Сказки из старых тетрадей

Елена Винокурова, 2021

Философские сказки-притчи о любви и поиске истин… О свете и тьме....

Камни

***

Однажды я купалась в небольшой речке, которая брала свое начало в горах, но, весело пробегая по лесам и долинам, успевала прогреться на солнышке, напитаться теплом деревьев и трав, что росли по ее берегам.

Я плыла наперегонки с хохочущими серебристыми струями. И чувствовала в себе такую силу и ловкость, что на миг показалось, будто я добрая владычица, перед которой со смирением старого слуги склоняется стихия воды и считает за счастье позабавить меня, доставить мне веселье своей игрой.

И река заговорила со мной. В голосе ее слышался звон тающего льда, плеск волн, шорох камушков и песка, шелест ив, окунающих свои ветви в реку.

Вот что сказала мне река: «Самоуверенное дитя, нет никого и ничего свободнее воды. Свободнее не по форме, а по самой своей сути. Да, вода послушно заполняет формы, будь то русло или сосуд, и в своем беге приводит в движение механизмы, работающие на благо людей. Но попробуй взять ее в руки, удержать в горсти. Вода убежит сквозь пальцы, как ни цепляйся за нее. Ну а если вода приходит в ярость и являет в полной мере всю свою силу, то нет таких берегов и препон, которые она не захлестнет и не разрушит».

Река продолжила: «И когда ты плывешь в воде, она нежно и податливо принимает и обтекает твое тело, но это не значит, что она подчиняется тебе: это ты отдаешься ей и должна знать, что она может удержать, а может и погубить, если ты будешь слишком самоуверенна или неискусна».

Показывая свою силу, бурная волна подхватила и перевернула меня как пушинку. Несколько мгновений я видела мир сквозь тонкий слой воды. И он стал зыбким и таинственным, каждый предмет в нем потерял свою устойчивость и неизменность, превратился в танцующий призрак, ежесекундно меняющий свои очертания, плотность, цвет.

А потом прохладные струи бережно подняли меня на поверхность и вынесли к берегу. Я засмеялась, сидя по пояс в воде, и дружески потрепала ее рукой. Почувствовала, что в мою ладонь вложили что-то твердое и гладкое. Сначала я подумала, что это взявшийся невесть откуда кусочек льда. Но это оказался совершенно гладкий прозрачный хрусталь. На память мне о реке, что брала свое начало в горах.

***

Был летний звездопад. Я брела по тропинке в лесу. Шептались деревья. По их листьям и стволам пробегали искры, вырисовывая в темноте теплые живые узоры. Время от времени я кожей ощущала любопытные взгляды и пряное дыхание невидимых мне существ, чуждых, но не враждебных.

Я искала заветную поляну, на которую я с самого детства приходила два раза в год в ночи, когда солнечный бог рождался и когда начинал умирать после торжественных своих именин. Там разжигала я костер и, усевшись на ложе из еловых веток и сухого мха, до утра пела песни, которым научилась у бабушки, приведшей когда-то меня сюда в первый раз. Таинственные существа подбирались ближе и, оставаясь скрытыми в темноте, подпевали мне. Песня прихотливо извивающейся нитью поднималась ввысь и, смешавшись с музыкой, несшейся с дальних звезд, спадала оттуда прозрачными струями на землю.

Так было много лет. Но сегодня я не могла найти поляну. Как будто кто-то не хотел этого и путал тропки под моими ногами, как путает проказливый котенок клубок с шерстью.

Но наконец-то деревья расступились передо мной, и я оказалась на незнакомой лесной опушке. Она очаровала меня своей тихой прелестью: вокруг стояли стройные сосны с золотящимися в темноте стволами, а в густой траве прятались светлячки, похожие на упавшие звезды, и казалось, что небо отражается в зеркале, лежащем на земле.

Я с радостью решила, что нынешнюю ночь буду коротать здесь. Как обычно, я развела огонь, удобно устроилась около него, почувствовала, как неведомо откуда появились лесные певуны. Запела первую, самую свою любимую песню. Но первые же ноты не взмыли привычно к небу, а бессильно упали, как мертвые бабочки. Растерянная, я запела другую песню. Но и со второй песней, и со следующими произошло то же самое. Наконец, я замолкла. Хотелось, свернувшись в жалкий клубочек, горько плакать от непонимания, от обиды, от горечи потери чего-то важного для меня. А вокруг стояла тишина, не дул ветерок, не шептались сосны, не шелестела трава. Огонь костра вытянулся и замер, словно испытующе глядя на меня. Вот оторвалась искра, полетела ко мне, коснувшись моего плеча, погасла. И тут в моей груди словно занялся и быстро разгорелся пожар. Не в силах даже закричать от боли и страха, я упала на землю, ощущая, как полыхает синим пламенем в моей душе все накопленное, как обращаются в легкий пепел опыт, убеждения, привычки. Не знаю, сколько это продолжалось. Тихо-тихо приходила я в себя, похожая на пустой прокаленный глиняный сосуд. До моего слуха донеслись звуки ночного леса и мирно потрескивающего костерка. Сладко пахнуло влажной сосновой хвоей. Травинка нежно касалась моей щеки. Я как будто выздоравливала от тяжелой болезни, такое наслаждение приносили мне самые привычные вещи. Наконец я села, оглядываясь вокруг, готовая закричать от радости ощущения себя живой. И из моего горла вырвалась песня, незнакомая мне, непонятно откуда взявшаяся. Но она была такой силы, что без труда достигала звезды и оттуда, с высоты, светлым куполом покрывала землю. А когда раздалась последняя нота, костер как будто взметнулся ввысь, и тут же солнце выбросило в небо сноп лучей. И вот уже один из них пересек полянку, упал мне на лицо. Раздался его нежный голосок: «Не надо принимать что-то за раз и всегда данное, не надо превращать живое в закостенелый памятник. Жизнь — это не лавка диковинок, а вечное движение, вечное изменение, вечный поток. Лети в нем! Не бойся потерь, потому что только так можно идти дальше, находить новое, только так можно жить».

Луч словно на секунду приобнял меня за шею и заскользил дальше. А на моей шее оказался висящий на тонком шнурке багровый гранат.

***

Хрупкие пальцы дождя невесомо скользили по этому миру, как по шелковой ткани. И под этими нежными прикосновениями исчезали краски, стирались очертания предметов. Мир становился прозрачным и зыбким.

Я смотрела на это колдовство, стоя в старой беседке городского сада. Не могла оторваться от него. И оно все больше подчиняло меня себе. Замедлялось дыхание, исчезали мысли и чувства. Вот краем сознания я отметила, что надо мной больше нет крыши и струйки воды вкрадчиво касаются моего лица, моей шеи, прочерчивают дорожку вдоль позвоночника. Я растворялась, как ледяная фигурка, упавшая в воду.

Вдруг резкий порыв ветра ударил мне в лицо. Это было похоже на пощечину, отвешенную со всей силы встревоженным другом. И с другой стороны — так же возмущенно и крепко. Я вздрогнула. Щеки горели. Но не хотелось отрешаться от покоя, от сладкого сна, которым манил меня колдун-дождь. А тот продолжал ласково гладить меня, нашептывая о том, что только в полной отрешенности и безмятежности есть мудрость, что беспомощны, тщетны, унизительны эти вечные трепыхания и потуги ума, души и тела, заставляющие человека отчаянно рыться в жалкой кучке доступных ему мыслей и слов, истрепанных и обветшавших уже вечность тому назад. И мне ужасно хотелось оставаться ледяной тающей фигуркой. Я снова закрыла глаза.

И тут уж ветер взялся за дело всерьез. Он налетел с такой яростной силой, что приподнял меня над землей, вырывая из вкрадчивых объятий странного, невесть откуда пришедшего дождя. Затем вихрем взвился в небо, раздирая в клочья тучу, похожую на огромное, уходящее за горизонт, рыхлое тело существа с тяжелым темно-серым сердцем.

Появился приглушенный свет еще скрытого солнца. Вот стали видны голубые пятна чистого неба. Вот задорные солнечные зайчики деловито и весело заскользили по листьям и траве, а из пушистых облаков падал на землю жизнерадостный звонкий грибной дождик.

Ветер заботливо покружил вокруг меня, потрепал за длинную челку. Я стояла, чуть смущенная, пытаясь осознать происшедшее. И тогда я услышала, как ветер говорит мне: «Никогда нельзя сдаваться тому, что влечет к бездумному сну. Никогда нельзя покоряться безразличию, безучастности, бездеятельности. Любая жизнь — это акт творчества и освобождения себя в этом творчестве. И нет трагедии в кажущемся повторении мыслей и слов. Каждая мысль, каждое слово, рожденное живым существом, имеют свой цвет, свою форму и свое движение, не похожие на то, что было и что будет. Неповторимость личности делает неповторимым все, что она порождает. Думай, сомневайся, ищи, страдай и радуйся! Твори!».

Я почувствовала, что тугой вихрь снова обнял меня. И улетел. А в мои волосы оказалась вплетена шпилька с большим голубым искрящимся топазом.

***

Если очень захотеть, то можно увидеть мой город. Сначала закружат лепестки цветов — голубых, фиолетовых, лазоревых, сизых… И сквозь причудливые узоры проглянут, постепенно становясь все отчетливее, черепичные крыши, мозаичные башенки, ажурные мосты, кипы цветущих садов. Иногда город погружен в сумерки, иногда подсвечен таинственным лунным светом, иногда сверкает под ласковым солнцем золотыми, розовыми, белыми плитками.

Я могу гулять по этому городу, пить там кофе в уютных кофейнях, играть с кошками, беседовать с местными жителями. Там всегда свежий воздух и чуть-чуть пахнет рекой. Я могла бы остаться там насовсем, но я люблю и другой город, тот, в котором я живу сейчас: он умный, забавный, энергичный, дерзкий, иногда неуклюжий и безалаберный как подросток. И выбор между этими двумя городами кажется мне невозможным: и тот, и другой дороги мне. Кусочек моей привязанности остался еще в доброй дюжине городов, но эти два, мирно сосуществующие, находятся на особом счету, на особом почетном месте в моей душе.

Но однажды прилетела черная птица. Она села на сосну, что росла перед моим окном, и прокаркала мне, что оба города — это нелепая выдумка, что один из этих городов — химера, а второй — шумный, пыльный, заурядный, лишь разукрашенный мишурой и дешевыми блестками моих фантазий. Я прогнала зловредную птицу. Но на следующий день она вновь сидела у моего окна и насмешливо вещала мне о том, что я живу, погруженная в бредни. И так было на третий день. И на четвертый.

Конец ознакомительного фрагмента.