Запруда

Елена Касаткина

История о вхождении юной и наивной девушки во взрослую, полную соблазнов, противоречий, зависти и непонимания жизнь. Попав в ловушку собственной доверчивости, Вета пытается выбраться из неё, сохранив чистоту и целостность.Осознание ответственности за чужую судьбу в истории о любви и предательстве.

Колька

1980 г.

1

Утрешнее «чтонадеть» завершилось юбкой солнце-клеш и белой шелковой блузкой-разлетайкой. Одеваться с поломанной рукой занятие то еще, хорошо хоть не зима, зимой бы она не справилась. Одной рукой натянув юбку и нырнув в вырез блузки, Вета закусила кончик пояса, потянула, и готово. Кокетливо покружилась перед зеркалом и осталась довольна. Вид портила лишь загипсованная правая рука, но тут уж ничего не поделаешь. Вета сгребла левой рукой учебник с тетрадкой и вышла из дома.

Спустившись по ступенькам, огляделась в поисках укромного местечка. Прямо под окнами их квартиры на первом этаже метлой вверх торчало дерево неизвестной породы. Узкий ствол и жидкая листва отбрасывали мало тени, но все же худо-бедно защищали от южного майского солнца.

Вета присела на разогретый бетон подвального ограждения. Широкий выступ часто служил местом для вечерних молодежных посиделок и совсем не радовал родителей Веты, как и остальных жильцов дома, чьи окна выходили на эту часть двора. Но в полдень здесь обычно пусто и тихо.

Вета положила учебник и тетрадку на край выступа, прижала освободившейся рукой разлетающийся подол юбки к ногам и села.

Химия — не самый легкий предмет, давалась ей с трудом, а экзамен — это не лабораторная работа, тут либо знаешь, либо нет. Шпоры левой рукой не попишешь. Чтобы лучше запомнить материал, Вета стала вырисовывать в тетрадке бензольное кольцо. Кольцо получалось кривым.

— Скопление пи-электронов притягивает электрофилы, — оправдывала себе под нос Вета косой «леворукий» шестигранник. — Для ароматических углеводородов… — Конец фразы утонул в грохоте артиллерийской канонады. Стрельба из мощных тяжелых орудий раздавалась из-за дома, и с металлическим скрежетом и стремительным ускорением надвигалась прямо на нее.

— Спасайся, кто может!

Из-за угла вылетела огромная тележка. Она неслась по склону дороги, не встречая сопротивления и грозя снести любого, кто попадется на ее пути. На железном днище «самоката», расставив ноги буквой «Л», словно капитан на носу корабля, стоял Колька Водолазкин. Вцепившись крепкими пальцами в ручку, он летел на всех парах, не ведая страха разбиться. Рыжие патлы залихватски трепались за плечами, а покрытое веснушками и ранним загаром лицо, раскрасневшись, превратилось в огромную свеклу. Сравнение со свеклой в голове Веты родилось неслучайно. Именно для перевозки свеклы, моркови и картошки предназначались припаркованные возле металлической будки овощного магазина тележки. Стояли они без присмотра, и было довольно странно, что до сих пор никто не додумался на них прокатиться. Ведь 500 метров от автобусной остановки до ворот детского сада хорошо асфальтированной с тридцатиградусным уклоном дороги — отличный автодром.

Колька старше Веты на три года. В местной компании молодежи, водиться с которой ей запрещала мама, он был самым взрослым. Но чаще Вета видела его одного, прогуливающегося с собакой по аллее вдоль лесополосы. До сего момента особого интереса Колька у нее не вызывал. Как и все остальные из местной компании.

Доехав до конца дороги, Колька лихо соскочил с тележки, развернул ее, и стал толкать наверх. Проходя мимо, взбрыкнул рыжей челкой и искоса посмотрел на Вету.

Она опустила голову ниже, стараясь спрятать глаза за длинной густой челкой. «Заколи, а то ослепнешь», — ругалась мать, не принимая современную моду, и не понимая, что с заколкой Вета выглядит, как «Дунька с трудоднями». Хорошо, что мама на работе. Нос почти коснулся тетради.

— Для ароматических углеводородов… Ароматических водородов… водоворотов… воротов… — Мысли спутывались в бензольное кольцо.

2

К лету привыкаешь быстро. Стабильно ясное небо и жара. В последний день августа хочется надышаться им так, чтоб хватило до следующего. Вечер наполнен ароматами травостоя и печеных яблок.

«Пора, пора, пора» — томительно грустно стрекочут кузнечики. Действительно, пора. Но как тут уйдешь? Уйдешь, и все. Кончилось лето. А с ним и гулянья допоздна, хихиканье на лавочке до коликов в животе, щекочущие душу переглядки с мальчишками.

Девчонки грустно вздыхают. Темнота сгущается. В окнах общежития загораются лампочки.

— А я соскучилась по школе, — признается Вета.

— А я вот ни капельки, — фыркает Танька Коломеец.

— А мне все равно, — зевает Алка Калашникова.

Из-за угла общаги вываливается группа парней. В рассеянном свете окон девчата узнают Турка, Суркана и Водолазкина. Колька идет немного поодаль, придерживая на поводке овчарку.

— Опля, три девицы под окном. — Витька Суркан, перебрасывает через плечо мастерку и вразвалочку направляется к девчатам. — Скучаете? — присаживается рядом с Ветой.

— Скучаем, — с другой стороны торопится гаркнуть ей в ухо Танька и заходится в нарочито громком ломаном смехе.

Вета удивленно оборачивается на подругу. Глаза Таньки поблескивают, зрачки мельтешат, веки подрагивают.

— Поскучаем вместе? — Витька фамильярно кладет голову Вете на плечо. Она рывком сбрасывает голову и пытается встать.

— Ну, ты чего? — Танька хватает ее за руку и насильно усаживает.

— Домой пора.

— Рано еще. Время детское. — Сережка Турок придавливает Вету синим взглядом. В темноте цвет глаз различим плохо, но все знают, какие красивые глаза у Турка. Темно-синие, жгучие, в обрамлении длинных черных ресниц. Танька говорит про него: «Красив, как Бог». Портят все слишком резкие скулы, отчего лицо его кажется Вете злым и высокомерным.

— Так она же малолетка, — снова ломкий Танькин смех карябает ухо. — Ей еще шестнадцати нет. Ща мамка позовет…

— Но ведь еще не позвала, — Турок ставит ногу так, что носок его ботинка упирается в носок Веткиной босоножки. Наклоняется, касаясь коленом ее коленки. От него пахнет сигаретами. Вета морщит нос.

— У нее маман строгая, со взрослыми парнями водиться не разрешает, — не унимается Танька.

Вете стыдно и обидно. Да она младше их всех. Она и в школу пошла не в семь, как остальные, а в шесть лет. У нее день рождения в октябре. Разве она виновата? Снова пытается встать, но, зажатая со всех сторон, шлепается назад на сиденье.

— Чего вы к ней пристали? — Коротко остриженный Колька Водолазкин тянет поводок на себя. Собака, словно уловив общее настроение, тоже все время дергается в ее сторону.

— А ты чего, ревнуешь, что ли? — Суркан придвигается к Вете еще ближе. — Так ты это… Колян… Без шансов. Тебе тележка яйца отбила, так что извиняй. Ветка сама видела.

Ужас, как стыдно! Последний заезд, когда тележка под улюлюканье нагрянувшей некстати компании въехала в бордюр и перевернулась, подкинув Кольку сначала вверх, а потом вниз так, что железная ручка тележки оказалась у него между ног, этот позорный во всех смыслах эпизод все время вспоминался Вете. Как и тот пристыженный взгляд, которым Колька, корчась от боли в паху, посмотрел в ее сторону. Кажется, она сама тогда скривилась от боли. Чужой, но как своей. Всякий раз, вспоминая, ей казалось, что Колька принял ее гримасу за усмешку, так как в тот момент все стали от души потешаться над незадачливым наездником. Все: и стоявшая поодаль компания друзей, и мимо проходящие свидетели случившегося. Ей было ужасно стыдно от сознания того, что он мог так подумать. Потому всякий раз, как пересекались их пути, она низко опускала голову, прячась за челку, а он, гордо вскинув вверх подбородок, делал вид, что ее не замечает.

Вот и сейчас все дружно «ржали». Все, кроме Ветки и Кольки. Они молча смотрели друг другу в глаза. В темноте это было не страшно и не стыдно. И понятно без слов.

— Выпусти ее, — Колька взял за плечо Турка, и тот неожиданно отпрянул. Собака дернулась, но Колька устоял, протянул Вете руку. — Маму лучше не огорчать. Пойдем, я тебя провожу.

От лавочки до Веткиного крыльца всего ничего, лишь дом обогнуть. Они шли рядом, молчали, разговор не клеился. Вот и тот самый бетонный выступ подвала… Остановились.

— А я в армию ухожу скоро, — он погладил выстриженный ежик волос.

— Угу, — выдавила Вета, прячась за челку. Надо что-то сказать, но что говорят в таких случаях? В голове закрутились кадры из фильмов про войну. «Я буду тебя ждать!» — может это? Глупо. С чего вдруг? Разве между ними что-то было? Что-то есть?

Подняла голову. Из окна кухни на нее смотрела мать. Строго так смотрела. Не отрываясь. Ей снова стало стыдно. И страшно, что вот сейчас мама выкинет вверх руку и начнет трясти пальцем — «я тебе…». Но мама неожиданно исчезла. Вета повернулась. Глаза, привыкшие к темноте, разглядели трогательные, рассыпавшиеся по загорелому лицу, конопушки. Захотелось прикоснуться к ним губами. Вета невольно подалась вперед, но в это время собака, дернув поводок, кинулась ей в лицо. Тяжелые лапы легли на грудь. Вета вскочила на ступеньку.

— Пока, — отвернулась и, уже не оборачиваясь, побежала вверх. Она лишь на миг застыла на крыльце, потом решительно дернула дверь и скрылась в темном квадрате коридора.

3

Молния вырезала шрам на теле внезапно потемневшего неба. Грохнуло и зашелестело. «Тук-тук» — забарабанили редкие капли.

«Знаки везде, надо только уметь их читать». Вета отложила книгу и посмотрела в чашку. Темно-коричневые чаинки хаотично облепили дно. Ну и что это значит? Наклонила и покрутила. Чаинки поплыли и выстроились в кружок, образуя воронку.

В дверь застучали. Вета отбросила одеяло и босиком вышла в коридор.

— Кто? — крикнула, не доходя до двери. Ковер закончился, а шлепать по голому полу, когда у тебя температура, неумно.

— Я! Открывай быстрей, а то дождь начался.

Вета на цыпочках добежала до двери, повернула ключ и отпрыгнула назад на ковер.

Инка Стеренко заскочила в прихожую и скинула туфли.

— Фух! Слыхала, как грохочет? И это в сентябре. Аномалия какая-то. Говорят, примета.

— Плохая или хорошая?

— Не знаю.

Вета вернулась в комнату и запрыгнула в постель. Инка проследовала за ней.

— Ну, ты как?

— Болею.

Инка огляделась и плюхнулась на стул.

— Это понятно, а чего делаешь?

— Чай пью, книжки читаю. Вот про гадания интересно…

— Про гадания? — Инна взяла книгу, покрутила. — Откуда?

— Алка Калашникова дала.

Инна презрительно скривилась.

— Разве она читает книги?

Вета пожала плечами.

— Хотя такую может и читает. — Инна перевернула потрепанную обложку. — И что, реально можно научиться гадать?

— Не знаю, у меня пока не получается. — Вета взяла чашку и снова взглянула на картинку из чаинок. — Ерунда какая-то. Заварка как заварка.

— А ну дай, я посмотрю, — Инка выхватила чашку и вперила взгляд в картину судьбы. — На водоем похоже. Смотри, все чаинки сбились по краю, внутри чисто. — Наклонила чашку. Капелька влаги, подхватив чаинки, пересекла середину.

— О, смотри, перегородка образовалась. Запруда.

— И что это значит?

— Я откуда знаю? Я книжку не читала.

— Вообще-то там про кофейную гущу написано, но у нас кофе нет, у нас только чай и цикорий. Но я цикорий ненавижу. Бее…

— Я тоже.

— Есть еще ячменный напиток «Колос». Может, на нем надо было?

— Может. Ладно, давай я почитаю, и тогда попробуем на «Колосе». Кстати, а на кого гадать будешь, а? — Инка хитро прищурила «кошачьи» глазки.

— Ни на кого, — сделала равнодушное лицо Вета.

— Угу. — Хитрый Инкин взгляд буравил насквозь. — А Водолазкин? Как он тебе?

— Никак, — Вета затеребила кончик одеяла.

— Дура ты, Ветка, такой парень… — Инка осуждающе покачала головой, — а ты попку морщишь.

— Ничего я не морщу. Он взрослый…

— И что? Зато не курит, не пьет, не матерится. Он хороший. Не то, что вся эта местная шантрапа.

— Он же в армию уходит?

— И что? Уйдет — вернется. Ты за это время, как раз школу закончишь, повзрослеешь, и маман тебе уже не указ будет. Кстати, где она?

— Работает во вторую смену.

— А батька?

— В гараже.

— Отлично.

— Чего отлично-то?

— Вот. — Инка полезла в карман кофты и вытащила оттуда записку. — На! Он просил передать. На свидание тебя приглашает.

Вета развернула сложенный вчетверо обрывок тетрадного листа. «В 8, за железным магазином» — было выведено мелким почерком. Внизу приписано — «Коля» и нарисовано сердечко.

— Ты что, читала?

— Ну, глянула. А что? Должна же я была знать, что там.

— Я не пойду.

— Ну вот. — Инка скуксила недовольную гримасу. — Боишься, что ли? Сходи, не съест он тебя.

— Не пойду. Я болею, у меня температура, к тому же там дождь.

— Дождь скоро кончится, вон уже солнце пробивается. К восьми все высохнет. Оденься потеплее и сходи. Ненадолго, просто поговорите и все. Он что-то хочет тебе сказать. Сходи.

4

Время то тянулось густым сиропом, то неслось полноводным потоком. К восьми стемнело, и Вету затрясло. Кажется, температура взлетела до максимума, лицо горело, а горло ссохлось так, что невозможно было протолкнуть в него даже глоток воды. Захотелось открыть окно и крикнуть в темноту: «Ауууууу…». Не кому-то, а просто так. Ну, может, звездам. Вета натянула свитер и вышла из дома. Прохлада приятно дула в лицо. Пахло влажным бетоном. Она спустилась по ступенькам и нерешительно пошла по аллейке, ведущей к магазину.

«Тяв», — раздалось поблизости. Вета замерла. Через секунду из-за магазина выскочила собака. Подбежала, вскинула лапы и уперлась ими ей в грудь. От слюнявой пасти несло псиной.

— Фу, Джина, фу! — Колька подскочил к собаке и схватил рукой ошейник. Отдернул. — Я уже думал, ты не придешь.

— Я пришла сказать, чтобы ты не ждал, чтобы…

— Ааа… — протянул Колька, и по его интонации было не понятно, что этим «Ааа…» он хотел сказать.

— Ну все, пока… — Вета продолжала стоять. Ноги не слушались.

— А может погуляем, раз уж пришла.

— Я болею.

— Немножко.

— Ну, ладно… — согласилась Вета и направилась в сторону посадки. — Только немножко.

Они шли медленно, ничего не говоря, уткнувшись глазами в землю. С каждым шагом напряжение нарастало. Сглаживала обстановку собака, которая подстроилась под шаг хозяина и ковыляла между ними, изредка для приличия тявкая.

— Тебя когда в армию? — наконец выдавила Вета, и зависшее напряжение сразу улетучилось.

— На следующей неделе. В среду проводы. Придешь? — Горло перехватило, и Колька громко кашлянул, маскируя свою робость.

— Не знаю. Я же болею.

— Так до среды еще неделя, ты выздоровеешь, — боясь получить отказ, он говорил быстро, почти захлебываясь.

Вета пожала плечами.

— Обязательно выздоровеешь, тебе надо редьку с медом. Хочешь, я принесу тебе мед?

— Не надо, у нас свой. У отца же пасека.

— Тогда редьку. Хочешь редьку? У нас много…

— Не надо. Она вонючая. Я ее не люблю.

— А что ты любишь? — Колька закашлялся.

— Вишню в шоколаде.

— Это конфеты? Я попробую достать.

Они дошли до того края посадки, где за поредевшим кустарником дорога выходила на железнодорожные пути. Послышался протяжный гудок локомотива, и вдалеке замигали два зеленых глаза. Огни наплывали, грохот нарастал.

— Мне пора…

— Уже? Может еще немного? Я… — конец фразы утонул в паровозном стоне и громком собачьем лае. Поезд, лязгая на стыках колесами, летел прямо на них. Собака задергалась в неистовстве, вырывая из рук Кольки поводок.

Вета повернулась и пошла обратно.

— Я хочу, чтоб ты была моей девушкой, — крикнул ей вслед Колька, пытаясь унять сбесившегося зверя.

Она сделала вид, что не слышит, хотя каждое слово гремело и лязгало в ее сердце вместе с колесами мчавшегося поезда.

— Слышишь? — кричал Колька, дергая собаку. — Вета!

Она остановилась, повернула голову. Поезд, вильнув последним вагоном, улетел в горизонт.

— Я приду. Наверное. Если выздоровею.

Отвернулась и побежала.

— В пять! — донеслось сзади. — Я буду ждать.

5

Она опоздала. Сначала долго раздумывала: пойти — не пойти. Наконец решилась и стала перебирать «в чем». Но за какой бы наряд не бралась, все казалось не подходящим: либо слишком вызывающим, либо чрезмерно скромным. Юбка чересчур короткая, платье старомодно длинное, туфли какие-то детские, кофта, вытянутая на боках. Когда и этот этап был пройден, снова одолели сомнения — а стоит ли идти? Представила — как придет, что скажет, как на нее будут все смотреть, и, наверное, хихикать, может даже насмехаться.

Вышла только в седьмом часу. От ее дома до Колькиного, если идти пешком через посадку, не больше двадцати минут хода. Шла еле-еле, волоча ватные ноги, постоянно оглядываясь, борясь с желанием вернуться. Подходя, еще надеялась, что все уже разошлись, но шум из открытых окон первого этажа не оставил сомнений — вечеринка в самом разгаре. Дружный смех и знакомые голоса заставили и без того несущееся галопом сердце пуститься в бешеный скач. Остановилась, унять смятение. Зачем она здесь? Сейчас же удрать, пока не заметили. Но дверь открылась, и на крыльцо вышел Колька. Сгорбленный, похожий на нищего, которому нечего терять, и который будет рад любому проявлению доверия и понимания. Сердце царапнула жалость.

Колька достал пачку сигарет и хлопнул ею о ладошку. Сигарета вылетела пулей. Он повернул вслед ей голову и увидел Вету. Хмурое лицо расплылось в счастливой улыбке. Бросив на землю пачку, он лихо соскочил с крыльца и подбежал к ней.

— Вета! — захлебнулся счастьем, не в силах еще что-то выдавить из себя.

— Я… я… я пойду.

— Куда? Стой! Зачем? Пойдем за стол.

— Я не хочу. Там… Я не пойду. Я хочу уйти.

Он сразу обмяк. Грустными казались даже конопушки на его лице. Словно это не конопушки были вовсе, а пятна от высохших слез.

— Не хочешь… — пробормотал себе под нос, и вдруг лицо его засияло. — А и не надо. Я тоже не хочу. Знаешь что?.. Мы сбежим. Я сейчас… Ты только не уходи. Хорошо? Не уйдешь? Пожалуйста. Я на секундочку забегу и сразу к тебе. Не уйдешь?

— Нет.

— Я быстро!

Его не было ровно минуту. Она даже не успела подумать — правильно ли поступила. Дверь снова хлопнула, и Колька, держа под мышкой свернутое в рулон покрывало, уже стоял перед ней «как лист перед травой».

— Пошли, — протянул руку. — За руку хоть можно тебя взять?

Вета протянула вспотевшую от волнения ладонь, и он нежно сжал ее.

— А куда?

— Устроим пикник. Только ты и я. Без этих… — Колька кивнул в сторону дома. — Пойдем, здесь неподалеку есть одно место…

Идти рядом, держась за руки, щемяще волнительно и немножко стыдно. Впервые между ними не было собаки, и Вета не знала — хорошо это или плохо. И что будет дальше? Она осторожно выудила руку и стала поправлять челку. Уловка не удалась. Как только рука опустилась, Колька тут же подхватил ее снова и сжал еще сильнее.

Роща золотилась октябрем. Теплым, пряным. Колька нырнул в узкий проход между кустами и потянул Вету за собой.

— Ну вот. Пришли.

Сквозь поредевшую листву пробивалось заходящее солнце. Усталый свет пьяно разливался по серым доскам деревянного столика и покосившейся лавочки. В воздухе витал слабый аромат душистого горошка. Вета присела, разглядывая розовые мордочки соцветий.

— А на пикник у нас только горошек? — Потянула за тонкий усик, потревоженный цветок заблагоухал.

— Не только! — Колька полез в карман и выудил оттуда бумажный сверток. Протянул. — На!

— Что это?

— Вишня в шоколаде. Как ты хотела.

Вета развернула бумагу. Пять шоколадных «стаканчиков» подтаяли и потеряли форму, но с благодарностью посмотрела на смутившегося Кольку.

— Спасибо. Теперь это похоже на пикник.

— Еще бы! Вишня заспиртована. Так что тут тебе сразу и выпивка, и закуска. Ты ешь, не стесняйся, а то они совсем растают.

Вета аккуратно взяла пальчиками конфету и положила в рот. Протянула сверток Кольке.

— Не, не, это тебе, я не хочу, — Колька сглотнул накатившую слюну и развернул покрывало. Расстелил, сел, щурясь, посмотрел снизу на Вету.

— Садись.

— Так вот же лавочка есть.

— На лавочке не то. Пикник обычно на земле устраивают. — Провел ладонью по покрывалу рядом с собой, разглаживая складки. — Садись, не бойся.

Вета положила бумагу с конфетами на столик и села рядом.

— Ты тогда не ответила…

— Когда?

— В прошлый раз. Я сказал, что хочу, чтоб ты была моей девушкой.

— Я не слышала, — слукавила Вета.

— А сейчас слышишь?

— Я не знаю.

Колька прилег, опираясь на локоть.

— Давай полежим. Просто так. Как муж и жена. Вдруг это поможет тебе принять решение. Может, ты поймешь. — Вытянулся, откинув руку. — Ложись ко мне под мышку.

Вета легла, положив голову ему на предплечье. Так они лежали, смотрели в теряющее синеву небо, на ватные лоскуты растянувшихся облаков. Он думал о ней, о переполняющих сердце чувствах, о несказанных словах, которые таяли в воздухе, как мыльные пузыри, и растерянно теребил собачку на ширинке. Ведь собачка есть, а тебя будто и нет, будто ты растаял в воздухе вместе с невысказанными словами, теряясь в смутных догадках.

Вета всматривалась в похожие на овечью шкуру облака. Одно из них вытянулось в лежащую на боку восьмерку. Знак бесконечности! Он расширялся, размазывался, серел, сливался с надвигающейся ночной пеленой. Где-то совсем рядом застрекотал одинокий кузнечик. Тоскливо. Видать, плохо ему одному, от того и соло так себе. Только хоровое пение спасает кузнечиков. Только тогда радость от процесса.

Слабое соло нарушил Колькин бубнеж.

— Я многое умею делать собственными руками. И не только по хозяйству. Знаешь, какие я чеканки делаю. Я тебе покажу… Я тебе подарю…

Хозяйство? От одного этого слова Вету передернуло.

— А ты любишь мыть посуду?

Она не любила. Терпеть не могла. Они делили эту обязанность с младшей сестрой. По неделям. Но младшая сестренка хитрила, придумывала разные причины, чтоб не дежурить. К тому же она часто болела, мама жалела ее, и в результате вся посуда доставалась Вете. Фу! Она ненавидела грязную посуду, этот прилипающий к рукам жир. Рыжие приторно воняющие сгустки плохо отмывались, и даже после мыла руки еще долго источали кисловато-прогорклый запах.

— Нет.

— Это ничего, — поспешил успокоить Колька. — Я сам буду мыть. Я люблю. Я вообще люблю по хозяйству возиться.

«Хозяйство, хозяйство, хозяйство!» — Вету коробило это противное слово. Сразу вспомнился мультик, где женщина трет кастрюлю, пока мужчина пытается достать ей с неба звезду. Колька не обещал звезду, он честно обещал хозяйство. Совместное.

Лежать «как муж и жена» расхотелось. Затекла шея, и по пояснице неприятно тянул холодок. Вета поднялась.

— Ты чего?

— Уже холодно лежать на земле. Я только выздоровела. Не хочу снова заболеть.

— Да, ты права! Я забыл, что тебе нельзя. Прости, денек такой теплый выдался.

— Солнце село и уже прохладно, пошли.

— Хорошо, пойдем, но знаешь что… Давай это будет нашим местом. Когда я вернусь из армии, мы снова сюда придем. Договорились?

Он опять стал похож на нищего, выпрашивающего подаяние.

— Угу!

— Здорово!

Колька подхватил одеяло, свернул, сунул под мышку и взял Вету за руку. На этот раз уверенно, словно ее «угу» было не просто согласием или обещанием, а клятвой, дающей неограниченное право собственности на нее.

Когда из темной аллеи они вышли на площадку у дома, то в свете одинокой лампочки увидели стоящего на крыльце Витьку Суркана. Витька жевал во рту сигарету и чиркал спичкой по коробку. Спичка чиркала, но зажигаться не хотела. Витька давил на спичку, матерясь через губу. Когда огонек наконец вспыхнул, Витька поднес спичку к сигарете и застыл. По заросшей кустарником аллее навстречу ему двигалась парочка. Счастливое лицо друга, смущенный взгляд Веты и особенно скрученная подстилка сразу выстроили в голове Витьки многозначительную догадку, которую тут же подтвердил Колька.

— Знакомься, это моя девушка.

Губа, с прилипшей к ней сигаретой, отвисла, а округлившиеся глаза выражали странную смесь эмоций — любопытство, досаду, растерянность. Огонек добежал до конца спички и опалил пальцы.

— Сссс… — Витька отбросил огарок и выплюнул сигарету. — Понятно.

6

Темно, темно. От бетона веет холодом. На остановке никого. Автобусы ходят редко, раз в полчаса, по расписанию. Предыдущий ушел минут пять как. Значит до следующего еще уйма времени, и у них есть минут пятнадцать. Так, чтоб никого, чтоб только он и она, в темноте бетонной остановки, скрывающей их черные силуэты. Они сидят, прижавшись друг к другу плечами, молчат. Странные чувства витают в воздухе. Робость и тягостное осознание ее причины. А еще там же бессмысленная череда фраз, которые хотелось бы сказать. И ответы, которые хотелось бы услышать.

— Ты слушала песни, что я тебе записал?

— Да, спасибо, мне очень понравились.

— А какая больше всех?

— «Я тебе, конечно, верю», из фильма «Большое космическое путешествие».

— Вот! Это и моя любимая. Значит, наша, да?

— Да.

— А как ты думаешь, быть рядом и быть вместе это одно и то же?

— Наверно… Я не знаю. Я не думала об этом.

Замолчали. Сидели. Он то приобнимал её за плечи, то хватал за руки. Волновался. Пытался дышать ровно, чтоб не выдать волнения. Набравшись храбрости, выдохнул ей в шею:

— Поцелуй меня.

И застыл, испугавшись собственных слов.

Она повернулась и чмокнула его в щеку. Он заулыбался.

— Вот ты хитрая лиса! — Придвинулся вплотную. — Вторая попытка.

— У меня зуб мудрости… — придумала на ходу Вета, пытаясь увильнуть.

— Поцелуй меня, — судорожно перебил Колька, заставив трепетать ее сердце.

Стыдно, она еще ни разу не целовалась. И не представляет, как это делается. Зажмуривается, прижимается губами, выталкивая вперед язык. Проникает не глубоко, шевеля кончиком, но наталкивается зубами на его зубы. Неприятно! Глупо! Слюняво! Отворачивается.

— Тебя кто целоваться учил?

Она в растерянности. Он насмехается? Или у нее получилось? Самой ей не понравилось. А ему?

— Эх ты, неумеха! — Колька обхватывает ее ручищей, наклоняет, и впивается губами. Этот поцелуй не похож на ее. Он такой сладкий, что кружит голову. Она еще долго потом будет вспоминать вкус его губ, ничего ни понимать, ни видеть перспектив и поражаться тому, что это произошло с ней. На уроках она будет ерзать на стуле и рисовать в тетради бабочек, а перед сном душить руками подушку, мысленно искать его и обнимать, соприкасаясь с ним душами. А еще скучать и злиться. Иногда плакать. От непонятно откуда взявшегося чувства упущенной возможности и еще более острого чувства утраченного счастья. И уже много лет спустя, вспоминая это свидание и тот поцелуй, винить себя за порушенную чужую жизнь.

7

«Я человек такой, могу горы свернуть даже за иллюзию взаимности, из пепла восстать, ад сокрушить. Но пренебрегать мной…».

«Это унизительно постоянно ожидать, что твой собеседник покажет тебе твою принадлежность в его иерархии сексуальной привлекательности, где ты займешь надлежащее место по шкале его предпочтений…».

«Унизительно, когда каждое твое движение обусловлено заискивающей напряженностью мысли о том, какое надо произвести впечатление, чтобы тебя приняли, оценили, выделили и хотя бы не отвергли…».

«И ради этого ты остервенело чистишь зубы и язык щеткой, полощешь глотку, бреешь подмышки и остальные интимные места, чтобы твое тело не выделило в момент оценки миазмы?..»

«Унизительно! Но я не перестану бороться. У меня своя папка из эмоций, ощущений, воспоминаний и желаний. А главное желание — это он. Ради обладания им я пойду на все».

8

— «Гляжусь в тебя, как в зеркало…», — вопил под окном Серега Турок.

Его качнуло и, чтоб не упасть, он схватился рукой за тонкий ствол дерева. Алка Калашникова залилась глупым смехом, Витька Суркан протяжно свистнул, а Танька Коломеец заскрежетала кривыми зубами.

— А ну пошли отсюда! — Веткина мать, высунувшись в окно, погрозила собравшимся скалкой.

— «До головокружения…», — дотянул фразу Серега и плюхнулся на бетонный выступ подвала.

— Вы что, не поняли? Я сейчас милицию вызову!

— А что мы такого… — язык заплетался, мешая говорить. Оказывается, петь после водки и пива легко, а говорить — не очень.

— Что вы тут опять собрались? Убирайтесь!

— Пусть Вета выйдет, — на этот раз отчетливо выкрикнул Турок.

— Чего? — женщина задохнулась от негодования. — Если я тебя еще хоть раз рядом с дочерью увижу…

— Пойдемте отсюда, — Танька встала и потянула Серегу за рукав.

— Отстань, — Серега брезгливо стряхнул ее руку. — Не мешай мне с тещей разговаривать.

Наверху, бряцнув стеклами, захлопнулась форточка.

— Не больно она с тобой разговаривать хочет, — усмехнулась Алка.

— А придется, — Сережка икнул.

— Ты чо, на Ветку глаз положил? — Витька округлил рот, выпуская дымовое кольцо.

— Ик, — утвердительно кивнул Серега.

— Она Водолаза из армии ждет. — Танька снова села рядом, обиженно поджав губы.

— Прям ждет не дождется, — процедил сквозь зубы Турок.

— Зря надеешься. — Второе кольцо, извиваясь, образовало восьмерку, и повисло над Витькиной головой. — Я их видел. Вместе. Не просто же так они с подстилочкой в лесополосу ходили.

— Да, да, я тоже знаю… — поторопилась заверить Коломеец.

— Чего ты знаешь?.. — Серега посмотрел на Таньку с неприкрытым презрением. В темноте ее лицо было похоже на мордочку нутрии. Он отшатнулся, пружинисто вскочил и схватился за дерево. — «И вижу в нем любовь свою…», — пропел полушепотом, шмыгнул носом, повернул голову, заглядывая в Веткино окно, — «и думаю о ней».

9

«Даже сейчас, несмотря ни на что, а может даже еще больше… Нравится. Еще как нравится. Отчаянно нравится. Хоть и бесит. Бесит меня! Доиграется. Я, а не она. Я! Любой ценой! Не отступлюсь. Будет моим. Все!».

10

«Трынди-брынди доруле» — заливается радио. Вета дощипала брови, отодвинулась от зеркала. Хорошо получилось, волосок к волоску ложились в тонкую ниточку. От матери достанется… Наверное. Ну и пусть. Привыкнет. А она потом волосы еще перекисью вытравит. Вета вывернула ручку приемника на всю громкость и подошла к окну. У железной будки овощного магазина кучковалась молодежь.

В центре толпящихся куражился подвыпивший Турок. Он что-то рассказывал сгрудившейся вокруг него компашке, периодически, как боксер, выбрасывая вперед кулаки. Слов его было не разобрать, зато отчетливо слышался смех Таньки Коломеец, которая сопровождала каждый его жест громким похахакиванием.

В очередной раз отбоксировав невидимого противника, Турок посмотрел в Веткину сторону и, заметив ее в окне, согнулся в приветственном реверансе. Все тут же повернули головы. Что-то неуловимо острое царапнуло сознание, но что именно, Вета разобрать не успела, так как Алка Калашникова призывно замахала руками и заорала во все горло:

— Вета! Выходи!

— Выходи! — заорал Турок.

— Выходи! — подхватили остальные. Все, кроме Таньки Коломеец.

Вета натянула куртку и выбежала на улицу.

— Хелоу, краса! — подмигнул Серега. — Цукерки будешь?

Не дождавшись ответа, шмыгнул к ларьку.

— Полкило самых вкусных. И печений вон тех.

— Ну все, Серега в разнос пошел, — улыбнулась Инка.

— Да он, как выпьет, так у него сразу понос щедрости, — скривился Витька Суркан.

— А он трезвый и не бывает, — зихихикала Аллочка, подрагивая кнопочкой носика.

— Угощайся! — Турок протянул кулек с конфетами.

— Спасибо, я не хочу, — отказалась Вета, скрепя сердце. С утра жутко болел зуб, и слегка припухла десна. Унять боль удалось только анальгином. Но, несмотря на страстную любовь к сладкому, провоцировать воспаление не рискнула.

— А мы будем! — Танька выхватила кулек и выгребла оттуда конфеты. — «Школьные»? Из школьников у нас только Вета, — ломко заржала.

— А я тоже «Школьные» люблю, — Алка вырвала у Таньки кулек.

— Вы еще подеритесь, — Инка Стеренко, заметив обиженное лицо Веты, отвела ее в сторону. — Ты чего?

— Не люблю, когда мне тычут, что я малолетка.

— Ой, Господи, ты что, Таньку не знаешь? Это она переживает, что Турок не ей первой конфеты предложил. Не обращай внимания.

— Нужен мне ее Турок!

— Тебе может и нет, а вот ты ему… Гля, как выделывается.

В этот момент из магазина с авоськой в руках вышел мужчина. Проходя мимо, он кинул косой взгляд на шумную компанию и свернул к дому. Турок посмотрел на Вету и шагнул в направлении мужчины.

— Эй, фуфлыга! Сигаретой угостишь?

Мужичок повернулся и пожал плечами.

— Нет у меня. Я не курю.

— А чой-та ты не куришь? Больной, что ли?

Связываться с подвыпившим парнем мужчине не хотелось. Не ответив, он развернулся и пошел дальше. Оскорбленный невниманием Турок коршуном бросился на мужика сзади и влепил ему кулаком в затылок. А когда тот упал на колени, со всей силы пнул его ботинком в зад. Авоська с картошкой отлетала в сторону и черные от грязи корнеплоды покатились по дорожке.

Никто Турка не окликнул, никто не остановил. Все молча наблюдали за происходящим. Вета с ужасом смотрела на распластанное по асфальту, содрогающееся от ударов тело мужика, на катящиеся по земле картофелины, на искаженное самодовольством лицо Турка. Желудок сдавило, что-то подкатило к горлу, во рту появился тошнотворно-кислый привкус. Захотелось исчезнуть, слиться с пространством. Резкая боль разорвала десну, в глазах потемнело. Все, что было дальше, странным образом исчезло из ее памяти, стерлось навсегда. Но после этого случая, всякий раз при встрече, лицо Турка вызывало у нее острую зубную боль и противный тошнотворно-кислый привкус во рту.