Живи, как дышишь

Екатерина Садыкова

«Мне захотелось в легкой доступной форме коротких рассказиков, сценариев, эссе – дать тяжеловесные психотерапевтические знания о структуре личности, о родительских приказаниях и программах, искажающих жизни детей и внуков, о способах исправления искажений. Сделать этакое незаменимое карманное пособие для каждого, кто интересуется собой, своей жизнью и психологией, книжку первой психологической самопомощи, домашнего психотерапевта в читальном варианте» Е. Садыкова (Орнкьер).Часть текста ранее публиковалась в книге «Умру попозже!».

Глава 1. Диагнозы и рецепты (родительские приказания)

Часть 1. Осознаю приказания родителей — обозначаю свой диагноз

Жизнь была, есть и будет творческим процессом, набором созидательно — разрушительных случайностей, которые люди пытаются хоть немного себе объяснить, как-то на них отреагировать, переводя в закономерности, и пробуя ими управлять.

Нынешняя наука эпигенетика говорит, что ты появился (можно я сразу перейду на уровень близости «ты») уже тогда, когда твоя бабушка 5-й месяц ходила беременной твоей матерью, и в развивающемся теле мамы сформировалась в яичниках яйцеклетка, которая даст позже тебе твою жизнь. То есть: бабушка стрессанула, мама напряженку переняла, тебе передала. А ты ж ни сном, ни духом… Бум-бум о стенку лбом, все равно жизнь — через пень-колоду.

Ну, кроме шуток… если психика бабушки не смогла справиться оперативно со стрессом, прожить страх, гнев, горе по какой-либо причине, будь готов к приумножению запрещенной реакции — в вашей матери и затем в тебе — многократно. Это и называется в психологии травмой — непрожитые до конца эмоции, часто передаваемые от поколения к поколению. Они могут быть ситуативными. Что-то произошло. А могут принимать форму привычного ежедневного поведения, отношений и чувствования в семье. Например, формы эмоциональной «замороженности», отсутствия поддержки, алкоголизма, трудоголизма. И многое другое может передаваться по наследству в виде программ и родительских приказаний. И слова для этого не обязательны. И перенимаешь ты это очень рано — до трех лет, до того момента, пока не заговорил. По методике трансактного анализа Эрика Берна (Бернштейна) и его последователей Гулдингов, есть 12 приказаний, формирующих жизненные программы.

Что за родительские приказания? А вот эти: не живи, не будь; не чувствуй; не будь собой; не думай; не делай; не будь здоров; не будь успешным; не достигай; не будь первым; не расти; не взрослей; не будь близким; не принадлежи. И даются они не словами, а поведением родителей, из которого дети делают ранние выводы, лишенные критики, не содержащие логики. Выводы ошибочные, но позволяющие выжить. Затем после 3—4 лет от роду, когда в ход пошли слова значимых для тебя людей, добавляются контрприказания: будь совершенным, будь сильным, спеши, пытайся — старайся, радуй других. Теперь это выражается словами значимых для вас людей (не только родителей). Так образуются стратегии выживания. Приказания и контрприказания выстраивают жизненные программы — сценарии жизни со своим процессом «пока не», «всегда», «никогда», «после», «почти», «открытый конец». И все это формирует три ведущих твоих эго-состояния — Внутренний Родитель, Внутренний Взрослый, Внутренний Ребенок. Это не про внешних мам и пап, это про тебя, про твои внутренние процессы и состояния психики.

Вот вам сжатый в абзац один из самых эффективных психотерапевтических методов — трансактный анализ. А чтобы этот анализ стал близким, понятным и карманно-полезным, жизненно-прикладным — нарисую словами портреты по каждому приказанию, контрприказанию и сценарному процессу. И познакомлю с Внутренним Ребенком, Родителем и Взрослым.

Часть 2. Про портреты Внутренних Детей

Нет плохих детей, есть дети, которым плохо.

Народная еврейская мудрость

Ко мне на консультации за многие годы приходило множество женщин и мужчин. И вместе с каждым из них — их неповторимый Внутренний Ребенок. У кого — послушный, сидящий смирно на стульчике и не смеющий качнуть ногой, у кого — разухабистый хулиган, бунтующий против всех и вся, у кого хитрющий манипулятор, выторговывающий нелепой детской хитростью плюшки психолога вроде «могу я позвонить ночью, если вдруг что». Но всех их я бы разделила на двенадцать — пятнадцать типов — по количеству самых «страшных родительских приказаний», с которыми эти побольшевшие и неповзрослевшие психологически люди пытались жить. И об этих двенадцать типах мои портреты. Вам портреты помогут в ком-то узнать и понять себя. И, конечно же, тех, кто в вас вкладывался. А в конце книги будет небольшая, но очень необходимая каждому памятка, как корректировать свои состояния. Глубокой терапии с вами при этом не произойдет, для этого все — таки нужно собраться и прийти к психологу-психотерапевту на консультации, и не на одну. Но многое в качестве 03, вы получите. Кстати считаю, что исцелять свои душевные болячки — это самая большая любовь к себе. Любите себя и будьте любимы другими.

Часть 3. Портрет 1. ТАНЮШКА (приказания «не живи, не будь», «не будь собой»)

Жила-была Танюшка — розовое ушко. Танюшка-хохотушка. Она смеялась таким колокольчиковым смехом, что вслед за ней все начинали потихоньку хохотать. Ушки у Танюшки, как говорила мама, «дедовы лопухи». Мама расстраивалась, а папа говорил:

Танюшка и ушки

— Израстут уши. Танюшка вырастет, они ей уж лет через пять, малы будут.

А мама не унималась:

— Да конечно, вон у девочек ушки как ушки, маленькие, аккуратненькие, а у нашей — горе одно.

— А что такое горе? — спросила Танюшка у соседки по лестничной клетке.

— Горе? А оно тебе зачем? — удивилась тетя Варя.

— Мама говорит, у меня не уши, а горе одно. А я и не знаю, какое оно — горе, плохое или хорошее.

— Да уж конечно не хорошее. Вон баба Шура с первого подъезда померла, так это и есть горе.

Танюшка представила мертвую бабу Шуру вместо своих ушей и помотала головой:

— Нее, баба Шура не двигается, раз умерла, а я ушами своими шевелить могу. Врете вы все — обиделась Танюшка, и пошла с Бобиком играть. И думать, что взрослые все врут. Чуть попозже Танюшка увидела горе, когда сгорел дом у соседей из переулка. Тогда она подумала, что горе — это точно не про ее уши. Тогда почему мама так сказала? Может вся Танюшка горе для мамы? Как пожар у соседей? Тогда Танюшке стало маму очень жалко. Ведь тетя Саня — погорелица плакала и голосила навзрыд, когда дом — то ее сгорел. И тогда Таня подошла к маме и сказала: «Мамочка, я тебя так люблю, я не хочу, чтобы я была твоим горем, роди меня обратно». И тут мама распахнула глаза, охнула, зарыдала, и побежала, куда глаза глядят. Потом пришла часа через два вся зареванная, обняла Танюшку и сказала: «Ты прости меня, дочка, я все думала, что ты не вовремя родилась, как на пожар торопилась, вот тебя и винила. А чем ты виновата? Я ж тебя родила, и отец. Бог жизнь дал, кого винить… Ты даже не думай больше просить меня родить тебя обратно, живи и радуйся». И стала Танюшка дальше жить и радоваться.

Часть 4. Портрет 2. КАТЮНЯ (приказание наоборот — « живи, будь»)

Вчера приезжала бабуля, погладила Катюню по макушке и сказала, что она «солнечная девочка». Катюня ворочалась всю ночь, а утром решила проверить бабулю, правду сказала или нет. Встала, когда солнышко тоже подниматься начало, вышла в сад и ждет, что оно скажет…

Катюня и солнышко

А солнышко молчит…

«Наверно, наврала бабушка» — стала расстраиваться Катюня. Уже носом шмыгать начала. И вдруг Солнышко выскочило из-за яблоневых веток и залило ее всю с ног до головы теплым — теплым золотым — розовым — персиковым светом. Катюня растаяла, подумала, какая у нее замечательная честная бабуля, повертелась спиной и боками к солнцу, понежилась, и пошла досыпать сладкое утро.

Когда Катюня выросла, и стала большой и серьезной тетей, она часто вспоминала это утро, и ей становилось тепло душой, потому что в этом мире есть те, кто любит просто так и не врет детям.

Часть 5.Портрет 3. МАРИШКА и кот (приказание «не чувствуй» по-кошачьи)

Маришка и кот

У Маришки был кот, его папа подарил, когда в рейс уходил. Так и сказал: «Вот тебе твой кот, его Славик зовут». Почему Славик, Маришка не поняла — спросила папу. Тот ей ответил, что он такой же черноволосый, как Славик — папин второй водитель на работе. Так Маришка стала жить поживать с котом Славиком.

Не сказать, что он оказался неженкой, совсем не умел играть, выпускал когти, и не любил ласкаться. Гладиться давался только по большиииим праздникам. Когда папа в очередной раз вернулся с рейса, Маришка спросила, откуда он кота взял. Папа сначала засмущался, но врать не стал и сказал, как есть:

— Мимо тюрьмы проезжал, так этот посреди дороги сидел, мелкий совсем, сирота блохастый, чуть не задавил. Отмыл его в гостинице, покормил, дай думаю, заберу Маришке другом будет, вырастим охломона…

— Вырастим… — печально сказала Маришка.

Ей стало жалко Славика, который жил без мамы-кошки и искал пропитание около тюрьмы. Про нее она опять от папы узнала, который туда консервы возил. Маришка подумала: «Наверное, Славик одними консервами и питался, и не гладил его никто, вот и не умеет обниматься, не ласковый совсем. Ну, я его буду сметанкой, молочком, разными китекятами кормить, долго гладить, и он станет ласковым».

Маришка росла, делала, как задумала. Славик рос рядом. Первые года два беспрестанно дрался и приходил как разбойник, весь в шрамах со сломанными ногами, оторванными клоками шерсти. Маришка просила у мамы мазь Вишневского, бинты, лечила, гладила, обнимала. Однажды они со Славиком пошли в магазин. Ну как пошли — Маришка пошла, а Славик за ней увязался. Вдруг из переулка выскочила овчарка. Маришка испугалась, сжалась вся. И откуда ни возьмись стрелой из-под ее ног на нос овчарке прыгнул Славик. Орет, повис на морде, и глаза ей царапает. Овчарка взвыла, мотнула головой, скинула кота и нырнула под забор крайнего дома. А Славик отряхнулся, полизал снова сломанную лапу, и ну возле Маришкиных ног восьмерки писать, ходит, мяучит. Маришка заплакала, подняла его на руки, прижала к себе и сказала: «Ты самый лучший кот на свете, я тебя люблю». И больше Славик не вырывался от Маришкиной любви, не кусался, а только мурлыкал.

Часть 6. Портрет 4. МАРГАРИТКА (приказание «не взрослей», «не будь ребенком»)

Маргаритка родилась совсем маленькая всего кило двести. На нее все дули, оберегали. И к двум годам купили ей друга — сенбернара Балу, чтобы тоже оберегал. И так уж все старались, что годам к пяти Маргаритка была уверена, что попала в мир страшных опасностей. Что из — под любой двери может просочиться «сквозняк», и тогда она «простынет, заболеет и умрет», что из любой подворотни может выскочить «несносный хулиган», что любой в этой стране «может наорать на беззащитного человека».

Маргаритка

Мама была все время на работе, а бабушки душили внучку своей нерастраченной тяжелой тревожной «любовью». И все чаще Маргаритка уползала от этой «любви» к Балушке на коврик, гладила его, росла вместе с ним, бегала по лужайке. Это единственное существо, на которое бабули возлагали много надежд и определяли его, как охранника от всех жизненных опасностей, ибо на себя болезных, они не надеялись.

Балуша вымахал ростом с теленка, был тих, спокоен, уверен в себе, как настоящий мужчина. На бабушек смотрел, как на осознанное недоразумение жизни. Лаял так нечасто и звучно, что ползагорода вздрагивало при его «ваф».

Однажды папа Маргаритки пришел вечером печальный, и сказал, что дом придется продать и купить квартиру, но она будет маленькая и он совсем не знает, куда девать Балу. Маргаритка испугалась. Папу она видела изредка, а верного друга 24 часа в сутки, это ее опора, защита.

— Куда девать? Зачем девать? Балу поедет с нами! — разревелась Маргаритка.

— Там ему негде спать, Маргуша. — пытался унять плачущую дочку папа. — Он у нас очень большой, только в доме жить может, вон я ему какую будку построил, пятнадцать квадратов. А там у нас вся квартира двадцать пять.

— Значит, мы никуда не поедем — перестала плакать Маргуша, спрыгнула с отцовских коленок и помчалась на улицу к Балу.

Когда кудахтающие бабули и папа выбежали вслед за Марго, след простыл и от нее и от ее друга. Все не на шутку испугались, и ринулись в разные стороны искать пропажу. А пропажа сидела рядом, за соседним гаражом вместе с собакой и приговаривала: «Мы с тобой уйдем от них, в город, в приют. Я тебя в приют пристрою и сама там буду других собак кормить, убирать, меня и не выгонят. Проживем без них». Здесь Маргуша «повзрослела» без времени, не стала бояться, не стала злиться, даже толком плакать не стала. А взяла Балушу за поводок, надела намордник и пошагала пешком из загорода в город…

Она вспомнила, что с мамой они ездили на 105 автобусе в поликлинику, и запрыгнула в него. В кармане лежали деньги на продукты, которые дала ей бабушка утром, билет было на что купить. Там она спросила, как добраться до ветеринарного приюта, ей добрые пассажиры нарисовали на бумажке маршрут. И к вечеру Маргарита и Балу стояли возле директора приюта — молодой девушки лет 30-ти с копной рыжих волос, и уговаривали:

— Да вы нас в уголочек какой-нибудь возьмите, я все-все буду делать, помогать вам, я за Балушей убиралась, и он сам может, в зубы лоток берет, какули поддевает и уносит в яму. И еще он тихий, не лает никогда. От нас вам только польза, возьмите нас, а…

— Да как же я вас возьму, вы же несовершеннолетние. Родителям надо сообщить…

— Не надо — отвернулась Маргарита. — Мы им не нужны.

— Как это, не нужны?

— Отец дом продал, квартиру купил, говорит, маленькая она, чтоб Балу в нее брать. А я без Балуши там жить не буду.

— История… — проговорила директор Вера. — Ладно, утро вечера мудренее. Давай я Балушу определю, у нас есть для него дом, чистый, теплый. А ты ко мне в офис, сегодня на диванчике поспишь. Утро вечера мудренее.

— Спасибо тетя Вера! — прыгнула к ней на шею Маргаритка.

А тем временем в доме Маргуши никто не спал. Бабушкам вызывали неотложки. Отец носился по милициям, больницам и моргам, как помешанный, накрученный семейством через чувство вины. Мать оставалась дома, на случай, если вдруг Маргуша появится.

А Маргуша после всего страшного дня, свернулась клубочком на диване Веры и крепко уснула, решив, что в этом мире всегда надо спасать себя и друзей, даже от тех, кого считал своей семьей.

Что было утром и потом? Конечно, Вера объяснила Маргарите, что надо позвонить семье, и потом уже решать, что делать дальше. Конечно, приехали папа и мама. Договорились, что на какое-то время оставят Балу у Веры в приюте, и что Марго сможет приезжать к нему когда захочет. И помогать Вере, когда сможет. А потом, когда родители купят жилье побольше, Балушу сразу заберут. Маргуша согласилась конечно, но родителям не поверила… Все что обещала Вере, сама она выполняла, приезжала, помогала. А отцу… не верила. Даже когда он купил трехкомнатную квартиру и забрал Балу, не верила. Ведь он мог предать однажды. Значит, сможет и еще раз. И она стала расти и надеяться только на себя. И очень нескоро она смогла понять, что человек может ошибаться, что папа не идеален, что она не железная, что можно никого не спасать. Но это все потом.

Славка

Часть 7. Портрет 5. СЛАВКА (приказания «не будь собой», «не чувствуй»)

Имя Славке выбирали всем миром — отец-мать, бабки-дедки, дядьки-тетки, победил отец. Он хотел пацана. Сказал с пьяным нажимом:

— Пусть мужик родится во славу семьи, рода и отечества, Славой назову.

А родилась девочка, ошиблись врачи. И вот всю эту ответственность за славу семьи и родины поволокла на своей маленькой, невзрослой душе с самого рождения крошечная девочка Слава. Пьяный от радости отец, сделавший свидетельство о рождении, примчался в роддом и орал в окошки:

— Маня, покажи мужика! Братцы, у меня мужик родился! Скока весит?

Тут вышла акушерка и вынесла справку:

— Чего орешь, дочка у тебя, два восемьсот, здоровенькая, светленькая, кормит Маня. Иди домой.

Отец Славки осел, тупо уставился в свидетельство о рождении и в справку, качаясь и пытаясь понять, как же это так вышло, что девочка, а не пацан.

— Надо блин свидетельство переделывать — разочарованно закруглился он и поплелся восвояси. Имя Слава он все-таки дочке оставил, как тайную надежду осуществить свое желание. И стал растить Славку, как «ростят» мальчишек. Упала — не ной, поплюй, подорожником коленку залепи, заживет до свадьбы. «Нет слова «не могу, есть слово — не хочу». Однажды зимой мама попросила привезти с дачи из погреба соленья-варенья.

— Поехали, поможешь, — сказал отец.

Славка по-армейски быстро оделась и залезла в машину. Было морозно, отец погазовал минуту и помчался, он всегда спешил. До дачи долетели за полчаса. В погреб он спустил Славку, потому что она была маленькая и юркая, ей слазить удобно. Когда она подала наверх предпоследнюю банку, у него зазвонил телефон, отец стал отвечать, там на проводе кто-то орал, отец выскочил на улицу и Славке было слышно, как он тоже кричит, потом взвизгнула машина и все стихло. Славка растерялась, без отца выбраться из погреба она не могла, лестницы не было, подставки чтоб забраться наверх — тоже не было. А зима и промерзший насквозь дом — был… Славка села на банку с огурцами, и стала себя подбадривать:

— Не бойся, нельзя бояться, сильные девочки не боятся. Папа скоро вернется. И ты вылезешь.

Через два часа она стала замерзать. Мурашки величиной с лошадь носились по спине и рукам, ноги коченели, прыгать в погребе было невозможно, она стала просто сгибаться и разгибаться. Лампочка светила тускло, наверху темнело. Славка хотела испугаться и заплакать, но ей было запрещено показывать слабость. Она сидела с окаменевшим лицом, а по замерзшим щекам текли горячие слезы.

Приехал отец:

— Руку давай.

И все. Она на негнущихся обмороженных ногах доковыляла до машины. Дома никому ничего не сказала. Когда залезла в ванную, ноги и руки кололо как иголками, но это был пустяк по сравнению с той болью и обидой, которая была в сердце. Славка подумала: «Мне нельзя сдаваться, и говорить я никому ничего не буду, я все смогу, когда вырасту, и машину водить сама, и лестницы в погреб делать. Никогда не буду плакать. Слезами горю не поможешь».

Она выросла. И только через много десятков лет поняла, что слезы помогают выплакать горе по себе, не принятой отцом и матерью. Что надо в жизни делать что хочешь, не делать то, что поперек души, и говорить сразу, что не нравится. И если кто над тобой издевается, можно злиться, гневаться и агрессировать, защищая себя. Но это было намного позже. А пока Славка приказала себе: «Не чувствуй, ато больно будет»

Часть 8.Портрет 6.САНЯ (приказания «не думай», «не будь ребенком»)

Санек

Как-то шел Санек в магазин, с авоськой шел, бабушка дала, сказала: «Эта авоська меня переживет. Я ее с Хрущовских времен берегу, таких сейчас нету. Смотри, не потеряй, она мне дороже деда». Сказала и посмеялась. Санек взял рыжую авоську — маленький такой мешочек весь плетеный и с ручками. Со страхом вцепился в нее, чтоб не потерять, чтоб бабка не прибила. Шел Санька и думал, как это может быть, чтоб какая-то тряпка дороже человека была. Навстречу дядь Лева:

— Привет Санек! В магазин?

— Ага.

— А чего, такой хмурый?

— Думаю. Бабка сумку дала, сказала, что она ей дороже деда. А разве так правильно? Справедливо разве?

— Ээ, сумка дороже деда… моей вон унитаз меня дороже. Вчера в сорок градусов его с рынка пешком волок, а она рядом идет: «Не урони, идол, — шипит — я на него всю весну копила. Прибью, если не донесешь». У них у баб, мужик ценности не имеет, так, рабочее приложение.

Махнул дядь Лева рукой, и уже печальный пошел своей дорогой. А Санек решил: «Раз такая несправедливость, буду деда всю жизнь защищать, и себя. Я ж тоже мужик. Раз я ценности не имею, надо защищаться и деду помогать справедливость восстанавливать». С того дня стал Санек не с бабкой на кухне время проводить, а с дедом в гараже. И чего бы она ни сказала, все ей поперек отвечать. Ишь ты, какая царица нашлась, людей живых с авоськами ровнять. Починили они с дедом его старенькую Волгу. Все лето — на рыбалку, наловят килограмм пять-десять, продадут на базаре, деньги поделят и живут в свое удовольствие. А дед еще и пенсию получает. Каждый месяц Саньку на сберсчет денежку кладет. В общем, такая мужская дружба у них завязалась. Бабка ходит и не понимает, чего это Санька как подменили, не признает ее команды, совсем от рук отбился. Стала она думу думать, как деда от внука оторвать. Ну, и как в сказке про золотую рыбку, погнала его к синему морю:

— Езжай-ка ты дед на заработки в столицу, Машке помочь надо ипотеку закрыть, вон Санек пообтаскался, да и мне кухню менять пора, все дверки поотваливались. Давай собирайся.

— Ничего я не пообтаскался, — тут же возражает взрослым голосом Санек, — все у меня есть и штаны и футболки. Незачем деда в Москву гнать. Он здесь-то не всегда хорошо ходит, не молодой же. То давление, то суставы ломит. Сама в Москву езжай, а мы здесь тебя подождем.

— Это ты чего это раскомандовался, говнюк? А? на кого голос повышаешь? На бабушку родную? Ишь ты, умники! Я тут пластаюсь, огурцы помидоры на рынок таскаю, торгую, чтоб лишнюю копейку твоей матери на ипотеку прикопить, а вы мне здесь думы думаете! За вас все продумано! Банк мать за неуплату выгонит, куда жить придешь, сопля немазаная, сюда же и придешь! Поедешь дед! Сказала, собирайся!

— На ипотеку у меня и мама и папа есть, они сами с ней разберутся. А на кухню дед и здесь тебе заработать может, вон рыбу каждый день ловим, в магазин сдаем, за три месяца и кухня и ремонт тебе будет — уже кричал Санька на бабку. — Да, дед?

Дед положил жилистую руку на макушку Саньку:

— Бабушка права, Саня. Маме с отцом помочь надо. Пока могу. Поеду я.

— Деда, ты же не сможешь там, не молодой же уже. Заболеешь, кто тебя там лечить будет. Да и дурная она, Москва эта, шум, народу тьма, никто никого не любит — горючими слезами разрыдался Санька.

— Ничего, справлюсь потихоньку.

— Тогда и я с тобой! Не останусь я здесь. Ты на работе будешь, а я тебе готовить еду буду, в магазин ходить, вдруг чего — скорую вызову, полечу.

— Дак, я ж в общежитии жить то буду. Куда ж тебя я возьму?

— И я в общежитии. Не останусь.

— Нет, внучок, ты меня здесь подожди. Я первый месяц как устроюсь, обживусь, обгляжусь, потом уж тебя может и возьму. А пока с бабушкой поживи.

Санька сдался. Расстроился. И стал собирать деда в Москву. Отдал ему свой второй телефон, чтобы звонил не со своего со сломанным стеклом. Дед уехал. Санек стал ждать звонков. Выполнял обязанности с авоськой по расписанию. Ходил молча. Баб Дуся первое время все пыталась в душу влезть, разговаривала разговоры разные, кормила любимыми Санькиными пирожками с вишней. Но ему было не интересно. Ни бабка, ни пирожки. Он жил в ожидании 9 часов вечера, когда можно было деду позвонить. Жил и очень боялся, что однажды дед не ответит. Так и вышло. Санька звонил раз пятнадцать, дед трубку не брал. Когда к полночи дед не ответил, Санька выскочил из гаража и побежал к бабке:

— Ба, дед не отвечает. Надо к нему ехать!

— Куда ехать? В Москву? Мы ж все деньги с тобой кончаем на разъезды. Еще чего выдумал. Спит, поди, дед. Умаялся, вот и не отвечает. Попозже еще позвонишь или утром завтра. Ответит.

Санька сердцем чуял, беда с дедом. Пометался еще часа три по своей комнате, потом собрал в сумку штаны, футболки, которые мама с собой дала. Вытащил всю свою заначку накопленную, пересчитал, посмотрел в интернете, сколько билет до Москвы стоит, и вышел в ночь. На вокзал пошел. Кассирша на вокзале билет ему не дала бы, это он точно знал, даже со свидетельством о рождении. Поэтому он попросил чужого дядьку купить билет:

— Купите, пожалуйста, мне в Москву надо, там дед у меня заболел.

— А родители как же? Не едут с тобой?

— Они сейчас не могут, им на ипотеку зарабатывать надо, а у деда я один. Купите!

Дядька поразмысли, поохал, подул в усы и купил:

— Только меня держись, иначе проводники с поезда снимут. Скажешь, что мой внук.

— Спасибо, дяденька.

Они дождались поезда и поехали.

Москва. Вылезли с вагона. А куда дальше — Санек и не знал. Дед говорил, что работает монтажником на облицовке дома. А где этот дом…

— Чего, дальше-то тебе куда? — спросил дядька.

— На Павелецкую, — соврал Сашка, чтоб дядька не подумал, что он совсем дурак, и не знает, где деда искать. В общем, дядька проводил его до метро, посадил в вагон, и сказал где вылезать. Вылез Сашка на Павелецкой… кругом народууу… Все куда то бегут, до него никому и дела нет. Да и подойти спросить, не знаете ли где мне дедушку искать… Чего он, дурачок что-ли, кто ж ему скажет. Сел Саня на скамейку, уставился в телефон и шепчет: «Дедушка, миленький, позвони мне».

Солнце клонилось к вечеру, дед не звонил. Санька заплакал. И не заметил, как к нему подсела какая-то девушка:

— Привет, ты чего плачешь?

Санька размазал слезы кулаком:

— Я к деду приехал из Рязани, а где он — не знаю.

— Зачем же ты ехал, не зная, где дедушка живет?

— Испугался. Дед трубку второй день не берет. Подумал, случилось с ним что.

— Что ж мы с тобой делать будем, где деда искать? Есть еще взрослые, кому можно позвонить, узнать, где дедушку искать.

— Только бабке, но ей я не буду звонить, ей авоська дороже живого человека.

— Если больше никого нет, придется ей звонить. Давай я поговорю.

— Нет, я сам.

Санек набрал бабушку, она ответила тут же:

— Саня, внучок, где ты?

— В Москве.

— Где? Божинька мой, где ты?

— Не голоси, в Москве я — по-взрослому сказал Сашка. — Ты мне скажи адрес, где дед живет, тут со мной девушка рядом, поможет мне найти.

— Бабушка ответила четко по делу:

— Дзержинского 25—30.Трубку девушке дай, пожалуйста.

Девушка взяла трубочку:

— Здравствуйте, я провожу вашего внука, скажите адрес, пожалуйста. Мы вместе поищем дедушку.

— А вас как зовут?

— Нина, я волонтер, давно таких потеряшек сопровождаю. Нас у каждого метро много. Не переживайте, я могу вам свое фото и документы скинуть чтобы вы не переживали.

Часа через два Сашка и девушка Нина были у дверей дедушкиного общежития. Нина объяснила службе охраны проблему, и те стали выяснять, где дед:

— В больницу вчера увезли, инфаркт. Вот адрес больницы.

В больнице Сашка сразу помчался в палату. Нина за ним не поспевала. Он влетел в палату пулей:

— Дед! — бросился он к нему.

Дед глаза не открыл. У него в носу была какая-то трубка, и в руки воткнуты иголки с трубками. Сашка испугался, и схватился за руку подоспевшей Нины.

— Дедушка спит, ему лекарство сонное ввели. Надо подождать пока проснется.

— Я буду ждать. Здесь посижу.

— Ладно. Я с врачами поговорю, чтобы тебе здесь побыть разрешили, после обеда еды привезу. И с бабушкой еще раз переговорю. Только ты не убегай никуда.

Сашка остался. Он слушал, как дед дышит. Долго слушал, потом уснул. Проснулся от того, что кто-то трогал его за руку.

— Санька — тихонько проговорил дед, взяв внучка за руку. Сашка вскочил, и обнял дедулю за шею:

— Деда, я тебя люблю. Не умирай, пожалуйста.

— Пока не умру. Врачи не дадут. А бабушка где же?

— Она дома…

Тут дверь открылась и вошла Нина с авоськой:

— Бабушка уже едет. Я вам покушать принесла. Давай Саня, распорядись продуктами. И я с вами поем. Проголодалась очень.

Сашка радостно закивал и стал разбирать йогурты, супы, хлеб и фрукты.

Когда все весело пообедали, радуясь, что все так удачно разрешилось, Сашка спросил Нину:

— А где можно авоськи купить?

— Какие авоськи?

— Хрущовские, в них бабушки продукты с магазинов носят. Я не просто так, я куплю.

— Да зачем тебе авоська? Я вон какую, эко-сумку принесла.

— Не… мне авоську надо. Я ее бабушке отдам, чтобы она деда больше в Москву не гоняла. Для нее авоська дороже деда. Вот я ей и отдам, а деда себе оставлю.

— Это тебе бабушка сказала, что авоська дороже дедушки?

— Ну да, она. Вот я и хочу отдать ей то, что ей дороже.

— Да… ситуация. Я поищу. Ну, давай, пока. Приеду завтра утром. Захочешь погулять — выходи недалеко, я с врачами договорилась.

Нина чмокнула Сашку в макушку и ушла помогать другим.

Авоську Нина привезла. Сашка заплатил за нее Нине. Бабушке Сашка авоську отдал:

— Забери. Только деда больше никуда не гоняй.

Бабушка заплакала и сказала при всех:

— Саша, я не права была. Я деда своего ой как люблю. Заревновала я его к тебе. Вот и придумала Москву эту. Прости меня дурру старую. Как же авоська дороже человека может быть. Сдуру это я, со злости. И ты меня дед прости, давай выздоравливай, и домой поедем все вместе.

Сашка успокоился, обнял бабушку. Побыли они в Москве, пока дед лечился, потом все домой поехали.

Часть 9. Портрет 7. Виталик (приказания «не делай», «не будь успешен», «не будь первым»)

Виталик

У Виталика — рыжие огненные вихры и куча веснушек на мордашке. Папа у Виталика — боооольшой начальник, он в Гордуме сидит. А мама — бизнес-леди, которая всегда занята. Она утром едет в офис и к фитнес-тренеру, к обеду — к психологу, к вечеру — к стилисту и снова в офис. Кормит Виталика тетя Нюра, повар и помощница мамы по дому. Вот Виталик подходит к маме и говорит:

— Ма, я хочу для собак бездомных вольеры делать.

— Молодец, какой — отвечает мама. — Весь в меня, жилка предпринимателя врожденная.

И на следующий день уже работал цех по производству клеток. Мама привезла Виталика в цех и говорит:

— Ну вот видишь, как я все классно придумала, клетки эконом, средний сегмент, клетки вип. Круто! Чего не радуешься? Все ж получилось!

— Я радуюсь — промычал Виталик. И пошел восвояси. Так было всегда. Когда он захотел червей для рыбалки разводить, мама открыла целую ферму. Когда он хотел деревянные домики для друзей из двора строгать, мама открыла производство спортивного и игрового инвентаря. А папа? А папа сидел в Гордуме, он был очень занят. Не до Виталика.

И вот Виталику уже ничегооо не хочется. Он тупо пялится в айфон, и валяется на диване. Даже есть не хочет.

Однажды он вышел во двор, а там сосед мелкий совсем, двухлетка, в шнурках запутался. Вяжет, вяжет, а они все вместе связываются.

— Эх ты, давай покажу, как надо — встал Виталик на колено и медленно несколько раз завязал и развязал шнурки малому. — Понял?

Тот кивнул и стал так же медленно повторять за Виталиком завязки. И у него получилось, аж с первого раза получилось. Он заулыбался и обнял Учителя.

— Ладно тебе, чего уж там, забудешь как — приходи, еще раз покажу.

И так стало на душе у Виталика хорошо и мягко. Тепло. И решил он больше маме ничего не говорить, чего он хочет. А сам решил делать. Что сможет. И как сможет. Так оно лучше будет.

Наутро, он вышел во двор и увидел, как соседка, пожилая тетя Маша, на коленках по придворовому участку ползает, и сорняки из цветника выдергивает. Охает, но ползет.

Виталик вспомнил, что где-то у него валялись наколенники, помчался домой, отрыл в шкафу и принес их теть Маше:

— Вот, наденьте, ноги ж больно.

— Ой, Виталя, спасибо, давай — радостно отозвалась Теть Маша. Надела, дополола грядки и говорит:

— Здоровские наколенники, если бы в них еще побольше поролону засунуть, цены бы им не было.

Виталик почесал рыжий загривок и сказал:

— Теть Маш, а я подумаю, как туда побольше поролону засунуть.

Пришел домой и засел за конструирование наколенников. Сшил руками, не хуже чем на машинке. Поглядел на них, и примерять теть Маше пошел.

— Ух ты, — удивилась теть Маша, — мягко то так, даже земли совсем не чую. Виталя, я тебе на такую красоту еще десяток клиентов приведу, держи за работу!

— Неее! — хотел было отказаться от оплаты Виталик. Но теть Маша покачала головой и сказала так мягко по-доброму и одновременно, чтоб возражений не было:

— Каждый труд должен быть отблагодарен. Иначе потом делать тебе ничего не захочется. Держи, внучок и не отказывайся.

Так Виталя узнал, что труд должен быть отблагодарен. И стал шить бабушкам наколенники дальше, уже на швейной машинке. Ему было очень приятно облегчать труд старых людей, и давать им возможность делать любимое дело — в земле ковыряться и растить красивое и вкусное. Когда теть Машины бабушки рассказали другим бабушкам про наколенники Виталика, к нему стали звонить со всего города, просить сшить. Тогда Виталик пошел к учительнице по труду в школу и попросил ему помочь. Уже через неделю весь класс девочек и мальчиков шил наколенники для работы в саду. Учительница вела учет сшитого и проданного, и начисляла и раздавала зарплату. Виталик все это перепроверял, чтобы честно было. В общем, он был очень доволен, что справился без мамы. Если бы не родительское собрание, на которое директор пригласил маму Виталика, чтоб похвалить за дело.

— И чего это вы мне под нос фигню всякую суете? — зло выдернула наколенник из рук учительницы по труду мама Виталика. — Мой сын дурью мается, а вы потакаете.

— Он делает доброе дело, помогает пожилым людям беречь их колени.

— Ато, у нас некому больше помогать этим людям беречь их колени! Копеечное дело!

Учительница обиделась:

— Не такое копеечное, дети зарабатывают больше, чем на заводе хорошие рабочие. И ваш сын молодец и человек замечательный.

— Да ладно, он чудом такой замечательный образовался. Сам собой.

— Видимо здесь история идет от противного, — жестко сказал подошедший на помощь учительнице отец Вовки.

— А вас кто спрашивал? — разошлась яростно мать Виталика.

— Жизнь. Меня спрашивает жизнь, и я ей отвечаю. Ваш сын молодец и помогает пожилым людям. Сколько благодарности он от них слышит. Вам бы радоваться за него, но вы решили обесценить сына. Так нельзя. Парнишка не захочет вовсе что-либо делать

— Захочу, — внезапно появился рядом Виталик — Я захочу. Мама может говорить, что ей хочется. А я, что делал, то и буду делать. Потому что я нужен. И наколенники мои нужны. Если я тебе не нужен. Такой, какой я есть. Так это твои проблемы. Я проживу. Уходи мама. Дома поговорим.

Они поговорили… дома. Мать под конец разговора сдалась, расплакалась. А Виталик отстоял свое дело и себя. И продолжил его делать. Без мамы.

Часть 10. Портрет 8. Леночка (приказание «не будь здорова»)

Шла серая зима. Леночка смотрела на нее из окна больничной палаты. На душе у Леночки было еще серее, чем снаружи людям за окном под холоднючим, колючим зимним дождем и декабрьским мраком. Приближался новый год, школьные утренники, костюмы, гирлянды, подарки. А ей надо было лежать в больнице, чтобы мама «стала совершенно уверена в том, что пневмония не осталась хроническим заболеванием, и не сказалась на состоянии Леночкиного организма впоследствии».

Леночка

Мама всегда говорила непонятными учеными словами, чтобы подтвердить свое высшее образование, полученное ею вопреки всему и с большим трудом. Вообще все, что мама делала, она делала с большим трудом и усердием. И Леночку она лечила так же, с трудом и усердием. Как только Леночка научилась понимать слова, она разобрала, что мама говорила про нее: «Ребенок родился слабеньким и хилым, всего кило восемьсот, лежал на докармливании, я ее и не видела почти. Так дальше и пошло — болезни, болезни. Да и как ей здоровой-то быть с таким медперсоналом! Чуть не уморили до смерти. Вот теперь и болеет бедненькая».

И все со вздохом, показывая, как ей было тяжело, но при этом она чувствовала себя важной, нужной, хорошей матерью. И Леночка решила: раз маме надо быть хорошей мамой, придется болеть и дальше. К тому ж папы у Леночки не было с рождения, и кроме нее и бабушки маме заняться нечем и некем. Правда мамуля недавно Жучку взяла — малюсенькую собачку с трясущимся тельцем, которая все что умела, это истерически лаять фальцетом на все и на всех (откуда только голос берется из этого мизерного черненького лысоватого тельца с лохматыми ушами). Но и Жучка быстро поняла, что для выживания надо болеть. Так чтобы мама возила ее в столицу на дорогущие операции, чтобы выискивала, какую диету соблюдать для ее чувствительного желудка и называла бы ее «деточка моя несчастная». Итак, в семье здоровой и сильной была только мама. У бабушки вечно болело сердце, у Леночки легкие, у Жучки желудок и матка. Она не могла рожать щеночков, прооперировали Жучку. Ладно, хоть сама цела осталась. И не дай Бог кто-то из жертв мамы отказывался быть больным! Какой спектакль тут разыгрывался! Шекспир отдыхает. Мама кричала: «Разве так сложно, выпить барсучий жир! Ради своего же здоровья! Как так забыть сделать антибиотики! Ты же можешь умереть!»

Неет, Леночка не могла умереть, с кем же она оставит маму, с бабушкой? Бабушка одна ее не потянет. И вправду умрет. И Леночка терпеливо подставляла попу под укол, накапливая в ней не рассосавшиеся шарики от болючих инъекций. И так по кругу — у мамы неприятности на работе — рассказала бабушке — у бабушки схватило сердце — мама расстроилась — пристально присмотрелась к Леночке и Жучке, типа вас тоже пора лечить — мама ходит с завязанной головой, которая просто разваливается на куски, натужно восстанавливая здоровье слабенького семейства. И подтверждается статус профессионального Спасателя — мамы их небольшого Отечества.

Так и жили. Пока Леночке лет в 14 не надоело подставлять попу под уколы и лечить разрушенные антибиотиками зубы. Тогда она встала со скамейки в поликлинике и вышла в свое здоровое настоящее, где больше никогда не будут у нее болеть легкие. Просто потому что она так решила. Маме пора решать вопрос с мужем. Решила Леночка. А мне — начинать учиться жить без мамы и ее Спасательства.

Что было дальше? Мама билась смертным боем с повзрослевшей Леночкой, доказывая, что та больна, глупа, беспомощна. Леночке пришлось туго. Но оно того стоило. Это ж самое сложное — отстоять себя у своих близких. У нее получилось.

Часть 11. Портрет 9. Наташка (приказание «не будь близким»)

Наташка

Все вокруг говорили Наташке, что родители у нее хорошие, любят ее. Папа и мама работали посменно на огромном заводе. Не пили, несли в дом все, что добывали. В квартире было чистенько, по-советски уютно. Комнат в ней было целых четыре. В одной жили бабушка и дедушка. В другой — Наташка с сестрой. В третьей папа с мамой. И зал был общим. Когда мама с папой уходили в ночь, Наташка спала в зале. Чтобы быть ближе ко всем. Училась она в школе отлично. Примерное поведение. «Талантливая девочка у вас» — говорили маме учителя и знакомые. Наташке нравилось писать стихи, рисовать, лепить из пластилина, все как-то само собой получалось и очень хорошо, душевно.

Только маме с папой ее таланты радости не несли. Сделает подарок на день их свадьбы, самой ой как нравятся фигуристы пластилиновые, а мама «ни спасибо, ни иди нафиг» — ничего не скажет, засунет статуэтки на холодильник и дальше полы драить, щи варить.

Займет Наташка на Всероссийском фестивале по стихам призовое место, грамоты, медальки привезет, а папа не заметит даже, что после недельной отлучки, она в квартире появилась. Ходит как зомби, лицо без мимики, весь в себе. Плакать Наташка не умела. Боялась. Бабушка, которой полугодовалую Наташку оставляли нянькой, болела ногами. Поэтому садилась на диван, привязывала длинную резинку к коляске, в которой ревела Наташка, и с силой, молча толкала коляску от себя. То оттолкнет, так что у Наташки дух займется. То притянет. Увидит перекошенное от страха Наташкино лицо и хохочет. Какой уж тут, дитю плакать. Фиг знает, чего еще бабуле в голову взбредет. «Лучше не плакать» — решила Наташка, и молча сжалась в коляске. Обнимашки были только с Крестной, которая спасла Наташкину жизнь, когда мама на пятом месяце беременности пошла аборт делать. Так Крестная примчалась в больницу, притащила отца и успела-таки за полшага до аборта, вытащить Наташкину маму из клиники. У мамы с папой тогда квартиры не было, и ругались они на тот момент друг с другом. Вот и решила Наташкина мама освободиться от несвоевременной Наташки, чтоб не мешала. А когда все-таки она осталась жить, то сама Наташка решила не мешать, не быть близкой, не лезть в обнимашки и целовашки. Жить скукожившись, на полвздоха. Так у нее стали болеть легкие, от недышания. А еще эти болезни мирили маму и папу, которые молча, могли скандалить месяцами. Ходят, молча, будто и нет никого, делают вид, что с ними все нормально, машинально готовят невкусную еду, здороваются, растягивая улыбки, с соседями — «все хорошо у нас». А в доме плита могильная всех придавила. «Лишь бы мирно, тихо было все» — говорила мама. И под плитой «мирно — тихо» жили все квартиранты, в смежных комнатах, без близости друг к другу.

Пока Наташка не решила, что пора становиться кому-нибудь близкой и пошла в ту жизнь, где есть живые эмоции… Но это уже другая, длинная история

Часть 12. Портрет 10. Мося (приказание «не принадлежи»)

Мося

Маленький вихрастый еврейчик Мося жил со своими дедушкой Йосей и бабушкой Зиной. Баб Зина — дородная белоруска с громким голосом и вкусностями из плиты круглые сутки. Йося — русский еврей, который смирился с подкаблучным положением при бабе Зине, но в глубине своей пассивной агрессии протестовал неимоверно. Друзей у него не было. «Со шлимазлами не вожусь» — говорил он. Вся забота — пенсию получить и в магазин сходить.

Всякий раз, когда Мося натягивал штаны погулять с пацанами из двора, Йося багровел, тряс кудряшками и шипел интеллигентно, как змей:

— Мося, нам евреям, нельзя играть в дикие игры с паршивыми мальчишками во дворе. Мося, ты не такой, как эти дебилы. Снимай штаны, лучше книжку почитай.

И Мося стягивал штаны, тоскливо глядя в окошко на бегающих соседей. Мальчишки носились на великах, падали, орали, дрались. И Мося иногда думал, наверное, дедушка прав. Есть евреи, которым нельзя так себя вести. Родители Моси уже который год жили на заработках в Европе, и дома появлялись по великим праздникам. А уезжая, всегда просили сына слушать бабу с дедой. И он слушал. Хотя плохо понимал, почему дед говорил, что они евреи. Бабуля родилась в Минске, она еврейкой не была. Мама родилась в Твери, папа в Симферополе. Когда Мося начинал про все это думать, то путался и бросал размышлять. Просто слушал деда. И уверился в том, что он особенный мальчик. В тот же год пошел на шахматы, играть в умную игру, чтобы не быть дебилом, как дворовые мальчишки. Через год уже был призером района по шахматам, получил разряд. А через день после разряда получил по кумполу от тех же дворовых мальчишек, чтобы свой нос не задирал. Баба Зина мазала раны на умной еврейской голове зеленкой, маленький дед бегал взад и вперед и визжал:

— Я же говорил незачем связываться с этими дебилами! Ублюдки! Шлимазлы!

А Мося сидел набычась от желания реветь, которое рвалось из его маленького мужского сердца, ему так хотелось носиться с его обидчиками на великах, орать в подъездах, стрелять из рогаток. «Но я им не нужен. Я не такой как они. Зачем я им» — думал горестно Мося, и тускло шел в свою спальню. Он бы с удовольствием сказал «мы» (я и мальчишки). Но говорил то, что разрешал дед: «Я не такой как они», «Я не из их компании». Говорил и страдал.

Итак, с 12-ю приказаниями и портретами растущих на этих приказаниях детей, все. Теперь — про контрприказания, или иначе — драйверы поведения.