Крик Эдварда Мунка, или Поцелуй сфинкса

Елена Григорьевна Ананьева

Роман «Крик Эдварда Мунка, или Поцелуй сфинкса» продолжает серию романов «Бегство».Великий экспрессионист Эдвард Мунк бежал от себя в ужасе, создал символ отчаяния и страха – картину «Крик», на которую и в этом романе-триллере идет погоня. Есть угроза новой кражи. Картину средь бела дня воруют из музея, что является документальным фактом, начинается расследование и его интерпретация в художественной реальности. Но это не просто детектив, это, как обычно в литературном методе автора, – скрупулезное исследование психологии личности, мотивов, побудивших к совершению поступков: художника, ищущего свое понимание мира, отношений с женщинами, коллегами, образами, картинами; подготовке к преступлению и связях криминалитета; расследование.

Глава 1

Год 1884. Норвегия. Кристиания

Необычайное буйство красок в ночном небе за Полярным Кругом дает художникам простор для творчества. Из года в год происходит солнечно-ветренная феерия. Северное сияние, иногда называемое полярным, возникает из-за столкновения потока заряженных частиц, «солнечного ветра» с магнитным полем Земли. В результате этого на фоне звезд появляется свечение зеленого и розового цветов. Оно дает уникальную возможность запечатлеть северное сияние, находясь даже на более южных широтах. Вот лишь малая часть чудес, которые украшают, как инсталляции огромных, колышущихся, цветовых пластин, небо над Норвегией.

Молодой художник Эдвард Мунк в постоянном поиске…Славянского склада лицо. Русые волосы. Длинноватый тонкий нос с чувственными ноздрями. Удлиненный овал лица, по-детски припухлые губы и выдающиеся, рвущиеся за пределы овала уши, чутко улавливающие тончайшие полутона и шорохи не только в тишине мастерской.

Утонченный и заметно очень эмоциональный, музыкальный и непредсказуемый. Ему — 21 год! Упоительный этап зрелости. Он — трудоголик. Чутко всматривается в окружающий мир и свою натуру. Всё вдохновляет: фьорды, тяжелая, как амальгама, поверхность воды. Его отражения в разных позах и состояниях. Он — часть огромного, бурного мира. И он, втекая в него, перетекает потом в красках на полотна. Но…ох, нет, как не удачно… нужно иначе… Нужно переписать… Все, что появляется на полотнах не удовлетворяет. Отбрасывает, вышвыривает картоны, режет с остервенением чуткую бумагу. Его душа, столь ранимая, что признали уже знаменитым меланхоликом, увлечена. Живопись, акварели, графика, особые ракурсы в изображении окружающей действительности, в переработке его тонкого внутреннего мира, дают нечто новое, столь же эфимерное. Был ли он меланхоликом на самом деле, как считается? Только ли мрачные, мистические полотна оставил? О чем вещают его символы? Без них и записок в дневниках, сопровождающих по жизни, это не Мунк. Он оставил еще немало свидетельств своей неуемной, ищущей натуры.

Уже появились первые картины маслом. «Девушка у печи», выполненная в тонах, заимствованных у земли-матушки, принесла неудержимую… критику. Не положительную, нет. Разве можно понять сразу оригинальные замыслы молодого автора. Смелый размах руки. Невыписанность деталей. Символизм и экспрессию, вырывающиеся из «тела» первых уже холстов и кричащих будто о своем появлении:

«О, это я, внимайте мне! Мое явление! Поймите и примите!»

Нет. Никак. Не так просто. Хотя первое произведение не так сразу и дается. Будто само норовит «в печь» прыгнуть, факты поджарить, переборщить, насолить, подсластить, да такого заварить…

Но он — художник! Должен терпеть! Она (резкая критика) сопровождала дальше по жизни. (Как впрочем, всех потом великих.) Все попытки создать свое, новое, непревзойденное с самого начала приносят неудачи. Впоследствии он даже начинает общаться виртуально со своим критиком. Мысленно спорит с ним, оппонирующим не столько с желанием принести усовершенствование, сколько преследующим его самые яркие, как он был убежден, и смелые новаторства. Его творческая натура находится в поиске. И как благодарность, возможно, спускается с небес восхительное чувство. Очевидно, невидимый дирижер указывает на его ждущую отдохновения душу.

Эдвард познает любовь. Бурную, взрывную. В этом возрасте она кажется чем то особенным, небывалым, как ни у кого. Она ведет его к поискам нестандартных изображений прекрасных дам, природы в особом ее видении, столь же удивительной и чувственной. По-южному жаркой. Контуры фьордов, волнистые очертания, вязаные кружева природы, переходили впоследствии на его холсты неровными, рваными линиями. Завихрения в природных проявлениях транспорировались в подсознании и оттуда прямиком следовали на плоскости холстов или картонов в столь же немыслимых, сложных конфигурациях и моделях.

Мунк пишет много эскизов.

Но и в картинах усматривают эскизность изображения, игнорируют его манеру не прописывания деталей.

Считают их незаконченными. Он останавливает под своей кистью такие мгновения, далекие от спокойствия, что никак невозможно это передать обычными спокойными мазками, заглаженной поверхностью, стройностью и непоколебимостью линий. Лессировка, как гладкие гусарские лосины, претит ему. Он эксперементирует. Не только главные фигуры полотен, но и окружение передают психологические нюансы и взаимодействие живущих в природе.

Его живописные пазлы, — да, да, в некоторых произведениях очень похоже на них, — потом на одном из позднейших автопортретов особенно заметно так выписано, контрастируют, рефлексируют каждой клеточкой. Его свет и тень не спутаешь ни с чьими другими. Художник наносит краски на холст и в несколько слоев так, что они проникают друг в друга. Сливаются, играют, фантазируют, любят со всей силой красочных вибраций. А рождают потом соответствующие ощущения: Озарение, Страсть, Любовь, Отчаяние.

А потом словно разлетаются в воздухе в спецэффектах части полотен с посланиями дальше. Метафоричность и символизм, противопоставление сильных чувств, игра эмоций. Все это влечет за собой. Тревожит. Не дает успокоения.

Тогда и возникла у него любовь к Милли Илен Таулов. Быстро загоревшись, Милли обдала его жаром страсти.

— Милли, ты моя Милли до конца дней! — шептал на ухо, обжигал удивительной горячей волной свою возлюбленную Эдвард. Он ее такой еще никогда не видел. Она открылась с неожиданно прекрасной стороны. — Скажи мне, мы с тобой до конца наших дней, скажи, — добивался от любимой молодой художник.

Вот они в просторной мастерской в Кристиании, увешенной уже накопившимися полотнами, картонами, рамами. Художник хочет показать все, на что способен. Куда рвется его воспаленная, утяжеленная страданиями юности, душа. Ему хочется получить взамен душевную поддержку и внимание. Милли хороша! В длинном сине-лиловом, цвета дымки над фьордами платье с яркой орнаментной вышивкой. Волнующая, высокая грудь в глубоком разрезе, затянутом у ворота витым кожаным шнуром, исподволь привлекает взгляд. Широкий пояс на тонкой талии, маленькая ножка в кожанном сыромятном башмачке. Выразительный, проницающий вглубь взгляд. В ее одежде умело сочеталось фольклорное начало с модерновым уже для того времени стилем. Он не мог оторвать глаз.

— Я буду писать твои портреты. Твои изображения увидят все!

— Успокойся, Эдвард, не столь эмоционально. — Вскоре стала отстранять его Милли, избранница его любви. Она не смотрела на мир столь возвышенно и не видела такие краски, как художник. Ее душа не пела, это точно.

— Мы повидаем с тобой весь мир. Отправимся в дальние страны и путешествия. А потом будут снова написаны новые картины, новые графические посвящения нашей любви. Я вижу их, вижу! — захлебывался в страстных порывах восторженный молодой человек.

Просторная мастерская Эдварда, стоящая особняком в саду у дома, увидела процесс создания новых романтично-экспрессивных полотен. Будто высеченные из льда звезды, заглядывающие с любопытством в его ателье, светили ночами, когда он застревал возле них, родимых. Они светили ему мягким, теплым светом. Ветер обдавал, завихрялся по углам, проветривал насквозь продуваемое помещение. Художник, задерживаясь до поздна, особенно в зимние периоды кажущейся вечной, темной ночи, усиливал их свечение поднесенным близко-близко канделябром с зажженными свечами. Иногда они проливали воск и закапывали холсты. Застывали причудливыми сталактитами, тщательно очищаемыми потом. Иногда даже ставили на холстах особые пометы — магические разводы, конфигурации. С годами они утончались, открывая путь возникновению «черных» дыр. А с удивительных плоскостей отражались будто замешанные на грубой муке, расцвеченные спектральными красками, взятыми у простой природы: красные, синие, зеленые, оранжевые, фиолетовые, коричневые «макаронины», впрыснутые будто большим шприцом в картины «нетронутые», от земли идущие рельефы. Уже здесь начинается его экспрессия, как художественный метод. Возбуждение автора передается красочными потоками энергии. Его мысль ищет способ отражения тонких, предельных, спектральных нюансов чувствования. Плоскости запестрели, забороздили, вспенили страсти. Для него в неописуемом восторге пролетели шесть лет. Спокойная прелюдия сменилась бурным адюльтером: они стали близки. Страстный любовный роман. Конец 1880-х.

Казалось бы, норвежский холод не мог породить столь восторженное чувство в молодом художнике. Но порождает! Эдвард Мунк с затаенной страстью запечатлевает Милли в самых различных позах. Она предшествует его Мадоннам, откровенно взывающим, манипулирующим вниманием, заставляющим сжиматься все чакры внутри. Запрокинута голова, вокруг образно и кричаще — красный ореол, — распластаны по плечам шевелящимися змеями завлекающие может даже в преисподню черные, горгонные волосы, приоткрыты влажные губы, кажется беспрестанно облизываемые, тянутся к поцелую. Его чувство разговаривает с поверхности холста. Он эксперементирует красками, формами, знаками. Он предшествует экспрессионизму, вобрав в себя импрессию и наивность натурализма. Он не только влюблен в свои картины, а в нее, ее облик. Хотя она для него не модель, а просто любимая, желанная женщина. Только в конце жизни у художника будут две реальные модели. И то очень не долго. Тогда Милли затмила собой остальной мир. Снова прекрасная Муза художника! Ему нравится в ней все. Даже особая дерзость и независимость. Он пишет ее образ. Она не позирует ему. Она следует за ним и ее облик приходит каждый раз вместе с прекрасной Музой, как мудрой Совой, сидящей на плече. Он, однолюб, готов быть с ней до конца своих дней. Не уставая настаивать на этом и отдавать ей столько нерастраченных романтических чувств. Экспрессия уже рвется из своих пределов, пытаясь покорить страстными порывами возлюбленную.

Вначале их роман развивается спокойно, затем взорвался бурными эмоциями, будто дремлющие соки зимой, в одночасье расцветили окружающее буйным весенним цветом с тем, чтобы вскоре…отпасть сморщенными лепестками. А появятся ли крошечные зародыши настоящих плодов, реальных, сочных, вкусных, животворящих?… Милли воспринимает все не так, не так… ах, снова несовпадение!..