Из моей тридевятой страны. Статьи о поэзии

Елена Айзенштейн

Название «Из моей тридевятой страны» взято из письма Марины Цветаевой князю Д. А. Шаховскому: «из моей тридевятой страны, откуда все стихи». Автор книги представляет читателю страну своих любимых стихов, статьи о стихах Ахмадулиной, Бродского, Кушнера, Шварц, Седаковой, а также размышления об образах царя Давида, Тристана и Изольды в русской поэзии.

«Сокровенное, в слезах, едва прошептанное слово»

Образы Бога и поэта в творчестве Елены Шварц

«Внутригрудной Ерусалим»

«Поэзия для меня прежде всего — это такой инструмент познания, познания Бога, смерти, природы смерти, любви»⁶³ — однажды объяснила Е. Шварц⁶⁴, — и самое необычное, притягивающее внимание в ее поэзии — это образы Бога и ангелов, того, что сопрягается в стихах Е. Шварц с представлением о посмертии, и образ поэта, который пытается проникнуть взором в запретный потусторонний мир и сделать его видимым. «Мы — перелетные птицы с этого света на тот», — написала Елена Шварц 12 июня 2009 года об умении поэта открывать пятую сторону света, незримую сверхреальность, способного внутренним взглядом отворить Эдемский сад поэзии, райский сад искусства. Поэты томимы двойной тоской: тоской по Богу и тоской по своей душе, которая, как перелетных птиц, гонит их вдаль. Птица — один из важных для Елены Шварц образов приближенности к Богу: «Птицы — нательные крестики Бога!»⁶⁵

Не случайно название последней книги поэта «Перелетная птица», данное посмертно. Поэт похож на черного голубя и воспринимается пастырем, вожаком, тем, кто научит вере, летит впереди («Сердце Страстной»). Не случайно у этого голубя крылья «с графитной», то есть с карандашной канвой: эта карандашная, письменная, писательская тема соединяет голубя с образом самого поэта. Голубь размышляет по поводу библейской легенды о смоковнице, не захотевшей воскресать («Дни на страстной»). Е. Шварц воспринимает смоковницу Анти-Лазарем, чья вина — в отсутствии усилия в ответ на божественное присутствие («Силе не порождала усилья»). Поэт обратен смоковнице, в него человечество всматривается как в библейского Иосифа — его братья («Ты силе и вере / Научи нас, мы всмотримся в тьму»), Поэт исполняет задание Бога, на его крыльях Бог написал свои заповеди.

Е. Шварц умела быть истово верующей, и эту истовость веры она передала в стихах. Вот как изображается чувство церковной соборности: «О, сколько раз, возвращаясь вспять / Пяту хотела, бросаясь в землю, / Церкви в трещинах целовать» (2, 102) (Поэма «О том, кто рядом» (Из записок Единорога? 1980)). Образ пяты — вообще один из сквозных в ее поэтике, совмещающей разнорелигиозные образы, дохристианские, из эллинистического искусства («я занозила пятку»), и христианские («Россия крещена»). Здесь и Ахиллес, которого мать Фетида окунала за пятку, и «Мальчик, вынимающий занозу» (в Средневековье шип являлся символом первородного греха, так что мальчик аллегорически — грешник, пытающийся спастись). Пятка — образ отмеченности, уязвимости; Е. Шварц всю жизнь ощущала свою отмеченную Богом лирическую пяту. Поэты — «кубики, частицы», муравьи ангелов, радисты, по облачной рации передающие тайносведения об Атлантиде, Ахиллы, связанные не только с христианской Россией, но и со всей мировой пракультурой:

Не ведая, мы источаем опись

Событий, дат и прочих пустяков,

Но выжмут спирт из муравьев.

Цап — рацию из облака украдкой

И шифром передам, настроясь на волну:

Россия крещена, я занозила пятку

И Атлантида канула ко дну.

(1, 58) («Новости дня»)

В стихах Елены Шварц много картин нескладной жизни, трудной судьбы, жизненной или метафизической, и редко живописность поэтического пера бывает такой яркой и радостной, как в стихотворении «Мне Бог приснился как гроза…»,⁶⁶ где видение прекрасного, распустившего хвост павлина — рисунок заревых облаков:

Мне Бог приснился как гроза,

Всю ночь гремевшая в пустыне,

Луны катился вдаль алмаз

В потертый бархат темно-синий,

Хвостом павлиньим распустились

Лилово-алым облака,

В разломах молнии сквозились

Серебряные города.

Углился блеск по всей земле,

И грозный рай сгорал во мгле.

Красота неба дана в соединении с грозным началом («грозный рай»). и Бог в этих стихах — «грозный», а живописность напоминает лермонтовскую (Луны алмаз, темно-синий бархат неба, серебряные города). А в стихотворении «Соната темноты» (1975) Елена Шварц рисует Бога состоящим из сияния и копоти: из небесного блеска и сажи земного, человеческого, бытового ада: «Сиянье крыло пол-лица, / А пол-лица — душ наших копоть». Бог — главный шахтер, который с шахтерской лампочкой во лбу управляет людьми, чтобы дать свет небесным городам. Человеческая участь уподоблена работе шахтеров в забое:

Весь этот мир — рудник

Для добыванья боли.

Спаситель наш — шахтёр

И все мы поневоле.

На чёрную работу,

На шёпот бедной твари

Склонился он к забою —

Во лбу горел фонарик.

Он шёл средь блеска, мрака —

Пот с кровью пополам,

Чтоб было больше света

Небесным городам.

(«В шахте»)

Елена Шварц пытается ответить на вопрос, зачем мучительное болевое существование, оправдание того света в иных мирах: зачем, становясь углем, согревающим других, «для топки погибаем рая». Многие петербургские поэты работали в котельных, а в стихах Елены Шварц эта работа превращается в символ духовного земного труда во славу небес: «И мы в слезах и муке, <…> / Кромешный уголь добывая, / Для топки погибаем рая» («В шахте»). «Он сделал нас бездонными — затем, / Чтобы тоска не ведала предела», — напишет Е. Шварц об обреченности на страдание в стихотворении «Я думала — меня оставил Бог…». Надо сказать, образ Бога-шахтера идет из стихов Эмили Дикинсон: «Шахтерской лампой рудника / Осветит жизнь любовь». )⁶⁷, из поэзии Цветаевой («Заворожил от света Божья / Меня верховный рудокоп»⁶⁸). Как и у Цветаевой, есть у Е. Шварц стихи, проникнутые жаждой развоплощения, мечтой оставить земное «нелепо-двуногое» тело, и, подобно шипучей таблетке, раствориться в мироздании, как в воде. Иногда стихи о смерти полны иронии, Елена Шварц видит себя кружащейся на огненной карусели «то закатом в затылок, то мордой в зарю» («Мне моя отдельность надоела…»). Среди стихов на потусторонюю тему выделяются «Элегии на стороны света» (1978), в которых поэт пытается нарисовать возможные направления пути к Богу в четырех стихотворениях. Подзаголовки элегий: северная, южная, восточная, западная — задают направления мысли, образных линий. Поэт пробует сказать о том, с каким рвением и пылкостью Бог создавал человека, какой изувеченной оказывается человеческая жизнь наяву и о поисках совершенного мира Бога. Элегии — разговор с ангелом, видящим человека — свою земную половину — «среди тела змеиных колец», в неэстетическом, уродливом облачении земной плоти. Поиски ангела подобны движению корабля в тумане во мгле запустенья. Смерть — «ангела светлого роды», рождение сквозь земные страдания нового, небесного «я», соединение души с небесным телом. Счастливые совпадения с природой и земной жизнью отмечены эпитетом «изумрудный»: «изумрудную утку в пруду целовала», «изумрудную травку с гусыней щипала, рвала». Во второй элегии замечательно изображение страстного божьего творчества, Бога как пламенного ювелира, вдохновенного садовода:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

63

http://www.newkamera.de/shwarz/escwarz__.html,

64

Статья впервые опубликована: // Нева, 2013, №5.

65

Сюжет о птице в клетке О. Седакова назвала важнейшим, развивавшемся годами. Е. Шварц. «Перелетная птица» (Пушкинский фонд, 2010). Предисловие. Все стихи из кн. приводим по этому изданию. Стихи из двухтомника: Шварц Елена. Сочинения в 2-х томах. СПб., Пушкинский фонд, 2002 — с указанием тома и страницы в скобках. Остальные стихи — по интернет-порталу Вавилон:http://www.vavilon.ru/texts/shvarts0.html

66

Из книги Mundus Imaginalis: Книга ответвлений. СПб.:ЭЗРО, Утконос, 1996. 7-ой этаж. Влияние Луны. «Створки». №3.

67

Из стихотворения Э. Дикинсон «I see thee better in the Dark…» («Я лучше вижу в темноте…»). В миниатюре «Эмили» Шварц пишет, что Дикинсон пекла имбирные хлебцы и спускала на веревочке чужим детям, потому что боялась людей вблизи и добавляет: «А больше она ничего не умела, даже стихи писать как люди, как все пишут. И рифмовать не могла и вообще бредила — с Вечностью переговаривалась как соседка с соседкой». (Е. Шварц. Видимая сторона жизни. СПб.: Лимбус ПРЕСС. с. 284). Эти слова можно отнести и к самой Е. Шварц.

68

Из стихотворения М. Цветаевой «На что мне облака и степи…»