Готический ангел

Екатерина Лесина

Граф Ижицын преподнес супруге розового ангела из сердолика в знак любви. Но подаренное им счастье оказалось недолгим: после случившейся в семье трагедии ангел пропал, а дом был заколочен и медленно разрушался… пока в городе не появился потомок графа, желающий восстановить особняк. Художница Василиса попала в дом по приглашению нового хозяина, Евгения Ижицына, чтобы отреставрировать коллекцию старинных картин. Обстановка там ее угнетала, но отказаться от работы она не могла – к Евгению приходил частный детектив, расследующий самоубийство ученицы Василисы. Девушка тяжело переживала ее гибель и чувствовала, что разгадка гибели девочки здесь, в псевдоготическом особняке…

Василиса

Иван опоздал на полчаса, за это время я успела обрадоваться — перспектива работать на полусумасшедшего типа, которому вздумалось жить в доме-с-привидениями, не прельщала. И огорчиться из-за незаработанных денег. Да и не люблю, когда планы ломаются.

— Умоляю о прощении, — Иван легонько пожал руку. — Виноват в задержке не я, но некоторые обстоятельства…

— Ничего страшного, — соврала я. Обстоятельства… ага, Динка никогда не умела приходить вовремя. Динка сидела в машине и зевала, на личике ее было выражение столь откровенной скуки, что мне стало неудобно.

— Сказочно выглядишь, — сказала Динка. — Прям-таки по-королевски… вдовствующая королева. Ага.

Иван с готовностью засмеялся.

Ехали долго, а мне казалось, что ижицынский дом ближе — кладбище-то в городской черте, а оттуда дом уже виден.

— Об одном прошу. — Иван остановил машину. — Не удивляйтесь и ничего не бойтесь. Евгений — личность весьма специфического характера, однако же безобиден.

Дом-с-привидениями кутался в сиреневую ночь, стыдливо прикрывая башенки, колонны и тонкие ребра-полуарки.

— На самом деле, — Иван подал руку Динке, помогая выбраться из машины, — он замечательный человек… вот увидите. Осторожнее, к сожалению, реконструкция пока коснулась только особняка…

И вправду, в этой темноте на узкой скользкой дорожке и шею свернуть недолго… все-таки интересно будет поглядеть на оригинала, решившего поселиться в подобном месте.

Он был болезненно невзрачен, сверх меры худощав и сутул. Черный дорогой костюм выглядел нелепо и чуждо, съехавший набок галстук казался и вовсе неуместной деталью, как и трубка, которую Евгений держал осторожно и даже брезгливо, точно не мог понять, что ему с этой вещью делать.

— Боже мой, — прошептала Динка. — Вот уродец.

Евгений дернулся, ссутулился еще больше и раздраженно швырнул трубку на стол. Неужели услышал? Кабинет огромный, а Динка говорила тихо.

— Добрый день. Рад. Очень рад вас видеть. — Радости в его голосе я не услышала. — Присаживайтесь.

Он говорил резко, отрывисто, так, как будто на полноценную фразу не хватало воздуха. Признаться, приближаться к нему было страшновато, но Динка, вцепившись в руку, потянула вперед. Динка улыбалась, Динка лучилась радостью от встречи.

Притворщица.

— Иван вынужден был отлучиться. Просил передать — ему жаль. Дела. Бизнес. — Вблизи хозяин реконструируемого особняка выглядел еще более некрасивым. Я разглядела блекло-рыжие, цвета застиранной майки волосы и такие же блеклые глаза. Господи, бедный, ему, наверное, тяжело приходилось, особенно раньше, когда некрасивость не уравновешивалась деньгами.

— Иван опоздает? А ужин? — Динка надулась.

— К ужину вернется. Мы пока о деле. Если не возражаете. Василиса — это вы? — Он смотрел на Динку с такой отчаянной надеждой, что мне стало неловко.

— Она, — ответила подруга, усаживаясь в кресло с высокой спинкой. Тяжелые линии, замысловатая резьба… дорогая копия дорогой вещи.

— Прошу, — Евгений указал на другое кресло и руку протянул для пожатия. Ладонь сухая, горячая и жесткая. А вот Динке он лапку поцеловал…

Снова зависть. Завидовать нехорошо. А не завидовать не получается.

— По поводу работы. — Евгений повернулся к Динке. — Хотел бы нанять. Вас и ее… обеих. Оплата по согласованию. Проживание здесь. Содержание за мой счет. В распоряжении машина. Город недалеко.

— Содержание — понятие расплывчатое. — Динкины пальчики задумчиво скользнули по подлокотнику.

— Пять тысяч в месяц. Евро. — Намек по поводу содержания Евгений пропустил мимо ушей. — Работы на месяц. Или два. Не больше. Досрочное выполнение — премия. Двойной оклад.

Его манера речи все-таки раздражала, и сам раздражал, карлик-гремлин в сказочной пещере. Богатый и самоуверенный. А я — неудачница. Завистливая, мелочная неудачница.

— Жить здесь я не хочу, — заявила Динка. — Приезжать на время еще можно, но чтобы совсем… мрачновато как-то, вы не находите?

— Хорошо. Приезжайте. Это несущественно. — Евгений снова проигнорировал Динкино замечание. А по мне — дом в отличие от хозяина великолепен. Торжественный полумрак, сводчатые потолки, стрельчатые окна… жаль, витражи не уцелели.

— От вас потребуется, — продолжил Евгений, переключая внимание на меня, вот уж спасибо, лучше б и дальше на Динку пялился. Глаза-то ледяные… и не бесцветные вовсе, а бледно-бледно-голубые: октябрьское небо, талый лед и капля ультрамарина в тюбике титановых белил.

— Составить каталог. Выделить экспонаты, нуждающиеся в реставрации. Экспонаты спорного авторства и требующие экспертизы. Экспонаты, нуждающиеся в специальных условиях хранения…

Динка шумно вздохнула.

— Если нет принципиальных возражений, то о деталях — после ужина. В гостиной есть зеркало. — Он сказал это, глядя в глаза, отчего вдруг сразу как-то стыдно стало за то, что некрасивая и не такая, наверное, как он себе представил, и зеркало мне совершенно точно не поможет.

— Премного благодарны, — ехидно отозвалась Динка, подымаясь. — Особенно за зеркало.

— Пожалуйста, — Евгений ехидства не уловил. Или проигнорировал. — Значит, принципиальных разногласий нет? А к дому привыкнете, готика всегда воспринимается неоднозначно.

Готика-готика, чертова эротика… вот, значит, как оно получилось. Забавно. И еще отчего-то страшно.

— Ну и как тебе этот придурок? — поинтересовалась Динка, придирчиво изучая свое отражение в зеркале. Зеркало было старинным, отражение мутным, и Динка злилась. — Псих и урод. Но богатый. Как я выгляжу?

— Великолепно.

— Спасибо. — Динка чуть взбила прическу. — Боже, я в этом музее сдохну со скуки. И зачем я согласилась?

Действительно, зачем? Деньги? Для меня сумма заоблачная. А Динка в неделю тратит больше.

— Ради тебя, глупая. — Она чмокнула меня в щеку, потом, послюнявив палец, принялась оттирать отпечаток помады, потом поправлять ту, которая осталась на губах. — Ты ж так и будешь коллекцию описывать. Экспонаты туда, экспонаты сюда…

— Ну… да.

— Балда. Ну подумай, когда еще такой шанс будет? Богатый, неженатый и, более того, одинокий!

— А в чем разница? — Я подвинула Динку и уставилась на собственное отражение. Ужас! Из-за рыжих волос кожа бледная, в синеву, и красная помада на ней кровяным пятном.

— Разница в том, что даже если не женат, то еще не факт, что одинок. А тут бабы нету, Ив говорит, что с бабами этому не везет. Ну да теперь понимаю почему… Не смей стирать помаду! И выпрямись! А гардеробом твоим я займусь. — Динка окинула меня задумчивым взглядом.

— Дин, я работать собираюсь, а не романы крутить.

— Одно другому не мешает. И зря набычилась, ну Вась, ну да, страшный, зато при бабках! Заживешь нормально, как белый человек… а что до внешности… привыкнешь. И вообще, если разобраться, то какая разница с кем, если в темноте? На крайняк любовника заведешь…

Спорить с ней бесполезно, поэтому я промолчала.

Ижицын С.Д. Дневник

Я не знаю, что мне делать. Я боюсь потерять ее, зная, что не любит, продолжаю преследовать ее своим вниманием. Химеры надежды, демоны желаний и страх их исполнения. Полина Павловна откровенно ждет, когда же я сделаю решительный шаг, Наталья столь же откровенно боится… а я пребываю в полной растерянности.

Затеять развод? Вероятно, мне удалось бы получить его, но какой ценой? Слухи, сплетни, разговоры вокруг моего имени, презрение, непонимание… у Натальи будет повод отказать. Я и сейчас не уверен, что она ответит согласием, я радуюсь титулу и состоянию, тому, что они позволяют мне получить ту единственную радость, которая вдруг стала нужна, как воздух.

Я мерзок самому себе, потому как понимаю, что совершаю подлость. Двойную, тройную подлость. И по отношению к Маше — пускай она и не поймет, пускай в ее безумном мире ровным счетом ничего не изменится. И по отношению к Наталье — покупая ее любовь и обрекая на позор, если правда вдруг выплывет наружу.

Не выплывет. Не должна. Машенька изрядно постарела и болеет часто, Бог даст, скоро я освобожусь…

Господи, о чем я думаю?

Но неужели я не имею права на счастье?