Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)

Елена Евгеньевна Тимохина (2023)

Российские военнопленные бегут из замка в Каринтии, с приключениями проходят поля сражений Первой мировой войны в Европе и возвращаются домой, не подозревая, что в вещмешке у одного из них хранится тайна, которая изменит судьбу мира. Нужен только человек, который сможет в ней разобраться — и с ним встреча произойдет в России в весьма печальном месте. О верности фронтовой дружбы, о способности жертвовать собой и неистребимой любви к жизни.

4. Раскрытие тайн чревато неприятными последствиями

Ранним утром Пустовойт спешил в город, чтобы приобрести лекарства для г-на Штейнбрехера. На прилавке аптеки лежали свежие газеты, и, пользуясь случаем, он пролистал одну из них в поисках новостей с фронта. Благополучно избегнув расспросов провизора, он расплатился и сунул газету в саквояж.

Он высматривал Терентьева, которого видел сидящим за столом с дедами на деревенской площади, где они потягивали домашнюю водку. Тогда Иван Георгиевич не услышал окрика, он даже не поднял глаза от бочки с картами.

В этот раз на площади никого не было. Возможно, в прошлый раз доктор обознался.

На обратном пути Николай Васильевич не преодолел искушения заглянуть в парк, которым славился, замок Кельштайн. Казалось, его миновали тяготы войны, и он переживал второе рождение. Под присмотром садовников солдаты спиливали акации и сажали новые деревья, чтобы восполнить липовую аллею, встречающую гостей на входе и сопровождающую их на всем следовании экипажей.

Если где и следовало искать Терентьева, то в замке.

Этот странный господин каждый раз приводил доктора в недоумение. При их знакомстве в Бадене вышел казус: Терентьев стоял в аллее, преграждая дорогу к источнику, но, когда доктор попросил разрешения пройти, тот и ухом не повел. Лера сочла его грубияном, но она переменила мнение. Когда фрау Фишер представила их друг другу. Он не был грубияном, как и глухим или слепым, просто он имел особенность на время выпадать из реальности.

С флегматичным поведением Терентьева не вязались многочисленные знакомства, которые он заводил на водах. Через него доктор и заполучил несколько пациентов, благодаря чему смог возобновить свою врачебную практику. Дезориентацию в пространстве капитан объяснил осколочным ранением в голову, но здесь, в Кельштайне, доктор заподозрил явный случай притворства и теперь искал случай разоблачить симулянта.

Расчет доктора оказался верным: Терентьев прогуливался по аллее в сопровождении сестры милосердия, изображая больного. Поклонившись обоим, Пустовойт отозвал Терентьева в сторону и напомнил ему о некой даме, полагая, что воспоминание вызовет у него приятные эмоции:

— Вам передает привет фрау Фишер.

Попытка привлечь внимание оказалась тщетной. Ни слова не говоря, Терентьев двинулся прочь — медленный алкоголик, который невесть что замыслил. По пути он неосторожно задел господина с курительной трубкой, тот извинился и пропустил его. Капитан продолжил путь и угодил прямиком в дерево. В следующую минуту над ним хлопотала медсестра, помогая подняться, очевидно, такое случалось с Терентьевым и раньше.

Буль Николай Васильевич посмышленей, он бы понял, что капитан не хотел афишировать их знакомство и ясно дал понять, что находится под присмотром, однако так далеко мысль Пустовойта не заходила.

Он продолжал обход окрестностей. Неподалеку протекала темная река, и мальчишки, рыбачившие на мосту, ловили на удочку черепах. Доктор наблюдал за пойманной ими добычей: пленница не могла отцепиться от крючка и устремилась прочь, волоча за собой удочку с леской, от которой ей удалось освободиться только в воде. Эти неуклюжие создание весьма ловко бегали.

Поблизости нашелся трактир, посетителей привлекала латунная вывеска в виде русалки, чья чешуя блестела на солнце. Доктор зашел узнать новости, а также прочитать газету, купленную в аптеке.

Внутри трактир оказался довольно непригляден: с убогой мебелью и убитым земляным полом. Сюда приходили веселиться, а у доктора возникло ощущение, что отсюда вызывали в преисподнюю — не очень у них весело. Он даже сверился с вывеской, все верно: «У Ганса» — так называлось заведение. Заправлял всем кабатчик Мёллер, во всех отношениях деловой господин. Он восседал за дальним столиком, отгородившись от зала занавеской, и решал таинственные дела. Монетки в чешуе русалки наводили на мысль о финансовых операциях, которыми здесь занимались. Еще аптекарь объяснил доктору, что здесь можно приобрести все, что только продается на черном рынке.

— Угодно поесть? — спросила у доктора официантка.

— Моя любимая еда — мясо. Крупным куском. Много. Способ приготовления значения не имеет.

Ему пообещали пиво и печеную рульку (вместо которой подали ребра с кусками жира), это здесь заказывали все. Один раз к нему подошел сам г-н Мёллер и, пожелав приятного аппетита, тут же изложил поручение, которое вызвался передать. Он представлял некоего господина, желавшего получить сполна за доставленные хлопоты — включая копку могилы для фрау Пустовойт и доставку герра Штейнбрехера домой. Хотя имени своего доверителя кабатчик не назвал, доктор понял, что речь идет об Эрике. Он выразил радость, что тот жив и задал несколько вопросов, но трактирщик выполнял функции посредника, не более. Он ждал денег, и доктор положил на стол пару купюр, а когда Мёллер принялся набивать цену, твердо заявил, что больше денег у него нет и после крушения поезда он сам остался почти без средств к существованию.

От доктора не укрылись быстрые взгляды, которыми при этом обменялись завсегдатаи трактира. Попивая пиво и отказавшись от гороха, доктор стал слушать разговоры, которые в этих краях заменяли чтение газеты. Люди за задним столом тихо беседовали, обделывая свои делишки, но большинство посетителей были рады покричать, дай им только повод.

В зал вошли новые люди и устроились неподалеку от него. Они начали шуметь, но доктору это не помешало — он так и сказал. Тогда они изменили тактику: стащили его со стула, выволокли из-за стола. От них воняло потом — видимо, успели потрудиться, и понятно, что у них за работа, выбивать мозги.

Овладев его саквояжем, они не стали его уносить, а высыпали содержимое на стол. Что они там увидели? Непосвященным людям хирургические инструменты напоминали орудия палача.

— Не трогайте, — прикрикнул на них Пустовойт.

— Бог с вами, доктор, я сберег ваши вещи, — какой-то тип подал ему саквояж, а сам ощупывал себя, словно проверял, не повредил ли что.

Доктор счел, что место для него неподходящее. Газет тут не читали, а разговоры крутились вокруг насущных нужд. Не успел он подняться с места, как человек, пришедший ему на помощь, перешел за его стол и уселся рядом, загораживая ему выход. Он даже не попросил выпить, напротив, сам предложил стаканчик. Сказал, что его зовут Клаус Герба.

— Хочу вас угостить в честь знакомства.

Вот при каких обстоятельствах произошло знакомство с Клаусом Гербой.

Этот тип приклеился к нему намертво и не хотел отпускать от себя. Пустовойт не выдержал:

— Я ничего не покупаю.

В ответ Герба буркнул, что розничной торговлей занимаются в другом месте.

Тем временем в зале опять стало шумно, прибыл оратор из замка, и посетители радовались развлечению.

— Я Безродов, — представился он доктору.

У юноши было округлое милое лицо воспитанника, которых во множестве выпускали из военных училищ: девичьи губ улыбались, а на лбу сохранялся завиток нежных волос. Посещая пивные, он не приобрел дурных привычек и взирал на всех с любопытством. Его ногти были аккуратно подстрижены, но манжет рубашки оказался безжалостно откромсан — то ли порвались петли для запонок, то ли он хотел избавиться от кружев, неуместных в его новой жизни. Доктор согласился с Безродовым: с той жизнью следовало покончить навсегда.

Выяснилось, что оратор из молодого человека никудышный: его речь напоминала передовицы газет.

— Мы думали, мадам, что наше время — век буржуазной сытости, праздности и непоколебимой веры в прогресс. Но вы видите обречённых на гибель солдат, в эту войну вовлечены представители всех классов. Бессмысленность и ужас войны заключается в абсолютном непонимании солдат против кого и за что они воют.

Из женщин в трактире присутствовала лишь официантка, но свою речь Безродов обращал явно не к ней.

Пустовойт заказал у Клауса папиросы для фотографа, сорок штук. Тот предложил хинджи, но доктор отказался, торговец отталкивал своей назойливостью. На прощание он стал навязываться:

— Предлагаю взять фиакр на двоих.

Словно они находились где-нибудь в Париже. Явно хотел узнать, куда Пустовойт направляется. Доктор отказался от «фиакра» и сказал, что доберется пешком.

По дороге в город его задержал полицейский, преградил путь и спросил: «Куда путь держите?» — «К пациенту. Я врач». — «Учтите, я за вами присматриваю. Если вы врач, то обязаны встать на военный учет». — С этими словами полицейский сделал отметку в своем блокноте.

Николас Фридеман оставил работу проводника и не понимал, в чем заключались его новые обязанности. Он сопутствовал Геллеру, а взамен тот заботился о транспорте, кофе и гостинице. Сейчас они сняли комнату в трактире «У Ганса» и сидели в обеденном зале, надвинув капюшоны на головы. Вместо мусса подавали яблочный пирог, и кофе был сварен из желудей.

— Вы что, монахи? — спросил их Мёллер.

Фридеман посмотрел на него через линзу очков и стал разглядывать голубые навыкате глаза, пшеничные усы, а в довершении ко всему грубую красную кожу с прыщиками.

— Ваш друг что, идиот? — спросил трактирщик.

Фридеман не понимал, что этому человеку нужно от него и что сам он тут делает, поэтому спросил об этом Геллера, когда трактирщик ушел.

— Ты здесь для того, чтобы отомстить.

— А как?

— Этот человек нам поможет.

Когда в следующий раз кабатчик к ним подошел, Геллер осведомился, не видели ли здесь человека в черном пальто. Г-н Мёллер пожал плечами. Геллер не сказал ничего лишнего, просто положил на стол скальпель. Хозяин кивнул в знак того, что понимает о ком речь.

— Измученного человека, который чудом спасся? Мне его жаль.

Фридеман ожидал крика, ведь его товарищ терпеть не мог, когда ему противоречили, однако обошлось миром:

— Этот господин убил человека, — сказал Геллер.

— Молодую девушку, — добавил Фридеман, наворачивая яблочный пирог.

— Я так понимаю, у вас личные счеты. Могу оказать содействие, только прежде помогите избавиться от Клауса. Вы — его, а я позабочусь о вашем докторе.

Уходя, они оставили задаток, но для чего он предназначался, не стали уточнять. На прощание Фридеман попросил, чтобы к их приходу испекли яблочный пирог и не забыли туда добавить побольше корицы.

Второй раз за день доктор Пустовойт встретил продавца хинджи сильно избитого, тот лежал на земле и не двигался. Доктор взгромоздил его к себе на спину и направился к замку. Там Клауса знали, но через ворота впускать отказались, посоветовав черный ход. Когда они прибыли на место, больной очухался.

— Не очень-то вы любопытны, — заметил Клаус.

— Пусть это остается вашей тайной.

— А вам не интересно? Нет?

Вид у Клауса был потрепанный, на скуле красовался багровый синяк. В кабачке он рассказывал про друга, которого убили во Франции.

— Мы тут не привыкли хныкать.

«Но он не сражался на фронте, и друзей у него нет и в помине, — потом сказал Агосто. — Поверьте, я его хорошо изучил».

Клаус с удовольствием рассказывал о своей жизни в замке, но Пустовойта интересовали новости с фронта.

— Откуда мне их знать, если я живу в Каринтии. Могу раздобыть папиросы и плитки жевательного табаку. А вам для себя?

— Нет. Один товарищ страдает без курева. А себе я бы взял небольшой револьвер вроде «Бульдога».

— Это не оружие, а ерунда. Я могу кое-что получше, устроить вас на работу в замок.

Клаус взялся выполнить поручение — съездить на станцию Грумау и доставить багаж, который там остался после аварии. Доктор описал, как выглядели вещи. Документы из саквояжа требовались ему в первую очередь, а главное — свидетельство, выданное германским медицинским обществом, которое позволяло практиковать в Европе. Увы, поездка не увенчалось успехом, зато Клаус доставил папиросы.

— Ваше имущество под замком у начальника станции. Я предоставил ему письмо с перечнем багажа, но он все равно не поверил. Зато мне удалось узнать кое-что интересное. Проводник с фамилией Фридеман…если вы не спутали имя…

— Я точно помню, как его звали Николас Фридеман.

— В таком случае, он уехал, так что не стоит на него рассчитывать. Да и мне пора, дела.

Больше он не появлялся, хотя доктор часто заходил в кабачок, но никого, кроме Безродова, не встречал. Сергей Гаврилович прибыл на фронт в числе вольноопределяющихся, но военная служба не сложилась, и через четыре месяца он попал в плен. При каких обстоятельствах это произошло, Безродов умалчивал.

— Все, что наговорил обо мне Клаус — неправда, — предупредил он.

— Откуда вы знаете, о ком мы разговаривали?

— Знаю. Как и то, что у вас с ним приватные дела. Вы ведь для того и пришли сюда, верно?

Его наблюдательность являлась следствием болезненной обидчивости, а та происходила от одиночества, которое его тяготило. В замке имелись еще соотечественники, однако он предпочитал не иметь с ними ничего общего. Так, указав на бедно одетого человека, куда-то спешащего, он сказал, что это серб Орехович, бывший учитель математики. Также попал в плен.

Пустовойт улыбнулся. Орехович, проходящий мимо, улыбнулся ему в ответ.

Серб был единственным приветливым знакомым из его нового окружения, прочие жители городка смотрели на доктора с откровенной враждебностью. Будь доктор опытней, он бы решил, что у него ждут денег. Однажды к нему пристроился оборванец, он весь день дрых в пристройке, а при виде доктора вскочил и потащился за ним по пятам. Не иначе, подглядел, когда доктор расплачивался в трактире. Там все предпочитали брать в долг, и на второй день знакомства кабатчик спросил, записать ли на его счет, видно узнал, что доктор живет у Штейнбрехера. Следовало быть осторожнее, не показывать деньги, но Пустовойта никто об этом не предупредил.

— Здорово, дядя, — сказал оборванец.

— А я раньше вас видел? — спросил Пустовойт.

— Нет.

В тот же миг сильный рывок оторвал доктора от земли, и он оказался в реке среди водоплавающих черепах, которые приплывали сюда кормиться. Пустовойта тогда интересовало, почему их никто не ловит. Теперь он это понял: эти адские создания так и норовили кого-нибудь укусить. Чудо, что у него не оттяпали палец.

Безродов спустился по мосту, как обезьяна, и вытянул его на берег.

— Не люблю холодной воды, — пробурчал он, — но прыгать пришлось.

К счастью, берег оказался пологим, и доктору удалось выбраться из воды.

— Держитесь от этих черепах подальше. Это настоящие людоеды. Тут два парня до нас купались, обоих больше не видели.

Кроме Безродова, никто не вышел на помощь. Казалось, площадь перед трактиром вымерла.

— Вы не заметили, кто столкнул меня в воду?

Безродов почесал в затылке:

— Думаете, из-за того, что мы с вами из России? Полноте, из-за этого не убивают. Тут что-то более серьезное.

На прощание Безродов спросил, нуждается ли доктор в его услугах.

— Нет, спасибо. Можете идти. Я обогреюсь в трактире, надеюсь не выгонят. И вот еще. Попросите у своих медсестер крепких ниток.

Безродов ушел, а доктор вернулся в трактир. Там уже знали о происшествии и судачили вовсю, высказывая самые невероятные догадки. Пустовойта удивляли люди, которые все переиначивали. Сейчас они говорили о вдовце-самоубийце.

Из задней двери выглянул Клаус, новость оторвала его от переговоров с Мёллером.

— Ну, рассказывайте, — потребовал он.

Он уже слышал народную версию, и она его насмешила:

— Все это чушь собачья. Вы не похожи на самоубийцу. Взять хотя бы пальто, с моста в пальто не прыгают. Кроме того, в трактире вы выпили пива и съели фасоль — видно, вас не покормили у фотографа. А за какие провинности вас столкнули, не могу знать.

— У меня здесь нет знакомых. А чужим людям я не причинил вреда.

— Я бы так не утверждал. Вы слишком много видели.

— Кого это волнует?

— Штейнбрехер разослал снимки дирижабля во все газеты. Он хочет выглядеть героем в глазах общественности — как же, ведь он пострадал. К счастью, он не упоминает ваше имя, г-н доктор. Это и объясняет, что вы все еще живы.

Конец ознакомительного фрагмента.