Самый синий из всех

Екатерина Бордон, 2021

Зависть – жёлтая, гнев – тёмно-красный, а любовь… У любви нет цвета, но она светится. Откуда Саша это знает? Такой у неё дар: прикасаясь к человеку, девушка видит его эмоции в цветовом спектре. Именно так она узнаёт, что папа изменяет маме, а Андрей, самый симпатичный мальчик в классе, внутри абсолютно синий, ведь синий – цвет одиночества. Единственный человек, чьих цветов не видит Саша – она сама. Но как в таком случае ей понять себя? Как решить, что делать? И, главное, как помочь Андрею, когда на дне его синевы появляется пугающая чернота?

Глава 2. Цвет одиночества

Посмотрим правде в глаза: в школе всегда хочется жрать.

Поэтому на большой перемене толпа школьников превращается в неуправляемое месиво рук, распахнутых ртов и столовых приборов. Я тоже чувствую себя, словно не ела как минимум сутки. И всё-таки жду, пока поток схлынет. Захожу в зал одной из последних и лавирую между столиками, засунув руки поглубже в карманы.

Наш класс всегда занимает ряд в центре столовой, и, вот же чёрт, сегодня пустой пластмассовый стул находится только за столиком Леры. Склонив голову набок, она наматывает на палец кончик хвоста. Марина бурно жестикулирует и громко рассказывает ей какую-то историю, а Оксана дописывает домашку по английскому. Судя по нахмуренным бровям и следам зубов на карандаше, получается у неё не особо. Я могла бы помочь, вот только…

Натянув на лицо вежливую улыбку, я проскальзываю на свободное место и утыкаюсь носом в тарелку с остывшим пюре, котлетой и могильным холмиком капустного салата. Щебет Марины тут же сменяется трагичным молчанием (ещё бы, разве можно представить себе что-то более ужасное, чем обед в моём обществе?). Она бросает быстрый взгляд на Леру и в мгновение ока копирует выражение её лица: брезгливо сморщенный нос и поджатые губы.

— Что-то у меня пропал аппетит, — голос у Леры сладкий и мерзкий, как микстура от кашля.

Аппетит и у меня пропал, но я всё равно зачерпываю ложкой капустный салат и ожесточённо перемалываю его зубами. Думай о витаминах, думай о витаминах…

Тихо фыркнув, Лера поднимается на ноги и уходит, оставив на столе нетронутую тарелку с едой. Очевидно, ей никто не сказал, что в столовой каждая принцесса убирает за собой сама.

Судя по возне под столом, Лерины подружки пихают друг друга ногами и судорожно пытаются принять самостоятельное решение. Без Леры им это явно даётся с трудом. Но в итоге снобизм побеждает со счётом два-ноль: обе решают пожертвовать пищей. Шаркают стулья, громко вздыхает Марина, чья-то вилка со звоном падает на пол.

Я поднимаю взгляд и смотрю на Оксану. Она торопливо запихивает в сумку тетрадь, карандаш и стёрку. Очередь доходит и до кошелька со смешной кошачьей лапкой вместо застёжки, но тот выскальзывает из её руки и падает на пол. Лапка поднимается вверх, и — звень, звень, звень — монетки разлетаются в разные стороны, а карточки веером рассыпаются вокруг стола.

Охнув, Оксана опускается на корточки и начинает быстро их собирать. Я тоже подбираю пару монет, которые притаились за ножкой соседнего стула.

— Спасибо, — лепечет Оксана. Марина у неё за спиной нетерпеливо переминается с ноги на ногу и даже не пытается помочь. Подруга, ага.

Я замечаю возле Оксаниной туфли какой-то блестящий квадратик и с деланным равнодушием говорю:

— Ещё под пяткой что-то.

Крутанувшись на носках, Оксана так быстро накрывает квадратик рукой, что едва не вписывается лбом в угол стола. Щёки у неё становятся пунцовыми. И только тогда до меня доходит, что это был за квадратик. Упс. Презерватив.

Так и не взглянув на меня, Оксана бросается вон из столовой. Надо же… Я ковыряю пюре вилкой и стараюсь не думать про, кх-м, «это самое». Не то чтобы я никогда вообще о таком не думала, просто я ведь даже не целовалась ещё. Для меня это… сложно. Э-э-э… словом… гм-гм… Ой, всё, проехали!

От самовозгорания меня спасает тихий треньк сообщения, в котором мама просит купить по дороге домой масла и молока. Уф, проза жизни — лучше любого огнетушителя. Я облегчённо вздыхаю и отвечаю ей деловитым «ок, будет сделано».

Я как раз встаю, когда на соседний стул плюхается незнакомый парень с растрёпанными тёмными волосами. У него узкое лицо с острым носом и россыпью похожих на веснушки прыщей, а на худых плечах болтается совершенно безумная футболка. Выглядит так, словно единорога вырвало радугой.

— Будешь доедать? — спрашивает он, ткнув пальцем в нетронутую порцию Леры.

Я недоумённо качаю головой. Кажется, он не из нашей школы.

— Прекрасно, — удовлетворённо кивает незнакомец. Он хватает вилку и с невозмутимым видом вонзает её в котлету. Пальцы у него очень длинные и артистичные. Мне сразу хочется их нарисовать.

Два укуса — и от котлеты не остаётся даже воспоминаний. Парень вытирает рот тыльной стороной ладони и задумчиво, почти мечтательно смотрит в мою тарелку.

— Хочешь и мою тоже? — подшучиваю я.

— Класс, спасибо!

Длинные пальцы, которыми я любовалась мгновение назад, впиваются в котлету и шлёпают её на кусок чёрного хлеба. Парень с явным наслаждением поедает бутерброд, а я пока пытаюсь встроить его в свою картину вселенной. Заметив мой шокированный взгляд, он шумно сглатывает и протягивает остатки еды:

— Извини, хочешь кусочек?

Я не отвечаю. Закидываю за спину рюкзак и спешу вон из столовой, на ходу натягивая капюшон.

— Классные волосы! — кричит незнакомец мне вслед.

Вот же придурок.

***

На алгебре мы начинаем новую тему — тригонометрические уравнения, но я совершенно не могу сосредоточиться: тень Макарыча со свистком маячит где-то за спиной, а вместо хлыста у него канат. И прогулять не вариант… В конце триместра этот садист заставляет нас сдавать все пропущенные нормативы, что ещё хуже. Лучше уж позориться вместе со всеми, чем одной.

Умом я понимаю, что выхода нет, и всё-таки перебираю в голове бусины идей. Возможно, мне бы даже удалось что-то придумать, но Оксана и Егор так яростно перешёптываются, что сосредоточиться не получается.

Вот Егор кладет руку Оксане на бедро. Пальцы у него толстые, с заусенцами вокруг плоских ногтей. Оксана смахивает его ладонь и мотает головой так, что волосы хлещут по щекам. Егор повторяет своё движение, только на этот раз впивается в её бедро, сдавливает кожу. Оксана дёргается, и мне почему-то тоже становится больно.

Под партой я с силой ударяю ногой по ножке стула, стоящего впереди. Егор испуганно подпрыгивает и убирает руку, а Оксана, всхлипнув, отодвигается. Алгебраичка Юлия Олеговна сердито шипит в нашу сторону. Мы склоняемся над тетрадями.

Остаток урока проходит без происшествий. Но как только звенит звонок, Егор разворачивается ко мне, и взгляд его не предвещает ничего хорошего.

— У тебя какие-то проблемы?

Я пожимаю плечами. Вскакиваю, намереваясь выскользнуть из кабинета, но Егор тут же встаёт у меня на пути, загородив проход между партами. Натянутая на плечах рубашка хорошо подчёркивает мускулатуру, а воротничок сжимает мощную шею.

Я невольно отступаю.

— Я спрашиваю, у тебя проблемы какие-то?

— Нет.

Некоторые люди — как консервы из злобы и ненависти.

— Тогда ноги свои держи при себе, ясно?

— Ясно.

Оксана похожа на тряпичную куклу: сидит, ссутулившись, и в нашу сторону даже не смотрит. Мне хочется подать ей какой-то знак, но Егор делает ещё один шаг вперёд, и я, не удержавшись, ставлю между нами стул.

— Не слышу извинений, — рявкает Егор, ногой отшвыривая стул со своего пути. С грохотом, похожим на выстрел из пушки, тот падает на пол, а я лепечу:

— Извини.

— Не слышу!

Я зажмуриваю глаза. Почти вижу, как его кулак летит мне в лицо. Почти чувствую, как он с хрустом врезается в переносицу, дробит тонкие косточки, превращает их в месиво и…

— Эй, на литру не опоздаете?

Кто-то ненавязчиво толкает меня плечом чуть в сторону. Я открываю глаза и вижу спину Андрея. Он стоит между мной и Егором: руки в карманах, но поза обманчиво расслаблена. Я-то чувствую, как он напряжён. Парни молча буравят друг друга глазами. Егор едва не скрипит от злости зубами:

— Не лезь.

Я жду, что Андрей в ответ скажет что-то шутливое или, напротив, угрожающее. Но он только протягивает руку и кладёт её Егору на плечо:

— Раньше ты таким не был.

Резким движением Егор сбрасывает руку Андрея и грохает кулаком по парте. Дышит он тяжело, со свистом. Молчание кажется затишьем перед бурей. Устроит драку? Наорёт? Или… Егор отталкивает парту с такой силой, что она ударяется о стену, и почти бегом покидает класс.

— Ты как, нормально?

Я нервно сглатываю и открываю рот, чтобы ответить, но вдруг понимаю, что Андрей говорит не со мной, а с Оксаной. Она кивает и порывисто обнимает его за шею. Лицо у неё мокрое от слёз. Кажется, она что-то ещё говорит ему, но мне не слышно. Андрей кивает. Порывшись в сумке, Оксана отдает ему какой-то пакет и, не обернувшись, выходит из класса.

Я опускаюсь на корточки, чтобы собрать упавшие на пол от удара учебники и тетради. А заодно немного прийти в себя.

— Кажется, это твоё, — говорит Андрей, рассеянно бросая пакет на парту. — Пока.

Он задумчиво щиплет себя за губу и хмурится, а затем выходит вслед за Оксаной. Я выдыхаю. Сердце испуганно таранит рёбра, руки немного дрожат, а в мыслях смятение. Что это значит? Что происходит?

Класс понемногу заполняют семиклассники, так что мне приходится взять себя в руки и кое-как подняться на ноги. Уже у дверей я спохватываюсь и возвращаюсь за пакетом. В нём оказывается шапка: чистая и выглаженная. Моя. Та самая, которую Егор недавно выбросил в ведро.

Знаете, как мы зовём учителя литературы? Тор. У него широкое лицо с густыми бровями, спутанная рыжая борода и руки, просто созданные для того, чтобы размахивать молотом. Только дружелюбная улыбка не вписывается в божественный портрет: с ней он похож на добродушного великана. Которого, на всякий случай, лучше всё-таки не злить.

Когда я вхожу в кабинет литературы, Тор как раз пишет что-то на доске. На нём тёмно-зелёный пиджак с закатанными рукавами, а волосы собраны в маленький пучок на затылке. Хрусть! Мелок в огромных пальцах ломается, и Тор сердито шипит сквозь зубы:

— Вот же чёрт!

Я с трудом проглатываю смешок. Молот и правда подходит его пальцам лучше, чем хрупкий кусочек школьного мела. Тор испуганно оборачивается, и настороженное выражение на его лице сменяется широкой ухмылкой:

— Вы ничего не слышали. Этот мелок меня подставил.

— Могила, — серьёзно отвечаю я, проводя пальцами по губам, словно застёгиваю молнию.

Тор — единственный человек в школе, с которым мне легко. Он ровно такой учитель, о котором обычно мечтают: не кричит, не душит дурацкими тестами и, что даже важнее, разрешает иметь своё мнение. Он не считает меня чокнутой, или глупой, или странной. Впрочем, возможно, ему просто нет дела ни до чего, кроме книг. Но меня и такой вариант устраивает.

Я сажусь на своё место и с облегчением выдыхаю: парта передо мной пуста. Аллилуйя! Ни Оксаны, ни Егора! Так что когда раздаётся звонок, я остаюсь единственным обитателем островка под названием «Галёрка первого ряда».

— Всем доброго дня! — громогласно здоровается Тор, отряхивая руки от мела. Класс отвечает ему чем-то вроде шумных оваций. Тора любят все.

— Вы, конечно, уже выдохлись к седьмому уроку, но… Без паники, Пушкин откроет у вас второе дыхание!

Мы улыбаемся, а Тор подходит к доске и подчёркивает размашисто написанную тему занятия.

— Итак, Пушкин! Признавайтесь, кто из вас считает его творчество скукой смертной? Давайте-давайте, только честно.

Несколько рук взмывают вверх и почти сразу смущённо ныряют обратно под парту. Поднятой остаётся только одна, и это Егор! Почему я не подумала о том, что он может пересесть на другой ряд? И почему он не подумал о том, что на такие вопросы никогда нельзя отвечать по правде?

— Очень честно и очень глупо, Егор, — смеётся Тор. — Значит, вы считаете, что Пушкин — это скучно?

— Смертельно.

— И что же вам в нём так не нравится?

— Понятия не имею, — пожимает плечами Егор. — Я учебник не открывал даже.

— Ага! — восклицает Тор, радостно хлопнув в ладоши. Звук получается таким громким, будто кто-то ударил в оркестровые тарелки. — Вот и фундаментальная ошибка всех современных школьников. Вы убеждены, что русская литература — это скучно, что она безнадёжно устарела, а между тем ничего толком не читали. А если и читали, то не вчитывались. Но мы это исправим.

Быстро, неровным почерком он записывает на доске несколько слов и дат.

— Вот это запомните, чтобы сдать тест. А всё остальное время мы уделим текстам, смыслам, идеям. И «Евгению Онегину». Знаю, вы прошли его ещё в прошлом году, но без него никак.

— Мы должны были прочитать пьесу к уроку? — взволнованно спрашивает Арсений. Он сидит на первой парте первого ряда — типичное место обитания всех ботаников.

— Это не пьеса, а роман в стихах, — поправляет Тор. — И строго говоря, вы должны были прочитать его к уроку, который был примерно триста шестьдесят пять дней назад. Но обновить текст в памяти, конечно, стоит. Ха, я прямо вижу это страстное предвкушение в ваших глазах!

Он подмигивает мне, а потом кивает Егору:

— Спасибо за честность, Егор. Я это ценю.

Слегка ошарашенный похвалой, Егор взъерошивает короткие волосы на затылке, а Тор начинает рассказывать историю создания «Евгения Онегина». Он прав, я его уже прочитала. Но у Тора всегда наготове интересные факты, которых почти никогда не бывает в учебниках. Вроде того, что «Евгения Онегина» писали семь лет, четыре месяца и семнадцать дней.

–…И это не случайно, что роман часто называют «энциклопедией русской жизни». Пока вы будете читать и перечитывать — а я надеюсь, вы всё-таки это сделаете, — вы узнаете практически всё о том, как жили люди XIX века. Как они одевались, что ели, о чём разговаривали, думали, сплетничали. В общем, скандалы, интриги, расследования! И больше, гораздо больше остальных сумеет узнать тот, кто заглянет между строк.

Класс слушает Тора как завороженный. Никто не отвлекается, не шуршит конфетными обертками и даже в телефонах сидит всего пара человек. Они мгновенно падают в моих глазах. Как можно не ценить, вероятно, единственного учителя, которому не всё равно?

Тор, громоподобно откашлявшись, декламирует:

— Есть место: влево от селенья,

Где жил питомец вдохновенья,

Там у ручья в тени густой

Поставлен памятник простой.

На случай, если вы не читали — осторожно, спойлер! Один из героев романа погибнет на дуэли, а эти строчки Пушкин написал о его могиле. Картинка выглядит идиллически, правда? Но на самом деле она дает нам понять, что убитого юношу не смогли похоронить на кладбище. Дуэли были запрещены. Так что родственникам, вероятнее всего, пришлось выставить произошедшее как самоубийство. Спишите с доски фактуру, а потом давайте почитаем отрывки по ролям. Кто возьмёт Татьяну?

Мы выныриваем из текста минут за пять до конца урока.

— Всё-всё, выдыхайте! Загонял я вас? — смеётся Тор, сдёргивая резинку и заново завязывая волосы в пучок. Спорим, девчонки в экстазе? И даже пятна мела на джинсах не портят картинку.

Тор подтягивает к доске стул и ставит его спинкой вперёд. Садится, широко расставив ноги, а затем рассеянно потирает шею.

— Есть у меня одна идейка… Скорее всего, вы не в курсе, но в своё время я окончил режиссёрские курсы. Литература меня переманила, но… мы поговорили с Алексеем Васильевичем, директором, и решили, что будет неплохо поставить «Евгения Онегина» здесь, у нас в школе. Я про спектакль. Возможно, не целиком, отрывки, но это всё равно круто, правда же? Девятые и одиннадцатые классы слишком заняты подготовкой к ЕГЭ и ОГЭ, а вот у вас есть все шансы. Пока у меня никакой конкретики, просто хотелось поделиться, прощупать почву… Но на следующем уроке обязательно обсудим детали. Думайте пока, есть ли у вас в принципе такое желание. Всем спасибо, все свободны!

Словно дождавшись его прощальных слов, звенит звонок. Класс наполняется шуршанием, болтовней, суетой. Даже я чувствую странный подъём, хотя совершенно точно ни при каких условиях не собираюсь участвовать в спектакле.

Я быстро складываю вещи в рюкзак и выбегаю из класса одной из первых. Мне надо многое обдумать: про шапку, Егора, Андрея, Оксану… И про себя.

***

— Давайте-давайте, инвалиды!

Макарыч свистит, подгоняя нас, и мы снова бежим по кругу. Нестройный топот ног, квадраты света на полу, чей-то смех, болтовня… Меня вдруг пронзает острое чувство дежавю, но я быстро из него выныриваю — спасибо Марине, которая ставит подножку. Едва не упав, я нелепо размахиваю руками, что доставляет моим одноклассникам несколько мгновений чистой, незамутнённой радости.

Егора сегодня нет, а Оксана сидит на скамейке запасных. Макарыч хмуро посматривает на неё, но бегать не заставляет. Хех, он до смерти боится фразы «критические дни»! Так что, если прижать руки к животу и сделать страдальческий взгляд, без разговоров окажешься на скамейке. Кое-кто из девчонок пользуется этим по нескольку раз за месяц, но Макарыч ещё никого не раскусил. Может, он вообще нас не различает?

Мои пятки гулко ударяются о пол, а синяя чёлка полупрозрачной занавеской колышется перед глазами. Мне нравится, что это послание, которое никому, кроме меня, не прочесть.

Андрей бежит далеко впереди: мы словно на двух концах одной прямой, пересекающей спортивный зал. Я в точке А, а он в точке Б… Андрей двигается легко, размашисто, свободно. Лера рядом с ним изо всех сил пытается казаться непринужденной, но щёки у неё краснющие. Наверное, совсем запыхалась, пытаясь от него не отстать. Ужасно, но мысль об этом доставляет мне капельку злорадного удовольствия. Уф, Боженька, я перехожу на тёмную сторону?

Мы делаем упражнения на растяжку и наконец добираемся до каната. Меня почти трясёт от нервного возбуждения, да и другим девчонкам не по себе. Мы глупо хихикаем и без конца трогаем волосы, будто правильная причёска — верный способ забраться на канат. Только Лера спокойна. Она сама вызывается первой.

Её руки легко подтягивают стройное тело вверх, а голые ноги крепко обхватывают шершавый канат. Вообще, никто не запрещает девочкам ходить на физру в спортивных штанах, но Лера даже зимой носит короткие чёрные шорты. И футболку настолько узкую, что видна впадинка пупка.

— Отлично, Соколова, спускайся! — кричит Макарыч.

Лера соскальзывает вниз и, улыбаясь, подходит к Андрею. Интересно, о чём они говорят? И почему ей всё время нужно его трогать? Вот опять — как бы невзначай вцепилась пальцами в сильное плечо и не отпускает. Я вдруг замечаю, что Лера немного выше Андрея — сантиметра на три-четыре.

— Матюшкина! Стародуб! Иванова!

Очередь становится всё короче, а я нервничаю всё сильнее. Не то чтобы мне впервой прилюдно позориться: вообще, у меня чёрный пояс по нелепым ситуациям. Но быть в центре внимания примерно так же приятно, как прыгнуть в кипяток. Особенно сейчас, когда дурацкая рука Леры лежит на плече у…

— Мацедонская! — выкрикивает Макарыч, с трудом подавляя зевок.

Ноги подгибаются, словно кто-то пнул меня под коленки. Я задерживаю дыхание и иду к канату, стараясь выглядеть уверенной. Подтягиваю рукава толстовки и с удивлением замечаю, какие бледные у меня руки. Уже и не помню, когда в последний раз надевала что-то с коротким рукавами.

Я сглатываю и пытаюсь мысленно себя успокоить, но мантру «какая-разница-что-подумают-другие» прерывает ехидный голос:

— Ставлю сотню, что у неё не получится. Даже до середины каната.

— Соколова, — одёргивает Леру Макарыч.

— Принимаю ставку, — хмыкнув, шепчет Арсений.

Смешки и покашливания похожи на рябь на воде. Вроде ничего серьёзного, а лодка от них раскачивается…

Мне не нужно даже оборачиваться, чтобы понять, чем заняты мои одноклассники: делают ставки и надеются, что я даже большая неудачница, чем они думают. Кое-кто достаёт телефон и начинает снимать. Я надеюсь, что Макарыч их одёрнет, но он только подгоняет меня нетерпеливым движением.

— Удачи, — произносит кто-то у меня за спиной.

Я удивлённо оборачиваюсь. Андрей, что, правда пожелал мне удачи? Он дружелюбно кивает, и Лерина рука на его плече больше не кажется такой по-хозяйски расслабленной. Напоминает скорее дохлого кальмара.

— Шустрее, Мацедонская!

Я хватаюсь за канат и делаю неловкую попытку подтянуться. Ладони так вспотели, что я тут же соскальзываю вниз и неуклюже шлёпаюсь на пол. Запястье и бедро пронзает боль, но ещё больнее от того, что все опять смеются. Я зажмуриваюсь, чтобы не заплакать.

Андрей тоже смеётся. А Лера стоит, опершись на его руку, и вытряхивает что-то из кроссовка. Даже в этой нелепой позе она выглядит как статуэтка. А я…

Я встаю и вытираю руки о толстовку. Подпрыгиваю, хватаюсь за канат и вцепляюсь в него что есть сил. Обхватываю руками шероховатую поверхность и снова бросаю своё тело вверх, напрягая каждый мускул. Бёдра в том месте, где о них трется верёвка, просто горят. Я чувствую, что начинаю сползать, но упрямо подтягиваюсь снова.

— Ладно, хватит, — ворчит Макарыч.

Ну уж нет! Я почти добралась до середины и не сдамся. Мне хочется доказать им всем. Доказать себе! Я стискиваю зубы. Делаю новый рывок! Тянусь выше!

Перед глазами вдруг вспыхивают пятна. Я задерживаю дыхание и прижимаюсь лбом к канату, но головокружение не проходит. Напротив, тело тяжелеет. Мир вокруг начинает кружиться, ладони разжимаются, и я падаю. Падаю-падаю-падаю…

— Осторожно! — кричит кто-то.

А потом темнота.

Сначала я слышу звон в ушах. Потом взволнованные перешёптывания, чьи-то шаги…

— Эй, — говорит голос, от которого что-то сжимается внутри. — Эй, ты как?

Я открываю глаза. Фокусирую взгляд и первым вижу лицо… Андрея! Он выглядит таким обеспокоенным и таким красивым. Брови нахмурены, взгляд лихорадочно бегает по моему лицу, а чёлка упала на лоб и почти закрыла собой правый глаз. А ведь глаза у него такие… такие… Сама не понимая, что делаю, я поднимаю правую руку. Убираю с его лица непослушную чёлку и, не удержавшись, касаюсь тёплой щеки.

Первый контакт — вспышки цвета на кончиках пальцев.

Прикасаюсь ладонью — и его синева врывается в меня бурным потоком, будто волна. Будто цунами! Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш — громко шумит в ушах. Его чувства настолько насыщенные, сильные, горькие! Как больно. Почти нестерпимо! Хватит! Вскрикнув, я отталкиваю его от себя, и сразу становится легче дышать.

— Ты чего? — недоумённо спрашивает Андрей.

Мы смотрим друг на друга ошарашенно. Я вдруг понимаю, что всё это время он держал меня на руках. А потом слова просто срываются с губ, прежде чем я успеваю сдержаться:

— Ты — самый синий из всех.

А синий — цвет одиночества.