Медная чайка

Екатерина Соболь, 2020

Гвен – дочь великой волшебницы. Она и сама неплохо умеет творить магию и дружит с лесным духом. Но однажды происходит ужасное – деревню захватывают Ястребы, а Гвен неосторожно заключает сделку с самой Тенью. Та может вернуть единственное, что для Гвен важно, если… если будет выполнено одно условие. Ради этого Гвен отправляется навстречу приключениям, опасностям и неожиданным знакомствам. Главное, не потерять вещицу, обычную только на первый взгляд, – дешевую медную брошку в виде чайки.

Глава 1

День трех чудес

Вот он, главный вопрос: с чего начать историю?

События имеют раздражающее и прекрасное свойство восприниматься по-разному в зависимости от того, когда и как ты впервые на них взглянул. Жизнь, полная успеха, не кажется безмятежной, если для затравки рассказать о неудачах, которые предшествовали этому успеху. Поведать о большой войне можно от лица победителей или проигравших. Рассказ о любви начать с первых счастливых минут или с расставания. Точка зрения меняет все.

Эту историю мы, пожалуй, начнем с прекрасного зимнего утра, когда снег неспешно падал с неба, окна домов сияли особенно уютно, а мир был полон чудес. Никто в этих краях еще не знал, что золотой магии оставалось жить ровно сутки, и день шел своим чередом. Дети играли в снежки, взрослые мирно насвистывали, занимаясь своими делами, влюбленные даже работали рядышком, питая друг друга магией взглядов и прикосновений. Таким и был мир золотых волшебников до того, как пришли Ястребы: безопасным и уютным.

Снег валил уже третий день и полностью укрыл непроходимые леса на полпути между морем, где расположен остров Ястребов, и озером, которое Нил много позже сделает местом силы золотых земель. О том, насколько это были глухие места, говорило название поселка — Чаща.

От дома волшебницы уже ничего не осталось, но, попади вы сюда каких-то тысячу двести лет назад, его великолепие даже вас бы впечатлило. В глуши, где вершина владения золотой магией — вылечить больную козу или сделать так, чтобы колыбель с младенцем качалась всю ночь, эта постройка казалась чудом. Если вы когда-нибудь видели пряничную избушку, украшенную глазурью и осыпанную сахарными звездами, то легко представите себе этот дом.

Никто не знает, с чего волшебница решила тут поселиться, просто однажды утром жители, проснувшись, увидели на вершине холма невероятный дом, из которого к ним вышла серьезная женщина с ребенком на руках и пообещала, что под ее покровительством деревня станет самой счастливой на всем белом свете.

Жители удивились — настоящие, могущественные волшебники обычно селились ближе к Озеру, центру магии и торговли, — но отказываться от столь щедрого предложения никто не стал. И, что самое интересное, волшебница не соврала: за следующую пару лет больные постепенно выздоровели, бедные разбогатели, жить люди стали дольше, а все мельчайшие неприятности были забыты. Если летом ростки начинали вянуть от зноя, тут же проливался дождь, зимой снег выпадал обильно и вовремя, накрывая спящие в земле зерна, как пуховое одеяло.

— Представить не могу, как вы накопили столько анимы, — сказал однажды на каком-то празднике старейшина деревни. — Мы тут вроде неплохие люди, а никогда даже лошадь без рук подковать не могли.

Волшебница улыбнулась и не ответила. Своими секретами она не делилась.

— Кстати, я тут подумал… Любовь дает много анимы, — уже не так уверенно продолжил старейшина. — А вы ведь, кажется, одна, отца девочки с вами почему-то нет, вот я и думаю, вдруг вас заинтересовало бы…

С каждым словом он говорил все тише, а потом и вовсе замолчал. Волшебница смотрела на него так, что старейшина прямо кожей почувствовал: еще секунда — и он превратится в лягушку или пень. Маги, конечно, зла не делают, но если им что-то не нравится, так пошутят, что будешь потом неделю ходить на гусиных лапах или кататься, как шар.

— Вы мало знаете о любви, старейшина. — Волшебница заметила, как он перепугался, и смягчилась. — При моем уровне мастерства она опасна — сбивает с пути и отвлекает от дел. Великие маги всегда одиноки. — Она снисходительно глянула на него. — Но вам, простым смертным, любовь действительно дарит много анимы. Ваша супруга покинула мир еще до того, как я сюда пришла, но я чувствую искру интереса к вам вон от той милой вдовы. Не теряйте времени, оно никогда не возвращается.

И с этими словами она вгрызлась в куриную ножку. Старейшину как ветром сдуло. С той вдовушкой, кстати, они потом поженились и всем рассказывали, что сама волшебница благословила их союз. Приглашение на свадьбу та пропустила мимо ушей, но прислала с дочкой дар: сияющую звездочку, теплую на ощупь и точь-в-точь похожую на звезды в небе. К подарку прилагалась загадка, которую девочка оттарабанила раза три, пока все не запомнили: «Ярче свет во тьме горит, суть важнее, а не вид».

Что это значит, никто так и не понял. Когда на звезду попробовали глянуть в темной комнате, свету от нее было даже меньше, чем от тлеющей лучины, но зато когда невеста приложила подарок к волосам, все ахнули: звезда легко приклеилась. С тех пор звездочку носили как украшение, прикладывали к ушибам, оставляли в комнате младенца на всю ночь, чтобы он легче засыпал. Звезда не гасла и оставалась теплой до того самого дня, когда погасло все разом: и предметы, и места силы, и волшебство.

А пока этого не случилось, волшебница щедро одаривала не только взрослых, но и детей, — в годовщину рождения они получали от нее то удивительные игрушки, то несколько крупинок чистой анимы. Дети в Чаще стали просто загляденье: здоровые, спокойные и улыбчивые. Взрослые частенько мечтали, как однажды их замечательные добрые наследники, с младенчества одариваемые волшебницей, вырвутся из Чащи, найдут свою судьбу где-нибудь ближе к Озеру и наверняка сами станут великими волшебниками или, по крайней мере, богатыми мастерами.

Но самым счастливым, веселым и бесконечно одариваемым ребенком в деревне и, возможно, в целом свете была Гвендолин, дочь волшебницы. Имя было нездешнее и трудное, поэтому все, кроме матери, звали ее Гвен. От ребенка с такой родословной и таким именем невольно ждешь изящества и красоты, но в этом случае не сработало. Лицо у нее было скуластое и непримечательное, нос картошкой, глаза широко расставлены, в общем, ясно: кем бы ни был отец девочки, привлекательность не относилась к его достоинствам. Зато своему искусству мать научила ее в полной мере, и к шести годам Гвен была магом получше, чем большинство тех, кто величает себя этим именем. Волшебница, гордясь успехами дочери, не переставала это повторять, и Гвен старалась еще больше, чтобы мама никогда-никогда не перестала ее хвалить.

* * *

Утром того дня, когда все началось, Гвен в полусне услышала, как маленькая когтистая лапа стучит в окно, но только заворочалась и накрыла голову подушкой. Матрас был мягкий и уютный, набитый восхитительно пружинящим пухом, а на улице стояла зима, и как же не хотелось вылезать из кровати! Она уже почти заснула опять, когда ставень со скрипом приоткрылся, и на матрас спрыгнул Ульвин. Гвен хмыкнула, не открывая глаз, — окно было закрыто изнутри, чтобы ветер ночью не распахнул, но она живо представила, как Ульвин просовывает между ставней свой крохотный ловкий пальчик и сбрасывает задвижку.

— Ну же, просыпайся, давай играть! — пискнул Ульвин, скача по матрасу. — В «Расцвети, березка»! Или сделай так, чтоб я летал, мне в тот раз о-о-очень понравилось! Или…

Гвен подтянула его к себе и уткнулась лицом в холодный с мороза мех.

— Новая игра, — сонно пробормотала она и слабым усилием передала руке, которой накрывала Ульвина, немного анимы. — Называется «Волшебно подремать».

Ульвин протестующе захныкал, но, похоже, игра ему в конце концов понравилась: когда Гвен проснулась в следующий раз, солнце уже вовсю светило в окно, а ее друг-бельчонок сладко посапывал, спрятав нос в пышном хвосте. Глядя на его безмятежную дрему, Гвен почувствовала, как золотое сияние внутри ее вспыхнуло ярче.

Вот так и работает золотая магия: добрые чувства и поступки питают аниму, силу самой жизни, которая есть внутри каждого, а хорошо развитая анима, в свою очередь, позволяет менять реальность самыми удивительными способами. Если твое волшебство сработало и тот, кому оно предназначалось, стал счастливее, немного анимы возвращается к тебе обратно. Потому в этом мире благодарность и была главным способом оплаты за товары и любые плоды труда: это ведь чистая анима, которая помогает и дальше делать свою работу с удовольствием, а что еще человеку нужно? Бесконечный круговорот добра и счастья — самое совершенное устройство мира, какое только можно представить.

День обещал быть прекрасным, как и все дни до него. Гвен пару минут полежала, вбирая в себя его красоту, — это же отличный материал для магии: отсветы бледного солнца на стенах, холодный ветер, скользящий по комнате, как большая невидимая змея, мягкая зимняя тишина за окном. Внутри потеплело, и Гвен довольно махнула рукой, передавая очагу желание, чтобы он зажегся.

Ульвин по-прежнему дрых без задних лап, из маминой комнаты за стеной не было слышно ни звука, и Гвен бодро огляделась, соображая, какими бы еще чудесами их поразить. Пол казался холодным, а шерстяные носки, в которых она обычно шлепала по дому, отлетели далеко, когда она вечером сбрасывала их с ног.

Искусство вглядываться в суть и историю вещей она освоила совсем недавно, и с тех пор не могла наиграться. Гвен протянула руку к полу, изо всех сил представляя, как древесные соки внутри досок очнутся, пробьют себе тонкие протоки среди засохших волокон, и доска вспомнит, каково это, быть деревом.

Совсем не трудно чего-то добиться, когда умеешь правильно желать, вот только это не так просто, как кажется. Через пару минут на деревянных досках выросли мелкие веточки, которые немедленно покрылись почками.

— Эй, нет, не то! — панически зашептала Гвен. — Я мох хотела вырастить, мягкий, чтобы на него вставать можно было!

Но дереву было все равно: оно уже проснулось и начало расти. Каждая доска вспомнила, кем была раньше, и начала обрастать корой, листьями, а потом и цветами. Пол глухо заскрипел — разрастающимся деревьям стало неудобно лежать в ряд, и они начали выпихивать собратьев. О том, чтобы встать на покрытый острыми ветками пол, теперь и речи не было. Ульвин проснулся и отчаянно завопил. Гвен охнула. Мама еще не научила ее, что делать, когда все идет не так, в этом разбираются только лучшие маги, и Гвен испуганно замерла, вцепившись в одеяло и подтянув коленки к груди. «Только бы стены не решили, что они живые», — с отчаянием подумала она, но, видимо, вложила в свои мысли слишком много чувства. Стены не уловили точного смысла слов, лишь направленное на них желание и всплеск анимы, и присоединились к всеобщему, в буквальном смысле, процветанию.

Когда распахнулась дверь, комната уже сплошь заросла покореженными, перепуганными деревьями, которые росли, потому что им так велели, но сами не понимали, куда и зачем. Ветки насквозь проткнули матрас, бревна в стенах натужно скрипели, пытаясь выкатиться на пол, чтобы расти там вволю. Волшебница пару секунд глядела на все это, а потом громко хлопнула в ладоши.

Паника немедленно прекратилась.

— Засыпайте, — сказала она и мягким движением отбросила от себя немного золотистого сияния, похожего на пыльцу.

Деревья заворочались и с облегчением начали превращаться обратно в доски и бревна. Они были старые, и резкое пробуждение им совсем не понравилось — куда лучше спокойно дремать и вспоминать прежнюю жизнь. Через минуту комната выглядела так же, как раньше. Прорехи в матрасе затянулись, вещи, которые деревья уронили, встали на свои места.

Гвен приоткрыла глаза. Она лежала, свернувшись в клубок, и прижимала к себе Ульвина, который продолжал орать на одной ноте и даже не слышал, что все уже закончилось. Гвен понуро села, спустив босые ноги на пол. В груди словно набух какой-то мокрый ком, неприятное, тяжелое чувство, которому она не знала названия. Глаза чесались, в носу мокро хлюпнуло.

— Ну-у, детка, все хорошо. — Мама подошла и обняла ее. — Потренируемся, и все получится. Не бойся.

— Что такое «бойся»? — еле слышно пробормотала Гвен, обнимая ее изо всех сил.

Зажатый между ними Ульвин наконец замолчал и обморочно замер, дрыгая лапой.

— Бояться — это чувствовать, что анима не может тебе помочь.

Гвен задумалась.

— Не хочу так, — подытожила она.

— Теперь без этого не получится, — мягко хмыкнула мама, поглаживая ее по спине. — Чем больше умеешь, тем чаще боишься. А ты целую комнату смогла пробудить! Конечно, надо еще поработать, но я всегда буду рядом, солнышко, я всегда тебе помогу.

Гвен подняла голову и завороженно уставилась на нее. Мама улыбалась и пахла завтраком. День снова стал прекрасным.

— А теперь идем есть, блины остывают. — Мама подхватила ее под мышки и потащила перед собой. Гвен со смехом замолотила пятками в воздухе. — Ульвин, отправляйся домой. Твоя мать почувствовала, как ты испугался, и теперь волнуется.

Последнюю фразу Гвен не очень-то поняла, да и Ульвин, скорее всего, тоже. Но он послушно выпал из руки Гвен, встал на четыре лапы и кинулся к окну.

— Мы сегодня еще поиграем! — крикнула ему вслед Гвен, когда он, пошатнувшись, выскочил наружу, и повторила новое, только что выученное слово: — Не бойся!

Когда Гвен умылась и переоделась в чистую рубашку, они с мамой сели у печки, и та подогрела блины, не вставая с лавки, — просто неспешным движением руки велела блинам лечь обратно в нагретую печку, а затем перелететь в миску. Она посадила Гвен себе на колени, и та лопала блины, вся обмазавшись вареньем из еловых шишек, запивала их горячим напитком из сушеных ягод и рассказывала, как ветки кололи матрас и лезли отовсюду.

— Ты, конечно, очень много потратила, — с тихим смешком сказала мама, отщипывая кусочки от блина. — Но бережливость приходит с опытом, ничего страшного. Еще накопишь.

Гвен кивнула, завороженно наблюдая, как мама ухитряется есть, не опуская в варенье широченные рукава своего бархатистого светлого платья. Откуда мама берет наряды, оставалось для нее загадкой — ни у кого в деревне таких ярких и красивых вещей не было. Вот, например, мамино любимое украшение, брошь в виде птицы с раскинутыми крыльями, которую она прикалывала к любой своей одежде. В деревне говорили, что никогда не видели ни таких птиц, ни такой тонкой работы, и Гвен любила, сидя у мамы на коленях, гладить пальцем чудесную брошку, выкованную из красноватого, тускло сияющего металла. Мама говорила, он называется «медь», а птица — «чайка», такие птицы живут возле большой воды. Гвен, забывшись, потянула к броши жирную от блинов руку, и мама со смехом отдернулась.

— Нет уж, сначала руки вымой. А потом будем играть сколько захочешь, хоть весь день! Но без магии, тебе надо силы восстановить.

Мама встала, подкинула Гвен и ловко поймала. Гвен радостно взвизгнула. Мама продолжала держать ее на вытянутых руках, улыбаясь, потом согнула руки и поцеловала ее в нос.

А потом что-то вдруг произошло.

Мама замерла, и руки у нее разжались. Гвен, вскрикнув от неожиданности, упала на пол, а мама словно и не заметила — только медленно моргала, глядя в одну точку прямо перед собой. Гвен подергала ее за юбку, но мама даже не шевельнулась. Время вдруг показалось Гвен очень долгим, вязким и мрачным, и его прошло ужасно много, наверное, минут пять, прежде чем мама пошевелилась и заметила Гвен, тихонько сидевшую на полу. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом Гвен обняла ее за ногу. Вот теперь она точно поняла, что такое «бояться»: мама смотрела так, будто случилось что-то такое, чему анима не поможет.

— Детка, тихо, все хорошо. — Мама села на пол и обняла ее. — Я придумала очень интересную игру. Большое приключение.

Гвен только крепче вцепилась в ее ногу. Она чувствовала какой-то подвох, ей почему-то не стало весело от слова «игра».

— Ты уже отличная маленькая волшебница, и вот тебе задание, — продолжила мама. — Пойдешь сегодня в деревню вместо меня и найдешь троих жителей, которым нужна помощь. Соверши три маленьких чуда и возвращайся.

— Ты же сказала, мы будем играть без магии, — прошелестела Гвен, не отрывая головы от ее колена.

— Передумала.

— Но я никогда еще никому не помогала без тебя! Давай вместе, а? Пожалуйста!

— Ты много раз ходила со мной и знаешь все, что нужно. Просто слушай аниму, она подскажет. А я к твоему возвращению приготовлю огромный пирог с земляничным вареньем. Ну же, беги!

Гвен, сама от себя такого не ожидая, разрыдалась, но мама так куда-то торопилась, что даже не обняла ее и не потрепала за щеки своими теплыми руками, только схватила в охапку и потащила в сени. Опуская Гвен на пол, сунула ее ноги прямо в валенки, натянула на нее шубку и нахлобучила шапку на голову.

— Удачи, крошка. Ничего не бойся. — Мама расцеловала ее в обе щеки, в лоб и в нос и сдавленно пробормотала: — Я очень тебя люблю. Очень сильно. Мне это не положено и даже не полезно, но это чистая правда.

И с этими словами она вытолкала Гвен на крыльцо и захлопнула дверь у нее перед носом.

Гвен немного потопталась на крыльце, застегивая шубу и поправляя меховую шапку. Потом обошла дом и заглянула во все окна, подпрыгивая в густом снегу. Интересно, что там мама делает? Но дом казался пустым, и Гвен нехотя побрела в сторону деревни.

В валенки уже набился снег, и она попыталась достать его оттуда магией — вглядеться в прошлое снежинок и уговорить их падать наоборот, вверх, но что-то она сделала не так, снег поворочался в валенках и мокро прилип к тем же местам, где и был. Гвен вздохнула и по очереди вытряхнула снег из валенок, прыгая на одной ноге.

А потом просияла — чтобы стало веселее, нужно позвать Ульвина, вдвоем они быстро управятся! Гвен зажмурилась, постаралась представить его как можно четче — ощущение острых коготков на своей ладони, подергивающийся от волнения кончик хвоста, взбудораженный писк — и позвала его.

Ульвин выскочил из леса через пару минут. Как и все лесные духи, он умел очень быстро перемещаться в своих владениях. Гвен подхватила его на руки и сунула под куртку.

— Идем, малыш, — сказала она и прибавила громко и уверенно, скорее, для себя, чем для него: — У нас будет очень интересное приключение.

Деревня раскинулась в низине, издали она была похожа на россыпь ярких желтых огней среди снега. Зимой дни короткие, так что печки, очаги, лучины и всевозможные виды светильников, работающих на золотой магии, жгли круглыми сутками. Снег продолжал безмятежно валить с неба, так что первые минут пять пробираться через сугробы было тяжеловато, но потом начались аккуратно расчищенные улочки между домами и идти стало легче. Ноги в полных снега валенках немели от холода, а согревать их Гвен еще не умела, это не так-то просто — менять свойства собственного тела. Мама вот могла даже в любое животное или птицу превращаться, но до ее мастерства Гвен было далеко. Как же хотелось повернуть домой и обняться с ней! Зачем идти куда-то одной в такой снегопад?

— Я есть хочу, — уныло пискнул Ульвин, подскакивая на ходу у нее за пазухой.

Гвен с облегчением отвлеклась от невеселых мыслей и, зажмурившись, вытянула руку лодочкой. Представила спелый желудь, его вес, гладкую прохладную скорлупку и шершавую шапочку, а когда образ стал ярким-преярким, решила провернуть небольшую шалость и сразу немного повеселела. Она мысленно увеличила желудь, так чтобы он заполнил всю ладонь. Ульвин восхищенно присвистнул, и Гвен открыла глаза. На ладони у нее лежал огромный желудь, тяжести которого дубовая ветка точно не выдержала бы. У Ульвина, судя по звукам, потекли слюнки.

— А как его открыть? — прошептал Ульвин.

Гвен нажала двумя пальцами на твердейшую скорлупу, представила, что та хрупкая, как у яйца, надавила — и скорлупа распалась. Ульвин вцепился в желудь и начал торопливо его грызть.

— Вкус от магии не испортился?

— Не-е, — прочавкал Ульвин, и Гвен улыбнулась, оглядывая деревню.

Тут было восхитительно красиво. В других местах, если они вообще существуют, Гвен не бывала, но даже не могла себе представить, что может быть лучше всех этих огоньков, резных ставней и разноцветных дверей. Найти тут несчастного, которому требуется помощь, наверняка трудно, но мама ей часто повторяла: «Когда все в мире станут счастливы, наша с тобой работа будет завершена, но пока нам дело всегда найдется». И Гвен решительно зашагала вперед. Ей уже шесть лет, она справится.

Водяная мельница перемалывала темную воду в проруби замерзшего ручья. Гвен вспомнила, что неподалеку от мельника живет молочник, у которого есть стадо чудесных мохнатых коров, и пошла к его белоснежному дому, но, еще не дойдя, увидела самого молочника, собравшегося развозить свой товар. В тележку, полную кувшинов и кадок, были запряжены четыре одинаковые длинноногие собаки. Они повернули в сторону Гвен головы и загалдели. Гвен подошла и погладила их по большим теплым головам. Ульвин дернул торчащим из-за пазухи хвостом, но в остальном сидел важно и спокойно — знал, что собаки ничего ему не сделают, когда он в такой компании.

— С добрым утром, маленькая волшебница, — улыбнулся молочник. — Идешь с ребятами играть? Снега много, можно целую деревню построить.

— Меня к вам отправили с важным заданием. У вас есть какие-нибудь неприятности?

— У меня? Неприятности? — Молочник засмеялся. — Нет.

Гвен придирчиво осмотрела его тележку.

— Может быть, колеса плохо подогнаны?

— Их недавно бочар перетянул. Я так ему благодарен!

— Может, у вас коровы мало молока дают?

— Много, для зимы-то. Я за ними хорошо ухаживаю, все про них знаю. Они очень любят игру на гуслях, и я раз в неделю приглашаю к ним музыканта.

— А может, вам тележку раскрасить? Может, вам не нравится, что она такая простая и деревянная?

Он тихо засмеялся и протянул руку, как будто собирался погладить ее по голове, но в последний момент передумал.

— Мне все нравится, — мягко сказал он. — Но идея неплохая вообще-то. Пусть мой сынок разукрасит полозья, мне приятно будет, что его рисунки со мной на работе. Не трать аниму, маленькая волшебница. У меня все по-настоящему хорошо.

Гвен вздохнула. Сын молочника и ходить-то недавно научился, что он там нарисует, она бы куда лучше сделала! Но что уж теперь, есть правило: не делай добро, если тебя попросили его не делать. Волшебники должны помогать, а не навязываться.

— Ну, вы, если что-то вспомните, найдите меня, — без большой надежды сказала Гвен и пошла дальше.

Мимо рынка, где обменивали товары на благодарность. Мимо проруби в ручье, где удили довольные рыбаки. Мимо парочки, с песней разгребавшей снег перед своим домом. Мимо румяного точильщика, точившего ножи на крыльце. Гвен вздохнула. От Ульвина помощи с поисками ждать было нечего — он забрался ей на плечо и методично обгрызал желудь. Кусать такую громадину он не мог и просто стесывал стружку со звуком, с которым плотник обстругивает рубанком доску.

В конце улицы дети строили снежный домик, и даже издали было видно — дела у них идут отлично. Снег хорошо лепился, щеки и уши кусал бодрящий морозец, дети хохотали и то и дело валяли друг друга в снегу.

— Иди к нам! — закричали они, увидев Гвен.

Но она только улыбнулась, помахала им всем и поскакала дальше.

Кому же может быть плохо? Мама всегда кого-то находила — шла по деревне и прямо чувствовала, если кому-то даже немного грустно. Стучала в дом, разговаривала и все исправляла. Гвен упрямо подумала, что не отвлечется, пока не обойдет все-все дома и у каждого не спросит, не нужна ли ему помощь.

В первом доме жили старушка и старик, их имен Гвен не помнила. Они с мамой заходили сюда несколько раз, когда старушке казалось, что внуки любят ее недостаточно сильно. Гвен взбежала на крыльцо и постучала.

Когда старушка распахнула дверь, вместе с ней наружу вырвался чудесный запах топленой каши и звук младенческого смеха. Ну ясно, все у нее теперь хорошо.

— Маленькая, — удивилась старушка. — Ты чего тут одна? Мама здорова?

— Да, да! — бодро ответила Гвен. — А вот скажите, вам сегодня не грустно?

— Нет, — растерялась старушка, с интересом поглядывая на Ульвина, который так увлекся, что даже не поздоровался. Гвен мельком подумала, что желудь становится все меньше, а Ульвин — все шире. Кажется, она перестаралась с размером угощения. — Хочешь погреться, крошка? Я за младшим приглядываю, пока старшие с родителями снежного человечка строят.

— Спасибо, нет! Мне пора. — Гвен старательно скрыла разочарование и улыбнулась.

Нельзя показывать, если тебе немного грустно, потому что от этого другим тоже грустно. «А что это будет за мир, — говорила мама, которая на работе всегда улыбалась, — если волшебники сами начнут расстраивать людей?»

И Гвен помчалась дальше, по пути отобрав у Ульвина желудь, уже принявший форму неправильного кубика со следами зубов. Она подкинула желудь на ладони, и тот исчез.

— Эй! — заверещал Ульвин, хотя живот у него уже подпрыгивал на бегу от лишнего веса. — Это мой! Ты мне его дала!

— Я потом отдам. Ты лопнешь.

— Мой желудь, — грустно сказал Ульвин и тихо заплакал, свернувшись на ее плече.

Если вы никогда не видели, как плачут животные, то знайте: это самое грустное зрелище в мире. Гвен сняла его с плеча и погладила.

— Я тебя люблю, — тихо сказала она, потому что мама всегда говорила ей это, когда она грустила. — Но тебе не туго в своем меху? Ты же и правда объелся.

— Туго, — всхлипнул Ульвин, цепляясь за ее шубу. — Иди помедленней, у меня живот подскакивает.

Гвен улыбнулась и пошла медленно, хотя ее так и тянуло бежать.

— Ну все, ш-ш-ш. Нам с тобой нужно срочно отыскать кого-нибудь грустного, а то мама расстроится. Она верит, что я однажды стану самой великой волшебницей обитаемых земель.

— А обитаемые земли — это докуда?

— Не знаю, — задумалась Гвен. — Наверное, до оврага. За ним-то уже никто не живет, один лес. Ладно, вперед!