомощны. А там положись во всем на волю Божию. Кто знает, быть может, в будущем они и сами обратятся ко Господу.
— О, как бы я желал этого! — от всей души проговорил Альбин и крепко обнял раба.
Тораний, в свою очередь, заплакал.
— Крепись, мужайся, Альбин! Будем верить и надеяться, что мы с тобой снова увидимся в вечном Небесном Царстве. А теперь прими от меня, недостойного, мое христианское благословение.
Они обнялись и расцеловались. Один — бледный, израненный, приговоренный к казни раб, а другой — юный аристократ римской династии Магнусов — соединились в братском поцелуе. Единая вера в Царство Христово сделало их равными.
— Куда же ты думаешь идти?
— У меня один путь — к Люцию.
— А если его не найдешь?
— Спрошу, где он.
— Слушай, Альбин, что я тебе скажу. Если не найдешь Люция, то иди на Ардейскую дорогу. Там есть дом одного вольного отпущенника Вивидия. Это мой хороший знакомый. Он тоже христианин. Он охотно даст тебе приют, а там наше общество подумает, как тебе устроиться. Но сумеешь ли ты выбраться незаметно?
— Надеюсь.
— А не боишься идти ночью?
— У меня есть ноги, они выручат меня в минуту опасности.
— А тебе не жалко оставить Домициллу?
— Ах, Тораний! — грустно вздохнул Альбин. — Это самый тяжелый вопрос. Если кого мне жаль, то именно Домициллу. Я горячо люблю ее. Но что же делать? Как поступить? Ведь не могу же я ради сестры оставить свой путь и подчиниться родителям? Правда?
— Да, ты прав! Христос должен быть выше всего и выше всех наших земных привязанностей.
— Вот и я так думаю. Однако жаль, что она еще не приняла крещения, но надеюсь, что это совершится. Пусть как-нибудь Маспеция позаботится об этом. Чтобы не огорчать сестру, я даже не хочу говорить ей о своем намерении. Да простит мне Господь мое бегство из дома.
— Да простит нам Господь грехи наши, — тихо проговорил Тораний.
Они еще немного поговорили, затем обнялись и наконец расстались. Юное лицо Альбина было мокрым от слез. Ему было до глубины души жаль верного, преданного раба, на руках которого он вырос и под охраной которого много лет безбоязненно ходил по римским улицам. Теперь он уже больше никогда не увидит Торания: завтра верный раб будет злодейски распят на кресте. От этой мысли Альбин содрогнулся все телом; глубокое человеческое сострадание несчастному рабу навсегда поселилось в его юном сердечке. «О, Боже, дай ему силы! — с верою прошептали его губы. — А мы увидимся с ним там, в вечном Царствии Небесном!»
11
Домицилла горько плакала, склоняясь к плечу брата.
— Альбин, Альбин, что будет с тобой? Ты завтра едешь в Сицилию, а меня отец оставляет здесь.
— Не грусти, дорогая моя! Будем надеяться на Христа, что Он устроит все к лучшему.
— Но я буду скучать по тебе. Почему бы мне не поехать с тобой? Зачем отец хочет разъединить нас?
— Ответ ясен: он боится, чтобы я не сделал тебя христианкой.
— О, как он ошибается. Если бы он знал, что я уже почти христианка, недостает лишь крещения.
— Вот этим я и озабочен, Домицилла. При первой же возможности я хочу, чтобы ты окрестилась.
— Это и мое искреннее желание. Куда ты идешь, Альбин? Побудь со мной еще. Ведь это последняя ночь. Завтра ты уедешь… — проговорила девочка, видя, что Альбин хочет уходить.
В тоне ее голоса было так много умоляющего, что Альбин невольно подчинился и ненадолго остался, хотя ему нужно было спешить! Он знал, что ему, быть может, предстоит сделать огромный путь на Ардейскую дорогу, если почему-либо нет дома Люция или его семейства.
— Ну, Домицилла, спи с Богом! Мне нужно кое-что собрать с собой в дальний путь.
Он подошел и горячо расцеловал сестру.
— Как мне жаль расставаться с тобой, — говорила она со слезами.
Альбин тяжело вздохнул:
— Что же делать, дорогая моя? Нужно покориться Господу. Все пути наши в Его руках, как говорил наш пресвитер.
— Верю, — согласилась Домицилла.
Когда Альбин вышел из комнаты сестры, в доме тревожно спали. Мягкий лунный свет заливал перистиль и светлыми полосами ложился на полу портиков. Таинственно стояли нимфы около двух мраморных бассейнов, окруженных зеленью. Юноша быстро ушел в свою комнату и, опустившись на колени, начал горячо молиться Богу, чтобы Он помог ему в новом пути и дал бы силы перенести все испытания. После молитвы он надел простую темную тунику, взял восковую дощечку, стиль39 и написал следующее: «Дорогая моя сестра! Я навсегда ухожу от вас. Я не могу более оставаться среди язычников и иду к своим братьям. Так хочет и требует Христос. Не сердись на меня и прости. Если же не здесь, на земле, то в вечном Царствии Небесном мы увидимся. Будем верить в это. Прости же. Горячо любящий тебя, твой Альбин».
Он осторожно прошел в комнату сестры и положил эту дощечку на стол. Затем приблизился к постели сестры. Девочка спала, свернувшись в клубочек. Долго стоял Альбин на пороге ее комнаты. «Увидимся ли мы с тобою, дорогая? Может быть, это свидание последнее? Ведь я иду к своим братьям во Христе, и нужно быть ко всему готовым! — думал он. — Спи мирно, сестра. Да благословит тебя Господь. А я… Я не мог поступить иначе. Прости меня!»
Он перекрестил Домициллу и, подавив грустный вздох, так же тихо вышел из комнаты. Из глаз его медленно катились слезинки. Он сунул под тунику все свои наличные карманные деньги, какие давал ему отец, и осторожно вышел в сад. Он шел, постоянно прислушиваясь и оглядываясь, точно вор. Его сердце усиленно колотилось от волнения. Он знал, что если бы его поймали домашние, то жестоко наказали бы и как преступника увезли в Сицилию. Приходилось поэтому принимать меры предосторожности. Но рабы крепко спали, утомленные за день, а собаки, хорошо знавшие своего хозяина, только радостно махали ему хвостами.
Альбин быстро перебежал сад, прячась под ветками садовых деревьев, затем как кошка вскарабкался на стену, отделявшую отцовский дом, и перепрыгнул в соседний переулок. Прощай, отчий дом! Прощайте, родители и сестра! Прощайте, добрый Тораний и ласковая Маспеция! Все это оставалось за стеной…
А теперь — в дорогу.
Можно себе представить изумление Люция и его родных, когда к ним далеко за полночь явился Альбин.
— Что случилось, Альбин? Почему ты один? Почему не с Торанием? — забросал его вопросами Люций.
— Если бы я не пришел сейчас, то завтра ехал бы уже в Сицилию.
— В Сицилию? Может ли это быть?
Альбин рассказал все. Его выслушали с величайшим изумлением.
— Значит, ты бросил дом и родителей из-за веры? И пришел к нам, людям бедным и отверженным? — вскричал отец Люция.
— Мне не место среди язычников, — скромно ответил Альбин.
Старик горячо обнял Альбина.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Лилии полевые. Покрывало святой Вероники предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
19
Марк Аврелий Антонин (121-180) — римский император со 161 года из династии Антонинов, представитель позднего стоицизма, автор философских «Размышлений». При Марке Аврелии произошла существенная перемена в отношении правительства к христианству. Император, замечая увеличение христианских обществ, стал опасаться за целость империи и старался всеми мерами поддерживать в народе отечественное служение богам. На христиан он смотрел как на заблуждающихся упрямых фанатиков, ненавидел их «суеверное учение», веру в загробную жизнь и их святое одушевление при встрече со смертью. Он поставил своей целью разубедить христиан, сообщить «правильные» убеждения, чтобы сделать их достойными членами государства. М. Аврелий не только не останавливал, подобно прежним императорам, возмущения языческой толпы против христиан, но даже издал новый эдикт. Теперь повелевалось разыскивать христиан, убеждать их отказываться от своих заблуждений и, если они останутся непреклонными, предавать пыткам. Началось жестокое преследование. Христиан разыскивали, предавали пыткам, замучивали до смерти. Никогда в предшествовавшие преследования не было столько мучеников, сколько тогда. http://www.hristianstvo.in/ru
21
Юпитер — в языческой мифологии, у римлян главный бог, сын Сатурна и Реи, соответствующий греческому Зевсу.
22
Юнона — в римской языческой мифологии богиня — покровительница брака, материнства, женщин, супруга Юпитера.
23
Церера — в римской языческой мифологии богиня земледелия и плодородия. Соответствует греческой Деметре.
25
Тóга — верхняя одежда граждан Древнего Рима, кусок белой шерстяной ткани эллипсовидной формы, драпировавшийся вокруг тела.
26
Плутон — у язычников — древних греков и римлян — бог подземного царства и смерти, носивший у греков также имя Аида.
27
Патриций — лицо, принадлежавшее к исконным римским родам, составлявшим правящий класс и державшим в своих руках общественные земли (в Древнем Риме).
28
Сестерций — древнеримская серебряная, а затем из сплава цветных металлов мелкая монета, чеканилась с 3 в. до н. э.
30
Пергаментный свёрток. Пергамент — материал для письма из недублёной сыромятной кожи животных (до изобретения бумаги). Также древняя рукопись на таком материале.
31
Пифагор — один из первых древнегреческих философов (6 в. до н. э.), основатель легендарного Пифагорейского товарищества.
33
Атриум — существенная часть римского дома, представлявшая собою род крытого портика в передней части здания.
34
Триклиниум — у древних римлян — обеденный стол с тремя ложами для возлежания. У них же — столовая.
35
Император Антонин, Антонин Пий — римский император, царствовавший между 138-161 гг. от Рождества Христова, преемник Адриана, который усыновил его.
36
Номентанская дорога (лат. Via Nomentana) — античная дорога в Италии, проходившая от северо-востока Рима до города Nomentum (современный город Ментана). Длина дороги составляла 23 километра.
37
Бахус — в древнеримской мифологии — бог виноградарства, вина и веселья, соответствовавший греческому Дионису.
38
Коринфская — представляющая собой выражение архитектурного стиля, сложившегося в древней Греции в городе Коринфе.
39
Восковая дощечка — дощечка из твёрдого материала (самшит, бук, кость) с выдолбленным углублением, так что бы образовывался бордюрчик, и залитая тёмным воском. В Римской империи пришла на смену свинцовых листов. На дощечке писали, нанося на воск знаки острой металлической палочкой — стилусом (стиль, стило). В случае необходимости надписи можно было стереть, загладить и воспользоваться дощечкой вторично.
