Приданое

Елена Воздвиженская

Она не знала, куда бредёт, ноги сами несли её, и она безропотно подчинялась им. Она не видела и не ведала, что уходит всё дальше от дороги, в самую чащу леса. Вот уже стало смеркаться, солнце зацепилось верхушками за пики сосен, готовое скатиться с небосвода, уступив место ночному светилу. Древние мхи клочковатыми бородами свисали с ветвей, в сумерках они казались похожими на могучих великанов, затаившихся в ожидании одинокого путника. Она брела, пока не упала, обессилев, на влажные травы…

Глава 3

— Так отпустишь ли, Софьюшка? — ластилась к сестре Устя, — Все подруженьки мои там будут.

— Ох, не знаю я, Устинья, тревожно мне что-то за тебя.

— Да ну что ты, Софьюшка? — надула губки Устя, — Ну, что со мною сделается? Никогда ты меня не отпускаешь. Другие девчонки вон кажной вечер на посиделки бегают, а я…

— А ну как обидит кто?

— Да кто меня обидит? Тут все свои. И я себе лишнего не позволяю, скромно себя веду.

— А Пахом? — спросила вдруг Софьюшка, — Пахом тоже там будет?

— Да почём мне знать? — удивилась Устя, — Я с ним и не говорю никогда, так, где на улице встретимся, поздороваемся, да и дальше разойдёмся. Да что тебе этот Пахом сдался? Что ты про него спрашиваешь?

— Да ведь нравишься ты ему, Устя, — ответила прямо Софьюшка, — А он человек тёмной, не хочу я, чтобы ты с ним сдружилась.

— Софьюшка, — Устя подсела к сестре и обняла её, — Ты же знаешь, что ты мой самый родной человек, самый любимый, и я тебя никогда не оставлю, даже когда замуж выйду. Ты ж моё приданое!

Устинья рассмеялась, она часто называла так Софьюшку, мол, ты моё приданое, а раз так, то со мной и будешь, с собой тебя заберу взамуж. Либо так, либо никак.

— Нет уж, милая ты моя, — ответила ей однажды Софьюшка, — Нечего тебе из-за меня долю свою женскую губить, кому нужна невеста с эдаким довеском? Так и просидишь в девках, как я. Я-то ладно, мне сам Бог велел, какая из меня жена, а ты у нас умница и красавица, и счастье женское непременно с тобою будет!

— Что ты болтаешь, Софья? — осерчала тогда младшая сестра, — Да ты ещё больше моего это счастье заслужила! А что насчёт «какая», так зря ты так, хорошая из тебя жена бы вышла, ты по дому всё умеешь, а со скотиной и муж бы помог, а там, глядишь, ребятишки подросли, ты сама себя заживо хоронишь да крест на себе ставишь. Да разве не знаешь ты, как Иван по тебе сохнет? Ведь ему уж двадцать пять, а всё не женится. А почему? Да тебя он любит, а ты — нет да нет.

— Что ты, Устя, какая из меня хозяйка? То разобью, то разолью. В своей-то избе я привыкла, всё знакомо мне, а в чужой как стану? Да свекровь попрекать, глядишь, примется? Нет, нет, и речи нет, чтобы мне да замуж. Вот тебя, даст Бог, выдадим за доброго парня.

Так приговаривала Софьюшка, когда заходил у них разговор о бабьей доле и об их будущем.

И вот, сегодня впервые попросилась Устя на вечорки. И то верно она говорит, подружки-то её давно на посиделки бегают, а она всё дома. А юность своё берёт. Когда и погулять, повеселиться, как не сейчас? Софьюшка вздохнула.

— Устя, — взяла она сестрицу за руки, — Ты вот что, ты ступай, повеселись, да только шибко долго не гуляй хорошо? Да с Пахомом не ходи. Скрытной он человек, недобрый. Душа у него тёмная.

— Хорошо, хорошо, сестрица! — обрадовалась Устя, — Конечно, не допоздна буду. А Пахом… На что он сдался мне? Али других парней нет на деревне нашей?

— Поди, кто и люб уже тебе? — спросила вдруг Софьюшка.

— Да ну тебя, — отмахнулась Устя, — Никто мне не люб, вот ещё.

Софьюшка улыбнулась:

— Ладно, ступай вечером погулять, а я тебя ждать буду.

Как вечереть стало, да повеяло свежестью ночной, как протянулись от домов длинные тени, а птицы слетелись на отдых в свои гнёзда, как запахли сладко ночные цветы, да засеребрилась на озере лунная дорожка, как люди, повечеряв, принялись укладываться спать после тяжёлого деревенского дня, так потянулась молодёжь на посиделки. И Устинья с ними. Подружки, завидев её, обрадовались:

— Устя, вот и ты с нами! Отпустила тебя сестра?

— Отпустила, да только велела не допоздна гулять.

— Ну, ничего, мы тебя после проводим до дому.

Так, весёлой гурьбой, дошли они до крайнего в деревне дома, где жил когда-то дед Мирон, старик нелюдимый, хоть и незлобный. Детей у него не было, бобылем прожил, и после его смерти так и стояла изба одинокая и пустая. И приладилась молодёжь за его избой сумерничать — а что, место хорошее, от других домов поодаль, от ветра и дождя закрытое — за избой-то, с задней стороны вроде навеса было вдоль длинной бревенчатой стены без окон, а плетень уж повалился давно, так, что пройти труда не составляло. Росла там, правда, крапива да лебеда чуть не в человеческий рост, да повытоптали её со временем, и теперь было у молодёжи уютное и сокрытое от других местечко. Там и собирались на посиделки.

— Устинья, неужели ты? — услышала неожиданно Устя за спиной.

Она обернулась и увидела Пахома.

— Вот же чёрт эдакой, как чует, — выругалась она мысленно. Хоть и не сказала бы она, что был ей Пахом неприятен иль мерзок, относилась она к нему так же ровно, как и ко всем остальным деревенским парням, да только помнила она слова Софьюшки, чтобы не ходила она с ним. И потому сейчас испугалась Устинья, что обмолвится кто-нибудь сестре её невзначай, что Пахом с нею зубоскалил, а Софьюшка после того ни за что её больше на вечорки не отпустит. Она пожала плечиком и ответила Пахому:

— Я, а что ж мне, и не выйти, не посумерничать?

— Эка ты резка, — удивился тот.

— Резка не резка, а не подходил бы ты ко мне близко, — сказала тихо Устя, так, чтобы никто не услышал, — Да. И пряников мне больше не носи. Мне сестрица запретила.

— Вон оно что, — протянул Пахом, — Значит, и со мной говорить тоже она тебе запретила?

— Может и так, — пожала плечом Устинья, — Да какая разница. Али тебе побаять не с кем боле? Вон сколько девчат тут.

И только она, было, повернулась и собралась пойти к остальным, как Пахом схватил её за локоток и притянул к себе, стоял он у самых зарослей бурьяна, так, что Устю и его не видно было остальным ребятам.

— А мне других не надобно, — прошептал он жарким шёпотом, — Одна ты мне люба, Устюшка, будь моей!

Устинья глядела на Пахома испуганно, широко распахнув глаза, и в то же время, с каким-то замиранием и восторгом в сердце. Грубость его, смешанная с силой, отозвалась в её сердце чем-то доселе незнакомым и сладостным.

— Отпусти руку-то, — тихо сказала она, глядя Пахому в глаза.

Тот выполнил её просьбу, однако же, продолжая держать её за край рукава.

— Позволишь сегодня тебя до дому проводить? — всё так же, не отводя глаз, спросил он.

— Нет, — твёрдо сказала Устинья, — Пошла я.

Но Пахом не пускал.

— Софья не разрешает? — вновь спросил он.

— А если и так, то что же?

— Да не пойму я просто, отчего она супротив меня, никогда я ей зла не делал, ни я, ни семья моя.

— Что правда, то правда, — подумала про себя Устинья, — И отчего Софьюшка так против него? Она ведь так и не объяснила мне. Не ходи, да не ходи, и всё на том. Мало ли, кому кто не по душе. А может мне он нравится?

И она впервые взглянула вдруг на Пахома иначе, по-новому.

— А что, — подумала она снова, — Чем он нехорош? И собой пригож, и семья крепкая, в достатке живут. Коли бы пошла я за него, так и Софья бы стала жить хорошо, не только свою судьбу бы я устроила, но и сестрину. Да и весёлый он, всегда с шутками, с присказками. Хм… Не пойму я, что Софьюшке не так?

— Ну так что, Устиньюшка, провожу я тебя нынче? Коли боишься ты сестры, так я тебя до угла только провожу, до Силантьевой избы, дальше не пойду, она и не узнает.

— Ой, нехорошо врать, — вновь подумала Устя, а вслух вдруг сказала, сама от себя не ожидая, — Ну что ж, проводи разочек.

— Вот и славно, — улыбнулся Пахом, и тут же отпустил рукав её платья — Ну, идём к остальным?

Устинья ничего не ответила и шагнула из зарослей бурьяна к ребятам. Девчонки тут же усадили её рядышком с собой на скамейку, а Устя, не показывая никому вида, и хохоча с остальными, всё сидела и думала об одном, поглядывая тайком в сторону Пахома:

— И зачем я ему позволила проводить меня? Первую же гулянку со вранья начала. И как теперь от слова своего отказаться? Сама не пойму, что на меня нашло, только, словно голова пошла кругом. Ну, ничего, я с девчонками пораньше убегу неприметно, вот и всё.

С этими мыслями она успокоилась и принялась грызть протянутое кем-то румяное яблоко.