Слава России

Елена Владимировна Семёнова, 2021

История не безликая хронология событий, история создается людьми, складывается из их деяний, одухотворяется их стремлениями, верой, гением. Представляемую книгу можно уподобить уникальной мозаичной панораме, охватывающей практически всю историю нашего Отечества, от времен княгини Ольги и до последних битв за Россию Русской Армии генерала Врангеля. Каждая деталь мозаики – судьба одного из наших выдающихся соотечественников – военачальников, благотворителей, деятелей искусства, государственных мужей. Переплетаясь друг с другом, эти судьбы образуют единое полотно Русской истории. Сорок увлекательных рассказов, вошедших в книгу, сочетают в себе историческую достоверность событий с художественным вымыслом и легкостью изложения. Благодаря этому, книга открывает удивительный мир русской истории, делая этот мир близким и интересным для самых неискушенных читателей. Книга рекомендуется для семейного чтения и непременно станет истинным другом как для детей, так и для родителей.

БОГОЛЮБИВЫЙ КНЯЗЬ

(Праведный князь Андрей Боголюбский)

По юному князю скорбел весь Владимир. Когда погребали его казалось, что, как единое целое, зашелся город в плаче. Глеба народ любил. Да и как было не любить отрока чистого, в молитвах и делах милосердия дни проводившего? Ангелом он был да и только. Оттого, знать, и призвал Господь так рано в чертоги свои, чтобы сберечь ангельскую душу, не отдать миру на растление и пагубу.

Младшего сына Андрей любил особенно, в нем он, как в водной глади, видел самого себя. Не нынешнего, кровью невинной оскверненного, в распрях пустых образ Божий исказившего, а такого же отрока светлоокого, еще зла не ведавшего и не земного, а одного лишь Небесного царствия чаявшего.

Мать его, дочь половецкого князя Аепы, приняв Христа, ревностна была в вере своей. В этом Андрей ей последовал. Он уже в самые нежные лета знал и Писание, и все уставы церковные, и службы. И не только знал, но и соблюдал истово. С сердечным умилением пел он псалмы и акафисты, сам сочинял духовные стихиры и иной раз грезил о том, чтобы затвориться в монастыре подальше от мирских соблазнов. Покой и скромная красота Залесской Руси особенно настраивали на созерцательный лад. Владимир-на-Клязьме едва только строился, став меньшим братом Суздалю и Ростову, но прикипела душа юного князя к этому неименитому городу, как к колыбели родной, как к образу матери, как к отчему дому. В этих лесах охотился он, в этих заливных лугах бегал босой и часами скакал верхом, уже трех лет вскочив в седло, в слюдяных водах Клязьмы рыбарил с посадскими ребятишками.

Детство! Безмятежно и счастливо было оно вдали от бурь житейских. Мысли о служении Богу были в Андрее столь сильны, что, едва войдя в силу, испросил он благословения отца и матери в дальний путь — на Святую Землю. Дотоле ни один из князей русских не бывал там, добираясь лишь до Константинополя — сердца церковной власти и символа земного могущества. Но ни могущества искал тогда юный князь, а Христа и своего пути по Нем.

Князю Юрию, воителю и строителю, ратящемуся с братьями и дядьями за первенство в княжении, сыновняя блажь не по нутру была.

— Чего доброго, пропадешь еще в дальнем краю!

— На все Божия воля, — отвечал Андрей, понимая, что отец не «пропажи» сына боится (силен и ловок был юный князь, и тяготы и опасности пути не в страх ему были), а того, что покорит его Святая Земля, и останется он в ее пещерах служить сладчайшему Иисусу.

Мать плакала по нем, как по мертвому, но все же благословила. Более он уже не увидел ее. Упокоилась княгиня Мария, горюя по сыну, пока был он в далеких странствиях.

Стоя над гробом Глеба, так удивительно на него похожего, Андрей вспоминал Иерусалим. Дивно было видеть это чудо! Ведь одно дело читать о нем в святых книгах, словно бы некое предание, а другое — видеть, осязать! Вот здесь, по этой земле ступал своими пречистыми ногами Спаситель мира! На нее капали пот и кровь его… И хотелось пасть ниц и целовать эти камни, этот прах несчетное число раз! А, вот, и храм… И Гроб Господень… Не одну ночь провел Андрей у этого гроба, орошая его слезами и моля об указании пути.

Что если бы он остался тогда там? Бури житейские уже не коснулись бы его, не источили души своей злобой… Он остался бы таким же, каким лежал теперь перед ним его бездыханный сын.

Но не то стремление явилось тогда в князе в иерусалимской пещере. Оттуда с необычайной остротой привиделась ему оставленная отчая земля. Владимир, Суздаль, Ростов… Вся Русь — такая необъятная и такая неустроенная! Неужели не заслужила она лучшей доли? Не заслужила стать Иерусалимом новым? Христовой землей и уделом его Пречистой Матери? В устроении, просвещении и наряде нуждается Русь, и тогда быть ей великой в очах Божиих и иных народов! Быть образом Святой Земли…

Эта мечта так потрясла и вдохновила юного князя, что он уже не мог отстать от нее. Мысли о монашестве еще не покинули его души, но уже знал он точно, что место его не здесь, подле Гроба Господня, а в родных пенатах, где многие люди, целые племена еще только ждут Христовой вести.

Глеба похоронили в Успенском соборе — дивном храме, выстроенном Андреем в своем любимом городе. «Белокаменная царица» — так называли его восхищенные люди. Не было еще на Руси храма столь величественного, и новгородский, и киевский Софийские соборы уступали ему.

Народ неподдельно горевал, и на этом фоне особенно разительно было видимое равнодушие матери внезапно усопшего юноши. Ее даже в эти лета не утратившее красоты лицо не выражало никаких чувств. Губы поджаты, глаза сосредоточены и не глядят ни на кого. А в глазах этих — злоба, неистребимая, невыразимая… Неужто и на младшего сына перенесла она ее, как на любимца мужа, каждой чертой своей напоминающего его?

Взял грех на душу отец, князь Юрий, после смерти своей половчанки. Подобно Давиду-царю пожелал жены своего боярина. Да и не только жены, но и земли его. Владения боярина Кучки куда как славно подходили для строительства нового города. Место и впрямь было отменным! Андрей, наделенный даром зодчего, сразу оценил его, и город, заложенный при отце, теперь возрастал там и укреплялся, нареченный Москвою. А боярина Кучку князь Юрий казнил. Остались у боярина три сына и дочь, красавица Улита. Недобр был день, когда по возвращении из дальних странствий впервые увидел ее Андрей. Кто она, он не знал тогда.

В тот день, проведя утро в охоте с несколькими отроками, князь отдыхал на берегу реки, предоставив коню утолять жажду. Жаром полыхало полуденное солнце, но в лесной тени не чувствовалось зноя. Дышал лес смолистым, ладанным духом, и легкий ветер освежал разгоряченного охотой князя. Недолго думая, Андрей снял сапоги, рубаху и пояс и бросился в реку, радостно предавая тело ее бодрящим объятиям. Вынырнув на поверхность, он заметил на берегу пригожую девицу. Мелькнуло суеверное: уж не русалка ли явилась защекотать доброго молодца? Хотел было перекреститься, да смутился — экий вздор придет же в голову, а еще христианин!

Девица, меж тем, отвернулась и пошла по тропинке в лес. Все лепо было в ней! И плавность царственной осанки, и до самых колен спадающая смоляная коса в мужескую руку толщиной, и удивительная белизна, нежность кожи… Андрей быстро выскочил на берег и, одевшись, поспешил за приворожившим его видением. Он никогда еще не видел подобной красоты. Ни одна женщина не успела доселе тронуть его сердца. А тут, словно околдованный, последовал за ней…

— Поздорову ли живешь, боярышня? Прости, коли напугал невзначай!

— Прости, если и я помешала тебе, витязь!

Глубокий, грудной голос странным образом сочетался с совсем еще юным лицом. Странным было и лицо это — белое, продолговатое, гордое, совсем не детское в столь нежные годы… Гордости много было в этом лице! В царственной посадке головы, в высоком челе и всегда чуть поджатых губах. И в глазах! Два омута — темных, как ночь, каким огнем умели гореть они, какие молнии извергать! В тот миг Андрей еще не знал об этом. В тот миг он просто тонул в этих омутах, удивляясь собственному душевному смятению.

— Как звать тебя, боярышня?

— Улитою.

— Меня — Андреем.

— Андрей? Мужественный, значит?

— Да, так переводится мое имя. Ты разве знаешь греческий?

— Отец много учил меня.

Андрею, в совершенстве знавшему шесть языков, это понравилось.

— А кто же твой отец?

Лицо девицы омрачилось:

— Он погиб, — проронила она, и впервые вспыхнули пугающим огнем ее черные глаза.

— Царствие Небесное ему, — Андрей перекрестился. — Это от того ты так печальна?

Скорбное выражение лица юной красавицы стразу бросилось ему в глаза, эта скорбь делала ее еще прекраснее.

— Да, витязь. Я очень любила моего отца, и мне не хватает его. Поэтому я ухожу в лес, чтобы одной поплакать о нем. Прости, мне пора возвращаться домой. Братья, должно быть, уже хватились меня.

— Я хотел бы вновь увидеть тебя, боярышня!

— Приходи вновь и увидишь, — был ответ.

На другое утро он снова ждал ее на берегу, ждал не с пустыми руками, но с княжьим подарком. Из дальних краев привез он матери богатый платок, шитый жемчугами и бисером, но княгиня Мария не дождалась сыновнего гостинца, и теперь покрыл он плечи красавицы Улиты. Зарделись щеки боярышни, видно было, что по душе пришелся ей богатый дар. Но вновь торопилась она уходить, вновь ничего не сказала о себе, не сказала и где искать ее. Точно и впрямь русалка или лесовуха, а не дева из плоти и крови!

О ту пору прибыл в строимый град отец. Был он еще не стар годами и истый богатырь телом. Андрей, бывший от рождения сутул, уступал ему и ростом, и статью, хотя силой и ловкостью уже превосходил родителя. Хрупкость покойницы-матери сделала его тоньше, легче, нежнее будто бы — так, по крайней мере казалось подле могучего и грозного Юрия Владимировича.

Едва приветствовав сына, огорошил князь:

— Надумал я, Андрей, женить тебя.

При этих словах вздрогнул вчерашний созерцатель. До крайних двух дней он и вовсе не задумывался о женитьбе, а ныне лишь одну жену подле себя представить мог. Да неужто отказаться от нее в угоду отцу? И поникла душа — а ведь придется… И не в государственном смысле дело, а заповедал так Бог. Сын да будет отцу покорен… Стоял Андрей, как стрелой пораженный, ничего не отвечал родителю. А тот, не обращая внимания на его смятение, продолжал:

— Вечером попируем наславу! Заодно и познакомишься с нареченной!

Смутно было на душе у князя весь оставшийся день. Даже молитва не шла на ум ему. Проскакал наметом несколько верст по самым буеракам, чуть не запалив любимого коня, и в терем княжеский возвратился темнее тучи. Там уже вовсю кипела подготовка к пиршеству, жарились ароматные туши, разливались пенные меды, носили проворные служки блюда с восточными яствами.

Умывшись и обрядившись в богатые одежды, полагающиеся случаю, Андрей присоединился к отцу, уже восседавшему с приближенными боярами за ломящимся от снеди столом. Вот, отворились двери, и вошли в трапезную новые гости — красивая, дородная боярыня, трое молодцев и… Перехватило дыхание у Андрея! Позади них увидел он свою лесную царевну. Увидела и она его, вспыхнула цветом маковым, а затем белее полотна сделалась.

Отец поднялся навстречу гостям и, радужно приветствовав боярыню, подозвал сына:

— Ну, вот, боярыня, сын мой, из дальних странствий возвратившийся! Люби и жалуй его и ты, и твои сыновья, которые да будут ему отныне названными братьями! Обещал я дочери твоей лучшего жениха сыскать, так и держит слово князь Юрий!

При этих словах Улита вскрикнула и, забыв себя, выбежала прочь. Грозно сдвинул брови князь Юрий, а Андрей бросился следом за беглянкой.

На дворе уже смеркалось, и в праздничной суматохе долго метался он, ища следов своей красавицы, но она точно в воздухе растворилась. Наконец, почти отчаявшись в поисках, Андрей увидел ее. Она одиноко стояла на смотровой башне, неподвижная, смотрящая в неведомую даль… Князь вдруг испугался, что девица бросится вниз и разобьется, и опрометью взбежал наверх. Увидев его, Улита отшатнулась. Прекрасное лицо ее, мокрое от слез, но уже спокойное, исказилось ненавистью, блеснули молниями глаза. Кабы могли метать они эти молнии, так уж верно убили бы тотчас!

— Убирайся прочь, князь! — вскрикнула девица. — Твой отец моего отца убил ради моей любодейки-матери! Но до меня не дотянуться его долгим рукам! Мать мою взял, а я вам не достанусь! Будьте вы прокляты оба! Весь ваш род пусть будет проклят!

— Окстись, что ты говоришь! — взмолился Андрей.

— Не подходи, не то я вниз брошусь!

Она и впрямь бросилась бы в исступлении своем, и князь не тронулся с места.

— Не бойся, Улита, я не трону тебя. Лишь выслушай меня, прошу! Я не виноват в крови твоего отца. Меня даже не было здесь, когда пришла беда в твой дом, и ничего я не знал о том, что здесь поделалось. Когда я встретил тебя в лесу, я не знал, кто ты. Понял только, что иной жены мне в целом свете не надобно! Скажи, если бы я был не я, если бы посватался к тебе, ты отказала бы мне?

Дрогнули плечи измученной боярышни, печально взглянули на князя глаза-омуты:

— Нет, князь, не отказала бы я тебе. Но ты — тот, кто ты есть! И между нами великая кровь, и ее не иссушишь ничем!

— На нас с тобой нет никакой вины. Верь мне, что я любил бы тебя всю жизнь, какую Господь мне отмерит! И защищал бы тебя, если понадобится, даже от собственного отца! За что же казнишь и проклинаешь меня?

— К чему твои сладкие речи, князь? Ведь отец твой уже все решил, а его воля закон! И мне теперь два пути: или под венец с тобой, или… — Улита взглянула вниз, инстинктивно подавшись вперед трепещущим телом.

При этом движении Андрей прыжком бросился к ней и, крепко обхватив стройный стан, понес вниз. Девица отчаянно отбивалась, расцарапав ему лицо, но он не чувствовал боли. Сойдя на землю, князь отпустил ее, утер кровь.

— Не смей, не смей прикасаться ко мне! — клокоча от ярости, шипела Улита. — Сын убийцы! Думаешь, на все ваша власть? Так я в омут брошусь! Из омута не достанешь!

— Не нужно тебе в омут бросаться, — покачал головой Андрей. — Не бери греха на душу. А меня не бойся. Силой я любую вражью крепость возьму, если возжелаю, а тебя не стану. Как сама решишь, так и будет. Откажешься быть моей, так я сам откажусь отцовскую волю исполнить. Тебе ничего не будет за то.

С этими словами он оставил свою нареченную невесту самостоятельно решать свою судьбу.

Гнева князя Юрия Улита не страшилась. Слишком ненавидела она и его, и собственную мать. И негодовала на братьев… Они ведь также ненавидели убийцу, но покорно следовали его воле, покорно готовы были пожертвовать ему и собственную сестру, лишь бы не навлечь на себя княжеский гнев.

— Отца не вернешь, — говорил Яким. — Он против князя пошел, а против силы идти нельзя, сила всегда сломит. Чтобы против силы идти, надо сперва самим силой стать. А ты, сестра, чего теперь добьешься своим упрямством? Монастырской кельи для себя и опалы для всех нас? И чем же это поможет покойному отцу? Чем приблизит час отмщения тирану? Твое глупое упрямство навсегда лишит нас возможности отомстить, неужели ты не понимаешь этого?!

Умен был Яким и хитер. И, как ни ранили слова его, а чувствовала Улита — прав братец старший. Не сердцем теперь жить, не слезами по отцу, а отмщением. А для отмщения разум потребен…

— Князь Юрий пытается загладить свой грех и ублажить нашу мать. Воспользуемся этим. Ты станешь княгиней, сестра. И не просто княгиней, а женой старшего из князей, каким однажды станет Андрей.

— И что же из того? — не понимала Улита.

— А то, что недаром погиб тогда боярин Кучка! Потому что его сыновья станут набольшими боярами при князе! Потому что его внуки наследуют власть княжескую! Понимаешь ли ты это? А иначе и памяти не останется об отце нашем!

— Но кровь его не будет отомщена! — не унималась девица, любившая отца без памяти.

— Почему нет? Дай срок, сестра, и мы отомстим. Сильным и богатым сделать это будет нам куда сподручнее, чем опальным и разоренным.

Всю ночь не сомкнула глаз Улита с того разговора. Прав был Яким, и нечего было возразить ему. Нужно было пойти на обман, на жертву, чтобы поквитаться с убийцей, чтобы род Кучковский восторжествовал в память убиенного боярина Степана.

Но к этим мыслям и терзаниям примешивалось неуловимо что-то еще. Образ светлоокого витязя, с которым дважды встречались они у реки… После смерти отца от взгляда, от ласковых речей его впервые потеплело девичье сердце. И будь он не княжеским сыном… Ведь могла бы она полюбить его, могла бы забыть эту боль и жажду отмщения, могла бы быть ему доброй женой! Разве не в этом счастье? Но теперь ничего этого не может быть, и ничего кроме ненависти к нему быть не может… И до слез было жаль ненавидеть пригожего витязя! Жаль и самого его, хотя в этой жалости к сыну убийцы было стыдно признаться самой себе. И до муки сердечной жаль невозможного счастья, саму себя.

Через три дня Улита, успокоившись и приняв свою судьбу, сама отправилась на то место у реки, где впервые встретила Андрея. Она не ошиблась, полагая найти его там. Он ждал ее и, едва завидев, встрепенулся навстречу. Кольнуло сердце девичье: ведь и впрямь не виноват он, ведь и впрямь любит ее и против воли отца для нее идти готов… За что же ненавидеть его? За что казнить? Но тотчас отогнала Улита изменнические мысли, поджала гордые губы.

— Я пришла сказать тебе, князь, что стану твоею женою.

Точно и не ее уста те слова произносили, и потом, в церкви, не ее голос соглашался принять в мужья сего Андрея. Радовался князь Юрий, что скоро «вразумилась строптивая девка». Радовалась мать, считая заглаженной свою вину. Радовался Андрей, еще веря тогда в то, что сможет завоевать сердце молодой жены. Ведь девичье сердце — так податливо, мягко, что воск… Обогрей лишь! Вот, только не знал молодой князь сердца своей избранницы.

Более тридцати лет прошлой с той поры. Целая жизнь! И ни единого мгновения не была счастлива Улита в этой жизни. Ни когда баловал ее муж дарами и ласками, ни когда приходили в мир ее дети. Шестерых детей родила Улита Андрею. Четырех внуков и двух внучек покойному отцу… Трех сыновей уже не было в живых, точно собственное ее проклятие Юрьеву роду исполнилось на них. Оставались дочери и последний сын, коего Андрей женил на грузинской царице Тамаре.

Потеря детей почти не ранила оледеневшую душу. Вот, и смерть младшего, Глеба, не тронула ее. Этот мальчик, так похожий на отца и так привязанный к нему, никогда не был любим ею. Бедное-бедное дитя, он так искал материнской ласки, так старался угодить суровой матери, так радовался малейшему проблеску тепла к себе. Как же мало было таких проблесков… Пожалуй, она виновата была перед этим невинным отроком, своим сыном. Но нет, нет, не она… Это все его отец, и дед, князь Юрий! Это они погубили ее жизнь, отняв всякую радость! Даже радость материнства! Все зло — от них, проклятых…

Одному только и радовалась Улита, когда муж уходил в военные походы. Но беда — он всегда из них возвращался… Да и уходить стал все реже, кожей прирастя к своему Владимиру и выстроенному поблизости Боголюбскому замку. Этот замок Улита ненавидела также. Годы не притупили ее ненависти. Напротив, лишь распалилась она. Близок был уже срок завершения земной жизни, а ее месть так и не совершилась! Более того, самовластительный тиран, каким обратился ее муж, казнил ее младшего брата, заподозрив его в измене! Сын убийцы не мог не стать убийцей сам! Не мог не преумножить злодеяний своего преступного отца! И настала пора положить предел этим преступлениям…

То, что вокруг него плетется какой-то подлый заговор, Андрей почувствовал давно. И младшего Кучковича прямо уличил в злом умысле и предал за то палачу. Может, стоило проявить милосердие к родственнику? Но нет, в делах крамолы и измены милосердия Андрей не знал и не желал знать. Предатель есть Иуда, а Иуде прощения быть не должно. И родственные узы не должны иметь никакого значения.

Внезапная смерть Глеба еще больше убедила князя в действительности угрозы. Юный князь был совершенно здрав телом и духом, а скончался в одночасье без какой-либо причины. Отравили отрока невинного, стремясь лишить отца опоры и наследника… Что же теперь, его очередь настала?

Сразу после похорон князь позвал к себе своего верного слугу Кузьму Кианина. Кузьма тот, будучи рода незнатного, был приближен Андреем еще в молодые годы и с той поры сопровождал его во всех походах и даже однажды спас ему жизнь. Под Луцком князь гнал неприятелей и был окружен ими на мосту. Взмолившись о помощи Феодору Стратилату, чья память праздновалась в тот день, Андрей бросился на другую сторону реки Стыря, оттеснил вражеских стрелков к самому городу и лишь тут заметил, что в пылу яростной сечи далеко оторвался от своих войск! Лишь один Кузьма Кианин последовал за ним и, схватив за узду раненого коня князя, успел вывести его из опасного положения, спася если не от смерти, то от непременного плена. Добрый конь пал тотчас на берегу, и Андрей похоронил его над рекой с воинскими почестями.

Ныне решил Андрей отправить Кузьму с письмом к брату Всеволоду с тем, чтобы тот навестил его во Владимире. Некогда, борясь с дроблением власти, он изгнал из своего княжества и мачеху княгиню Ольгу, и сводных братьев — Михаила, Василька и Всеволода. А с ними и других родственников и приближенных к отцу бояр, предпочитая опираться на собственную дружину и горожан. Однако, как ни чурался князь родственных связей, дорожа собственным самостоянием, но не всегда все возможно самому разрешить. К тому, когда лета уже велики, седьмой десяток разменен, и того гляди призовет Господь на Суд Свой. Надо готовиться к тому и позаботиться о том, что останется после, какому устроению быть тогда, дабы не вышло новых кровопролитный распрей.

Кузьма слушал князя внимательно. Он и теперь во всякую минуту готов был броситься за него в самое пекло. Доброе, верное сердце! Как мало оказалось таких на склоне дней… Не желая зависеть ни от родни, ни от боярства, Андрей старательно отодвигал от себя этот традиционный княжеский круг, ломая устои. Он приближал к себе новых людей, выбирая их не по знатности рода и даже не по племени (иных инородцев крестил князь и взял на службу), а по способностям их к делу и по преданности себе. Вот, только все эти люди, взятые им из праха и возвеличенные, оказались ничуть не лучше князей и бояр… Их способности к делу быстро обратились способностями к грабежам и утеснениям простого люда. Их преданность… Преданность нельзя купить благодеяниями, она является лишь из чистоты и благородства сердца. Но эту истину Андрей стал понимать слишком поздно.

— Все верно говоришь ты, князь, — молвил Кузьма. — Одно не по сердцу мне.

— Что же?

— То, что отправляешь ты меня от себя в такую пору. Князь, прошу тебя, не отсылай меня! Пошли к Всеволоду кого-нибудь другого, а мне позволь остаться подле тебя!

— Мне важно, чтобы с братом моим имел беседу человек доверенный и честный.

— А здесь? Разве не нужен тебе рядом доверенный человек? Во всех боях я был с тобой князь, а ныне грозит опасность тебе! Как же оставлю тебя?

— Здесь не сражение, Кузьма, ничего со мною не случится. А если случится, так ведь на все Божия воля. Ее не отвратишь… К тому же со мной остается Порфирий, другие слуги. Да и ты вернешься вскорости. Дай-то Бог с вестями добрыми. Вот, наказ тебе мой, — Андрей поднялся и крепко обнял верного сподвижника, — возвращайся скорее и непременно с добрыми вестями! Мне они нужны теперь! А теперь поезжай без промедления!

Кузьма опустился перед князем на колени, и тот благословил его в дорогу.

Усобица — отвратительный призрак, все чаще встававший перед взором стареющего князя. Дед, Владимир Мономах, мудрейший из мудрых, оставил детям наставления:

«Прежде всего, Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню подавайте неоскудную, — это ведь начало всякаго добра. Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь Богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же вам придется крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей. Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них благословение, и не устраняйтесь от них, и по силам любите и заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от Бога. Паче же всего гордости но имейте в сердце и в уме, но скажем: смертны мы, сегодня живы, а заутра в гробу; все это, что Ты нам дал, не наше, но Твое, поручил нам это на несколько дней. И в земле ничего не сохраняйте, это нам великий грех. Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам ни над домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте и ночью, разставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтесь, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело. Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищаго, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, — то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите. Жену свою любите, но не давайте ей власти над собой. А вот вам и основа всему: страх Божий имейте превыше всего.

Что умеете хорошаго, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь — как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные».

Кажется, лишь он один, муж совершенный, имел мудрость и силу добиваться, чтобы эти наставления исполнялись, вводить русскую жизнь в единое полноводное русло! Князь Владимир был бесстрашен в сражении и на охоте, щедр и любвеобилен с бедными и страждущими, воздержан в услаждениях и горяч в молитве, мудр и справедлив в делах государственных и семейных. Для Андрея дед был примером, которому хотелось подражать во всем. Этому богомудрому князю удавалось десятилетиями утишать раздоры в измученной удельными ратями Русской Земле, защищая ее людей как от бесчинств своих набольших людей, наместников и посадников, так и от вторжений внешних. И русские люди платили Мономаху глубокой любовью, видя в нем опору свою и заступника. Большим горем стала его смерть для Руси!

Дети не имели мудрости отца, и с его кончиной вновь начались бесконечные княжеские распри, кому на каком столе сидеть. Дяди воевали против племянников, племянники против дядей. Князья менялись в городах с такой быстротой, что населению не было времени ни привыкнуть к ним, ни запомнить их. Да и что запоминать, когда менее всего забот было у них о том населении? Смущался Андрей, видя такое нестроение своей братии, племянников и всех сродников: вечно кипели они в мятеже и волнении, все добиваясь великого княжения Киевского, ни у кого из них ни с кем не было мира, и оттого все княжения запустели, а со стороны степи все половцы выпленили…

Вот, и князь Юрий год за годом ратился с родичами, отбивая принадлежавший ему по праву киевский стол. Киев — мечта всякого русского князя! Сколько копий сломлено за него! Сколько жизней загублено! Эти бы усилия да против булгар волжских и иных поганых направить — то-то бы пользы было и Земле Русской, и Вере Христовой!

Не разделял Андрей страсти своего отца к Киеву, но, как верный сын, исправно участвовал в его походах. Несостоявшийся инок, он показал себя доблестным воином, сокрушая вражеские рати и стяжав себе великую бранную славу. Во всех ратях шел Андрей во главе передовых отрядов, первым открывал сражения, как и подобало издревле доброму и отважному князю. Дружина любила своего бесстрашного вождя и сравнивала его с самим Святославом. В дыму яростных сражений князь забывал все, летел очертя голову в самое пекло, рубил и колол, обороняясь на все стороны света. Падал ли шлем с головы, ломалось ли копье — он не чувствовал этого, не чувствовал ни ран, ни усталости. И не уставала разить неприятеля сильная рука, становившаяся одним целым с мечом. В Рутском сражении, меж реками Малый Рутец и Большой Рут, Андрей, схватив копье, поехал вперед своих полков и прежде всех столкнулся с неприятелями; копье его было изломано, щит оторван, шлем спал с головы… Но защитила Десница Господня, и в той битве остался он невредим.

Горько плакал князь Юрий, когда изгнан был из Киева, а Андрей лишь торопил отца с отъездом, радуясь возвращению в любезную вотчину. Уже тогда, несмотря на упоения в битвах, ясно сложилось в нем убеждение: пора положить конец могуществу Киева, а, значит, и вечным сварам за него. И дроблению удельному пора положить предел, доколе не разорило оно дотла всю Русь!

Русь! Велика и необъятна она! Что есть Киев в сравнении с ней? Символ времен уходящих, ветхих… Новые времена нужны Руси, новые средоточия жизни. И одно, главное средоточие, ибо всякой семье нужна голова, всякому воинству полководец. Ибо дом, разделившийся в себе, не устоит.

Некогда позвали разрозненные и враждующие племена варяжского князя Рюрика, чтобы насадил он в их пределах порядок и наряд. Что же теперь, нового Рюрика звать, чтобы утихомирил он десятки князей Рюриковичей, самозабвенно друг друга воющих и собственную землю разоряющих?

Видел себя Андрей именно таким новым Рюриком. И даже более. Новый завет Земле Русской дать, новое устроение и направление — вот, была тайная мечта, владевшая его сердцем! Должно было стать Руси государством единым по образу Византии, и единый князь должен был править в ней, судя, карая и милуя. И не стол, не место должно давать власть князю, ибо как Бог больше храма, так и князь больше града!

От того не возрадовало Андрея возвращение отца в Киев и утверждение на вожделенном столе. Князь же Юрий, желая иметь сына подле себя, дал ему во владение Вышгород. Чужд был Андрею и Киев, и Вышгород, и весь клокочущий южнорусский мир. Однако же, во всем был Божий промысел!

В вышгородском храме хранилась подаренная константинопольским патриархом дивная икона Божией матери, написанная по преданию самим евангелистом Лукой. Ночи напролет молился перед нею Андрей и сподобился узреть чудо стояния ее на воздухе! Икона точно бы, как и сам Андрей, желала покинуть Вышгород, точно искала она свое место, удаляясь от того, что определили ей люди.

После этого явления князь не сомневался больше. В одну из летних ночей вместе с попом Микулицей и верным Кузьмой они вынесли чудотворный образ из храма и с небольшой дружиною тайно, не известив даже князя Юрия, навсегда покинули Вышгород.

Это путешествие из Вышгорода к Владимиру было одним из счастливейших воспоминаний Андрея. Сколько чудес явила на нем Царица Небесная, то спася тонувшего Кузьму, то исцелив затоптанную конями жену попа Микулицы! Все путешествие, как одна литургия не прекращающаяся! Словно бы самое небо отверзалось в те благословенные дни!

Наконец, уже невдалеке от Владимира, верстах в 10 от Клязьмы, вдруг остановились кони. Подумали сперва, запалились с устатку, но запрягли свежих, и те не пожелали идти дальше. Делать нечего, остановились на ночлег в указанном Промыслом месте и, отслужив литургию перед образом Владычицы, легли спать. А во сне сподобился Андрей самую Царицу Небесную узреть! Стояла она пред ним на воздухе, держа в руке свиток и повелевала: «Не хочу, чтобы ты нес образ Мой в Ростов. Поставь его во Владимире, а на сем месте воздвигни церковь каменную во имя Рождества Моего и устрой обитель инокам».

В том самом месте и выстроил князь драгоценное своему сердцу Боголюбово. А в память о чудесном явлении Богородицы повелел лучшим мастерам написать Боголюбскую икону. На ней изобразил иконописец Владычицу такой, какой предстала она пред князем, и самого князя, преклонившего перед Нею колена.

То было зримое благословение замыслам Андрея, и отныне он уже не сомневался в своем долге и праве упорядочить и изменить существующие на Руси порядки. Да ведь и не было никаких порядков! Один всевеликий беспорядок, который и нужно было изменить.

Здесь, в сердце Русской земли, вдали от княжеских распрей, решил Андрей строить свой Новый Иерусалим, новое сердце будущего единого и сильного государства. Забьется это сердце, и потянутся, пристанут к нему разрозненные члены, и сложится, наконец, Русь в единое могучие тело — на страх врагам! На герб своего княжества Андрей поместил льва, украшавшего герб Иерусалима.

Он нарочно избрал своим стольным градом не старые Суздаль и Ростов, но молодой Владимир. Старые города были отягощены ветхими порядками, ветхими людьми и вечными спорами, кто из них старее и имеет более прав. Город молодой был избавлен от этих пороков и давал простор для свободной созидательной работы. Велика и необъятна предстояла задача! Разрушить княжескобоярское самовластье, привлечь и выделить новых людей, укрепить единую княжескую власть, опирающуюся не на узкий круг приближенных бояр, а на сам мир, на дружину, на купечество, на ремесленников… Ремесленников и купцов старательно привлекал Андрей в свою вотчину, и расцветала она мастерами искусными, богатела и хорошела день ото дня.

Наряд! Вот, что потребно земле, как и человеку! Недаром так обольщают сердца красоты Константинополя! Будет и Святая Русь храмами белокаменными и монастырями украшена! Прежде строили на Руси храмы из кирпича, скоро разрушавшиеся, белокаменного строительства не ведали русские зодчие. Андрей, ведший переписку с европейскими монархами, без труда выписал на Русь зодчих иностранных — фряжских и иных. В этом особенно помог ему Император Фридрих Барбаросса. Зодчие, присланные им, наставляя мастеров русских, принялась творить красоту во имя Божие.

Свечой дивной взмыл к небесам белоснежный храм в устьях Нерли, и златоверхий Успенский собор, и Кидекша, и белокаменные палаты в Боголюбово. За всю свою жизнь Андрей построил более тридцати белокаменных храмов. Камни для строительства везли водным путем из Волжской Булгарии.

— Сам спит на соломе, а Богу возводит белокаменные обители, — говорили о князе в народе.

Стекавшиеся со всех концов земли в прежде малолюдный Залесский край люди дивились на глазах создававшейся красоте его. Пришельцев из иных стран, иноплеменников Андрей нередко сам приводил в святые обители, и те, потрясенные величием их, обращались в истинную веру. Так созидался Новый Иерусалим…

Среди иных чудес возвел князь и четверо ворот владимирских. Когда открывали ворота Золотые, едва не стряслось трагедии. Поспешил князь Андрей, желая удивить и порадовать горожан в праздник Успения. Хотелось ему, чтобы собрались люди на праздник, и тут бы нежданно предстало им чудо зодческого искусства! Но известка не успела высохнуть и укрепиться к празднику, и, когда народ собрался на праздник, ворота упали и накрыли 12 зрителей. Увидев это, Андрей в ужасе и отчаянии пал ниц и со слезами взмолился Богородице о чуде спасения несчастных: «Если Ты не спасешь этих людей, я, грешный, буду повинен в их смерти». И Владычица услышала молитвенный вопль: ворота подняли, и непостижимым образом все придавленные отделались лишь легкими ушибами и ссадинами.

Князь богато украшал новые храмы, не жалея ни серебра, ни злата, он щедро оделял церковь землями и много радел о народном просвещении. Андрей собрал крупнейшую на Руси библиотеку и самолично руководил двумя церковными хорами.

Его стараниями был установлен Праздник Покрова Пресвятой Богородицы, в честь которого возведена была церковь на Нерли. Праздник Покрова князь установил в память о явлении в 910 году Богородицы во Влахернском храме, когда она, идя по воздуху, сняла с головы и распростерла над молящимися свое покрывало. Похожее событие произошло почти тогда же, в 911 году, во французском городе Шартре во время нападения викингов. В Шартрском соборе хранилось шелковое покрывало Девы Марии, которым она некогда укрывалась во время родов. Епископ вышел с покрывалом на крепостные стены и развернул его во всю длину — норманны в страхе бежали, а их предводитель Грольф в дальнейшем принял святое крещение и женился на дочери французского короля, став герцогом Нормандским. В память этих чудес однако не было праздников, и Русь первой почтила Покров Небесной Владычицы, вверяясь Его защите.

Еще один праздник — Святого Спаса — Андрей установил в память своей победы и избавления владимирцев от волжских булгар.

Щедр был Господь на милости молодому княжеству. Кроме иных чудес, явлены были верующим мощи первых просветителей Залесского края — святителей Леонтия и Исаии. Они были обретены при закладке ростовского Успенского собора, в котором и были положены. Святитель Леонтий, епископ Ростовский, стараясь обратить ко Христу пребывающие во мраке язычества залесские племена, в первую очередь обращался к детям, находя отклик в чистых и чутких к истине сердцах. Это разгневало их родителей, и они, обезумев от бесовской злобы, убили святого мученика… Когда нетленные мощи святителей полагались в новом соборе, Андрей счастливо воскликнул:

— Хвалю и славлю Тя, Господи… яко сподобил мя еси сие сокровище в области моего царствия видети!

Велика сила красоты, но ничуть не меньше — милосердия. Дед Мономах всегда пекся о нищей братии, без счета раздавал деньги нуждающимся, и никогда не скудела рука его. Андрей не уступал ему в делах милосердия. Он заводил странноприимницы и установил обычай кормления нищих. Каждое утро княжеские слуги обходили город и кормили нищих и увечных горячей похлебкой. Подчас и сам князь не гнушался принимать участие в этом благом деянии, говоря об убогих: «Се есть Христос, пришедый искусить меня». И если бояре и знать старших городов роптали на него, то все бедняки и страдальцы благословляли его имя и называли Боголюбивым князем.

Он, действительно, оставался боголюбив. И, как в юности, любил затвориться в тишине храма на целую ночь и петь псалмы и акафисты. В этом утешалась душа. Этим врачевались раны ее… Хотя и не все. Одну рану никакой молитве не удавалось исцелить.

Дом, разделившийся в себе, не устоит. Не таким ли вышел дом самого Андрея? На горе и погибель встретил князь свою Улиту… Первые годы он еще верил, что сердце гордой и своенравной красавицы отогреется, что явится и в ней ответное чувство на мужнину ласку. Ведь не силой же приневолил он ее к алтарю, но сама согласилась она, будто бы и впрямь одумавшись и поняв, что нет вины Андрея за погибель ее отца.

Но шли годы, появлялись на свет дети, а ничего не менялось. Холодом веяло от княгини Улиты, и всякий миг, находясь с нею рядом, чувствовал Андрей, что жена ненавидит его. Нет, она не показывала виду, она была образцовой женой и княгиней, но не так уж недогадлив был князь, чтобы обманываться благопристойным внешним, не разумея сокровенного. Это сокровенное приводило Андрея в ярость. Он мог громить и принуждать к покорству волжских булгар и своих родичей половцев, мог сокрушать крамолу многочисленных братьев, мог заставить следовать воле своей где хитростью, а где силой и жестокостью. Он мог выстроить дивные города и святые обители. Но не мог устроить собственного дома, не мог подчинить своей воле собственной жены. Впрочем… Ведь она не противилась той воле, а лишь ненавидела ее! Разве инаким было отношение князей да бояр, булгар и половцев — всех, кого он, Андрей, принуждал подчиняться своей воле? Они подчинялись. И ненавидели. И ждали часа, чтобы отомстить…

— Господи Всемогущий, для чего тогда все? — сорвался горький вопрос с княжеских уст. — Прах и тщета все, суета сует… Может, и не поздно еще возвратиться к тому, о чем грезил в лета невинные? Оставить стол и удалиться в святые обители Твои, замаливать грехи? Лучшего и нет исхода… Но что тогда станет здесь? Что без меня станет?.. Я Белую Русь городами и селами застроил и многолюдною соделал. Так неужто напрасно? Так неужто оставить все это на раззор и опустошение?..

Пока Андрей предавался мрачным мыслям, оплакивая сына и собственные грехи, княгиня Улита также не смыкала глаз. В ее тереме под покровом ночи собрались самые близкие и доверенные ее люди: братья Яким и Петр, боярин Захария, княжеские слуги-выкресты агарянин Анбал и жид Ифраим. Облаченная в траурные одежды, подчеркивающие белизну ее кожи, Улита восседала во главе стола, гордо вскинув все еще красивую голову и пристально вглядываясь в лица своих соумышленников.

— Итак, настало время действовать, — промолвила она, сомкнув тонкие пальцы унизанных перстнями рук. — Мой супруг, тиран и изверг, окончательно лишился рассудка и в своей слепой злобе не щадит никого. Его отец отнял у нас отца, он лишил нас возлюбленного брата. Будем ли мы ждать, когда и наши головы упадут с плахи?

— Ты права, сестра, — согласился Яким. — Мы ждали слишком долго. Но и не напрасно было сие ожидание. За последние годы Андрей сумел настроить против себя всех. Старшие города не могут простить ему возвышения Владимира, боярство небрежения к нему — он не удостаивает бояр даже приглашением на княжеские охоты, предпочитая общество своих безродных дружинников! Князья негодуют на попрание их законных прав и чинимые им оскорбления, будто бы они не такие же Рюриковичи, а без малого смерды — так норовит обходиться с ними тиран! Все ропщут против него, и не в ком ему теперь искать опоры. Все вздохнут с облегчением, когда его не станет!

— Все ли? — усомнился Захария. — Ты забыл о горожанах, купцах, смердах. Облагоденствованные князем, они любят его.

— Любовь смердов остывает, как горячий навоз! — воскликнул Петр. — Едва лишь некому становится питать ее! Подлый народ не способен к благодарности.

— И все-таки, узнав о злодействе, он может возмутиться против нас!

— Не возмутится, — спокойно отозвался Яким. — Мы устроим великую тризну… Выкатим все бочки с вином, чтобы смерды пили за упокой души своего князя. А потом откроем врата в княжеские палаты, чтобы эта нуждающаяся братия взяла там все, что пожелает. Это тебе не княжеская похлебка! В княжеских палатах есть чем поживиться!

Захария побледнел:

— Вы хотите толкнуть народ на грабежи и буйства? Это безумие! Начав грабить княжеский замок, они доберутся и до наших теремов!

— Больно труслив ты, боярин, — нахмурилась Улита. — Скажи по правде, верно ли ты с нами?

— Я с вами, ибо князь на меня гневен, и я не хочу очутиться на плахе… И все же смерды любят князя! Это ведь они прозвали его Боголюбским. Они не простят его убийства, даже если вы напоите их.

— Мы сделаем лучше, мы сделаемся их благодетелями сами, — усмехнулся Петр. — Анбал! — обратился он к темнолицему агарянину. — И ты, Ефрем, — кивнул жиду. — Скажите-ка нам, не князю ли Андрею обязаны вы всем? Вы явились на Русь нищими и безродными, а князь крестил вас, принял во служение. И, вот, теперь вы служите в княжеском замке, ни в чем не зная нужды, обласканные им и облеченные его доверием. Почто же вы решили предать вашего господина?

— Правду ты сказал, боярин, — отозвался Ифраим, — князь наш благодетель, и мы много обязаны ему. Но княгине, — он подобострастно взглянул на Улиту, — мы теперь обязаны большим! А посему будем служить ей, а не князю.

— Иудина душа! — возмутился Захария. — Жид — известное дело, он и Христа распял! Как вы можете доверять этим разбойникам? Ведь назавтра они предадут княгиню и вас также, как сегодня предают своего князя!

— Напрасно ругаешься, боярин, — елейным голосом возразил Ифраим, склоняясь мясистым носом к Захарии. — А разве ты сам не был облагодетельствован князем? Не был другом его и ближайшим соратником в сражениях? А теперь ты готов обагрить меч его кровью? Чем же ты, боярин, лучше меня, убогого палестинца? И, может, это не я, а ты назавтра предашь нашу возлюбленную княгиню? Или уже прямо отсюда, с нашей вечери, бросишься к князю каяться и доносить на нас?

— Прочь, дьявол! — Захария вскочил на ноги и резко оттолкнул жида. — Никогда не смей говорить со мною так, не то поганая кровь твоя прольется прежде княжеской! Иудин грех я уже взял на свою душу, так, — обернулся он к Кучковичам. — Но дважды Иудой не стану. С вами пойду до конца…

— Тогда поклянемся все в этом! — воскликнул Петр. — Поклянемся, что все пойдем до конца!

Шесть голосов повторили клятву, и эхом повторилась она в ночной тишине. Последней клялась княгиня.

— Клянусь, что пойду до конца. Клянусь, что исправлю все те злодейства, что сотворил мой изверг-муж. В память невинно убиенных отца и брата!

— Да будет так, сестра, — Яким обнял ее за плечи. — Скоро ты займешь княжеский стол, и, верю, слава твоя не уступит славе премудрой княгини Ольги! Новою Ольгою нарекут тебя, сестра, наши летописцы, и прославят твое имя в веках благодарные потомки.

— Однако, как же мы сделаем это? — спросил Петр, наполняя кубок. — Нас мало, чтобы сражаться.

— Сражаться не придется, — покачал головой Ифраим. — Князь ночи напролет проводит в храме, там никого не бывает с ним, кроме отрока Порфирия.

— Безумие! — снова попытался возражать потрясенный кощунством Захария. — Уж не хотите ли вы осквернить злодейством Божий храм?!

— Убить изверга — не злодейство, а Божие дело! — вспыхнула Улита, поднявшись.

— Обагрить алтарь кровью — Божие дело? Опомнитесь! Ведь мы же христиане, а не поганые язычники!

— Довольно, боярин! — Петр положил могучую руку на рукоять меча. — Ты дал клятву. И если желаешь нарушить ее, то отсюда ты не выйдешь.

— Я уже сказал, что дважды Иудой не стану… — откликнулся Захария, поникнув. Впервые мелькнула в его голове мысль, что, может, и лучше бы было броситься в ноги князю и донести обо всем. Ведь не зверь же он и не станет сечь покаянную голову! Ведь столько лет служил ему Захария верой и правдой, и в Рутском сражении бились они плечом к плечу. Мыслимое ли дело в Господнем храме убить человека? Убить своего князя, на молитве, пред очами Божиими предстоящего?

— В храме хранится меч Святого Глеба, — вспомнил Яким. — Князь уже стар, но крепок мышцею, и нам не стоило бы вступать с ним в схватку.

— Я унесу этот меч заранее, — пообещал Анбал, бывший княжеским ключкарем.

— В таком случае, решено! — заключил Яким. — Мы положим конец самовластию жестокого тирана!

— Да поможет нам Бог! — с чувством воскликнула Улита, и глаза ее загорелись предвкушением долгожданной мести, свободы и власти.

Свет лампад и свечей, запах теплого воска и ладана, строгие или кроткие лики икон, взирающие из полумрака — все это умиротворяюще действовало на расстроенную душу. Последнее время Андрей всякую ночь проводил здесь, в своем Боголюбовском храме, вознося горячие молитвы Господу и Его Пречистой Матери.

Покончив с дневной суетой, он приходил сюда и, оставив Порфирия спать в притворе, сам возжигал все лампады и свечи, сам пел длинные службы, тексты которых помнил наизусть — не хуже иного попа…

Среди многих устроений и преобразований своих не забыл князь Андрей и Церкви. Желая понизить значение Киева, он добивался от Константинополя отдельной митрополии для своей любезной Владимирщины и предлагал на то ставленника своего — епископа Феодора. Но Константинополь не пожелал уважить просьбу русского князя, а несчастному Феодору, как будто бы ослушнику, было велено явиться в Киев, на покаяние к тамошнему митрополиту. Вот, только митрополит тот был не пастырем добрым, а истинным волком в овечьей шкуре. Явившегося к нему собрата он не простил, но предал жестоким пыткам: отрубил руку и язык, выколол глаза, а с тем утопил…

В ту пору Андрей был уже старшим в роде Рюриковичей. В отличие от своих предшественников он не поспешил в Киев, на стол которого имел законное право, предпочтя остаться в родном Владимире. После князя Юрия киевский стол занял его племянник Ростислав, умевший вносить умиротворение в сложную политическую и церковную жизнь. Однако, по его кончине на вожделенном месте попытался утвердиться сын старинного Юрьева супостата Изяслава Мстиславича, Мстислав Волынский. Узурпация киевского стола стародавним соперником и бесчинства митрополита убедили Андрея в необходимости утвердить свою власть и покарать город, в котором даже первосвятитель обратился разбойником хуже поганого язычника. Для этого князь отправил на Киев отборную рать во главе со старшим сыном своим, Мстиславом.

Мстислав захватил стольный город и на несколько дней отдал его на разграбление своей дружине. После этого вся южная Русь, все Рюриковичи ожидали явления Андрея в покоренном городе. Но он обманул ожидания, не желая становиться рабом места, каковым делал Киев своих князей. На киевский стол водворил Андрей своего младшего брата Глеба.

В прежние годы пределом мечтаний последнего был город Переяславль Южный, где сидел о ту пору все тот же Мстислав Изяславович. Однажды Глеб попытался взять Переяславль врасплох. Но князь Мстислав, узнав о его приближении, бросился к именитому богатырю Демьяну Куденевичу.

— Человек Божий! — сказал он ему, — теперь время Божией помощи и Пречистой Богородицы, и твоего мужества и крепости!

Демьян тотчас вскочил на коня и вместе со слугою своим Тарасом и пятью отроками выехал из города и напал на Глебову рать. Многие ратники пали в той схватке, и сын Долгорукого принужден был бежать от шести храбрецов под водительством одного чудо-богатыря. Он не успокоился на том, однако, упрямый младший брат. И пришел под стены Переяславля вновь — уже с половцами. На этот раз Куденевич выехал им навстречу один и без доспехов. И… обратил нападавших в бегство, изрубив многих из них. Сам, однако, был он также жестоко изранен. Когда умирающий Демьян вернулся в город, Мстислав прислал ему множество даров и обещал наградить целой волостью.

— О суета человеческая! — ответил богатырь князю. — Кто, будучи мертв, желает даров тленных и власти погибающей!

Эти слова Куденевича отчего-то особенно часто всплывали в памяти Андрея в последние месяцы…

Утвердив брата в Киеве, а сам оставшись во Владимире, он достиг желаемого. Сердце Русской Царства переместилось во Владимир. Отсюда распределял Андрей уделы между своими родичами, отсюда посылал свои рати, когда нужно было призвать к порядку зарвавшихся.

После Киева настал черед покорствовать Новгороду. Однако, поход на него оказался неудачен для Андрея. Рать его сына, Мстислава, была разбита, и многие суздальцы попали в рабство новгородцам. Поражение, однако, не остановило князя. Он прекрасно знал, что то, что не дается мечу, возможно добыть совсем иными средствами. Средством против Новгорода стал голод. Славящийся своим свободолюбием город зависел от привозного хлеба из низовских земель… Пути из них и перекрыл Андрей. Через несколько месяцев измученные голодом новгородцы принуждены были принять на княжение его ставленника.

Еще прежде привел Андрей к вассальной зависимости княжество Рязанское и захватил построенный новгородцами Волок Ламский, где отпраздновал свадьбу своей дочери Ростиславы с князем вщижским Святославом Владимировичем.

Расширяя свои владения, Андрей щедро наделял землями свою дружину. Именно ей надлежало стать новой знатью и опорой нового царства вместо прежних бояр. Это, само собою, весьма раздражало последних. Недовольство князей также росло день ото дня. Не привыкли Рюриковичи, чтобы один лишь главенствовал над ними. Это в Византии и иных царствах — царь один, а на Руси всякий потомок Рюрика — царь. И нет у тех царей заботы большей, чем отстаивать друг от друга и умножать собственные права…

Хоть и надломил Андрей эту пагубную традицию, став собирать Русское Царство (а именно единым Царством, а не сборищем уделов виделось оно ему) и понизив значение Киева, а как же далеко еще было для преодоления ее! И нескольких жизней мало на то, не то что жалких лет оставшихся… Таят они эти лета, как та свеча у образа Богородицы… Еще немного, и угаснет огонь навсегда…

Князь затеплил у образа новую свечу и прислушался. Из-за двери до его слуха донесся явственный шорох.

— Кто там? — позвал Андрей.

— Порфирий, — раздался голос.

Однако, голос этот не похож был на Порфирия. Князь насторожился и, сделав шаг к двери, произнес:

— Врешь ты мне, кто бы ты ни был. Голос моего Порфирия я знаю.

В тот же миг сорванная с петель дверь с грохотом рухнула к ногам Андрея, и из тьмы ее проема ощетинилось несколько мечей и копей.

— Ты прав, князь, это не Порфирий, это смерть твоя! — воскликнул один из убийц, в котором князь тотчас узнал Петра Кучковича.

— Ах вот как! — князь с юношеской легкостью отскочил назад. — Нечестивцы! Пришли убить меня, как дикого зверя, в Божием храме?! Попробуйте же!

Убийцы бросились на него, но Андрей, обрушив им под ноги подсвечник и воспользовавшись темнотой, успел увернуться от ударов. Между тем, святотатцам показалось, что они схватили его. Рев, ругань, стоны огласили святые стены.

— Я поймал его! — раздался торжествующий вопль Якима.

Кого-то кололи и рубили… Вот, зажегся огонь… На полу лежал растерзанный боярин Захария.

— Прости… прости, князь… — хрипло прошептал он. — Иуда я… Поделом мне…

— Но где же Андрей?! — вскричал Петр, озираясь.

— Вот он! — пронзительно возопила Улита, указывая на мужа, стоящего у предела, где прежде хранился меч Святого Глеба. Меча больше не было, и Андрей понял, что это конец. Он стоял, сложив руки на груди, и спокойно взирал на надвигающихся убийц.

— Улита, Улита, — вздохнул князь. — И ты здесь! К чему уподобились вы Горясеру⁷? Или слава окаянного Святополка прельстила вас? Хотите, как и он, вовеки-вечные быть проклятыми и на небе, и посреди людей? Господь отмстит вам за кровь мою и за неблагодарность к милостям моим.

— Довольно, князь! — воскликнул Яким, занося меч. — Ныне твои речи не спасут тебя!

— Убейте его! — завизжала княгиня, дрожа всем телом, обезумев от ярости. Страшен был смертельно бледный лик ее в этот час, страшным огнем горели омуты-глаза. Дьявол жил в душе этой несчастной женщины, дьявол сделал чертог себе из ее сердца, а теперь правил ею, как бессловесной рабыней.

Градом посыпались удары на безоружного Андрея. Он упал на пол, успев перекреститься:

— Боже, прости им, не ведают бо, что творят!

Крепкое тело дал Бог возлюбившему его князю. И еще более закалилось оно в боях. И, вот, израненное мечами и копьями, не желало разлучаться с душой… Убийцы ушли, считая дело свершенным, но убитый еще не был мертв. Князь очнулся от холода и боли и встретился взглядом с очами Богородицы.

— Нешто снова милуешь меня, Чудотворица?..

С большим трудом Андрей поднялся на ноги. Убить и то не могли, безумные… Шатко двинулся слабеющий князь к двери, попутно взяв и затеплив свечу. У порога лежал в луже крови боярин Захария. Андрей перешагнул через него, а за дверями нашел еще одно тело — своего любимого отрока, Порфирия. Злодеи зарезали его спящего, чтобы он не успел предупредить своего господина. Князь поцеловал холодное чело юноши, пробормотал заупокойную молитву. Теперь он был совсем один, и неоткуда было ждать помощи.

Может, прав был Кузьма, и не стоило отсылать его? Хоть одна душа верная осталась бы подле. А иначе поглядеть — жив останется Кианин, не сгинет понапрасну, как несчастный Порфирий. Славно сражаться с врагом открытым! Славно сшибиться силами в бою жарком! Даже если враг многократно сильнее — больше чести и славы в том! Но беда, когда враги человеку — домашние его. Против них бессилен меч и вся ратная доблесть…

Жизнь теплилась, и старый воин не хотел сдаваться без борьбы. Храм был заперт снаружи, но оставалась малая колокольня… Подняться на нее и ударить в набат! — озарила спасительная мысль. Пусть весь город услышит и сбежится на зов своего князя! И тогда он будет спасен!

Эта надежда придала изнемогающему Андрею сил, и он пополз, хватаясь цепенеющими руками за стены и ступеньки, наверх. Долгим было это восхождение, слишком долгим… Время от времени силы оставляли князя, и тьма заволакивала его сознание. Когда была преодолена половина пути, он вновь услышал внизу шум. Убийцы возвратились к своей жертве! По громким голосам было ясно, что они уже отпраздновали свое злодейство, и теперь сильно пьяны.

— Его нет! — пронзил тишину взвизг Улиты.

— Пропали наши головы! — ахнул Петр. — Ищите его! Он не мог уйти далеко!

— Правда, господин! Отсюда некуда уйти, — донесся вкрадчивый голос ключкаря Анбала. — Мы найдем его! Взгляни себе под ноги, господин — эти кровавые следы укажут нам путь!

Андрей, слыша это, глубоко вздохнул, поняв, что на сей раз чуда не случится. В узкое окно, напротив которого лежал он на холодных ступенях, струился равнодушный ко всему лунный свет. Когда бы свет зари напоследок узреть… Но нет, не бывать утешению этому. Топот спешащих на зло ног быстро приближался. Вот, блеснули из темноты факелы, показались искаженные страхом и злобою лица.

— Что, — спросил князь, — понадобился хмель вам для храбрости, чтобы убить мертвеца? Ну же, довершайте начатое! Господи, ныне отпущаеши раба Своего!

Первый удар меча отсек поднятую для крестного знамения руку. Последнее, что увидел гаснущий взор боголюбивого князя — копье в руках его жены, которое занесла она над ним, чтобы пронзить его грудь.

_______________

Шесть дней продолжались грабежи и бесчинства, устроенные во Владимире Кучковичами. Кузьма Кианин, вернувшийся в город, нашел тело своего князя, выброшенное на растерзание зверям, и отнес в церковь, где три дня дожидалось оно отпевания.

Тем временем к городу подошли братья Андрея, Всеволод и Михаил. Они жестоко покарали безумных убийц князя. По преданию, нечестивцев живьем зашили в рогожные кули и бросили в Поганое озеро.

Когда настало отрезвление, горько восплакали жители о своем убиенном князе. Прах его был торжественно погребен в выстроенном им Успенском соборе, где честные мощи прославленного Русскою Церковью святого благоверного князя Андрея хранятся доселе.

Примечания

7

Убийца Святого князя Глеба, совершивший его по приказу старшего брата Глеба, князя Святополка Окаянного.