Приданое

Елена Воздвиженская

Она не знала, куда бредёт, ноги сами несли её, и она безропотно подчинялась им. Она не видела и не ведала, что уходит всё дальше от дороги, в самую чащу леса. Вот уже стало смеркаться, солнце зацепилось верхушками за пики сосен, готовое скатиться с небосвода, уступив место ночному светилу. Древние мхи клочковатыми бородами свисали с ветвей, в сумерках они казались похожими на могучих великанов, затаившихся в ожидании одинокого путника. Она брела, пока не упала, обессилев, на влажные травы…

Глава 5

Приближалась осень. Уже выпадали по утрам холодные росы, и первые жёлтые листья шуршали под ветром, кружась и опадая на землю. Софьюшка всё чаще оставалась дома одна, Устя зачастила то по ягоды в поле, то по грибы в лес, то на речку бельё полоскать, то задерживалась на вечорках, и Софья ждала её на крыльце, укутавшись в большую шаль. Ночи стояли уже холодные, беззвёздные, и, озябнув в темноте от долгого ожидания, она уходила в дом, так и не дождавшись Устю. Да и изменилась её младшая сестрица. Вроде всё та же, а сердце чует, что не прежняя уже это Устя. Меньше она смеяться стала, задумчивой сделалась, озабоченной чем-то будто, песен больше не поёт, с сестрой не весела, как прежде.

— Что у тебя случилось, милая? — спрашивала Софьюшка.

— Да ничего не случилось, — отвечала коротко Устя, — Пойду я, груш наберу, пирог затеяла, тесто вон поставила.

И вновь убежит. Вздохнёт Софья, присядет к окошку, достанет свои резные картинки, и гладит их подолгу, думая о житье да бытье, а на душе тревога заляжет. А в один из вечеров, как сели они вечерять, Устинья вдруг и сказала, будто между прочим:

— Софьюшка, завтра сваты к нам придут.

Софья вздрогнула и выронила из рук плошку, которая с глухим стуком упала на пол и укатилась под лавку. Софьюшка поспешно поднялась, принялась убирать с пола кашу, лишь больше размазывая её. Устинья вздохнула, взяла тряпицу, отодвинула мягко сестру.

— Я сама уберу, — попыталась, было, возразить Софья.

— Да сиди уж, — огрызнулась неожиданно Устя.

Софья поднялась на ноги, закусила губу, и, постояв мгновение, убежала за печь, к рукомойнику.

Когда она вернулась оттуда, то веки её были припухшие, но Устя то ли не заметила этого, то ли сделала вид, что не заметила. Она сидела за столом и пила чай. Софья тоже присела на своё место. Помолчав, спросила, обмирая:

— Сваты говоришь? От кого же?

— От Пахома, — небрежно ответила Устя.

Сердце Софьюшки ухнуло вниз, остановилось на миг, а после заколотилось, как бабочка в груди.

— От Пахома, — словно эхо повторила она, — Да как же это?

— Ну как, как, Софьюшка? Как и у всех, — ответила с раздражением Устинья, и усмехнулась тут же, — Да, знаю я, что не нравится он тебе. Ну, так ведь не тебе с ним женой-то жить.

— Да разве ж я о том переживаю? — еле вымолвила Софья.

— А о чём? Может о том, что я тебя оставлю? Так это не так.

Устинья встала с лавки, подошла к сестре, положила свои руки ей на плечи.

— Я тебя одну не брошу, к нам жить поедешь, как только мы новый дом поднимем. А пока буду навещать тебя, прибегать каждый день, покамест мы со свекровью да золовкой жить станем.

Софьюшка покачала головой:

— Да когда ж вы успели-то?… Это я виновата, проглядела…

— Ты о чём? — поглядела на неё с сомнением Устя, а после выдохнула, — А-а-а, всё о том же. Когда успели?… Да когда и все. Гуляли мы, провожал он меня, подарочки вот дарил, а потом и замуж позвал.

— И ты согласилась?

— Как видишь. Вот, сватов завтра хочет засылать.

— И что же, люб он тебе так?

— Люб — не люб, а не хуже других, — ответила Устинья, — Да и живут они крепким хозяйством, а значит, и мы с тобой не пропадём. Сама видишь, тяжело без мужика в доме, всё просить да нанимать приходится.

— Так ты из-за этого только? — встрепенулась Софьюшка.

Устинья поморщилась:

— Софья, что ты в душу лезешь? Ну люб он мне, люб. Это ты услышать хотела?

— Злая ты стала, Устя, — опустила плечи Софья, сникла, и похожа стала на большую раненую птицу, сложившую крылья, — Не узнаю я тебя.

— Какая есть, — только и ответила та.

— А что если я сватам твоим откажу, а? — голос Софьи стал вдруг твёрдым и решительным, каким Устя его и не слышала ни разу.

Ответом ей была тишина, но Софья знала, что сестра здесь, и потому молчала, ожидая ответа.

— Что ж ты молчишь? — не выдержала, наконец, она.

— Откажи, откажи, — ледяным, задыхающимся от бушующей в груди ярости, голосом еле выговорила Устинья, — Пусть будет мне позор на всю деревню. Тебе же плевать.

— Да какой позор в том, чтобы сватам отказать? Ты такая красавица у меня, Устюшка, да к тебе ещё не один жених посва…

Устинья не дала ей договорить, подскочила с лавки, как кошка, зашипела:

— Да какие женихи, опомнись! Тяжёлая я!

Побледневшая Софья схватилась за голову, прижала к пылающим щекам ладони, ахнула.

— Устя…

Но сестрёнка, не сказав больше ни слова, тут же выбежала из избы, хлопнув дверью.

Спустя время Софья, выплакав свои горькие слёзы, пошла искать сестру. Та сидела в саду под яблоней. Софьюшка тяжело опустилась рядом с ней на траву. Обе молчали.

— Вот что, — заговорила, наконец, Софья, — Сватам Пахомовым я добро дам, коль уж люб он тебе, да и сложилось всё так. Но жить к вам не пойду, негоже это, в родительском дому останусь, он крепкий, ещё век простоит. Ничего, справлюсь как-нибудь. Да и ты может где забежишь. Только тебе не до меня будет, мужа надо кормить, дом убирать, там дитё народится, да и со свекровью жизнь-то, поди, не сахар.

Софьюшка вздохнула:

— Так что, ты обо мне не беспокойся шибко. Забежишь ладно, и не забежишь — не беда. Справлюсь как-нибудь. Дров мужики привезут из лесу и ладно. С остальным разберусь.

Устинья вытерла слёзы, всхлипнула:

— Я каждый день к тебе приходить буду.

— Да чего уж там, — вздохнула тяжело Софьюшка и обняла сестру, — О себе теперь думай, милая ты моя. А я уж как-нибудь…