Приданое

Елена Воздвиженская

Она не знала, куда бредёт, ноги сами несли её, и она безропотно подчинялась им. Она не видела и не ведала, что уходит всё дальше от дороги, в самую чащу леса. Вот уже стало смеркаться, солнце зацепилось верхушками за пики сосен, готовое скатиться с небосвода, уступив место ночному светилу. Древние мхи клочковатыми бородами свисали с ветвей, в сумерках они казались похожими на могучих великанов, затаившихся в ожидании одинокого путника. Она брела, пока не упала, обессилев, на влажные травы…

Дизайнер обложки Мария Дубинина

© Елена Воздвиженская, 2022

© Мария Дубинина, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0059-0312-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все права защищены законом об авторском праве. Никакая часть электронной и печатной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет, на любой из платформ, озвучивание текста, а также частное и публичное использование текста без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава 1

Софьюшка сидела у окна с задумчивой улыбкой на лице и медленно водила пальчиком по небольшой деревянной дощечке, которую она держала в руках. Неторопливо и бережно ощупывали её пальчики искусную резьбу, кудрявые завитушки, выпуклости да впадинки, дерево было тёплым, местами шершавым, местами гладким, и Софьюшка знала уже каждую зазубринку на этих картиночках. Картинки эти вырезал для неё батюшка, было их всего семь штук, на каждой разное изображено. Тятя знатный был плотник, искусный, всё умел — и наличники резные сделать, и ворота расписать, и ложки-плошки изукрасить вязью, и столбцы на крылечке витиеватые вырезать. Любили его люди за руки золотые да сердце доброе. Вот и для дочки своей старшенькой, которую любил он пуще жизни, сделал он занятные штучки из дерева. Величиной они были с ладошку, махонькие, а чего только на них не было изображено — и море-окиян с кораблём, плывущим по волнам; и лес дремучий с избушкою Бабы-Яги; и лисичка хитрая, что выглядывала из-за ёлки; и девица красная, что по воду шла с коромыслом; и месяц ясный с братцем солнцем на небе; и терем высокий… Очень старался батюшка над этими картинками, затейливые они получились. И вот сейчас, когда тяти уже шесть лет, как не было на этом свете, сидела Софьюшка у окна и с тихой улыбкой гладила кончиками пальцев батюшкины подарочки. Дороги они ей были. Ведь была Софьюшка слепенькая.

— Софьюшка! — послышался из задней избы голос младшей сестрицы Устиньи, — Идём обедать!

Софьюшка нащупала на лавке рядом с собою льняной мешочек, и, сложив неспешно и любовно свои милые игрушки, встала, и пошла к сестрице. Устинья, невысокая, тоненькая, как молодая берёзка, девушка, в пёстром сарафане и широкой рубахе, хлопотала у стола: она достала из печи картошечку в чугунке, полила её растопленным маслицем, посыпала лучком поджаристым, золотистым, переложила в плошку. На столе, на белом расшитом полотенце, лежал пышный каравай, несколько сочных, розовых редисок, небольшая солонка с горкой крупной серой соли, и молоко в крынке. Устинья приложила пальчик к губам, задумалась на мгновение, после развернулась, взмахнув косой, убежала в запечье, и почти сразу же вернулась из закутка с загадочной улыбкой. Софьюшка с застывшим на лице вопросом, приподняв бровки, и по-прежнему кротко улыбаясь, обратила невидящий свой взор к сестрице. Хоть и не видели глазоньки её, но душа чувствовала безошибочно родную кровиночку. И потому Софьюшка сердцем видела сейчас и то, что Устинья улыбается, и то, что вся она взбудоражена и возбуждена.

Тем временем Устинья подскочила к старшей сестре и вьюном закружилась вокруг неё:

— Угадай-угадай, что у меня есть!

— Не знаю, — развела руками Софьюшка, — Да что же?

— А вот и не скажу, — крутилась кругами Устинья, — А вот на-ко, понюхай, может и узнаешь!

Она весело засмеялась и сунула Софьюшке под нос то, что держала в руках. Та повела носом, зажмурилась, и, помолчав мгновение, тут же ответила:

— Мёдом пахнет, сладостью.

— Правильно-правильно, — веселилась Устинья, — А ещё чем?

— Душистым чем-то.

— Ну, держи-ко, потрогай, тогда точно угадаешь, — хихикнула Устинья и подала сестре в руки предмет.

Софьюшка ощупала и засмеялась:

— Нешто пряник?

— Пряник, пряник! — захлопала в ладошки Устинья, — Свежий да медовый! Печатный!

— Ну ты чисто дитя, Устя, — покачала головой Софьюшка.

— А что? Нешто и не порадоваться? Вот поедим сейчас картохи, да после и попьём чаю с такой вкуснотой. Таких пряников мы сто лет не едали с тобой, Софьюшка! Ещё, поди, когда тятя с маменькой живы были, тогда только и привозили они нам с ярмарки угощеньица-то.

— Да откуда же ты взяла его, егоза? — подивилась Софьюшка.

Тут Устинья смутилась, покраснела, и, помолчав чуток, уклончиво кивнула головой:

— Да так… Пахом привёз с ярмарки.

Софьюшка нахмурилась:

— А с чего это он тебя пряниками потчует?

— Да не знаю я, — пожала плечами Устинья, — Я с колодца нынче утром шла, а он и подскочил ко мне на коне, говорит, мол, на ярмарке вчерась был в городе, торговал, и вот гостинец нам привёз.

Софьюшка, продолжая хмуриться, нащупала пальцами край стола, села на лавку.

— Зачем же ты взяла, Устя?

— Да что такого? — удивилась девушка, — Ну, угостил, да мало ли, он и ребятишкам сегодня петушков на палочке привёз. Деньги у него водятся, вот, небось, и захотел доброе дело сделать.

— Ох, не знаю-не знаю, — покачала головой Софьюшка, — Не таков человек Пахом. Расчётливый он, потому и денежный, что просто так ни копейки не потратит.

И помолчав, добавила с тревогой:

— Не позволяла ты себе ничего лишнего?

Устинья вспыхнула до кончиков волос:

— Да что ты такое говоришь-то, Софьюшка?! Как тебе только в голову эдакое пришло?

— Ты не серчай. Беспокоюсь я за тебя, Устя, — вздохнула Софьюшка, — Ведь уже семнадцатый тебе пошёл. Совсем ты у меня взрослая стала, красавица.

— Откуда ты знаешь, что красавица?

— Как не знать? — погладила её по голове сестра, — Ведь моя ты. И знаю я, что глазки у тебя, как травушка-мурава, что под солнышком растёт, зелёные, что волосы у тебя, как пшеница спелая, а губы, как вишенки.

— Да откуда же ты это ведаешь? Ведь ты и не видела никогда ни травы, ни небушка…

— Видела однажды во сне, — улыбнулась Софьюшка, — Господь милостив, дал мне разочек увидеть красоту Руси нашей матушки, просторов её широких, церквей златоглавых, полей бескрайних, да людей добрых.

— И как ты это увидела? — округлила глаза Устинья.

— А вот так. Ангел меня на крыльях своих носил по воздуху, а я и глядела, да запоминала…

— Чудно как, — протянула Устинья, и тут же спохватилась, — Давай-ка обедать станем. Остыло, поди.

Она поглядела в сомнении на сестру и спросила:

— А пряник-то что же? Не станем есть?

— Отчего же, поедим, то ведь хлеб, святое. В нём худа нет. Да только впредь, гляди, не бери от Пахома никаких подарочков, поняла?

— Поняла, — кивнула Устинья, — Впредь не стану. Давай есть.

— Давай.

И, перекрестившись на образа в углу, да сотворив молитву, сёстры приступили к обеду.