Дневник

Екатерина Леонидовна Кирасирова, 2020

Михаил работает программистом. Он переезжает от родителей в свою квартиру на окраине небольшого городка. Занимаясь разгребанием завалов в новом месте обитания, он натыкается на личные вещи и дневник девушки, которая жила здесь до него. Молодой человек влюбляется в образ со страниц, созданный в его воображении, а потом… Ну и так тоже бывает. Иногда.

Посвящается моему мужу. С благодарностью

за его трепетное отношение к нашим детям и моей работе.

На лестничной площадке было тихо. Миша осторожно высунул голову, боясь столкнуться с соседкой напротив, которая, видимо, по давней своей привычке часто припадала к глазку и всматривалась в полумрак длинного коридора.

Ни звука. Парень решил продолжить свое путешествие к мусорным контейнерам во дворе. Он осторожно вынес коробку со старыми вещами и плотно прикрыл за собой входную дверь, собираясь вскоре вернуться, решив поэтому не шуметь лишний раз ключами в замочной скважине.

Миша вышел на улицу и направился за угол дома. На улице тоже было тихо несмотря на то, что уже было около восьми утра.

— Ну, здравствуй, спальный район города Энска, — поздоровался с пустотой внутреннего двора дома парень. — Мне давно хотелось узреть нечто подобное, так что «привет». Аккуратно поставив коробку, возле специально огороженной территории (в коробке было много стеклянных предметов, оставшихся от прошлых жильцов. Квартира долгое время пустовала), Михаил потянул носом прохладный утренний воздух, сощурившись как довольный кот. Проснулись звуки: где-то хлопнула дверь, зачирикали птицы над головой. Казалось, что и новый дом и новый двор приветствуют переселенца, осторожно всматриваясь, прощупывая его, постепенно проявляя себя, словно кинопленка.

Дом был один из крайних. Его огибала дорога. Еще один дом стоял напротив, а дальше было поле. И много неба. Окна квартиры, в которую недавно переехал молодой человек, выходили два окна квартиры на дом напротив, и еще балкон на пустырь за гаражами. Луна совершала свой обход как раз возле его балкона на третьем этаже. Иногда Миша сидел, наблюдая за движением луны, когда не хотелось спать или работа была не закончена. Парень писал сайты, программы. Сам он называл себя вольно рабочим, другим представлялся «фрилансером», потому что это модное слово. На самом деле он не находился в бесконечном поиске работы, на которую надо было бы ездить каждое утро к девяти утра или к десяти, и возвращаться домой часиков в семь, просиживая штаны и не успевая соскучится по дому. Все-таки он был специалистом в компьютерной области и потому смело брал заказы, находясь в любой точке земного шара.

На четвертом этаже открылось окно, послышалась нецензурная брань и, идеально попав точно в мусорку, пролетел серый мусорный пакет.

— Вынес я мусор! Не ори!.. Какая разница! — перерываясь нецензурщиной, слышалось сверху.

— Трехочковый! — громко заметил Михаил, улыбнувшись.

Из окна высунулось небритое лицо:

— Тебя не спрашивали, шкет! — Заметил мужчина, которого еще не отпустило похмелье. — Благодарят меня, дура! — повернулся он в комнату. В окне, рядом с головой мужа, показалась заспанное лицо не накрашенной женщины. Вчера эти двое отмечали перевод на другую работу. Михаил знал об этом, по той же причине, что и весь дом: происходило это действо очень громко, пафосно и частично во дворе, поэтому осведомлены были все. Михаил откровенно рассмеялся: располагало и утро, и ситуация.

Возвращаясь в квартиру и услышав шорох за дверью соседки — пересекаться с ней сейчас и портить настроение в его планы не входило — парень поспешно прикрыл за собой дверь и, наверное, это вышло слишком громко, потому что соседка все-таки высунулась, и парень услышал ее обычную фразу, которая за неделю практически не изменялась ни содержанием, ни смыслом: «Опять, курили! В квартире воняет!» И со стуком, демонстративно закрыла дверь. Михаил, выдохнув, прислонился спиной к входной двери. Он не курил, но разубеждать в этом соседку пока не собирался. Разобрать старье, навести порядок, вынести мусор, а потом уже начинать строить «соседские отношения». Иначе все, свалившееся в кучу совершенно не даст работать. В чистоте благие мысли и сами приходят. С этим утверждением Михаил был знаком хорошо.

Парень, все еще не отходя от двери, посмотрел перед собой: посреди гостиной стояли картонные коробки с набросанными в них вещами. Вещи — старье, оставшееся от предыдущих хозяев — собрано Михаилом лично. Стены, оклеенные старыми потемневшими от времени обоями, глаз не радовали, не грели, как грели его те же наручные часы, подаренные Мише бабушкой и носимые им уже без счета лет. Чиненные-перечиненные они хранили воспоминания о бабушке, даче, соленьях… Может, поэтому от стен веяло холодом, поэтому парню казалось, что квартира не принимает его, и иногда — что ей самой холодно — с ней не было связано никаких воспоминаний? Михаил прошелся по комнате к окну, сунув руки в карманы и мысленно разбирая кухонные шкафы со старой советской посудой.

Серое утро расцветало. Из дома напротив вышел какой-то человек и, надвинув на лицо козырек фуражки, направился к автобусной остановке. Дорога была одна, поэтому вряд ли мужчина шел куда-то еще.

Михаил вздохнул, вынул руки, потянулся, повернул голову влево и наткнулся глазами на фотографию. Старую, выцветшую, не его, но выбрасывать это фото ему не хотелось. На фотографии стояла, улыбаясь, молодая женщина в платье в горошек. Большой крупный горох на светлом платье, раскиданный неравномерно, не скопированный несколько раз, а словно нарисованный именно для этого платья. У женщины были длинные волосы, красивый легкий макияж, но привлекал Михаила пейзаж, на фоне которого стояла эта женщина; именно из-за него фотография висела на месте, на котором (как странно!) нашел ее парень. Фигура девушки на фото располагалась с краю снимка, а за левой ее рукой лежало глубокое горное озеро. Михаил видел нечто подобное много лет назад, когда они с матерью и отцом ездили в отпуск в Горно-Алтайск, к деду. Он был маленький тогда и вряд ли запомнил все в точности, но сейчас ему казалось, что девушка фотографировалась в том самом месте, которое видел он, сбежав однажды девятилетним ребенком к озеру, посмотреть на рассвет. Рассвет в горах! Он невероятен сам по себе, а тут еще это прекрасное отражение в воде, которое буквально сводит с ума приглушенной красотой бесконечного неба… Над озером кричали птицы, где-то в кустах, пришедший посмотреть на чудо и вспугнутый человеческим существом, юркнул, скрываясь, сурок. Семья его хотела остаться там, но потом решили взять деда и уехать всем вместе обратно в Москву, да и за Михаила мать нешуточно опасалась, потому что он постоянно сбегал с окрестными мальчишками. Дом деда продали — на вырученные деньги купили машину. Сейчас эта машина, уже старая, стояла в гараже подмосковного дома. Михаил вздохнул: «видно где-то в сердце застряло то совершенно бесподобное утро, поэтому и висишь ты тут, дорогая. Не переживай, ревновать некому. Мы тут вдвоем. — Он улыбнулся и дотронулся до фотографии кончиками пальцев. Счастливая ты. Какое озеро у тебя есть! А у меня, зато, звезды». И парень снова вздохнул, прерывая неловкое молчание комнаты, явно пребывающей в нетерпении.

— Пойду-ка я коробки разбирать. — Михаил, отвернувшись от изображения девушки и озера, направился, вопреки сказанному, на кухню ставить чайник. Протяжный свисток чайника, словно свисток футбольного судьи, полностью включил утро. Прозвучав трубным гласом, он, кажется, дал начало разом всем звукам: редкие машины включили моторы, птицы устроили концерт, люди за стенами разом заговорили о чем-то.

Соседка из квартиры напротив постучала в дверь.

Михаил, посмотрев в глазок и удивившись, открыл ей, вопросительно взглянув в немолодое, но все еще красивое лицо, которое совершенно не красила неприветливость. Михаил решил первым пойти в наступление:

— Улыбнитесь, Клавдия Николаевна. Вам очень идет. Я как-то раз видел вас улыбающейся.

Соседка поджала губы и неприязненным взглядом окинула парня.

— А вы курить бы бросали, молодой человек.

— Я не курю, — улыбнулся Михаил. — Заходите, — он шире распахнул дверь в квартиру. У меня как раз чайник закипел. Хотите кофе?

Соседка охотно прошла на кухню к столу. Она оказалась очень интересной женщиной. Немного скованной, с хорошей фигурой, по-стариковски ворчливой, но не сплетницей, как казалось вначале Михаилу. Окинув взглядом коробки с вещами, Клавдия Николаевна хмыкнула, но не остановилась, словно это была ее квартира и Михаил являлся лишь квартирантом.

Приготовления к чаю были закончены: на столе красовалась пачка «принцессы Нури», пачка Юбилейного печенья и они сидели за столом и пили чай. В навесном шкафчике на кухне нашелся сахар.

— Живем! — Улыбнулась соседка. — Откуда же ты меня знаешь? — спросила она, прищурившись. — Мы же не разговаривали, да и не виделись почти. — Ее глаза смешливо сузились. Казалось, она догадывалась о причине заочного знакомства.

— Да, болтали. — Неопределенно ответил Михаил, — Упомянули в разговоре вас, а я запомнил — На самом деле он нашел общую тетрадь, в которой Клавдия Николаевна была подробно описана внешне. Эта тетрадка была дневником девушки. Михаил нашел ее в день приезда. Она валялась на кухне, как будто нарочно упав со стола. Видимо прежние хозяева собирались в спешке, а тетрадка упала, и ее не заметили. Странно, что за ней не вернулись после, поскольку то, о чем там было сказано, представляло нечто очень личное.

— А прежняя хозяйка далеко уехала. На север куда-то, — задумчиво проговорила женщина, машинально помешивая чай, вроде бы и слушая, и не слушая Михаила. Она смотрела в окно затуманенным взглядом. — Я ее хорошо знала. Ее Ольгой зовут. Просто Ольгой. Она сама просила так ее называть. Ни отчества, ни фамилии я не знаю. У нее была тяжелая жизнь, но не думаю, что я вправе рассказывать об этом, — строго посмотрела на Михаила соседка. — Ты, лучше, Миша, о себе расскажи: какими судьбами? Зачем? Позабавь бабушку, — подмигнула парню Клавдия Николаевна.

Михаил улыбнулся и внутренне обрадовался своей догадке и наблюдательности: секретов Клавдия Николаевна не выдавала. Да и воспитание видно у нее было прежнее, как говорится, царское.

— Ну что рассказать, — задумался парень. — Я из простой семьи. Квартиру купил на сбережения. Родители помогали, конечно. Взял кредит и почти его выплатил. Осталось тысяч сто пятьдесят, и можно будет считать, что я никому ничего не должен. — Михаил улыбнулся.

За окном плыли облака. Михаил, сидевший к комнате лицом и боком к кухонному столу, мог видеть их краем глаза. Пролетела, каркая, ворона и солнце никак не хотело показываться из-за серых облаков, тянувших свою необъятную кучерявую отару на восток в сторону пустыря. Под окном завизжали тормоза машины. Водитель посигналил. Почти сразу из подъезда, судя по голосам, вышли мужчина и женщина. Засмеялся ребенок. Повозившись немного и громко хлопнув дверями, и машина уехала.

— Это Лазоревы. Муж с женой. — пояснила Клавдия Николаевна. Они по выходным ездят на дачу на такси. — она поджала губы. — Как белые люди. — Сомнение в необходимости этого транспорта, прозвучало в ее голосе сильнее, чем пренебрежение или надменность: вокзал ведь был в четырех остановках.

— Может из-за ребенка? — примирительно проговорил Михаил. — Тяжело же с ним в транспорте.

— Может. — Неопределенно повторила Клавдия Николаевна. — Что-то я засиделась, Миша, пойду. Спасибо за чай и печенье, — поблагодарила она, поднимаясь со стула. — Провожай меня.

Михаил вслед за ней поднялся со стула. Клавдия Николаевна подошла к двери бесшумно. Она совершенно не шаркала тапочками, в отличие от тех моментов, когда приникала к своему дверному глазку. «Может подглядывать ей совестно?» — предположил Михаил. — Просто заговорить не решалась? Да нет, а зачем тогда?»

Третий раз за утро щелкнул дверной замок, и Михаил остался один. Одиночество никогда не тяготило его, даже до того момента, когда оно вошло в моду и прочно укоренилось в умах обывателей. Предполагалось, что если ты одинок, то ты крут и независим. Не нуждаешься в собеседнике и вообще способен сам существовать. Видимо про то, что кто-то добывает уголь для лампочек в гостиной, находясь вместе в тесноте, самодостаточные люди забывают. Но сейчас, когда еще и очень много работы по разбору старья и заказы в ноутбуке, срок которых истекал скоро, молодой человек обрадовался краткой бодрящей утренней беседе, и возможности на свежую голову разобрать вещи и остаток дня посвятить работе. Он не надеялся сегодня закончить со старьем, хотя бы с половиной. «а почему бы и нет?» — мелькнула мысль.

В коробки, очередью стоящие посреди комнаты, летели старые газеты, куски обоев, отлетевшие от времени, огрызки карандашей из шкафа в прихожей, который тоже неплохо было бы отмыть. Михаил взял этот факт на заметку. Старые фотографии мелькали лицами. Но ни одна из них не цепляла. Были довольно интересные образцы, словно работал профессиональный, даже почти современный фотограф, но они, как и старые газеты уже не стоили того, чтобы их разглядывали, несмотря на качество постановки кадров. Спустя час парень решил отдохнуть и с кружкой чая сидел на кухне перед окном и смотрел на небо, смотря на пролетающих птиц, дом напротив и выходивших из него людей. Допив чай и вернувшись в гостиную молодой человек кинул взгляд на фотографию, висевшую возле окна на вбитом прямо в бетон гвозде. Девушка все также улыбалась, а озеро за ее спиной как будто бы волновалось от ветра. Парень улыбнулся фотографии и продолжил перебирать бумаги.

*****

Где-то часов в двенадцать утра на следующий день, устав воспринимать чужие эмоции и обрывки новостей, Михаил решил прогуляться. Наскоро одевшись, накинув любимую куртку, он, порывшись в среднем ящике комода, стоявшем в спальне, взял тот самый дневник, найденный на кухне две недели назад. Уже третий день дневник ночевал в его комнате, а после визита Клавдии Николаевны, потрепанная тетрадка на девяносто шесть листов стала больше интересовать Михаила. Отчасти из-за соседей, о некоторых из которых было написано парочка страниц, отчасти из-за девушки на фотографии. Этот дневник был именно её. И её действительно звали Ольга. На момент написания дневника ей было девятнадцать.

Сунув тетрадку под мышку, Михаил вышел из квартиры. Закрывая дверь на ключ, он все-таки услышал знакомое, уже ставшее слитым с самим домом, шуршание за дверью напротив. Парень улыбнулся.

«Здравствуй, Дневник! Не пишу «дорогой», потому что ты для меня нечто большее, чем склеенные с обложкой листы. Мне грустно. На улице идет дождь, и мы сегодня с Маринкой не пойдем в магазин. Вообще-то я хотела сказать, что не могу или придумать какую-то другую причину, но из-за дождя наша встреча и так отменилась. Странно, но мне почему-то грустно, хотя врать не пришлось, а это вроде как хорошо…

Сегодня приходила Клавдия Николаевна. Она скрашивает одиночество. Принесла мне газетные вырезки. Оказывается, ее племянница была спортсменкой. Я не прислушивалась к тому, что она говорила. Голова под самую макушку забита странной кашей из мыслей, писем и учебы. Куда бы уехать от всего этого? Видела на остановке очень милого парня. Может, мы еще с ним встретимся…».

Миша поднял глаза от немного потемневших гладких страниц. Невероятное небо чистого лазурного цвета светилось, нежась в лучах полуденного солнца. Теплые весенние лучи грели спину и не мешали читать и любоваться просторами маленького городка.

Почерк Ольги был ровным и на разлинованных страницах смотрелся современной рукописью, написанной в тетрадке в клеточку. Это было красиво. Девушка, мысли которой он беззастенчиво читал, не описывала свою внешность. Лишь иногда упоминала какую-то незначительную деталь вроде прыщика на губе, покрасневшего с улицы или от слез носа. Несмотря на это Михаил точно знал, что девушка на фотографии и Ольга — это один человек. И в моменты, когда его пальцы перелистывали исписанные аккуратным женским почерком страницы, ему казалось, что рядом с плечом слышится легкое шуршание ее длинных пшеничного цвета волос. Ольгин голос был звонким — Михаил был уверен в этом. Не глухим, не дребезжащим, даже если вдруг она бы курила (не просто же так Клавдия Николаевна ругалась из-за этого). И фигура ее не поменялась от времени. И вообще она не изменилась сейчас. Хотя с эти можно было бы спорить, но Михаил где-то в маленьком уголке души без памяти влюбился в стройную девушку с серебристыми глазами, цвета пасмурного неба и звонким певучим голосом.

***

«Тринадцатое октября, две тысячи… Да какая разница! (Но зачеркивать не буду).

Маринка подарила мне куклу. В платье персикового цвета с крупными красными горохами и чудными золотистыми волосами. «Чтобы я не грустила, когда она уедет»… Погрустишь тут! Эх, мне бы котика — кукла ведь не мурчит. Ну ладно.

К стажировке в колледже добавилась еще бесплатная волонтерская работа (это тавтология звучит иронично, не так ли?) — хожу в магазин для Клавдии Николаевны — она ногу подвернула. Иногда она заходит ко мне на чай (и в коридоре слышен громкий и грозный стук старческой клюки… шучу). О, я прямо поэт!

Клавдия Николаевна не старая. Не люблю искажать факты, но когда она начинает брюзжать о «несомненном вреде» современных технологий, то кажется, что юность ее проходила не иначе как при Крещении Руси. Домофон — это неплохо!! Маринка завтра обещала забежать…»

Легкие облачка жемчужного цвета маршировали по небу туда и сюда, частично и целым скопом растворяясь в глубокой небесной лазури. Ветра почти не было. И сейчас, в этот прекрасный июньский полдень, радостно празднующие хорошую погоду зеленые листочки, прятали в юной тени своей стоявшие на окраине дома, железные коробки гаражей, которыми по обыкновению заставляются, как кладовыми, городские окраины. Стопки строительных материалов сулили стройку. И ощущение новизны тушило, и преображало природу. На данный момент по строительству выигрывала другая окраина, и не ясно — кому же повезло больше. А здесь, с восточной стороны города деревья главенствовали над старой асфальтированной дорогой, хвастаясь птицам своими новыми шикарными кронами и отсутствием троллейбусных проводов. Может оно и к лучшему? Автобусы, ходившие не каждые два часа и не строго по расписанию, все еще пугали птиц, поднимали пыль и тарахтели старыми моторами. Кажется, все древние модели автобусов собрались здесь по одному экземпляру, устроив масштабную действующую выставку городского и междугороднего автопрома. Дома стояли полупустые. На некоторых подоконниках сохли герани. В соседнем доме на четвертом этаже все еще держалось по-прежнему стойко, зеленое алое, которое не поливали около трех недель. А на закате, слишком косые лучи заходящего солнца, создавали странно пугающую пустотой картину: светлая кирпичная стена с почти черными провалами окон, словно бойницы, бесстекольных. Казалось тогда, что мир ограничивался, только видимым, а за горизонтом, за домами, закрывающими этот горизонт, была такая же пустота, как и в больших квадратных бойницах стен.

Сегодня Михаил вернулся домой поздно. Работы как таковой не было, коробки, стоявшие нетронутыми с марта, разбирать не хотелось, и он бездельно шатался возле станции, таская в руке дневник, поддавшись зову лета насладиться своим великолепием и яркостью зелени. На страницах дневника иногда встречались разные зарисовки — птицы, цветы, деревья. Нарисовано было неплохо, и парень полагал, что — с натуры. По крайней мере фрагмент, на котором был изображен верхний угол кирпичного дома с взлетающей с него птичкой, был очень похож на здание напротив, которое парень видел своими глазами каждый день. Может девушка этому училась? В дневнике не говорилось о том, где и от какого учебного заведения она проходила практику. Перебирая шкафы, парень, однако, не нашел чего-то конкретно раскрывающего этот пробел в повествовании. «Хотя, — думал он, — некоторым и дается рисунок от природы. Как хобби, без профессиональных занятий или выбора карьеры по этой склонности».

Сумерки зажигали звезды, чтобы похвастаться. Это было очевидно. Третий или четвертый день кроме мелких облаков на небе не собиралось ничего, хотя бы отдаленно намекающего на дождь. И в этих чистейших сумерках, на темном небе звезды водили хороводы, поблескивая и успокаивая землю, жаждавшую влаги и натужно звеневшую тишиной, когда звук от проезжающей машины растворялся, забирая даже память о себе. Земля бравурно размахивала пылившим ставшим светло-коричневым черноземом, выбрасывая его на дорогу. В сводке погоды, которую от нечего делать просматривал Михаил, обещали грозу. Но видимо предсказание делалось для другого города и даже другой реальности и совпадение названий было простой случайностью. Словно в сказочном сне не было звуков, и Михаил, открывающий входную дверь, и услышавший за спиной привычное тихое шарканье тапка, даже удивился ему — так он контрастировал с тишиной, провожавшей его до дома. «Все-таки одиночество должно быть добровольным», — подумал он, раздевшись и закутываясь с головой в одеяло. Во сне Михаил видел Ольгу. Она смеялась. Взявшись за руки, они шли по тропе в горах, а вдалеке играла утренними лучами спокойная гладь озера.

***

В телефоне жаворонком пропело сообщение. Настойчивая электронная трель заставила Михаила проснуться, но с кровати не подняла. Утренний прохладный ветерок играл с тюлью в спальне, рядышком висевшие старые портьеры были ему не по плечу, но и они еле заметно двигались, поддерживая разминку легкой белой занавески. Жаворонок в телефоне запел вторично и уже более настойчиво. Вздохнув, парень откинул одеяло, и, слегка поеживаясь, подошел к столу, взял телефон и тут же вернулся в теплое овечье тепло, поджав ноги. Даже летом парень спал под теплым шерстяным одеялом. Хотя он был закаленным, прекрасно переносил перепады температуры его это более чем устраивало, несмотря на всякие «правильно», «надо», общественное мнение и тетю Галю, которая была уверена, что температурный режим должен быть оптимальным круглосуточно, и купившая с этой целью кондиционер, испортившийся в середине осени от постоянных перепадов настроения тети Гали и ее бесконечных изменений ощущения комфорта.

Конец ознакомительного фрагмента.