Madame. История одинокой мадам

Елена Богатырёва

Книга выходила и переиздавалась несколько раз под названием «Трудно быть фотомоделью».Елену Вольскую – модель №1 – приглашают сниматься в кино именно тогда, когда странным образом одна за другой погибают три известные модели. Приятная и бессмысленная жизнь вокруг нее начинает рушиться, и порой она сама не может понять, где кончается реальность и начинается замысел талантливого режиссера. И не станет ли выдуманный сценарий ее настоящим кошмаром?

© Елена Богатырёва, 2020

ISBN 978-5-4485-5400-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельца авторских прав.

Сайт автора http://elenabogatyreva.ru/

1

Меня зовут Мадам. И мне страшно нравится это имя. Вы застали меня в маленьком нелепом кафе со смешным названием «Колобок». Если вы где-то рядом, то сообщаю вам, что очаровательная женщина за столиком справа от окна — это я. А мужчина напротив — мой собственный муж. Да-да, вот этот, похожий на молодого Бельмондо, а следовательно, на всех пройдох-героев, которых тот когда-либо сыграл. Он даже не смотрит в мою сторону и всем своим видом показывает, насколько ему муторно сидеть тут и ждать, когда я наконец проглочу остатки пирожка с яблочной начинкой. Он озирается по сторонам, он демонстративно разглядывает официанток, он не стесняясь зевает во весь рот, а я все никак не могу осилить пирожок, потому что тот встал мне поперек горла. Его зовут Джек. Хотя когда мы встретились впервые, он был просто Женей. Но, как говорится, — время идет, все меняется…

О чем, интересно, он сейчас думает? Может быть, об этой девчонке, что сидит за кассой и шелохнуться не смеет под его взглядом? Вряд ли. Скорее всего — о деньгах. Это лейтмотив всех его рассуждений и переживаний. Говорить с ним нет никакого желания. В последнее время он способен произносить только три фразы: «Мадам, как ты пуста. Мадам, какие пошлости ты говоришь. Неужели, Мадам, ты совсем ничего не чувствуешь?» Пирожок наконец съеден, и теперь я пью противную колу с неимоверным количеством льда. Он смотрит на часы, всем своим видом показывая, что торопится, что ему нужно заниматься делами. «В конце концов, Мадам, это ведь наши общие дела!» Как будто могло быть иначе… Интересно, чем бы он занимался, если бы я была обыкновенной женщиной, каких сотни? Пожалуй, тогда он никуда бы и не торопился. Но я не обыкновенная женщина, я — Мадам! Ах да, вы ведь даже не догадываетесь…

Скрытые мои таланты обнаружились три года назад. Выяснилось, что Мадам способна оказывать на человечество поразительное воздействие. Каким образом? Сама до конца не понимаю. С виду я обычная женщина, но… Ладно, не буду скромничать. Тело Мадам выверено по особой божественной мерке, движения размерены уникальным внутренним ритмом, который, нужно сказать, я способна генерировать по собственному желанию. Одним словом, если бы Мадам жила во времена древних греков, именно из-за нее разгорелась бы Троянская война, на месте Клеопатры она бы успешно правила половиной мира, в более поздние времена именовалась бы Помпадур, а в условиях современности выполняет скромную роль фотомодели. Правда, модели номер один, получающей баснословные гонорары и приглашения на съемки со всех концов света. Жене в этом отводится безусловно самая «важная» роль — считать доходы и выбирать контракты. Убийственно трудно, согласитесь?

Конечно, вы меня видели не раз и прекрасно помните. Не могу сказать, в каких рекламах я снялась, потому что это коммерческая тайна. Но вы и сами догадаетесь. Помните ту дурацкую рекламу, на которой мелькнула женская рука, поглаживающая заварочный чайник? Рука как рука, чайник как чайник, но у вас, могу поспорить, появился неутолимый зуд немедленно бежать в магазин и прикупить именно эту марку чая. Вспомнили? Вы ведь сбегали тогда, могу поспорить. Не утерпели до завтрашнего дня. Заварили сразу же, как только переступили порог квартиры, пили обжигающе горячим… Откуда я это знаю? Первая же реклама, где снялась даже не вся Мадам, а только ее точеная маленькая кисть, моментально подняла продажу того самого дурацкого чая на тысячу процентов. На тысячу, понимаете ли вы это? Не на сто, не на двести — ровно на тысячу.

У директора компании на радостях случился легкий сердечный приступ, но так сразу никто не понял, что именно произошло. Мадам вместе с продюсером-мужем тогда выгнали взашей, пригласили модную молоденькую актриску и сняли вторую серию рекламы — эффект оказался нулевым. Пока директор приходил в себя, пил валидол вперемешку с армянским коньяком, мы с Женей уже снова стояли на съемочной площадке, но теперь не в Москве, а в Санкт-Петербурге, и я нежно обнимала отвратительно пахнущую резиновую шину. На следующий день шины с петербургского склада были распроданы все до одной, а муж перестал кидаться к телефону, почувствовав, что весь мир с этого дня у нас в кармане. Было несколько человек, участвовавших в обеих наших съемках, именно от них и пополз слух о баснословных способностях Мадам. Пока большие рекламные боссы складывали два и два, в сотый раз просматривая в уютных личных кинозалах рекламные ролики с Мадам, Женя начал действовать.

Он остановил свой выбор на небольшой американской конторе и заключил договор на самостоятельное создание рекламы. Он не просил гонорара, — нет. Он был скромен. Он попросил один процент, всего лишь один, да и то в том случае, если оборот продаж рекламируемого товара увеличится в пять раз. Ему отвечали сначала, что это — глупость, но он стоял на своем, повторяя, что хочет только одного — чтобы эта глупость значилась в документах и была сплошь покрыта их гербовыми печатями.

Через неделю Мадам пришлось несколько раз босиком обойти вокруг новенькой блестящей «ауди». В заключение ее розовые пяточки мелькнули на капоте, и наша с Женей жизнь переменилась раз и навсегда. Мы едва успевали благоустраивать наш быт и обновлять гардероб, вихрем взлетев по лестнице материального благополучия. Все произошло так быстро, что мы и не почувствовали перемен… А ведь мы переменились! Особенно — он!

У него звонит телефон. Терпеть не могу эту слащавую мелодию. Он достает трубку, сердито смотрит на меня, потом радостно улыбается не мне, — трубке. Ах, это Кларисса…

— Это Кларисса? — спрашиваю я, удивленно приподняв брови.

Он машет на меня рукой, сурово хмурится и снова улыбается трубке. Конечно, Кларисса, кто же еще?

Кларисса — моя лучшая подруга. Так считает он. Вообще-то у меня много подруг и друзей. Но все они друзья Мадам, тогда как Кларисса ходила в моих подругах со времен моего золотого детства. Лучшая — так лучшая, Мадам не любит вступать в споры и не видит резона возражать. Бедная Кларисса — маленькая толстушка с бледно-фиолетовыми глазками. Ямочки на щеках и подбородке делают ее трогательной. И это все ее достоинства. Кларисса — старая дева без затей и потуг прервать свое затянувшееся девичество. Поэтому, наверно, ей ничего не остается, как читать с утра до ночи книги, а потом с жаром пересказывать их моему мужу.

«Она так тонко разбирается в поэзии», — говорит Женя. Еще бы! Лет пять тому назад она мне как-то читала стишок собственного производства. Что-то такое там было про мужской торс, к которому ее героиня прижимается и стонет, сгорая от страсти. «Ее героиня», — разумеется, сильно сказано. Конечно же, героиня — это и есть сама Кларисса, плохо разбирающаяся в мужских торсах, практически никак не разбирающаяся… Мадам так хохотала тогда! А потом еще долго успокаивала хнычущую Клариссу… «Нет, я не хотела тебя обидеть. Нет, я не нарочно! Ты ведь знаешь, Мадам и мухи не обидит…» Мадам не умеет притворяться. Если ей смешно — она смеется. Стоит только подумать о маленькой Клариссе, прижимающей к своей переспелой груди по ночам вместо мужского торса подушку со сбившейся наволочкой, из которой лезет серое перо, и сгорающей от страсти, да еще со стонами в стихах, как снова разбирает смех. Но Мадам поклялась ей, что больше никогда не будет смеяться…

— Кларисса просит тебя заехать, — вежливо объявляет мне Женя и еще более вежливо обнадеживает трубку: — Прекрасно, я завезу ее по дороге.

— Разве тебе не в другую сторону? — спрашиваю я, допивая колу.

— Всегда рад услужить любимой женушке, — сообщает мне он, скривив рот.

Мужчина, решающий за женщину, что ей надлежит делать, — самоубийца. Поэтому я с сожалением смотрю на мужа, словно он стоит на карнизе девятого этажа. Если мужчина взялся поучать женщину — тушите свет, он проиграл, еще не раскрыв рта. Женщина ему мило улыбнется, сделает по-своему, но слушать с этой минуты перестанет раз и навсегда. Даже если это обычная женщина, а вовсе не Мадам.

До сих пор, знаете ли, попадаются типчики, изначально считающие себя, э-э-э, как бы это помягче сказать? Разумнее, что ли. Они уже стоят на ступень выше и разговаривают со слабой (как им кажется) половиной человечества немного свысока. Женщины для них — что дети: непременно следует воспитывать и обуздывать. Непревзойденные тупицы: их удел — грандиозно-ветвистые рога, тяжести которых они даже не почувствуют.

— Разве тебе не доставит удовольствия навестить лучшую подругу? — примирительно спрашивает Женя, с облегчением вздыхая, отметив, что Мадам поставила пустой стаканчик на стол.

— Конечно, — говорю я ему почти радостно.

Милый, милый муж. Он только и делает, что думает о том, как бы доставить своей жене удовольствие. Ну нет у него в жизни другого занятия…

Мы трясемся по ухабам Кондратьевского проспекта. Кларисса живет у птичьего рынка в малюсенькой двухкомнатной квартирке, которую делит с умопомрачительной старушенцией. Добрую часть ее жизни занимают распри с соседкой по поводу совместного ведения коммунального хозяйства. Я знаю, первые слова Клариссы и на этот раз будут непременно о ней. Бабулька же, надо сказать, потрясающая стерва. И как только она умудрилась дожить до семидесяти лет с таким характером, когда каждое произнесенное ею слово вызывает у всех желание стукнуть ее как следует по голове. У всех, только не у Мадам. Ее старушенция обожает как родную дочь и часто, когда Клариссы не оказывается дома (а так случается почти всегда, если она зовет кого-нибудь в гости), бабулька зазывает Мадам к себе и, словно фильм ужасов, пересказывает интимные подробности бытовой жизни Клариссы. Мадам больше любит слушать старуху. Потому что бабулька вещает весело, совсем как радио, тогда как Кларисса начисто лишена чувства юмора.

Я посылаю мужу воздушный поцелуй, а он все не уезжает, надеясь убедиться, что я действительно войду в зловонный подъезд Клариссы, а не сверну в проходной дворик под арку и не удеру к другим своим лучшим подружкам поднимать настроение, которое он мне так беспощадно испортил. В подъезде, зажимая нос итальянским батистовым платочком, чтобы не задохнуться от зловония, я вынимаю из сумочки телефон и, косясь в окошко на лестничной клетке (ведь стоит до сих пор, пялится из машины!), набираю номер Алки и задушенно шепчу:

— Забери меня.

— Откуда?

Алка как всегда лаконична и понимает с полуслова. Говорит тоже задушенно, значит, недавно проснулась: работа у нее нервная и по большей части — ночная.

— От Клариссы.

— Через пару минут, держись, — обещает Алка, и я уже слышу шелест шелкового халата и чавканье меховых тапочек.

Конечно, она еще выпьет чашечку кофе и пара минут обернутся тремя четвертями часа, но она обязательно приедет, потому что терпеть не может Клариссу и возмущается ее притязаниями на мою душу.

Вздохнув, я сунула телефон обратно в сумку и уронила платок на ступеньки. Хороший был платочек, последний в упаковке. Но не поднимать же… «Прощай, платочек, — говорю я ему. — Мадам будет вспоминать тебя время от времени…»

В этот момент дверь Клариссы открывается и она обдает меня сиянием своих сиреневатых глаз.

— Здравствуй, Леночка.

Мадам терпеть не может, когда ее зовут по имени. Я подставляю щеку Клариссе, мысленно подгоняя Алку — ее кофеварку и потрепанный джип.

— Я так рада тебя видеть…

Мы не виделись пару месяцев. Но что такое пара месяцев для Клариссы, у которой ничего никогда не меняется? Та же неуютная комната, где вместо обоев по стенам стеллажи с пропылившимися книгами; та же репродукция на двери — Леда и божественный лебедь в момент совокупления; та же узкая кровать в углу, на которой при всем желании, кроме Клариссы, никто бы больше не уместился — не то что мужчина, даже карлик; тот же столик… Стоп! Мадам уже не помнит, когда в последний раз видела этот столик. Обычно он завален журналами, книгами и стихами Клариссы так, что скорее похож на груду макулатуры. Но сегодня столик пуст, почти чист и накрыт к чаю. Похоже, лучшая подруга действительно ждала Мадам: не ушла по рассеянности в библиотеку, позабыв о своем приглашении, не спустилась поболтать к соседке этажом ниже. Мысль о заговоре Клариссы с любимым мужем посетила меня в тот самый миг, когда я увидела столик, а укрепиться в этом подозрении помогла сама Кларисса — вид у нее был виноватый, но решительный.

— Как ты? — спросила Кларисса, присаживаясь на потертый пуфик и указывая Мадам на единственный колченогий стул.

— Старею. Пора на свалку…

Мадам не любит хитрить. И еще больше не любит, когда хитрят с нею. Если Кларисса с Женей сговорились, то следует сразу заставить ее выложить все карты. Иначе появится Алка, а Мадам все-таки прелюбопытно узнать, какими же функциями наделил любезный муж любимую подругу.

— Ну что ты, Мадам! — все-таки вспомнила о моей нелюбви к «Леночке» Кларисса. — По сравнению со мной ты…

Мадам никогда не перебивает людей, делающих ей комплименты. Помнится, однажды, на съемках в Торонто, я даже пропустила обед, потому что продюсер рекламного ролика никак не мог остановиться, выражая Мадам свои чувства.

— Так считает Джек, — говорю я, глядя Клариссе в глаза, когда та закончила то ли хвалить меня, то ли ругать себя.

— Он вовсе не о том… — сразу же выдала себя Кларисса, и ее сиреневые глазки загорелись легкой досадой. — Мадам, не буду ходить вокруг да около, Женя рассказал мне о своих планах.

— У него появились планы? — Я добавила в свой тон изрядную порцию яда, чтобы Кларисса прекратила наконец разыгрывать из себя учительницу начальной школы для умственно отсталых детей.

— У вас, — с готовностью поправилась Кларисса, — конечно, у вас. Я так сказала только оттого, что думала — ты не разделяешь его идею.

Да, совсем позабыла: мой муж — генератор идей. Все, что высказывает он, есть гениальная идея уже по определению; все, что исходит из чужих уст, — ничего не значащие пустые слова.

— Ты имеешь в виду приглашение сниматься в кино и гениальный сценарий, который он подсовывает каждый день мне чуть ли не под подушку?

Кларисса смотрит на меня молча, улыбаясь, словно мать на родное дитя, догадавшееся не пачкать штанишки, а попроситься на горшок. Я улыбаюсь ей в ответ также тепло и искренне. Мадам не любит расстраивать людей, не соответствуя их ожиданиям. К чему? Их жизнь и так полна горестей и страданий. Мадам стремится дать каждому то, чего от нее хотят. Мадам называет это «всем сестрам — по серьгам». Кларисса хочет ее в чем-то убедить? Пожалуйста! Вот она перед ней: добрая Мадам, внимательная к чужому мнению Мадам, покладистая Мадам. Все равно сейчас нагрянет Алка…

— Знаешь, если честно, — говорит Кларисса и доверительно трогает меня за локоть, — я бы с ума сошла от радости, если бы ты согласилась сниматься. Подожди. — Она резко предупредила мой возможный ответ и театрально зажмурилась: — Я часто представляю: большой кинозал, премьера, я сижу в первом ряду и плачу так, что никакого удержу…

— Тебе хочется поплакать? — спрашивает добрая Мадам.

— Мне хочется увидеть тебя в кино. — От досады на мою недогадливость Кларисса легонько хлопает меня ладонью по руке. (Жест, как ей кажется, разрешенный только среди самых близких людей…) — Я бы с ума сошла от радости. Да и не только я, ты ведь знаешь! Кстати, о чем этот сценарий?

Совсем за дуру держит. Поди уже дважды прочитала и нарыдалась в подушку. К тому же прекрасно знает, что я не желаю его читать.

— Да как-то все не удосужусь…

— Мадам — Кларисса качает головой, — обещай мне, что прочтешь и непременно мне расскажешь. Ты ведь не откажешься от роли?

Не желая отвечать (Мадам никогда никого не обманывает), я мечтательно улыбаюсь и созерцаю облупившийся потолок. Вот привязались-то! Сначала Женька, теперь еще и она. Мадам затягивает повисшую паузу — и тут из коридора доносится вопль полоумной старушенции, отчего Кларисса хватается за голову и меняется в лице. Вопль, так некстати ворвавшийся в комнату, обрушивает атмосферу доверительной беседы, которую так кропотливо создавала моя лучшая подруга все это время. Кларисса бросается к двери, Мадам смотрит на часы: Алка действительно торопилась. Мадам не сомневается: только Алка могла бы за считанные мгновения довести старуху до инфаркта…

Мадам в последний раз оглядывает комнату, так тщательно подготовленную к ее приходу. Что, интересно, еще из декораций предполагалось пустить в ход? Где то самое ружье, которое должно было выстрелить в третьем акте? Я обхожу все углы, присматриваясь к вещам. Это не то, это тоже не то, это тоже… Хотя постой-ка! Где это видано, чтобы Кларисса читала бульварную прессу? Она же ее на дух не переносит! Статейка отчеркнута красным карандашом. Нет, у Клариссы определенно замашки учительницы младших классов. А… Ух ты! Ничего себе! А я и не знала! Как она умерла? Ха-ха-как… ха-ха…

— Лена… — Бедная Кларисса умоляюще смотрит на меня, а я сквозь нее на Алку. — Лена, тут… — Она безнадежно разводит руками.

— Привет, — бодро говорит Алка. — Ехала мимо, позвонили на трубку. У тебя какие-то пробы? Я не поняла, но на всякий случай решила заехать. Вперед?

Мадам делает скорбное лицо, подходит к расстроенной Клариссе, нежно берет ее за локоть и целует в щеку. Добрая Мадам, ласковая Мадам.

— Извини, — говорю я проникновенно. — Все эта работа! Действительно, пора задуматься…

Кларисса вздрагивает, млеет и омывает меня сиреневым взглядом. Это ты хотела услышать, родная моя? На, пожалуйста. Кларисса кивает головой много раз с видом заговорщицы, посматривая на Алку с чувством превосходства.

— Подумай об этом, — говорит она тоном гуру, без всякой просьбы в голосе.

На лестничной клетке мы расстаемся. Платка моего на ступеньках уже нет, подфартило кому-то. Алка бежит вниз как ненормальная и уверена — не дышит. Она в такие места заходит исключительно по просьбе Мадам или за большие деньги.

Когда я спускаюсь вниз, Алка уже сидит за рулем. Говорит она всегда быстро и отрывисто:

— Чик, Мадам, кадрик: «Лена!!!»

Алка корчит убийственно страшную рожу, глаза у нее буквально выпрыгивают из орбит, язык свешивается набок, как у собаки. (Старичок, в этот самый момент поравнявшийся с нашей машиной, останавливается как вкопанный и с ужасом наблюдает за Алкой, которая изображает реакцию Клариссы на свое появление.)

Алка все измеряет в кадриках. Ее первый любовник был фотографом, поэтому, наверно, так въелись в ее сущность эти треклятые кадрики. «Знаешь, Мадам, как хорошо там было? Чик, кадрик: я в красном бикини ползу по пляжу…» Так и хранит свои кадрики в памяти. Ей удобно, а Мадам все равно. Хотя нет, не все равно: Алка забавная, с ней просто и весело. И кадрики ее забавные. Это вам не вечно тоскливая заумная Кларисса.

— Ты слышала про Соболеву? — Перед глазами Мадам все еще стоит яркий заголовок бульварной газетенки: «Смертельная бледность».

— Мадам интересуется соперницами? — Алка бросает на меня быстрый взгляд, выжимая сцепление. — Это что, плоды общения склариссохвостыми?

— Статейку обнаружила, — морщусь я.

— Ты стала читать газеты? — От удивления Алка напрочь оставляет попытки завести машину. — Мадам, что случилось?

— Соболева умерла, — чувствую себя полной дурой, но все еще пытаюсь что-то ей объяснить.

— Мадам! — Алка поворачивается ко мне. — Я здесь ни при чем, ты же знаешь…

— Знаю.

— Так в чем проблема? Ее нет, мы есть. Нам повезло больше. Куда рванем?

— Давай в клуб. Я пережила тяжелое утро.

— Давай.

Алка никогда не возражает. И это в ней мне нравится больше всего. К тому же мы с ней очень похожи. Она тоже профессионал высокого класса, только на другом поприще. Пользуется славой в определенных кругах, но мало кто знает ее в лицо (как и меня). Да и гонорары у нее, может быть, лишь чуть-чуть уступают моим. Но есть у нас и существенное различие — она «холостяк» и очень сочувствует мне по поводу моей несвободы.

В ее внешности нет ничего такого особенного, чтобы, как говорят, «увидел — закачался».

Напротив, она обыкновенная (с виду) маленькая блондинка (крашеная) с фигуркой, как у тринадцатилетнего подростка. Но вот энергия — бешеная. Заводится с полоборота. Включается легким касанием руки, к сексу относится как к базовой потребности организма, которую оставить неудовлетворенной — смерти подобно. А потребности у нее эти — о-хо-хо! Все это ощущается мужчинами на расстоянии до одного километра. Когда в клубе Алка раскрывает рот и начинает частить про свои кадрики, мужчины за соседними столами тихо поскуливают и нервно стаскивают с пальцев обручальные кольца.

У Алки есть профессиональное прозвище: Алка-пистолет. Она киллер. Но это — строго между нами. Даже наши клубные друзья — Микки и Ники — не знают об этом…

***

Кларисса задергивает шторы и кусает губы. Говорили, торопятся, а сами сидят в машине. Мерзавка эта Алка. И как только Лена ее терпит? Кларисса садится к столику, наливает чай, потом резко встает, чуть не опрокидывая шаткий столик, подходит к подоконнику, смотрит на газетку и обхватывает голову руками. «Господи, — шепчет она, — я такая рассеянная…» Кларисса берет стул, лезет под самый потолок и впихивает газету между толстыми томами «Всемирной литературы». Снова усаживается за столик, но, вытирая испарину, не прикасается к своей чашке, а бессмысленно смотрит в пространство…

***

Газета «Женские шалости» от 15 февраля 2001 года. Сверху яркие разноцветные заголовки: «Морщинам — бой!»; «Растяни молодость на восемьдесят пять лет: пищевые биологические добавки из бивня мамонта (распродажа)»: «Секрет идеальной фигуры Уитни Хаггенс: информация из первых рук»; «Смертельная бледность». Чуть ниже цветная фотография красивой молодой девушки, лежащей на простыне сложив на груди руки. В лице ее — ни кровинки. Подпись: «Элеонора Соболева доверилась гирудам!»

«Вам приходилось когда-нибудь слышать о том, что такое гирудотерапия? Если нет, то вы уж наверняка никогда не прибегнете к этому модному методу после прочтения нашей статьи. Гирудотерапия — это метод, при котором различные проблемы вашего здоровья решаются с помощью маленьких кровососущих тварей, именуемых в просторечии пиявками. Они действительно помогают людям избавиться от тысячихворей, но могут стать и причиной ужасной трагедии, такой, например, какая произошла с нашей знаменитой фотомоделью Э. Соболевой.

Всем известно, что значительную часть времени фотомодели проводят в салонах красоты. Массаж, маникюр, прическа — все это для них не просто прихоть или каприз, а профессиональная необходимость. Соболева еще совсем недавно заявила в одном из интервью, что салон красоты на Каменноостровском проспекте для нее «что дом родной». И нужно же было случиться так, что ровно через две недели после этого ее настигла такая нелепая смерть. И где? Именно в «родном доме».

Косметолог — женщина со стажем и опытом — уверяет, что оставила Элеонору отдыхать на кушетке после массажа и вышла поговорить с клиенткой, которая интересовалась различными аппаратными процедурами. Их разговор затянулся на добрые полчаса, а когда она вернулась в свой кабинет, то глазам ее открылось чудовищное зрелище. Соболева по-прежнему лежала на кушетке, но была теперь бледнее простыни, а на ее теле извивалась добрая сотня маленьких черных пиявок. Каким-то образом все они за столь короткое время переместились из аквариума, стоящего в шкафу, на тело девушки Женщина попыталась смахнуть маленьких кровопийц с тела Соболевой, но, не имея навыка обращения с пиявками, ничего не смогла сделать до приезда «скорой помощи». Ожидание неотложки не пошло девушке на пользу. Прибавьте к этому плохую сворачиваемость крови и… через несколько часов Соболевой не стало.

Вопрос о том, трагическая ли случайность или чей-то злой расчетливый умысел привел к гибели известной фотомодели, остается открытым… Гирудотерапевт уверяет, что Соболева не однажды интересовалась у него, возможно ли с помощью пиявок приобрести столь модную нынче бледность, и он рассказал ей о том, как выращивают и ставят пиявок и сколько пользы они приносят человеческому организму. Девушка явно заинтересовалась его рассказом и вполне могла самостоятельно решиться на эксперимент, оказавшийся для нее роковым…»

***

Я смотрю на нее и в который раз спрашиваю себя: за какие грехи Бог послал мне тяжелейшее испытание в виде любви к Мадам? Что такого натворил я, каких долгов перед ангелами наделали мои предки, что мне приходится расплачиваться за них столь жутким образом? Сейчас она обыкновенная девчонка. Вот сидит и чуть ли не пальчики облизывает, доедая свой любимый пирожок. Нежность подступает к горлу, но я принуждаю себя зевать и смотреть в окно, потому что знаю — эта нежность не имеет объекта. Женщина, сидящая передо мной, может изобразить что угодно, на самом же деле она — чудовище…

День, когда мы с ней встретились, я помню до мелочей…

Это был один из самых заунывных осенних дней. Под ногами грязь и лужи, величиной с озера. Сверху моросящий дождь и беспросветно-серая пелена неба. Ветер, как выражаются синоптики, порывами, и порывы эти пронизывали до костей.

Я шел по Ярославскому проспекту, стараясь не попасть в какую-нибудь яму, и удивлялся, кому пришло в голову назвать эту улочку проспектом. Рядом, на Энгельса, действительно шумел город, а здесь стояли трехэтажные коттеджи, напоминавшие пригороды Санкт-Петербурга начала двадцатого века. Возможно весной, когда зацветет сирень, или зимой, когда повсюду будут развешаны снежные кружева, это место и будет выглядеть восхитительно, но пасмурной серой осенью, когда вокруг валялись почерневшие трупы листьев, проспект навевал тоскливые мысли о потустороннем.

Я был раздражен какими-то мелочами: неисправная зажигалка — раз, ветер, когда не удается прикурить ни с первого, ни с десятого раза, как ты ни вертись, — два, да еще девушка, шедшая на несколько метров впереди, — три. Ужасно она мне не понравилась. Плащишко серый, как осеннее небо, конский хвост на голове. И потом, чего ради, спрашивается, напяливать трехметровые каблуки, когда ходить на них не умеешь?! Она уже два или три раза споткнулась, а я, глядя на нее, сломал две спички, и теперь у меня оставалась одна — последняя.

Раздражение достигло предела. Мерзкая погода, отвратительная улица, противная девушка и только одна спичка. Я расстегнул куртку, чтобы загородиться от ветра, и зажег-таки последнюю спичку, а тут эта дура впереди снова покачнулась на каблуках, споткнулась и остановилась. Сейчас прикурю, догоню ее и скажу, какая она идиотка. Хотя вряд ли отважусь сказать, зато обдам презрительным взглядом, это уж непременно. Я прикурил, затянулся от души, поднял глаза и… выронил сигарету.

Вы бы видели, как она шла! Я подумал, что схожу с ума… Описать это невозможно. Сказать шла плавно, покачивая бедрами, — вздор и ерунда. Она шла так, что у меня по спине побежали мурашки. Осень сгинула, вокруг бушевал ярый май, ее волосы светились янтарем, унылый проспект превратился в праздничные Елисейские поля. Мне потребовалось время, чтобы осознать: перемена произошла во мне, а источник — она.

Я посмотрел по сторонам. Метрах в десяти от меня стоял пожилой мужчина с черной таксой на поводке и провожал ее таким пронзительным взглядом, словно ему было двадцать, а не шестьдесят. Я догнал ее и шел некоторое время след в след, не зная, как подступиться. Она почувствовала, обернулась и улыбнулась мне. Я сказал: «Мадам, разрешите узнать ваше имя…» Она рассмеялась. И меня не стало. Я растворился в волнах той магии, которую она излучала. И с тех пор мне часто снится один и тот же сон: она оборачивается и улыбается. Невозможный сон, я каждый раз просыпаюсь в изнеможении от счастья…

Мы познакомились тогда; хотя слов, которые были сказаны, не помню. Встречались каждый день, бродили по улицам, не замечая зимних холодов, а через два месяца поженились. Ее мама была так добра к нам, что уступила свою маленькую квартирку, переехав жить к сестре. Каждое утро я шел на работу, чтобы отсидеть положенные восемь часов, а потом летел к ней упиваться каждой минутой, каждым часом своей любви. Не скажу — нашей. Она никогда не теряла голову, даже когда еще не была Мадам. Всегда ровная, спокойная, терпеливая. Ее любимая фразочка «Всем сестрам по серьгам» порой причиняла мне страшную боль. А что, если и мне она точно так же, как другим, просто дает то, чего я от нее хочу? Мадам не любит споров… Мадам всегда плывет по течению…

Мадам была тем драгоценным камнем, который требует соответствующей оправы. Я видел ее в разноцветных шелках, в красивом спортивном автомобиле, бродящей по анфиладам комнат. Что я мог ей дать? Зарплату в четыре сотни плюс премиальные. Да и кто я был? Бывший десантник, ныне испытатель парашютов, ищущий приключений на свою голову. Меня завораживал риск, привлекала опасность: чем меньше шансов было не сломать себе шею, тем охотнее я ввязывался в проект. Но теперь, познакомившись с Мадам, я все чаще стал испытывать страх перед прыжками. Мне было что терять. Я нашел то, что искал. К чему же каждый день рисковать жизнью? И я перешел работать в отдел мальчиком на побегушках. Да и взяли-то за былые мои заслуги помощником помощника бухгалтера. Получать образование было поздно, ожидать, что с неба свалится денежная работенка, не приходилось.

Днем и ночью я ломал голову над тем, как сделать так, чтобы моя Леночка не провела остаток жизни в обшарпанной маленькой квартирке на Ярославском проспекте. Хотя ей, похоже, было абсолютно все равно. У нее никогда не было ни страстных желаний, ни сильных чувств. Она словно спала с самого детства и не собиралась просыпаться «Неужели ты совсем ничего не чувствуешь, Мадам?»

Я нашел выход не сразу. Как-то, получив неурочную премию, я купил фотоаппарат и отщелкал три пленки кряду, снимая мою ненаглядную девочку. Я просил ее: «Сделай весну!» — и она научилась понимать меня. Что-то неуловимо меняла в себе и начинала светиться. Фотоаппарат это свечение улавливал, и снимки, которые я принес на работу, произвели на моих коллег потрясающее впечатление. Трое назойливо стали набиваться к нам в гости, двое втянули животы и приосанились, молоденький практикант впал в прострацию.

Я все понял. Они чувствуют то же, что и я. Если выпустить Мадам на большую сцену… Страшно было даже представить себе, что тогда начнется! Успех будет потрясающим, но я могу потерять ее. Второе предположение было до того невыносимым, что я начисто отверг все свои планы разбогатеть за счет талантов жены и подумывал, как бы использовать собственные резервы.

Нужно сказать, что Леночка в принципе существо довольно неуклюжее. Она может споткнуться на ровном месте, часто бьет посуду и вообще не привлекает ничьего внимания, пока что-то не заставляет ее «включить режим свечения». Господи, не знаю, как она это делает, знаю только, что это оружие смертельное и поражает в самое сердце. До нашей встречи она, похоже, совсем не осознавала своего действия или почти совсем не пользовалась своим талантом. Но я же сам, как последний дурак, объяснил ей, что к чему. И вскоре Леночка вошла во вкус. Идем мы с ней, к примеру, по Невскому. И вдруг я замечаю, что прохожие смотрят на нас во все глаза, налетают друг на друга, открывают рты. Это она развлекается. Я, к сожалению, теперь не всегда чувствую, когда она начинает… Что начинает? Даже не знаю, как это назвать. (Недавно в Калифорнийском университете нам сказали, что Мадам генерирует какие-то особые волны, какой-то ритм, но даже тамошние профессора не сумели дать вразумительного ответа, каким образом этот ритм запечатлевают кино — и фотокамеры.)

То ли она стала шалить слишком часто, то ли я все-таки сдался своим мыслям относительно достойной оправы, но, в конце концов, отправился искать счастья в рекламном бизнесе. Первые же наши попытки оказались настолько успешными, что у меня голова пошла кругом. А Мадам даже бровью не повела. Она продолжала плыть по течению. Я тогда был настолько ослеплен любовью, что ни разу не задумался, что она за человек. Спроси я сам у себя, что она за человек, — и на ум приходила бархатистая кожа, безупречная талия и умопомрачительные бездны, в которые я летел во время наших любовных игр. Я не знал, что она за человек. (Или она и не была никаким человеком?)

Вот ее лучшая подруга Кларисса, та — да, та была человеком. Она могла бесконечно рассказывать о прочитанных книгах, излагать какие-то философские учения и доктрины, сыпать цитатами из стихов, и глаза у нее все время горели сиреневым огнем. Кларисса была живой, умной, страстной. Моя Леночка не шла с ней ни в какое сравнение. Если бы я встретил Клариссу тогда на Ярославском проспекте… Но, когда мы с ней познакомились, я уже любил Мадам. Не знаю до сих пор — может быть, безответно. А Кларисса тем временем безответно влюбилась в меня…

Третий рекламный ролик пролил для меня некоторый свет на душу Мадам. До этого мне было все равно, как зарабатывать деньги. Точнее, я не думал об этом. К тому же рекламный бизнес, даже с применением сверхъестественных способностей Мадам, казался мне вполне безобидным. Но после третьей нашей рекламы с «ауди» произошел странный случай.

В центр продажи автомобилей приползла восьмидесятилетняя старуха с клюшкой и заявила, что желает немедленно приобрести автомобиль. Над ней посмеялись и хотели вытолкать прочь, — больно уж вид у нее был засаленный. Но бабка упиралась, а потом и вовсе вырвалась и дрожащими руками достала из-за пазухи пачку новеньких хрустящих долларов.

Чтобы купить ненужную ей машину, которую рекламировала Мадам, она продала квартиру… Я целый день не мог прийти в себя и вечером рассказал о случившемся жене. Она хохотала до слез. И тут я понял, что совсем не знаю эту женщину. Я никогда не думал о том, какой она человек. В тот миг она показалась мне чудовищем: бездушным и жестоким. А в следующий миг я вновь был в полной ее власти, потому что звезды уже высыпали на небо и Мадам захотелось любви, и ее магические чары уже были разлиты по дому и дразнили медовым ароматом. Мои вечные цепи…

Но теперь, теперь все переменилось. Нам наступают на пятки. Скоро мы никому не будем нужны. Есть только одна возможность, но Мадам ничего не хочет слышать об этом… Я набираю номер Клариссы. Удалось ли ей уговорить Мадам?

— Нет! — Она в отчаянии. — Прости, Женечка, не получилось на этот раз. Но я… поверь, я сделаю все, что в моих силах. Это все Алка, и…

— Понимаю.

— Дай мне только еще один шанс. Я уговорю ее, — жарко твердит Кларисса, словно речь идет не о Мадам, а о нас с нею…

(Она делает это не для Мадам — для меня!)

— Да, Кларисса, если только…

— Что?

(Она даже дышать перестала…)

— Боюсь, ты можешь не согласиться.

— Я согласна на все, даже не спрашивая о чем речь, — говорит она, и торжественность этой клятвы меня несколько пугает.

— А если речь идет о твоей репутации?

Кларисса нервно смеется:

— Она в твоем полном распоряжении