Листая жизнь

Екатерина Зырянова

«Совсем неуловимое. Трогательное и нереальное. Еще совсем незабытое. Не излеченное памятью, неисправленное воспоминаниями. Непоправимое. Отброшенное и отпущенное.Ты стоишь. И мир стоит вместе с тобой. Он замирает и вздрагивает, пульсирует, проталкивает кровь в обмирающее сердце. Сердце шепчет, и мир шепчет».Это книга о нашей жизни, наших чувствах, о нас.Приятного прочтения.

К слову о тёще…

Миша и Ксюша

— Милая, что ты ноешь? Да, едем мы к твоим на дачу, едем к чудо — огородникам.

С утра начались сборы.

— Ну что ты возишься? Ты еще зонтик от солнца возьми! Бегом! Грядки зовут! Давно над ними никто не стоял раком — 2 дня! Лето пропадает!

В Жигули грузятся ведра, лопаты, ящики, рассада, тесть, теща, жена, собака, кострированный кот, еда, какие — то доски с балкона. Жигули проседает, трещит, пыжится, пыхтит, рычит, ворчит, чихает, трогается. Ну, с богом. Поехали.

Миша и Ксюша — чудесная молодая пара. Очень современная, не признающая старых социалистических устоев, на которых их вскармливали, взращивали, прививали, нежили, били по рукам, гладили по головке, пичкали до тошноты, до рвоты.

Миша и Ксюша — успешные, современные, самодостаточные. Учи — не вразумеют, кричи — не услышат.

Дача — это же наше все! Это поднятая целина, это унавоженные, просеянные по крупинке сквозь пальцы грядки, это радикулит, это прошедшие мимо отпуска, это умчавшаяся молодость, это никогда не случившиеся встречи и открытия, это десять ведер картошки размером с горох с десяти соток, это птички, травка, свое, как у всех, как положено.

И Миша, и Ксюша — хорошо воспитанные, взрослые, здравомыслящие, умные, понимают, что лучше убить два выходных с лопатой и тяпкой, чем полгода со скандалами и упреками в безответственности и неблагодарности. И они трясутся в Жигули под досками, корзинами, ведрами, едой, рассадой, собакой и кострированным котом. Нормальный досуг по-советски. Вот оно, счастье.

Смородина

Всякому ангельскому терпению приходит конец, даже Мишиному. Тёща вцепилась мертвой хваткой: «Ксюшечка должна есть самое лучшее, самое свежее, выращенное своими руками и летом и зимой, ни в чем себе не отказывая. Дочечка, зимой варение. Смородина вот, у туалета, крупная, сочная, спелая, сладкая какая.»

После получасового разъяренного Мишиного стона — плача — воя — крика: « нет, она варить ничего не будет, нет, я сказал!!!», Миша увял под строгим взглядом обожаемой тёщи.

Ведро смородины уехало Ксюше домой, и, заметьте, на варение.

Миша — человек слова. Он его не давал, а потому это не его дело. Нет слова — нет проблемы!

Ксюша полночи перебирала ягодки, мыла, складывала, вспоминая маму с тихой благодарностью. Спасибо, родная.

Миша сладко храпел.

Вторые полночи Ксюша перемешивала перебранные чистые ягоды с остатками в ведре. Ну и бог с ними, листьями, жучками, травой и прочим — наваристее будет.

Ксюша на глазок засыпала это сахаром, вывалила в металлический таз и поставила на огонь. Все таки великие достижение 20 века, этот таз! И полы помыть, и постирать, и варение сварить — одно удовольствие!

Уже рассвело. Доброе утро, Ксюша.

Содержимое таза закипело, забурлило, покрылось пенкой. Ну, можно сказать, доброе утро, Миша.

Не чувствуя конечностей, не разгибая спины, Ксюша разлила в найденные банки все что получилось и рухнула в кресле на изумление сонного кота. Здрасьте вам, мяв.

Проспав все занятия в институте, Ксюша мысленно воздвигла себе памятник за подвиги, засунула банки в холодильник. С глаз долой — из сердца вон. Умница. Можно забыть про черную смородину до черного дня. Благо, неизвестно когда.

Черный день

Благо, неизвестно когда…

Миша уехал в командировку.

Ксюша проснулась от хлопка в холодильнике. Подкравшись к нему на цыпочках, выдох, вдох, рывок и ужас — она увидела варение, вернее то, что должно было им стать, но так и не стало. В банках урчало, бродило и пенилось. О счастье! — подумали бы многие достойные люди и нашли бы этому намного более достойное применение. Но Миша и Ксюша — молодые, неопытные, современные. Они могут купить в магазине все, что им хочется, не могут достойно использовать достойные вещи и не могут отказать родителям. 21 век, что ты сделал с народом!

Не стесняясь в выражениях, Ксюша проследовала несколько раз от холодильника к унитазу, и последние два часа до будильника пребывала в безрассудном блаженстве. Закончилось. Будильник — невежда прервал сладкое забытье. Надо вставать, надо идти. Экзамен.

Ксюша соскользнула с кровати сразу в чулочки — юбочку — блузочку с декольте, на ходу глотая бутерброд и выдавливая зубную пасту. Шаг, и следующие несколько секунд были в оцепенении. Крик. Варенье, так тривиально вылитое в унитаз, сдаваться не хотело. Оно бродило, бурлило, пенилось, и вода в белом друге прибывала на глазах.

Экзамен, зачетки, тетрадки, усмешки преподавателя, усталость, бессонные ночи над книжками — к черту все!

Истерика, паника, метания. Миша, какого черта ты в командировке!? Справочная, телефонная книга, соседи, МЧС…

Сантехники неспешно приспешили часа через три, когда Ксюша вычерпывала лишнее ковшечком. Но мастера пришли, а дело мастера боится, тем более трех, на троих и соображается легче. Поколдовав так на троих над уже не белым и таким уже родным Ксюше унитазом, нараспев прозвучало трехголосье: «Хозяйка, принимай. С тебя 150 рублей.» Ксюша в ужасе рванулась.

— Мужики, у меня только 130, нету больше. Могу еще смородинки дать, у меня вон осталось…

Ну, женщины, ну, кто вы после этого? Они же мастера с большой буквы, живота не жалея… Да просто обидно же! Суки вы, бабы.

К слову о тёще…

Ну, здравствуй, Ксюша! Миша вернулся!

Ксюша пала на грудь, излагая страшную повесть о злом шипящем варении, еле выстоявшем в жестокой схватке с волшебством, унитазе и трех обиженных волшебниках.

Едрит твою… Заткни уши, Ксюша!

Эх, Ксюша, Ксюша… хотела быть слабой, хотела быть хрупкой и беззащитной, хотела, чтобы тебя пожалели. А дождалась?…Твою мать! Не надо было быть дурой, Ксюша! Сама ягоды взяла!