Детдом

Екатерина Мурашова

В третьем романе любовно-авантюрной трилогии «Анжелика и Кай» все сюжетные линии стягиваются в тугой узел. Четверо юношей и девушка из интерната для детей с нервно-психическими заболеваниями под руководством Аркадия организуют группу под названием «Детдом». Группа имеет успех. Одновременно в Россию возвращается выросший Кешка-Кай, к которому после сеансов психоанализа в Цюрихе, возможно, вернулась память. Кай знакомится с ребятами из ансамбля и принимает участие в их деятельности. При этом он безуспешно пытается заново выстроить отношения с дочерью Анжелики, которая когда-то, много лет назад, инициировала его возвращение к людям. А поиски креста Ефросинии не заканчиваются ни на минуту…

Глава 2

— Удивительно вкусно, если поджаренный на сливочном масле кусок булки намазать вишневым вареньем. Только именно вареньем, понимаете? Я имею в виду — не иностранным джемом, который похож на хорошо оформленную и правильно ароматизированную замазку, а именно настоящим вареньем, чтобы ягоды свободно плавали в прозрачном сиропе и сами были на вкус такие чуть-чуть резиновые, и на них можно было надавить языком и ощутить такую гладкую упругость… А булку намазать с двух сторон сливочным маслом и просто обжарить на сковородке. Конечно, ни о какой микроволновке и не может быть и речи, она все испортит. Просто поразительно, какое в ней все получается ненастоящее и невкусное. Хотя что тут удивительного? Мой сокурсник по Университету, который приехал учиться из города Кирова, рассказывал, что еще давно, когда на Западе только начали эти микроволновки выпускать, наши подсуетились, и то ли украли технологию, то ли сами быстренько скумекали, и стали в этом самом городе производить советские микроволновые печки. Они, естественно, были куда дешевле заграничных, и даже (что удивительно!) по дизайну не очень уступали своему западному прообразу. Только один недостаток у них был. Как-то там эти микроволны еще не очень удачно распределялись, и готовить можно было не только внутри этих печек, но и снаружи, если знать, куда поставить тарелку… Потом этот ударный эксперимент прикрыли, конечно, и нынешние микроволновки не чета тем, но все-таки… что-то такое не совсем нормальное в них до сих пор осталось… Так вот булка должна получиться золотой и хрустящей, чтобы чуть-чуть царапала язык, а в середине она обязательно пропитается вишневым соком и он будет капать на пальцы, и его, конечно, надо слизывать, и запивать сладким чаем…

Говоря все это, высокая женщина с пышными, почти седыми волосами и лицом, словно написанным средневековой кистью — никакой красоты, правильности и симметрии, только значительность, — выставила на стол чашки, сахарницу, розетки и банку с вишневым вареньем.

— Тетя Анджа, вы свой талант в землю зарываете, — заметила крупная молодая женщина с ленивыми движениями и ленивыми же, чуть раскосыми зелеными глазами. — Вам надо кулинарные книги писать. Вы всегда так вкусно рассказываете… А только где же нынче в Питере возьмешь настоящее вишневое варенье? Джема-то этого в супермаркетах сколько угодно…

— Такое варенье варят на Украине. Ну и у нас на юге, — объяснила та, которую молодая женщина назвала странноватым именем Анджа. — А у меня оно от Иры. К ней родственница из Краснодара приехала и привезла две огромные пластмассовые бутыли с вареньем. И мешок грецких орехов. Ну, Ирка мне и налила две баночки…

— Мам, бросила бы ты нам зубы заговаривать, а? — попросила третья из присутствующих в комнате женщин. Когда она встала, чтобы помочь матери принести из кухни поджаренную булку, Анджа сразу перестала казаться высокой. Дочь была едва ли не на полголовы выше матери, на вид ее рост достигал не менее ста восьмидесяти пяти сантиметров. — Скажи лучше сразу, зачем звала, чтоб не думать. Я твоих новостей боюсь.

— Потому и Настю с собой прихватила? — спросила Анджа. — Для моральной поддержки?

— Настька сама напросилась. Позвонила мне, я ей сказала, что к тебе поеду, а она говорит: «Ой, я тетю Анджу сто лет не видела!» — Ну, я ее и позвала. Неудобно было бы, если бы не так, верно? Надо же вежливость проявлять — ты сама меня учила, — дочь Анджи говорила так, как будто Насти в комнате не было.

Настя безмятежно щурилась в кресле, ее зеленые глаза были мечтательно полуприкрыты. Длинные пальцы держали розетку с вишневым вареньем, и она осторожно, ложечкой вылавливала оттуда по одной вишенке и клала на язык. Пальцы и вообще руки Насти казались значительно менее сонными, чем все остальное.

— А что, Настя, как у тебя дела? — спросила Анджа, отворачиваясь от дочери и спиной демонстрируя неодобрение ее бестактности. — Миллионершей еще не стала?

— Не зна-аю, — протянула Настя. — Это надо спросить…

— Замуж-то не собираешься?

— А заче-ем? Мне и так не пло-охо…

— Ну, ребенка родить…

— Ребенка, это я собираюсь, да, — слегка оживилась Настя. — А что, тетя Анджа, вы думаете, уже пора?

Анджа выразительным взглядом окинула полное, налитое Настино тело, ее обширные груди под тонким голубовато-розовым джемпером и выразительно кивнула:

— Пора!

— Ой, — Настя не очень ловко повернулась в кресле и капнула на брюки вишневым вареньем, обнаруживая некоторые признаки беспокойства. — Вот так уже, да? И ты, Антонина, тоже так считаешь?… Ну ладно тогда. Но это же так лень…

— Что лень, Настена? — не поняла Анджа. — Рожать ребенка?

— Да нет, ребеночек тут не при-ичем, — снова застопорилась Настя. — Как он может быть… Я к тому говорю лень, что это же самца подходящего искать на-адо…

Анджа поморщилась, а Антонина широко улыбнулась. Исключительно из-за общих размеров Антонининого организма ее широкая улыбка получилась слегка хищной и похожей на оскал.

— Хочешь, я тебе своего Виталика напрокат дам? — предложила она. — Он не курит, не пьет, ест только полезные продукты с не истекшим сроком годности. И искать его не надо. Когда не на работе, так дома перед телевизором сидит или в клубе в бильярд играет.

Настя пошире распахнула глаза и как будто всерьез задумалась над прозвучавшим предложением. Потом поставила розетку с вареньем на стол и медленно покачала головой:

— Ты, Тося, только не сердись, но мне умного надо. Я-то школу только за взятку закончила, так что сама понимаешь…

— А что тебе Виталик, дурак, что ли? — обиделась Антонина. — Он, если хочешь знать, все кроссворды на раз решает…

— Да нет, я ничего плохо-ого… — сказала Настя и деликатно зевнула, прикрыв рот сильной, как будто бы не от этого тела, ладонью. — Конечно, твой Виталик очень умный, но… — она помолчала, отыскивая образы, которые смогут донести до слушателей ее мысль. Никаким другим способом ее мысли на свет не рождались. — Понимаешь, у него такой ум, как бритая коленка, а мне нужно наоборот, чтобы как расточек с листочками из земли… Хочешь, я нарисую?

— Да иди ты со своими рисунками! — сердито отмахнулась Антонина.

— Девочки, не ссорьтесь! — скрипучим голосом гувернантки из английского романа сказала Анджа.

Настя сонно и доброжелательно улыбнулась ей и пожала плечами, указывая взглядом в сторону Антонины: мол, я не хотела.

— Она сама виновата! — также, взглядом и жестами ответила Анджа.

— Но ты все-таки скажешь…?

— Разумеется. Олег и Кешка приезжают в Россию. Олег не слишком распространялся по телефону, он не доверяет конфиденциальности международных линий, но кажется, Кешка, наконец, что-то вспомнил…

— Ого! — удивилась Антонина. — Ну что ж, лучше поздно, чем никогда. Это после того, как они в прошлом году ездили в Швейцарию, к психоаналитикам?

— Не знаю, ничего не знаю. Приедут и все расскажут.

— А он, Кешка, вообще-то может рассказывать? Отец мне писал, что у него речь так до конца и не восстановилась.

— Учитывая все обстоятельства…

— А можно мне узнать, о чем речь? — спросила Настя. — Или это что-то… конфиденциальное? — она с видимым трудом выговорила длинное слова и на мгновение удовлетворенно прикрыла глаза, явно гордясь богатством своего словарного запаса.

— Старая история, — фыркнула Антонина. — С приключениями и продолжениями. Потерянные дети, потерянные сокровища — в общем, мексиканский сериал в самом прямом (учитывая место проживания моего папочки) смысле слова.

— Ой, Тося, тетя Анджа, расскажите пожалуйста! — Настя молитвенно сложила ладони у пышной груди. — Я просто обож-жаю сериалы! Смотрю все, которые успеваю. Под них все так хорошо идет — и есть можно, и спать, и работать… Мне так «Бедная Настя» понравилась! Я прямо так переживала за принца Александра и эту… Натали, кажется… Прямо даже плакать все время хотелось, как у них ничего не вышло. Но как плакать я не умею, поэтому все кисель ела. Варила и ела, варила и ела, прямо кастрюлями…

— Настька, ты со своими сериалами скоро в дверь проходить не будешь, — заметила Антонина. — Застрянешь в проходе, как Винни-Пух и будешь «бедная Настя». Ни туда, ни сюда.

— Винни-Пуха я тоже люблю, — согласно качнула головой Настя. — И другие мультфильмы, где не очень быстро бегают. Когда быстро, я не успеваю. Поэтому и боевики не смотрю. А вот, тетя Анджа, я вас как раз спросить хотела: это когда все было-то, ну, про бедную Настю, я имею в виду?

— В семнадцатом веке, — быстро ответила Антонина. — Сразу после монголо-татарского нашествия.

— А-а, — протянула Настя. — Ну да. Спасибо, Тося.

Анджа тяжело вздохнула. Обе девушки не отличались особой интеллектуальностью и образованностью. Настя с трудом закончила швейное ПТУ, а Антонина после одиннадцатого класса выучилась на курсах секретарей-референтов и уже несколько лет работала по специальности. Соображая чуть быстрее приятельницы и заглядывая по утрам в «новости» сети Интернет, а вечером просматривая их же по телевизору вместе с бой-френдом Виталиком, Антонина не упускала случая уколоть Настю ее «дремучестью». Особенно она любила делать это в присутствии посторонних людей. Никаких психологических сложностей в этой бытовой стервозности не имелось. Налицо была обычная компенсация: последние пять лет Анастасия Зоннершайн оставалась едва ли не самым модным и востребованным дизайнером интерьеров, и получала за каждый выполненный ею заказ поистине баснословные гонорары. Когда имеющие деньги люди устали от однообразных «евроремонтов» (в сумрачном и вычурном Питере это произошло немного быстрее, чем в Москве), изобретенный Настей «торжественно-цветочный стиль», напрямую восходящий к советским поздравительным открыткам второй половины двадцатого века, приобрел поистине ошеломительную популярность в оформлении офисов, общественных зданий и даже жилых помещений. Так что Антонина элементарно завидовала.

— Если Александр П там еще молод, то, по-видимому, это пятидесятые годы 19 века, — сказала Анджа. — Может быть, конец сороковых. В 1861 году было отменено крепостное право.

— Ага-а, — снова согласилась Настя и бросила на Антонину умеренно укоризненный взгляд. — Так вы мне расскажете? Ну, теть А-анджа-а… Я же все равно, можно сказать, член семьи…

По сути, Настя Зоннершайн была брошенным ребенком. История ее собственного воспитания пестрила вполне «мыльно-сериальными» моментами (Подробно история Насти рассказывается в романе «Земля королевы Мод» — прим. авт.), и даже ее звучная фамилия досталась ей от второго мужа второй жены ее кровного отца.

Анджа улыбнулась. Недавно в каком-то журнале она прочла интервью со звездой латино-американских сериалов. Российский журналист задал ей «каверзный», как ему, наверное, показалось, вопрос: «Вы — прекрасная актриса. Зачем же вы тратите свой талант на откровенное „мыло“?» — «Я люблю играть в сериалах!» — темпераментно воскликнула латиноамериканка. — «Но почему?!» — «Да потому что там все, как в жизни! Неужели вы не понимаете?!»…

Анастасия Зоннершайн не читала не только книг, но даже и журналов (кроме специальных, из своей сферы, да и там — больше смотрела картинки), но наверняка со всей возможной для нее горячностью согласилась бы с актрисой. Ее любовь к сериалам имела вполне объяснимую природу — по ним она познавала жизнь человеческих страстей, в ином контексте ей попросту недоступную.

— Олег — это родной отец Антонины, — сказала Анджа. — Он археолог, довольно известный в своих кругах, много лет живет в Мексике.

— Угу, — сказала Настя. — А Кешка — кто? Тосин брат по отцу? И про что он вспомнил?

— Это действительно длинная и сложная история, — пожала плечами Анджа (прим.авт. — Подробно история Кешки рассказывается в романе «Забывший имя Луны»). — Первый раз мы с Антониной увидели Кешку на Белом море, где я вела практику у студентов. Антонине тогда было 11, а Кешке около тринадцати лет. Он был совершенно диким ребенком и вел жизнь северного Маугли.

— Ух ты! — оживилась Настя. — Прямо совсем диким? Как в мульфильме? И звери были? Пантеры, тигры, обезьяны и все такое?

Похоже было, что Настя совершенно искренне не представляет себе, где именно находится Белое море.

— Обезьян и тигров не было, там для них слишком холодно, но вот волк, кажется, был. Правда, это не он вырастил Кешку, а, наоборот, Кешка подобрал и вырастил его.

— Все равно здорово! — глаза Насти раскрылись почти во всю свою величину и оказались весьма красивыми и ощутимо вытянутыми к вискам. — А дальше?

— От местных жителей мы, биологи, узнали, что Кешкина дикая жизнь объяснялась произошедшей за несколько лет до того трагедией. Во время волнения на море перевернулась лодка, в которой были родители мальчика и сам Кешка с младшей сестрой. Все, кроме Кешки, утонули, а ему удалось как-то доплыть и выбраться на берег.

По всей видимости, от потрясения у мальчишки случился шок и полная амнезия. Он не вернулся в опустевший дом и вообще не вернулся к людям. Ему было где-то около девяти лет. Конечно, он должен был бы погибнуть, если не от воспаления легких, то от голода или еще от чего-нибудь. Но — не погиб, а ушел жить в лесное зимовье своего отца. С ним ушла их собака. Я так и не поняла, был ли пес в перевернувшейся лодке, или Кешка как-то забрал его с подворья.

Там они и жили. Кешка ставил силки, ловил рыбу, потом — охотился. Летом — собирал грибы и ягоды, сушил их в печи, замачивал клюкву и бруснику. Деревенские жители уже знали о его существовании, и по наказу жен и матерей проходящие мимо охотники оставляли в кешкином зимовье мешочки с крупой, хлеб, соль и сахар.

— А отчего же его не выловили и не отправили… куда-нибудь? — спросила внимательно слушавшая рассказ Анджи Настя. — Раз все знали, что он там живет…

— Видишь ли, Настя, нельзя застать врасплох существо, которое живет с собакой в лесу. А поймать кого-то в том же лесу… Понимаешь, в этом случае ловец должен быть физически сильнее и лучшим следопытом, чем тот, кого ловят. А на тот момент в том районе Беломорья как раз Кешка и был — лучшим. Он знал о приближении людей заранее, скрывался и не выходил к ним, и его месяцами и годами никто не видел…

Я и сейчас не знаю, чем его так заинтересовали приезжие биологи. Может быть, заслуга здесь — Антонины. Все-таки она тогда была еще ребенком, девочкой и, может быть, показалась Кешке не такой опасной, как остальные. А может быть, она пробудила в нем какие-то воспоминания о погибшей сестре… Во всяком случае, именно она первой вступила с ним в контакт, да и дальше он общался преимущественно с ней.

— Ага, понимаю, — кивнула Настя. — Это очень трогательно. Как в сериале. Ты ведь его до сих пор не забыла, правда, Тося?

— Вот еще! — фыркнула Антонина и отвернулась.

— Так или иначе, но инициация произошла. Кешкины мозги пробудились от травматической спячки и снова заработали. Правда, он так и не вспомнил саму трагедию с лодкой и почти ничего из того, что ей предшествовало. Я лично и сейчас не знаю, что именно сказала Кешке Антонина перед отъездом биологической экспедиции в Ленинград. Может быть, она и сама не помнит. Но факт остается фактом: менее чем через полгода Кешка сбежал с Беломорья и в товарных вагонах отправился на юг, в сторону Ленинграда-Петербурга.

Его способности к выживанию, по-видимому, оставались поистине колоссальными. И если к жизни в лесу он все-таки был приспособлен всей своей предыдущей, до травматической биографией, и имел какие-то определенные навыки, то существование в мегаполисе…

— Тося! — с упреком воскликнула Настя. — Ты что же, не оставила ему свой адрес?!

Антонина не ответила. Она смотрела в окно. Ее серые глаза были похожи на молодой лед, который покрывает только что замерзший пруд.

— Здесь следует учесть, — заметила Анджа. — что Кешка не только ничего не знал о жизни в городе и не умел читать и писать, но и практически не владел членораздельной речью и не понимал большую часть из того, что говорили ему самому…

— С ума сойти! — воскликнула Настя. Совершенно автоматически, явно не отдавая себе отчета в своих движениях, она вынула из сумки листок бумаги и коробку карандашей и начала что-то на листке рисовать. — И что же с ним стало в городе? Рассказывайте же скорей дальше, тетя Анджа!

— Первое время в городе Кешка вел жизнь, которую, вероятно, правильно будет сравнить даже не с жизнью бомжей или беспризорников, а с жизнью крупной бродячей собаки. Его подстерегали те же опасности, да и возможности у него были похожие. Однако, мозги его все это время работали уже вполне по человечески, и постепенно он заново обучался говорить и понимать окружающее его пространство. Приблизительно в это же время его подобрал один из руководителей тогдашних криминальных группировок, имевший то ли имя, то ли кличку Алекс. От этого Алекса Кешке впоследствии досталась фамилия — Алексеев. Алекс хотел сделать из Кешки не просто боевика (их тогда по просторам нарождающегося русского капитализма носилось в явном избытке), а боевика, преданного только ему лично, и во всем от него зависимого. То есть, такие вполне средневековые или даже рабовладельческие темы. Кешка, который был удивительно для своих лет силен и ловок физически, но явно туп эмоционально и интеллектуально, казался Алексу идеальной глиной для создания подобного персонажа. Надо сразу сказать, что Алекс просчитался. Кешка с самого начала ни минуты не собирался становиться его преданным слугой. Более того, он не любил и не одобрял самого способа жизни тогдашнего питерского криминалитета. Как своими едва проснувшимися мозгами он сумел сделать какие-то выводы и обобщения — неизвестно. Но он их сделал, и, научившись под руководством Алекса всему, чему мог научиться (сама понимаешь, что набор полученных Кешкой навыков был весьма специфическим — различные единоборства, владение холодным и огнестрельным оружием и т.п.), Кешка от Алекса попросту сбежал. Понятно, что бандит не простил своей живой игрушке такого предательства.

— Ой, тетя Анджа, ну прямо как в настоящем сериа-але! — сказала Настя. Ее карандаш стремительно порхал над листком и совершенно непонятно было, как такое замедленное существо может так быстро и как будто бы бессознательно двигать кистью. — Хорошо, что я заранее знаю, что конец хороший. А то бы я сейчас за него так нервнича-ала-а…

— Параллельно выяснилась еще одна странная вещь. Престарелый мошенник, с которым Кешка одно время жил в одной квартире, заявил Алексу, что Кешка — просто одно лицо с известным ленинградским вором по кличке Большой Иван, который сгинул неизвестно куда лет пятнадцать назад, при довольно странных и так и невыясненных обстоятельствах. Среди воровской общины ходили тогда смутные слухи о каких-то таинственных сокровищах, которые Большой Иван то ли где-то украл, то ли как-то про них узнал, то ли от кого-то унаследовал. И якобы эти сокровища, которые, впрочем, никто и никогда не видел, в корне изменили жизнь Ивана. Он завязал с воровскими делами, крестился в церкви в православную веру, оборвал все контакты и в конце концов исчез в никому неизвестном направлении.

Вполне логично было предположить, что Кешка — сын Большого Ивана. По датам и срокам все вроде бы совпадало. В самом деле, произошло что-то с душой человека, и уехал он жить на побережье Белого моря. Где-то по дороге женился, родил двух детей, и жил себе поживал, пока не оборвала его жизнь трагическая случайность… Непонятки оставались с сокровищем. Поскольку Алекс не мог даже вообразить себе, что полудикий Кешка не одобряет сам его образ жизни, то объяснение побега получилось таким — во-первых, психологическое — «сколько волчонка не корми, а он все равно в лес смотрит», а во-вторых и в главных, вполне материальное — «волчонок» мог вспомнить какие-то рассказы отца о загадочном сокровище и его местоположении. Решил ни с кем не делиться и сбежал.

Для любителей сериалов скажу сразу: ни о каком сокровище Кешка и не помышлял. Сбежав от Алекса, он попал в довольно специфическую богемную коммуну, которая жила в расселенном, предназначенном то ли под снос, то ли под капремонт доме. Там с Кешкой много занимались всякие художники и прочие богемные люди, которые восприняли его как занятную игрушку — природный феномен, и научили его читать, писать и даже как-то приблизительно выражать свои мысли. Впрочем, ты, Настя, лучше меня знаешь, как может повлиять на человека художественная богема. Когда коммуна естественным образом закончила свое существование (дом кому-то продали), Кешка решил, что он уже достаточно «развился» для обычной человеческой жизни и пришел к нам в гости. Антонина, по-видимому, все-таки оставила ему свой адрес, а он хранил его все это довольно смутное время своей жизни.

К этому времени Кешка уже умел что-то о себе и своих приключениях рассказать. Хотя, конечно, многое звучало для нас попросту диковато. Разумеется, мы тут же, как умели, занялись его судьбой. С помощью известной тебе тети Лены, которая в то время работала инспектором по делам несовершеннолетних, нам удалось поселить Кешку во вполне приличный приют под патронатом каких-то немцев-лютеран-спонсоров, в который как раз и собирали вот таких брошенных и живущих на улице детей. Он прожил там две недели и сбежал, причем вежливо предупредил нас с Ленкой и Антониной, чтобы мы за него не волновались. Ленка тогда что-то про него поняла и за руку отвела в обычный детский дом, над которым шефствовало ее отделение милиции. В детском доме Кешка прожил почти полгода и был в большом авторитете у местных хулиганов (а надо тебе сказать, было за что — Кешка был невероятно для своего возраста силен и ловок, прекрасно видел в темноте, слышал неслышимые для человека звуки, мог по запаху идти по свежему следу и т.д. и т.п.). Я тогда сама работала в школе преподавателем истории, вела что-то вроде исторического кружка, и он с удовольствием ездил с нами на загородные выезды. Какое-то время казалось, что все как-нибудь наладится. А потом он попросту исчез.

— Тетя Анджа, а почему вы его к себе не взяли? — спросила Настя. — Ему бы с вами точно лучше было жить, чем в этих детдома-ах.

Антонина вздрогнула и оторвалась от созерцания заоконного пейзажа. Видно было, что ей очень хочется покрутить пальцем у виска. Останавливало ее только то, что Настя на нее категорически не смотрела. Все ее внимание было приковано к рассказчице.

— Может быть и так, — невозмутимо подтвердила Анджа. — Но ты знаешь, мне отчего-то не хотелось поселять у себя и брать на себя ответственность за такого странного подростка. Не сказать даже, чтобы он мне очень нравился. Мне в его присутствии делалось как-то некомфортно, а моя мама, Антонинина бабушка (она тогда была еще жива) его попросту боялась и говорила, что он и покусать может.

— Тося, а ты? — Настя обернулась к приятельнице. — Ты его тоже боялась?

— Нет! — ответила Антонина и всем своим видом продемонстрировала, что более распространенного ответа от нее можно не ожидать.

— Я поняла, — сказала Настя. — Кешка исчез также, как и Большой Иван. Наверное, он соскучился по родине.

— Как выяснилось впоследствии, нет, — усмехнулась Анджа. — Некоторое время он провел в месте, не менее странном, чем все предыдущие места его пребывания. Это было что-то вроде школы, где готовили героев для боевиков…

–Там, где учат на актеров? — уточнила Настя. Она не воспринимала метафор. — Для телевидения?

— Нет, — вздохнула Анджа. — К сожалению, там учили как бы для жизни. Понимаешь, наш мир, к сожалению, устроен так, что в нем все время где-нибудь идет война…

— Я знаю и это ужасно, — серьезно сказала Настя. — Я не могу этого понять.

— Если бы тебе удалось, то все в мире, конечно, переменилось бы, — съязвила Антонина.

— Да, Тося, наверное, это оттого, что многие такие же необразованные, как и я, — согласилась Настя. Юмор и даже откровенный сарказм она тоже воспринимала далеко не всегда. — Но вы рассказывайте дальше, тетя Анджа.

— Дальше осталось рассказать совсем немного. И в основном — о сокровищах. Во-первых, выяснилось, что они действительно существовали. Мне и еще нескольким людям (к сожалению, среди них оказались и бандиты Алекса) удалось проследить их историю. Когда-то очень давно, много веков назад полоцкая княжна Ефросиния (ее потом канонизировали, то есть причислили к святым) велела изготовить для местной церкви удивительной красоты и святости (так полагали верующие люди) крест. Впоследствии у этого креста была отдельная, сложная и полная приключений история. Накануне войны с фашистской Германией этот крест и множество других сокровищ оказались в специальной комнате в обкоме коммунистической партии в городе Могилеве. В то время как раз обсуждался вопрос о переносе в Могилев столицы Белоруссии. Фашисты захватили Могилев буквально в первые дни войны. Большинство защитников Могилева погибли. Сокровища из «могилевского клада» исчезли. Сначала историки полагали, что их не успели вывезти из осажденного города и они достались немцам. Но и потом, после войны, когда просмотрели все документы специальной фашистской команды, которая занималась украденными у разных народов ценностями, их след не удалось отыскать. Ни одна вещь из «могилевского клада» никогда не всплывала на международных аукционах. Тогда стали искать внутри страны. Постепенно удалось выяснить, что сокровища все-таки вывезли из Могилева на грузовике и отправили в направлении столиц — то ли в Эрмитаж в Ленинграде, то ли в Москву — в Кремль. Ни туда, ни туда ценности как будто бы не прибыли. Если учитывать, что творилось в стране в первые месяцы войны с Германией — ничего в этом удивительного нет. Грузовик могли разбомбить при какой-нибудь переправе, сопровождающие люди могли погибнуть от обстрела, быть убитыми немцами или местным криминальным элементом и так далее и тому подобное. Однако, произошло нечто другое. Человек, сопровождавший ценный груз, привез его в Ленинград. Обнаружив северную столицу накануне блокады и с очень проблематичными перспективами в дальнейшем, он сначала растерялся. Потом решился и спрятал сокровища на Лиговке, в квартире своей бывшей любовницы. Пообещал, что вернется за ними после окончания войны, и уехал. Тогда же он велел ей отдать сокровища любому человеку, который предъявит некие, вполне определенные доказательства своих прав на него. Дальнейшая судьба этого человека неизвестна. По-видимому, он погиб где-то на полях второй мировой войны. Звали его Лев Шеин и он был отцом Большого Ивана и, соответственно, дедушкой Кешки.

— А почему же его любовница не забрала эти сокровища себе? — спросила Настя.

— Ценности такого рода и объема смертельно опасны для того, кто пытается ими воспользоваться в своих интересах. И бывшая подруга Льва Шеина, которая была весьма умна, прекрасно знала об этом. Если бы ты, Настя, читала Киплинга…

— Я помню! — воскликнула Настя. — Я смотрела мультфильм про Маугли. История про кобру и сокровище, которое она сторожила. Там они все убивали друг друга…

— Точно! — удовлетворенно сказала Анджа. — Сокровища такого рода безопасны либо для очень умных, либо для людей, которые просто не понимают их ценности. Именно таким был Маугли. И Кешка… Через много лет после войны на Лиговку явился Большой Иван, предъявил любовнице Льва какие-то неопровержимые доказательства своих прав (кажется, это была татуировка в виде креста Ефросинии Полоцкой) и забрал основную часть сокровищ по праву наследования. Сам он к тому времени был известным вором, а о своем наследстве узнал от дяди, Ильи Шеина, родного брата Льва.

После обретения «могилевского клада» в душе Большого Ивана и произошел уже упоминавшийся переворот. Он как-то пересмотрел свою жизнь и в результате в корне изменил ее. Трудно сказать, почему, крестившись, он не передал сокровища, по крайней мере крест, православной церкви. Может быть, оттого, что ему было хорошо известно о сотрудничестве многих, если не большинства действующих священников с тогдашним КГБ… Не знаю…

— Так и где же эти сокровища теперь?! — даже флегматичная Настя не выдержала промедления.

— Не зна-аю, — протянула Анджа и улыбнулась. — Может быть, Кешка как раз и вспомнил что-нибудь по этому поводу… После того, как мы нашли Кешку, стало понятно, что за ним ведут охоту бандиты, да еще и, кажется, представители церкви, которые тоже о чем-то когда-то пронюхали. От греха подальше отец Антонины, Олег, который тогда как раз приезжал в Россию, увез мальчишку с собой за границу. Здесь его, скорее всего, просто убили бы. Ведь он тогда действительно не помнил или, скорее не знал ничего о местонахождении клада. Большой Иван не собирался умирать в тот день, когда перевернулась лодка. Возможно, он полагал, что у него еще много лет впереди, чтобы передать сыну свою тайну… Настя, покажи-ка мне свой рисунок… Поразительно! Скажи, ты когда-нибудь видела… его?

— Кого — его? Вот это?… Наверное, нет, если только его на открытках не рисовали…

На листке быстрой и точной Настиной рукой был нарисован достаточно аскетический орнамент из сосновых и еловых веток, обрамлявший большой деревянный крест, с множеством вкрапленных в него драгоценных камней, не подвергавшихся огранке.

Антонина, привстав, тоже недоверчиво рассматривала рисунок.

— Откуда Настька могла знать? — требовательно обратилась она к матери.

Анджа лишь молча пожала плечами.