Сын героя

Елена Евгеньевна Тимохина, 1997

Последний день из жизни Салькова, который восстанавливает его друг по просьбе следователя. Кто он, опустившийся алкоголик или агент под прикрытием?

Вика вышел из машины, которую припарковал на улице подальше, не доезжая стоянки — его побитые «Жигули» не шли ни в какое сравнение с полированными боками прокурорских иномарок. По традиции он несильно пнул колесо и убедился, что диск еще держится на месте. После этого Вика внимательно осмотрел чистую публику, позволяя осмотреть и себя — был он небритым, носил мятую желтую майку, сильно ношеные джинсы и черные кеды с новыми белыми шнурками.

У подъезда прокуратуры толпились люди, пришедшие взглянуть на убийцу. Из гордости и презрения к ним Вика задрал подбородок, и все же ему было не по себе. Сюда пришли его друзья и знакомые, и ответить им было нечего. Первый же, кому Вика протянул руку для приветствия, отвернулся и сплюнул в сторону. И, сжатый со всех сторон осуждающими взглядами, но отнюдь не доказательствами, он обвел глазами людей, как если бы готовился выступать в суде. Суда как такового не было, если только не считать это сборище судом Линча. А вот осужденный имелся — Виктор, бывший студент, а ныне человек без определенных занятий и без раскаяния. И во взгляде его не было вины, а только удивление. Отчего все они набросились на него?

— Ничего, ничего, Вика, — успокаивал его тихий шизофреник Прокопьич. — Потерпи, а там видно будет.

Хороший совет, но он предназначался не для нынешних обстоятельств. Как человек умудренный опытом Вика знал, что на все отпущено свое время. В отведенное ему время он окончил школу, поступил в политехнический институт, закончил его и поступил в аспирантуру. На последний шаг времени уже не хватило, и он ушел ремонтировать квартиры. Одни считали, что это он сделал из-за денег, другие решили, что он спился и стал слабоумным. Вика имел свое мнение: он смотрел правде в глаза: жизнь стала напряженной и неслась так быстро, что догнать ее он не мог. Времени на вдох не оставалось, только на выдох. Не было его и сейчас, когда в очередной раз мейнстрим вынес его на обочину вместе с безработными, бомжами и подозреваемыми в убийстве. На обочине было тяжело, но как жить дальше он примерно знал, потому что годы не прошли даром, научили.

На улице было жарко, а тут в кабинете следователя прокуратуры холод собачий. Хозяин кабинета сидел за столом, с головой уйдя в бумаги, только плечи его подрагивали. Вика ощутил озноб, и знаток в нем сразу установил, в чем дело: с кондиционером явно поработали таджики и, как водится, напортачили. Следователь молча страдал от мороза, также молча пригласил его присесть на стул напротив. Вот и попался, говорил его взгляд. На столе перед ним лежал целлофановый пакет, что в нем было, Вику не интересовало. Ему захотелось унести ноги подальше отсюда. Следователь был иного мнения, он твердо решил засадить Вику в тюрьму. Он развернул сверток и молчал. Следователь еще не заговорил, а Вике уже захотелось заснуть и больше не просыпаться. В трансе он ответил, как его зовут, поведал про род своих занятий (электрик) и местожительство (комната в малосемейном общежитии).

— Это ваш нож, гражданин Серов? — спросил следователь.

Он встал и разглядывал в упор подозреваемого.

В кабинет без стука зашел бывший участковый Сорокин, который имел совершенно бандитский вид в черных очках с импортной оправой. Как бандит, он чертыхнулся и прибавил скорым матом — он всегда чертыхался и сквернословил. Потом он снял очки и положил на стол.

— Фирма? — спросил про очки следователь.

— Естественно, — ответил Сорокин. Глаза у него были черные и навыкате, внимательные глаза.

— Послушай, Серов, ты это дело брось, — поучительно произнес бывший участковый. — Я тебя как облупленного знаю. Этот парень с моего участка, — кивнул он следователю. — Не лучше других, а те уже сидят. Про что балакаем?

— Про нож, — ответил следователь. — Ваш нож, Серов?

— Его, его, — подтвердил Сорокин. — Можешь не сомневаться, нож знакомый.

Короче, дело было труба. Бесполезно и отпираться. В этом кабинете уже успело побывать не менее десятка человек. Естественно, они опознали нож.

— Мой, — Вика пошел навстречу общественному мнению. Он всегда соглашался с властями — и когда объявляли девальвацию, и когда голосовали за одного кандидата. Расплата за это должна была неизбежно последовать.

— Его нашли в пивном ресторане на речвокзале, — сказал следователь.

— Я тоже там был.

Он приготовился к вопросу о полковнике, но следователь молчал.

— Ты вот что скажи, Серов, — вмешался в допрос Сорокин. — Каким образом тебе удалось разбить витрину в ресторане?

— Неужели ее разбили? — удивился он. — А люди говорили, что она выдержит.

— Витринное, блин стекло, его кулаком не прошибешь. Стыдно, брат. Так и в приличные места пускать не будут.

Следователь воспротивился этому отступлению и вернул допрос в свое русло:

— Продолжим про нож. Каким образом он вчера оказался при вас?

— Не могу сказать. Я всегда ношу его при себе. На случай, если придется чистить рыбу.

— Рыбу, говорите? — повторил следователь и недоверчиво покачал головой. —

— Рыбу — это, брат хорошо, — заметил Сорокин. — А я вот на шампиньоны перешел. Желудок у меня, понимаешь, сдавать стал. Вот и перешел на диетическую пищу. Мне эти шампиньоны на дом приносят. Где они их только находят, интересно знать.

— Ну и как желудок? — поинтересовался следователь.

— Плохо. Окончательно сгнил. А от шампиньонов я сатанею. Ну, я пошел, не буду мешать, — Сорокин хлопнул дверью, его очки остались лежать на столе.

Следователь ласково посмотрел на подозреваемого.

— Вы признаетесь в том, что убили гражданина Салькова, известного как Полковник?

В руке его блеснуло что-то черное и блестящее, отчего Вика попятился назад. Бить резиновым шлангом будут, подумалось ему. Он читал про злых следователей, выбивающих показания. Но это оказались всего-навсего очки.

— Я не чувствую себя достаточно дееспособным, чтобы ответить на вопрос.

— А вот свидетели утверждают, что в тот вечер вы были вполне дееспособны.

Вика обмер от удивления. Только сейчас он увидел, что на груди у следователя бусы, правда деревянные. «Значит, бить не будет, верующий», — успокоила его мысль.

— Свидетели утверждают, что вы много выпили в тот вечер. Это правда, Серов?

— Н-не могу сказать. Все прошло, как обычно, — ответил Вика.

— Только вот гражданина Салькова убили. Вы не помните?

— Нет, почему же?

У Вики не было ни малейшего желания бороться с судьбой.

В задумчивости следователь грыз ручку, как подсолнух, выплевывая вместо шелухи слова:

— По их словам, между вами возникли серьезные разногласия. Какие? Что вы можете сказать на этот счет?

Вика закрыл глаза. Лавина вопросов сбила его с ног и погребла под собой. Он остановился и молчал, опасаясь сделать неверный шаг и запутаться. В то время, как его современники располагали временем, чтобы наговорить врак и совершить глупости, которые затем исправляли, сам он вечно находился в цейтноте. Оттого он всегда задыхается в честности, которая дешевле американской курятины.

— Разногласия между нами случались, но они были связаны с особенностями профессии Полковника. Как вы знаете, он служил в органах. Я не имею ничего против советских чекистов, но порою они зарываются, вам не кажется? Особенно, когда выпьют. С Полковником я дружил, но мне многое в нем не нравилось.

Он нервничал и пытался скрыть это за потоком слов.

Следователь смотрел на него недобрыми глазами:

— Нам все известно, Серов.

— Разумеется, на таких людей, как Полковник, у вас имеются досье. Интересно было бы заглянуть. Неужели все, написанное там, правда?

— Не знаю, не читал.

— Мой друг был со мной откровенен. Знаете, какая у него была мечта? Совершить подвиг. Время от времени он позволял себе довольно странные поступки, но я считаю, что он так пытался приблизиться к своей мечте — отдать жизнь за Родину. Вам, конечно, известно, что он был человек сложной судьбы. Многие его знакомые считали, что он не в себе, но я… я не согласен. Он не из тех, кто сдается. Уверен, так или иначе, но эта смерть была связано с его профессией.

— Да о чем вы говорите, Серов, — не выдержал следователь. — Какая у этого алкоголика могла быть профессия!

— Нет, это не то, что вы думаете. Вы совсем не знаете, что за человек был Полковник. Принимаете его за кого-то другого. Он выглядел как джентльмен. По его лицу не скажешь, что он был алкоголик, ведь у человека что главное? Глаза. А по глазам, уверяю, совсем ничего не заметно. Рожа… лицо то есть, опухло, но это ничего. А про органы, вы правы, и не мне вас учить, с кем можно обсуждать дела, а с кем — нет. Вот Полковник был просто одержимый на этот счет и мыслей своих никому не доверял. Знаете почему? Опасался!

— Он вам сообщал что-нибудь, что позволило бы сделать выводы?

— Ничего для вас интересного. Оперативную информацию он держал в секрете. А остальное — нормальные человеческие отношения. У него были какие-то дела с продавщицей лотерейных билетов и пенсионеркой, собирающей бутылки.

— Когда вы видели Полковника в последний раз, Серов?

— Собственно, я могу рассказать только то, чему был свидетелем. В тот вечер мы были в пивном ресторане на речвокзале — исключительное по дешевизне место, знаете?

— Наслышан уже, — досадливо отмахнулся следователь, и по лицу его видно, что разговоры про ресторан и речвокзал его достали. Сам он там отродясь не бывал, и весь разговор для него пустой звук. Поэтому Вика выдал свои показания по сокращенной программе.

–…Встал он из-за стола, как если бы ему надо было в туалет. Отсутствовал он долго, поэтому его друзья стали проявлять признаки тревоги. Первым всполошился Прокопьич, он у нас нервный тип, чуть что, сразу падает в обморок.

— Гражданин Босинов? — уточнил следователь. — Мы провели обследование психиатрической экспертизы. Признан невменяемым.

— Это по утрам он не вполне вменяем, а вечером очень даже вполне, — уточнил Вика и продолжил: — Может, один он и вменяем вечером, когда остальные уже лыка не вязали.

— А вы что же, тоже себе позволили, Серов? — не удержался следователь.

— Упаси боже, мне пить нельзя. Я работаю с электрикой, тут надо себя соблюдать, держаться строго. Не ровен час кого убьет. То есть при мне еще никого не убивало, но опасность всегда существует. Поэтому я и не пью, иногда пригубливаю для компании.

— Вы начали рассказывать про Полковника? — нетерпеливо сказал следователь.

Вика улыбнулся.

— Из всех я был сравнительно трезвым, другие лыка не вязали, а Прокопьич, тот, вообще, чуть что падает в обморок, короче — мне и пришлось идти искать. В последний раз я искал Прокопьича месяц назад, когда он отправился к стойке за пивом. Хорошо, добрые люди подсказали мне, что видели у метро старика с кружкой. Полгорода обегал, пока его догнал. Впрочем, не мне судить, у всякого своя дорога.

— А что Полковник тоже уходил?

— Нет, Полковник так далеко никогда не забирался, у него стиль другой. Он запирался у себя в комнате и никого до себя не допускает. Он, вообще, тяжел на подъем. Вот и вчера что-то ему в голову взбрело, и он укрылся в месте общего пользования. То есть Прокопьич уходить бродить, а Полковник запирается в кабинке, все это знают. Уборщица здешняя относится к этому крайне отрицательно, потому пей-напивайся, а в кабинки не лезь, раковину не засоряй. Полковник всегда относился уважительно к ее маленьким слабостям, но против природы не пойдешь, и он запирался в кабинке.

— Обычай у него был такой? — с презрением спросил следователь.

— Я так полагаю, что это было как-то связано с его заданием. Даром, что он был в отставке, а задания он получал. Чекист — это такая профессия, с которой на пенсию не уходят, только на кладбище. Я думаю, что профессия давала ему внутренний стержень, не позволяла расслабиться. А тут — я глазам своим не поверил: дверь мужского туалета распахнута настежь, и в дверном проеме Полковник размахивал руками под счет раз-два-три, словно спортсмен-олимпиец. Не поверите: он занимался физподготовкой. А незнакомый парень сидел на унитазе и командовал.

— Вы не увидели в этом ничего противоестественного?

— В смысле того парня? Нет, командовал он хорошо, с пониманием. «Раз-два» сменилось на «встать-лечь», потом…

— Как звали парня?

— Видел его один раз, а как звать — из головы вылетело, — неумело соврал Вика, не желавший подводить товарища.

— Достаточно, — поморщился следователь. — Кто еще там был, Серов?

…В этой любви к военному искусству был весь Полковник, так стоило ли его отвлекать. И снова: раз-два-три. На этот раз Полковник пытался прыгать на корточках.

Милка первая заявила, что полковник не в себе. Она зашла в ресторан по нужде, все — от вышибалы до директора — знали про ее цистит. Она не пила ни капли, потому что была на работе: водила по городу туриста-иностранца, выразившего желание ознакомиться со злачными местами города. Про Милку можно было рассказывать в подробностях, потому что ее уже допрашивали в кабинете, а наговорить она успела столько, сколько Вике бы и не приснилось.

— Только иностранцев нам не хватало, — тяжело вздохнул следователь.

Вика уточнил, что интуриста сам он не видал и оговаривать невиновного человека не собирается. Милка присутствовала, а иностранца он не видел. Иностранец его не волновал, следователя — тоже. Про Милку можно было говорить часами. Добрая душа. Она не без грусти взирала на Полковника, которому пришло в голову заниматься фитнесом в туалете.

— Он пытался прыгнуть выше головы, — заключил Вика. — Интересно получается, если прыгать выше головы, не так ли?

— Сдается мне, Серов, вы не из тех, кто прыгает, — спросил следователь.

— А вы? — быстро ответил Вика.

Вопрос остался без ответа. В тот вечер Вика проводил Милку до дверей ресторана. Тогда его очень интриговал интурист, который интересовался историей города, он решил раскрутить его на пару сотен за рассказ по краеведению. Он знал несколько мест, где можно было купить поддельных медалей и монет, а знакомый скорняк изготавливал шапки-ушанки и брал недорого. Можно было предложить еще и самогону, но Милка сказала, что иностранец пьет безалкогольные напитки и питается исключительно хот-догами. «Мне только международного скандала не хватало», — отрезала она, когда Вика попросил позволения взглянуть на этого уникума.

— У Милки цистит, — брякнул он следователю.

Из-за сезонного обострения Милка была в тот вечер не в духе.

— Мы остановились на том, что вы принимали Полковника всерьез, — напомнил о себе следователь. — Когда все остальные считали, что он спятил.

— Они заблуждаются, товарищ следователь, — возразил Вика. — Мыслимое ли дело, всю жизнь отдать нашим органам. Полковник был не из тех людей, который все делает без души. Чувства его были обострены, и долго такого напряжения он не мог вынести, да и мало кто сможет.

— Сальков не служил в органах.

— Все-таки вы досье читали? — догадался Вика. — Понимаю, это секрет, служебная тайна. Формально его не было в кадровом списке, но можете ли вы поручиться за другие списки, которые держат под грифом «совершенно секретно»? Мой друг умел скрывать свои чувства, и в этом он был прав. Потому что чувства сложно выразить адекватно, их нельзя понять другому человеку. Важно самому пережить и испытать.

— Внутренние струны? — уточнил следователь, пытаясь выбраться из бреда и для пользы допроса настроиться на ту же волну.

— Вот-вот. И до предела натянутые, вы же понимаете. И если эти струны, до предела натянутые, неожиданно лопнут, что тогда, понимаете? Тогда — смерть.

— Вот мы и подошли к существу дела, Серов…

— Смерть или полная атрофия, понятно? — заключил Вика.

Его рука самопроизвольно коснулась стола и взяла черные очки Сорокина. Надев очки, он почувствовал подъем сил и эйфорию.

— Вы знаете, почему Сорокин носит очки? — спросил он. — По ставшей добрым обычаем традиции мафии. Молодой еще, играет в босса. Он у вас в осведомителях?

— Ну что, Серов, будем сдаваться? — участливо спросил следователь.

— Не успеем. Сейчас Сорокин придет. За очками, — безапелляционно сказал Вика.

— Положите очки на место и расскажите про драку, — велел следователь.

Вика попытался собраться с мыслями. Вот он стоит у стойки и в руках у него чистая салфетка — вид элегантный, его не спутаешь с другими завсегдатаями, лишенными индивидуального стиля. Появление таких людей в жизни — большой сюрприз. Но когда люди начинают разделяться на группы, как например, в пивной: тут сразу видно, когда одни против других — начинают пятиться, отодвигаясь друг от друга, и между ними образуется просвет, такие люди, как он, оказываются не у дел, и их выносит в просвет — самое опасное место.

— Кто начал драку? — помог ему следователь.

— Люди с улицы, как их звать не знаю, но видеть где-то я их видел, — вспоминал Вика. — На улице всучивают лохам свое барахло. Там еще и строители были, таджики. Они всю ночь работали на объекте, забивали сваи.

— Мы это знаем. Иван Иваныч примерно так же их охарактеризовал.

Вика кивнул в знак согласия. А вот и красное лицо заводилы — клыкастый рот, огонь в немигающих зрачках. Со стороны улицы что-то жахнуло, так что у всех заложило уши. И хищное что-то, быть может, рука. Взмахнул острым, вспарывая жесть, и сразу — запах консервов. Быстрый рывок — и чешуя на свету, по брюху красная полоса, ножом в глаз. Пьют наше пиво и чистят нашу воблу.

Вику несло: он торопливо говорил, а следователь все на лету расшифровывал.

— Иван Иваныч — это капитан речного катера?

— Основательный человек. Белогвардейской закалки. Очень красивый у него китель. Да вы его, наверное, знаете, по воскресеньям у него на катере с семьей катаетесь.

— Может быть, — поморщился следователь. — Так что там сказал Иван Иваныч?

— Ноги моей больше здесь не будет, если еще раз увижу такое наглое свинство, — поклялся тогда Иван Иваныч, и все собрались уходить.

Полковник, однако, так и не вернулся, и Вике пришлось его вызволять.

— В таком состоянии с ним что угодно могло случиться. Мог на улицу пойти, а там небезопасно, таджики сваи заколачивали, а техника безопасности сами знаете какая.

— То есть вы что-либо в этом роде предполагали, Серов? — спросил следователь.

— Ага. Предчувствие у меня было нехорошее. Только я думал, что будет, как обычно, скандал, но тут Полковник меня обошел, взял да умер.

И тут Вика замолк, пережидая острую боль в сердце.

— Я, товарищ прокурор, слово дал, за Полковника отмстить. Ближе друга у него не было. По мнению моему, убийство Полковника надо расследовать, и не исключаю, что, в конце концов, мы оба — вы и я — будем ходатайствовать о памятнике из бронзы на родине героя. Бюст в погонах и бронежилете и со звездой героя на груди.

— Кто сообщил вам о смерти Салькова?

— Сорокин.

— Вы имеете в виду бывшего участкового? — уточнил следователя.

— Прошу занести в протокол, что этот человек не принадлежит к числу моих друзей.

— Что именно сказал бывший участковый?

— «Правда или нет, а твой Полковник помер», — сказал. И я пошел в коридор…

Коридор невесть почему был залит водой. Приоткрыв дверь в мужской туалет, Вика остановился при виде пятерых парней, сошедшихся в крошечном закуте и согнувшихся в три погибели. Прокопьич бродил по щиколотку в воде, пытался проникнуть в щелку и вещал заунывно:

— Открой… Пусти меня…

— Ну и потеха, — хмыкнул Сорокин.

— Да заходите, поглядите, — пригласил их незнакомый парень.

Ему на все наплевать, и он громко хихикал, а на его голос сходились люди.

— Добрый вам вечер, кого не видел! — сказал Иван Иваныч, приветствуя собравшихся.

— Выходи, Полковник, выходи, пропойца несчастный, — монотонным голосом повторял Прокопьич, размеренно толкая дверь.

В этот момент дверь по соседству открылась, и уборщица, которую ничем нельзя было удивить, возникла на пороге с возгласом:"Какой кошмар!"Продолжая соблюдать дистанцию, она попросила Иван Иваныча, которого уважала превыше остальных, снять с крана шланг и выключить воду.

— Ее мокрые руки совлекут нас в Аид, — пробормотал Иван Иваныч, уступая силе.

Из кабинки не подавали признаков жизни…

— Кто там? — спросила она громовым голосом.

— Полковник. Как заперся, вот уже минут десять ждем.

Под натиском швабры все вынуждены были отступить.

— А ну, живей выметайтесь, бездельники! Проходите, что тут смотреть, — торопила уборщица.

— Потому что защелка поддалась, и мы увидали, что Полковника больше нет, — заключил свой рассказ Вика. — Он удалился, разбив свое сердце.

— Я вполне принял бы это за чистую монету, Серов, не будь у меня других показаний. Вы признаете, что убили гражданина Салькова?

— Нет. И еще одну вещь прошу внести в протокол. Возле тела убитого находился головной убор, — добавил Вика. — Фуражка с офицерской кокардой, которую он носил в тот вечер. — Он принадлежал уважаемому родителю покойного.

— Да не было у него отца, — отрезал следователь. — В метрике прочерк.

— Понятно. Я могу быть свободен? — с достоинством спросил Вика.

— В соседнем кабинете дадите подписку о невыезде. Между нами, недолго вам гулять на свободе. Точнее один день. Новый участковый лично за вас просил, так что выпускаем под его ответственность.

— Благодарю за доверие.

— Костю своего благодарите. Он у вас романтик. До скорой встречи! Про стекло тоже подумайте, кто-то его разбил.

У подъезда Вику ждали товарищи. Когда он выразил желание, не пойти ли им куда-нибудь помянуть усопшего, его встретило гробовое молчание.

Капитан речфлота Иван Иваныч молчал, отвернувшись, он смахнул слезу золотым позументом на кителе.

— Выпустили тебя, парень?

— Признался, что ты убил? — не выдержала нетерпеливая и глупая Милка. — А почему выпустили?

— У них там перерыв на обед, пока отпустили на поруки, — коротко ответил Вика.

— Лет десять дадут, — сказал всезнающий Сорокин. — Если не найдут смягчающих обстоятельств. А их не найдут, это я вам гарантирую. Пойдем лучше выпьем. Заводи мотор.

Вика очень хотел выпить, но чувствовал, что не время. Ну конечно, Сорокин не обманет и поставит — но пить на его деньги последнее дело, его пиво, словно желчь.

— А Кости здесь нет? — спросил Вика.

— О чем ему с убийцей толковать? Ты нам расскажи, Виктор, про то, как колобродил спьяну и непременно в деталях, — ржал у него над ухом бывший участковый Сорокин, выгнанный с работы за взятки и за пьянство.

А незнакомый парень был и вовсе готов лопнуть от смеха.

Один только Полковник был серьезен — и можете себе представить, как трудно ему было сохранять пристойность при таких странных обстоятельствах. Он мечтал умереть на поле боя, но никто этого не знал, зато каждая в округе собака знала, что его убили по пьяному делу в туалете.

Вика подошел к своей машине и пнул по колесу. Что-то было не так. Шина ответила ему пружинистым отскоком, но колпак с колеса выпал и, звеня, покатился по асфальту. Все смотрели на него с ожиданием: а что дальше? Вика побежал за колпаком.

Раздался взрыв, и Вика осел на землю. В руках он сжимал ненужный теперь колпак, который спас ему жизнь.

— Мимо, — выдохнул он.

— Ты в порядке? — прозвучал голос Иван Иваныча.

Вика тряс головой и поводил плечами, судя по движению губ, он что-то говорил, но что он хотел сказать, осталось неизвестным.

Стоило посмотреть, как весело горела машина: сама собой открылась дверь, из которой никто не вышел. Казалось, вот-вот что-то произойдет.

— Неужели взорвали? — спросил Сорокин. — А я собирался на ней ехать.

— Террористы, товарищи, — сказал Вика.

— Ладно, — ответил Сорокин.

В террористов он поверить еще мог.

Вика сидел на железной оградке, идущей по периметру газона, который мог стать кладбищем, и держал в руках банку с пивом.

— Да я и сам не знаю, как это вышло, — говорил он. — Обидно до слез. Не потому что машины жалко, которую я любил, и вчера ей поставил запасное колесо, за которое еще не расплатился. Чепуха, конечно, мне оно почти даром досталось от Сорокина. Обидно вот что: никто не знает, за что меня хотели убить, и, боюсь, теперь никогда не узнает. Не знаем же мы вот до сих пор: кто убил Полковника?

— Или же кого он хотел убить, — уточнил Прокопьич.

— А это не ты часом его на небеса отправил? Только честно.

— Ворошиловские стрелки не лгут, — ответил старик с вызовом.

— Стрелки все одинаковые, — возразил парень.

— Ворошиловский — это бренд, — возразил Вика. — Каждый идет под номером, как оружие.

Они смотрели, как приехала пожарная машина, из брандспойта тушили пожар. День выдался не слишком удачный. Из-под струи пены появлялись предметы, о назначении которых теперь догадаться было лишь приблизительно.

— Да ты не мучься, повезет в любви, — сказал незнакомый парень.

— В любви, — меланхолично повторил Вика и посмотрел на отвалившийся колпак.

— В любви, говоришь? — усмехнулся Сорокин.

Вика не шевелился. Мучительные вопросы не отпускали его.

— Жив? — осведомился Иван Иваныч, подавая ему руку.

— Как всегда, — Вика встал и пошел, шатаясь, словно был пьян в дымину.

— Мафия? — спросил Иван Иваныч. — Или сам машину ремонтировал?

— Мафия, — был ответ. — И насчет ремонта тоже не исключено.

— Вот еще одной головной болью меньше, — сказал Сорокин, вернувшись с колпаком от колеса.

Вика взял у него колпак.

— Застрахован? — сочувственно спросил Иван Иваныч.

— Нет, не успел. Костю дождемся и пойдемте на речвокзал, — сказал Вика.

— Ну, я пошел, у меня еще дела в прокуратуре, — сказал Сорокин. — С деньгами не тороплю, все понимаю.

— Иди, иди.

— Я вас нагоню.

— Можешь не торопиться…

Не в пример прокуратуре, а на речвокзале его не жаловали.

Как раз в это время участковый Костя трудился в кабинете у следователя над ходатайством, в котором описывал жизненный путь Виктора Серова. Дело было заведено, но версий не имелось, а в свидетельских показаниях сам черт сломит. Нынешний участковый Костя был целиком на стороне Вики, а бывший, пьяница и вымогатель Сорокин — железно стоял против.

Взрыв потряс стены и потолок кабинета, мелко дребезжали трубками лампы дневного света.

Костя замер у окна:

— Если я правильно понял, то это драндулет Серова взорвался, — опознал он. — Доездился, студент. Говорил я, надо масло было менять.

— Тут дело посерьезней, — возразил следователь. — Терроризм или диверсия.

— Масло надо было менять, а не колесо, — стоял на своем Костя.

Следователь закрыл глаза на некоторые особенности поведения Серова, не получившие истолкования в материалах уголовного дела. Благодаря заступничеству Кости его оставили на свободе, но надолго ли?

… — Конечно, лучше бы раскрыть убийство по горячим следам, — качал головой Костя и с надеждой смотрел на Вику, словно это он был следователем.

— Не сомневайтесь, товарищ младший лейтенант, мы это дело раскроем, — уверял его тот.

Если его оставили в покое, то потому, что начальство не подъехало, а Костя взять грех на душу не торопился. Сорокин — тот был готов сажать каждого, но право у него не было, потому что из органов его уволили. Да и серьезных улик против Вики было маловато, кот наплакал у них улик, это надо понимать. Поэтому Костя отвел сержантов и стал шептаться с ними, это он растолковывал, что за человек Вика. Как будто можно осудить человека только на основании его ответов на вопросы. Да что они дают, эти вопросы?

Вот Полковник на вопросы давно не отвечал, даже когда был жив. Он искренне считал, что не следует обращаться к людям с вопросами, хотя именно через вопросы и ответы осуществляется общение людей. Ведь шансы получить в ответ что-либо существенное такие ничтожны.

— Как же в таком случае мы станем общаться? — удивлялся ему Вика.

Ответа, разумеется, он не получил. Полковнику было трудно ворочать языком, он был хорош в тот день. Да и на следующий день он был хорош и на вопросы тоже не отвечал, даже на вопрос буфетчицы, что будете заказывать. Вика ждал, что он скажет, но никто растолковывать ему эту мысль не потрудился. Дошел он до разгадки сам. В тех случаях, однако, когда ответственность единоличного решения представляла для Полковника затруднение, он предпочитал адресоваться к своему внутреннему голосу.

Как же можно услышать свой внутренний голос, спросил он себя. Ответа опять пришлось ждать. В пивной как-то объявился племянник, чей неважно, и он рассказывал, что в городе Ханты-Мансийске пятнадцать лет как существует счетчик внутреннего голоса. Идея этого изобретения проста до гениальности: изобретателю понадобились лишь две микросхемы, которые регистрировали колебания в организме. На основании"движения души"индикатор и высвечивает положительный либо отрицательный результат.

Конец ознакомительного фрагмента.