Дориан Дарроу. Заговор кукол

Екатерина Насута, 2012

«Они появились одновременно, едва лишь часы пробили девять, и неспешно двинулись навстречу друг другу. Скрестив взгляды, словно шпаги, они одинаковым жестом сдвинули клетчатые береты на затылок, перехватили тугие пачки, еще сохранившие аромат типографской краски и сплюнули под ноги…»

Глава 4. Где идет речь о крысах, поездах и куклах

Серая крыса устроилась на крыше кареты, не обращая внимания ни на проходивших мимо людей, ни на пофыркивающую лошадь, которой явно было не по вкусу подобное соседство. От своих товарок, жавшихся в щели городских домов, крыса отличалась размерами, лоснящейся шерстью и неизбывной наглостью. Вывалившийся из дверей паба кучер, увидев нахалку, мигом протрезвел, замахнулся было кнутом, но не ударил: поднявшись на задние лапы, крыса продемонстрировала серебристую сбрую с круглой нашлепкой-печатью.

— Тьфу ты, пакость! — Кучер, снова стремительно пьянея, уцепился за гриву коняги. — Убирайся, слышишь?

Крыса дернула носом и отвернулась.

— Чего тебе надо? Хочешь хлебушка? На вот. — Он вытащил из кармана мятую горбушку с кусочками табака и подсунул крысе. Та не соизволила обратить внимания.

А лошадь гневно всхрапнула.

— От тварь…

Тварь вдруг подалась вперед, замерла на несколько секунд и, серым комком скатившись под колесо, исчезла.

— Пакость… ну и пакость. Лады, хорошая моя, сейчас поедем… сейчас, грю! Стой же! От чтоб тебя…

Подковы ударили по камню, скрежетнули колеса о высокий бордюр, и карета выползла на улицу.

Крыса же, отряхнувшись, бодро двинулась в направлении противоположном. Она бежала, ловко маневрируя между ногами, колесами и дамскими юбками. Увернулась от брошенного камня, нырнула в узкую щель между двумя домами и остановилась перед кофейной масти пинчером.

Он оскалился — крыса отступила.

Он зарычал — крыса выгнулась, вздыбливая шерсть.

Он кинулся — крыса отскочила и, извернувшись, вцепилась в гладкий собачий бок. Раздавшийся было визг оборвался, когда желтоватые резцы сомкнулись на горле. Спустя секунду тварь продолжила путь, не став дожидаться, когда поверженный соперник издохнет.

Пожелай кто-нибудь проследить за крысой, он был бы изрядно удивлен, увидев, что существо как привязанное следует за молодым джентльменом в сером сюртуке весьма приличного кроя. Модный цилиндр, плащ, с небрежным изяществом переброшенный через локоть, а главное — причудливого вида трость с набалдашником в виде цветка орхидеи, свидетельствовали, что джентльмен оный обладал изрядным вкусом. Сам он был молод, характерно бледен и слегка сутуловат. Последний факт для людей знающих был весьма приметен.

Впрочем, крысу вряд ли интересовала осанка молодого господина. Она просто шла следом.

Бурая громадина Кингз-Кросс успешно сражалась с предрассветным туманом. Рассеченное светом электрических фонарей марево ложилось на рельсы, чтобы безмолвно умереть под колесами составов. Гремели железные туши локомотивов, раскланиваясь друг с другом, касались дымными рукавами. Изредка раздавался по-соловьиному протяжный свист или сипение, когда излишки пара выходили не из хромированных трубок, а из щелей и сочленений котла.

Бродили по перрону сонные кондукторы, вяло помахивая флажками. И отмеряя ритм ночного времени, шоркали по камню метлы дворников.

Молодой человек, остановившись у самого края платформы, некоторое время наблюдал, как фырчит готовый сорваться в бег «Летучий шотландец» «Большой северной дороги».

— Великолепно. Это действительно великолепно. Найджел Грисли гениален! — сказал джентльмен, и крыса, обнаглевшая до того, чтобы подобраться вплотную, презрительно фыркнула. В этой туше металла она не видела ничего великолепного.

Но вот, громко пыхтя, выполз тяжеловоз «Сити-Дувр», вытягивая из тумана ожерелье одинаково грязных вагонов. Они раскачивались, словно пританцовывая на рельсах, и даже когда паровоз остановился, долго не могли успокоиться.

Джентльмен, резко потеряв всякий интерес к поездам, бодро зашагал к посылочному отделу. Крыса, чихнув — пахло на вокзале преотвратно — развернулась и вмиг исчезла.

Спустя два часа она, изрядно уставшая и несколько измазанная, выбралась из отверстия крысохода, чтобы взобраться по толстому витому шнуру на кровать. Усевшись на подушку, тварь принялась вылизываться и громко попискивать.

— Ну тише, тише, Элджри, я тебя вижу. — Леди открыла глаза и, не без труда повернувшись на бок, почесала крысу когтем. — Все ведь хорошо?

Крысиные усы дрогнули, глазки на миг закрылись, а из груди вырвался почти человеческий вздох.

— Рассказывай, — велела леди. — И не думай, что если ты чего-то утаишь, мне станет легче.

Этот особняк в георгианском стиле отличался от прочих некоторой запущенностью. Она распространялась и на лужайку, и на сад, и даже на пруд, сплошь затянутый глянцевой листвой кувшинок. Несколько китайских фонариков, по странной прихоти хозяев украсивших старую липу, не столько разгоняли сумрак, сколько добавляли теней. Те же подкрадывались к дому, карабкались по стенам красного кирпича и, добравшись до подоконника, липли к окнам.

Вот одно не выдержало, отворилось с протяжным скрипом, на который, однако, никто не обратил внимания. Тень ловко поддела крючок запора и распахнула окно, впуская в дом теплый весенний воздух.

И снова стало тихо.

Часом позже на дороге появился массивный экипаж, запряженный четверкой вороных першеронов. За ним следовал другой, похуже, и третий — крытая повозка, из которой доносился громкий храп.

Вот головная карета остановилась у парадного входа, сонный лакей поспешил откинуть ступеньки и подал руку, помогая спуститься леди весьма почтенного возраста. Едва оглядевшись, старушенция не замедлила высказать свое нелестное мнение:

— Мерзкое местечко, Эмили.

— А по-моему здесь очень мило… романтично…

Девушка в светлом рединготе огляделась по сторонам. Заметив фонарики, улыбнулась и спросила:

— Это теперь в моде, да?

Лакей поклонился, пытаясь подавить зевок. Ему было плевать и на фонарики, и на моду, и на обеих хозяек — принесло на ночь глядя. Теперь точно уснуть не выйдет…

— Эмили, надень капор. Ты простудишься. Эмили, иди в дом. Эмили…

Эмили шла по дорожке, и тени расступались перед ней. Остановившись под желтым фонариком, она улыбнулась, точно увидела что-то очень хорошее.

— Эмили!

— Иду, тетушка.

Бросив прощальный взгляд на приоткрытое окно, девушка вернулась к экипажу и позволила уговорить себя подняться в дом. Она терпеливо снесла ворчание старухи — все-таки та обладала чудеснейшим талантом действовать на нервы; неуклюжую льстивость дворецкого и молчаливое неодобрение экономки, нерасторопность слуг и сонное равнодушие собственной горничной.

Эмили хотела одного: лечь в постель.

И незадолго до рассвета ее оставили в покое.

— Они думают, что я выжила из ума, Элджри. Один ты видишь правду. — Морщинистая ладонь скользнула по спине крысы. Но та лежала спокойно, только длинный хвост неестественного белого цвета изредка шевелился, выдавая, что животное живо.

— Они думают, что если я тут лежу, то ничего не вижу, и ничего не слышу. И раз уж стара, то само собой, что ничего не понимаю.

Ладонь приподнялась, и желтый коготь скользнул по крысиному хребту.

— Конечно, так проще. Если я слабоумна, то меня можно и не слушать…

Коготь подцепил завязки сбруи.

–…и делать, чего только в голову взбредет.

Натянул, заставляя крысу подняться.

— Эта все дрянная девчонка! Я никогда не ждала от нее ничего хорошего. И оказалась права. Посмотри, что она сделала с нашим мальчиком? И ей мало! Нет, Элджри, не возражай, я знаю, что мало.

Посеребренные струны лопнули.

— Я… я сама такая. Была такой. Это надо остановить. Найди бумаги. Если они есть, то у нее.

Крыса, высвободившись из остатков сбруи, юркнула под одеяло. Ее усы пощекотали ладонь, коснулись запястья и, наконец, словно невзначай — щеки. Подумав, тварь перебралась на грудь и села столбиком.

— А ты тяжелым стал, Элджри.

Красные бусины глаз неотрывно следили за леди. Наконец, крыса оскалилась.

— Да, мы с тобой смешны. Ты — животное, я — старуха, которой давно уж пора принять неизбежное. Гарольд меня заждался…

Элджри зашипел.

— Не возражай. Ты тоже это чувствуешь. И ничего не можешь сделать. И не должен. Пусть она…

Леди закашлялась и торопливо заткнула себе рот платком, пытаясь остановить приступ. Крыса же, скатившись с груди, заметалась по кровати. Она подпрыгивала, пытаясь то сунуться под руку, то ткнуться носом в шею.

— Тише, Элджри, тише. Все хорошо.

Платок в руке был красным.

— Пусть поверит, что у нее получается обмануть… кое с кем ведь и получается.

Леди без сил откинулась на подушки, и крыса, легши на брюхо, поползла к ней, забралась под руку и свернулась клубочком. Ее усы мелко дрожали, а розовые лепестки ушей чутко ловили каждый звук. Когда в коридоре раздались шаги, крыса насторожилась.

А когда дверь открылась, впуская служанку с подносом, крысы уже не было.

Эмили Спрингфлауэр недолго пребывала в постели. Вот стихли шаги горничной, а старушечье бормотание за тонкой стеной сменилось бодрым храпом. Вот стукнула дверь, выпуская или впуская кого-то в дом. И наступила тишина.

В ней вязло и поскрипывание половиц, и пощелкивание древних нерабочих часов, каковые громоздились в углу комнатушки, и даже гудение потревоженной мухи.

Иногда Эмили моргала, но что-то мешало ей закрыть глаза и уснуть.

Вот она села в постели, огляделась, пытаясь понять, как и где очутилась. Медленно встала и вышла из комнаты. Она на цыпочках прокралась по коридору, осторожно обходя каждую скрипучую дощечку, расположение которых откуда-то было известно ей. Добравшись до лестницы, Эмили нырнула в тень и затаилась, вслушиваясь в окружающий мир.

Тишина.

Наконец где-то совсем далеко застрекотал сверчок, и этот звук словно пробудил девушку.

— Тик-так, — сказала она шепотом, делая первый шаг: — Так-тик.

Эмили спускалась, переваливаясь с одной ступеньки на другую. Вытягивая ногу, она на секунду замирала, любуясь носком, после медленно опускала на пятку и снова замирала. Руки ее были расставлены и согнуты в локтях. Они двигались то вверх, то вниз, словно выстукивая скучный ритм на невидимом барабане.

— Тик-так-так… кто там? Я там. Так-тик-тикки-тик.

Выходить из дома Эмили не стала. Она решительно направилась в боковой коридор, которым пользовалась прислуга и, добравшись до третьей двери, остановилась.

Дверь открылась сама.

— Тик, — печально сказала Эмили, глядя в круглые стекла велосипедных очков.

— Так, — шепотом ответил мужчина, втаскивая девушку внутрь. — Пошевеливайся. Времени мало.

Из приоткрытого окна тянуло сквозняком и туманом. Шевелились простыни, укрывшие мебель, покряхтывал дом, беззвучно работали люди.

Карлик во фраке, вскарабкавшись на комод, принялся стягивать чепец. Коротенькие пальчики пощекотали под подбородком, заставив Эмили запрокинуть голову. Вот они скользнули в петли банта. Потянули. Дернули. Стащили. Выронили комок белой ткани.

Эмили разглядывала потолок.

С рубашкой пришлось повозиться дольше. Завязки. Пуговицы. Розоватая кожа с легкими тенями в подключичных ямках. Синие нитки сосудов.

Ловко перебирая пальчиками, карлик поднимал рубашку, словно занавес. И стоявший за Эмили мужчина одобрительно хмыкнул.

Вот показались узкие щиколотки, тяжеловатые голени с треугольниками коленных чашечек, широкие бедра…

— Поторопись, — велел мужчина, слегка надавливая на гладкий живот.

Эмили смотрела в потолок. У нее немного затекла шея. Кажется.

А карлик не удержался, ущипнул-таки за грудь и мерзко захихикал. Но он всегда такой. Эмили уже привыкла.

Привыкла? Когда?

И к чему?

Мужчина в очках и черном плаще опереточного злодея, принялся сгибать и разгибать пальцы Эмили, после чего занялся ладонями и ступнями. Карлик же, намотав волосы на руку, заставлял девушку то наклонять, то задирать голову. Затем, вооружившись извилистым рогом, он заглянул в оба уха, в нос и в рот, после чего сказал:

— Работает.

Его компаньон отрицательно покачал головой и указал на стол. Тотчас появился пояс с набором инструментов.

— Положи ее.

Карлик снова потянул за волосы, заставив Эмили лечь ничком.

— Ну и тупые же они…

— Зато послушные. Посвети, не могу нащупать. А вот, есть. Сейчас мы все поправим, дорогая моя… сейчас…

Золотой ключик вошел в крохотное отверстие в основании черепа и трижды повернулся. Раздался тихий щелчок. Карлик поднял крышку черепа и плюхнул на стол, а человек в очках склонился над паутиной из проволоки, под которой просматривалась сложная конструкция из пружин, крохотных шестеренок и стеклянных патрубков с бурой жидкостью.

После тщательного осмотра мужчина добавил несколько капель масла в резервуар у основания черепа, а затем достал из саквояжа второй ключ, длинный и прозрачный. Он с хрустом вошел в позвоночник, заставив куклу вздрогнуть. Поворачивался ключ туго, взводимая пружина громко скрежетала, а мужчина, вслух считавший повороты, то и дело останавливался для отдыха. На сороковом он, смахнув пот со лба, сказал:

— Дня на три должно хватить. Потом повторим.

Карлик помог вернуть крышку черепа на место и одеть девушку. Заботливо завязав чепец, он достал из кармана брошь в виде золотой цапли с бирюзовым глазом и вложил в ладонь Эмили.

— Слушай, а если она такая тупая, то как его найдет? — спросил он, выпроводив девушку из комнаты.

— Никак. Сам найдет. Голубок и горлица никогда не ссорятся.

Эмили проснулась очень рано. Она чувствовала себя бодрой и странно-счастливой. Правда она совсем не помнила, как оказалась в этом доме и откуда взялась чудесная брошь-птица — наверное, подарок. Точно подарок! И расставаться с ним никак нельзя.

С домом, впрочем, тоже. Во всяком случае, надолго.