Ночь на перевале Дятлова

Екатерина Барсова

Перевал Дятлова… Таинственная смерть девяти человек па горе Мертвецов 1 февраля 1959 года считается одной из самых странных загадок XX века. Ночью что-то сильно испугало туристов, они принялись резать палатку, выбежали па мороз и не вернулись… Прошло уже много лет. но Александра так и не смирилась с гибелью родителей во время лыжного похода 15 горах. С тех пор Саша долгое время даже смотреть не могла па лыжи, по, повинуясь внезапному порыву, решила отправиться в экстремальный лыжный тур па Урал – как раз в те места, где погибли ее родители… Группа подобралась пестрая, и между туристами еще па базе возникли разногласия. А вскоре им начали приходить странные письма с отрывками из дневника Дятлова, чья группа загадочно погибла в уральских горах… Ранее роман издавался под названием «Разгадка перевала Дятлова» под псевдонимом Екатерина Морозова.

Глава первая

Бегущая в ночи

Человек, переживший трагедию, сам должен захотеть жить дальше. Первый шаг, искра желания должна исходить из него. И когда это происходит, начинаются неожиданности.

Николас Спаркс. «Тихая гавань»

Александра услышала детский плач и открыла глаза. Тоненький детский плач раздавался совсем рядом. Она попыталась усилием воли снова заснуть, но никак не получалось. Она поднялась с кровати и прошла на кухню.

В раковине лежали немытые тарелки. Александра включила холодную воду, но тут же машинально выключила ее. Болела голова, до нее было страшно дотронуться. Детский плач становился все громче. Мелькнула мысль, что сейчас соседи выйдут и что-нибудь сделают с ребенком: отшлепают или спустят с лестницы. Надо было что-то делать. Она направилась в коридор и, чуть помедлив, распахнула дверь. Девочка сидела на лестничной площадке на ступеньках лестницы, уткнувшись лицом в колени, и плакала. При звуке шагов Александры она даже не подняла головы.

— Ну вот что! — Александра пыталась разговаривать мягко и терпеливо. — Плакать не надо. Пойдем со мной. Может быть, ты хочешь есть? У меня остался кусок яблочного пирога. Есть теплое молоко. Или ты хочешь чай?

Девочка не отвечала.

— Но ты же не можешь сидеть вот так? Здесь холодно. У нас на лестничной площадке разбито окно. Пойдем…

Она присела около девочки и отвела ей рукой волосы с лица.

И здесь Александра проснулась. И ощутила бешеный стук сердца и горечь во рту. Она попыталась приподнять голову с подушки, но от слабости ее чуть не стошнило. Сон был таким живым, таким ярким, она еще была там, рядом с этой девочкой на лестничной площадке, и слышала ее плач, разрывавший сердце.

Когда Александре было двенадцать лет, погибли ее родители. Не вернулись из леса с лыжной прогулки. Они отдыхали у дальних родственников в небольшом уральском городке. Каждый день уходили в лес и катались там дотемна, они были заядлыми лыжниками. Александру они оставили у соседки — Лидии Григорьевны, старушки, жившей отдельно от дочери и внуков. Единственные друзья — семейная пара Шамсановых — были в отъезде. У них умерла девяностолетняя бабушка в Казани, и нужно было ехать туда на похороны. Другие соседи были неблагополучными людьми, частенько выпивали и ссорились друг с другом. А этого зимнего отпуска родители ждали так долго… Поэтому было решено — ехать. Они упросили Лидию Григорьевну посидеть с Александрой, оставили ей денег и набили холодильник продуктами. Уезжали они на неделю, и как Александра их ни упрашивала — с собой не взяли. «Ну, па-а-п, — канючила она, — я же хорошо хожу на лыжах. Я вам не помешаю, я не хочу оставаться здесь одна». Голос срывался и готов был перейти в плач, когда отец наклонялся к ней, брал за подбородок и смотрел в глаза.

— Сань, на лыжах ты ходишь просто отлично. Я горжусь тобой. Но взять тебя мы не можем. Никак. И не просись. Мы с мамой будем и так переживать за тебя — как ты. Но ты уже взрослая и справишься без нас эту неделю. Слушайся Лидию Григорьевну, а мы скоро вернемся.

Александра кивала головой, слезы высыхали, так и не успев появиться, но обида внутри жила. И ничего было нельзя с ней поделать.

Александра прекрасно помнила, как она впервые встала на лыжи. Ей было четыре года, они пришли в лес, там отец надел на Александру лыжи, проверил крепления ботинок и встал рядом с ней.

— Сейчас я буду тебя учить, как ходить на лыжах. Но сначала хотел бы сказать несколько слов. Лыжи — это не просто вид спорта, это борьба и покорение стихии. Снега, ветра, самого себя. Ты сливаешься с пространством и становишься его частью…

— Ген, — тихо сказала мать. — Девочка все-таки еще очень мала, нужно ли ей твое объяснение?

— Вера, это не просто нужно, это крайне необходимо. Все, что я скажу ей сейчас, запишется на подкорке мозга; даже если она чего-то и не поймет, позже мои слова всплывут в памяти, и она все осознает по-новому, по-другому.

Александра стояла и чувствовала, как невиданное ранее блаженство проникает в нее. Ослепительно белый снег, такой искристый, холодный и вместе с тем чистый, радостный. И небо, словно умытое снегом, его чистотой и свежестью.

— Лыжи, в отличие от катания на коньках или прыжков, бега с препятствиями и так далее, не скованы никакими границами. Ты паришь свободно, как птица. Только птица летает в небе, а ты — по земле. Запомни, Сань, ты летаешь по земле, и у тебя за спиной вырастают крылья. — И отец раскинул руки, как бы обнимая Саньку, маму, этот день, колко-пушистые елочки вдалеке, солнце, подернутое белесоватой дымкой. — Вот так вот, — и он слегка щелкнул Саньку по носу, — запомнила, дочур?

Санька кивнула. Внутри нее скачет сумасшедшая радость — впереди такой длинный день, который принесет много сюрпризов, много нового вроде катания на лыжах, а вечером они будут смотреть телевизор или рисовать…

— Сначала ты будешь учиться просто ходить на лыжах, не кататься, а именно ходить, чтобы научиться держать равновесие. Аккуратно переступай ногами и иди вперед.

У Саньки от разочарования оттопыривается нижняя губа. Она-то думала, что сейчас она полетит-поскользит по лыжне, как ее родители. А тут — ходить. Она недовольно сопит-пыхтит, но слушается отца, поднимает тяжелую чугунную ногу и выдвигает ее вперед. Лыжа почему-то не слушается ее, скользит, и весь мир оказывается вверх тормашками, а она лежит на земле и ревет от неожиданного падения. Отец рывком приподнимает ее с земли и ставит на ноги.

— Значит, так, запоминаешь первое правило, оно же основное и самое главное: «Капитаны никогда не плачут».

— Ну ты даешь, — смеется мать. — Капитаны — это в море.

— А это что, не море? — и отец обводит рукой белое пространство. — Это тоже море. Снежное море. А ты, Сань, капитан этого моря. И слез у тебя быть не должно, как бы тебе ни было больно, поняла? Это самое первое правило. Повтори.

И Санька громко, раскатисто во весь голос говорит:

— Пр-р-равило пер-р-рвое. Капитаны никогда не плачут!

— Молодец!

И родители заливисто смеются, но маленькая Александра понимает, что они смеются не над ней, а от радости, что они собрались всей семьей, что ребенок уже вырос и со временем станет кататься вместе с ними, что они любят друг друга, любят лыжи, свою дочь Саньку…

— Шишек ты будешь набивать много и падать будешь много. Но будешь подниматься и начинать все сначала. Пока не научишься кататься так, как надо. Ясно? Продолжаем урок…

Санька была упрямой, и она упорно осваивала лыжи. Вставала, делала несколько шагов и падала, снова поднималась, шла и падала и опять вставала…

У нее осталась фотография от того времени: маленький гриб-боровичок в фиолетовом костюмчике стоит на лыжах и улыбается в объектив.

Вскоре отец уже учил ее кататься по-настоящему, по-взрослому…

— Запоминай, Сань. Встаешь на лыжню, ставишь лыжи параллельно друг другу, палки выносишь чуть вперед и, толкнувшись ими, немного продвигаешься вперед. Затем старайся скользить, дополнительно отталкиваясь одной ногой. При этом движение направляй не назад, а вниз. И наконец, отталкивайся ногами попеременно…

Она знала о лыжах все или почти все. Знала стили «классика» и «конек», знала, что такое «дуга лыж» и «зернистость снега»…

К двенадцати годам Александра ходила на лыжах наравне со своими родителями, и отец страшно гордился ею. Говорил, что у нее есть «чувство лыж». Всей семьей каждый выходной они уходили в лес на целый день и катались там до вечера. И она ничуточки не уставала и была готова кататься еще и еще…

Но после гибели родителей она возненавидела лыжи, снег, зиму. И больше не вставала на лыжи. Никогда.

Родители не вернулись из уральского городка, куда они ездили к родственникам. Отец был родом из тех мест. Они сорвались нечаянно в снежную пропасть и погибли.

Санька сидела дома у Лидии Григорьевны и рисовала, когда та вошла в комнату и, вытирая глаза краем фартука, сказала ей об этом. Дальше Александра ничего не помнит. Ни похорон, ни чьих-то объятий и слов утешения, которые были ей не нужны — ведь родителей было не вернуть. Таких радостных, веселых, красивых и сильных. Не вернуть их походов в лес, убегающей вдаль лыжни, которая манила за собой, слепящего ярко-белого пространства, предвкушения долгого дня и такого же долгого вечера…

Все осталось где-то там, а вот где — Санька не знала, какое подобрать этому название, — может быть, в темной каморке, запечатанной на крепкий замок, который уже никогда не открыть.

Наверное, она сошла бы с ума, если бы ее сразу не забрали к себе старые друзья их семьи — Шамсановы. Какое-то время — около двух месяцев она жила в их семье, и та забота, то внимание, которыми они ее окружили, помогли сохранить рассудок и выжить. В семье росла Лилька, почти ровесница Александры — младше ее всего на год. Лиля не отходила от нее ни на шаг, стараясь не оставлять Александру наедине с ее горем и состоянием полной апатии. Мать Лильки Карина старалась накормить Александру повкуснее, но у той кусок не лез в горло. Блюда кавказской, татарской, русской и польской кухни были необыкновенно аппетитны и источали соблазнительные ароматы. Все эти сациви, лобио, пирожки с капустой и мясом, блины, бигусы проплывали мимо глубоко равнодушной к ним Александры, что печалило Карину и ее мать Эву Станиславовну, седоволосую красавицу из знатного польского рода.

Карина, глядя на Александру, часто говорила по-грузински одну фразу. Однажды Александра попросила Лильку перевести. «Не знаю, что будет с этой девочкой дальше, ведь ей совсем не хочется жить» — означали те слова.

И с тех пор каждый раз после этой фразы у Александры в горле вставал комок.

Отец Лильки часто был в командировках, и всем домом заправляли мать и бабушка — Эва Станиславовна…

Жила Александра у Лильки недолго — два месяца, но это время запало в память.

Потом у Саньки объявились родственники со стороны отца.

Бабушка Нина Семеновна переехала в Москву из Армавира, чтобы смотреть за Александрой. Она была уже слаба, часто болела, особой близости между ними не установилось, но Александра была ей благодарна, что та возилась с ней, готовила и воспитывала, как могла. Если бы не она — Александру бы ждал детский дом. Спасибо и на том, что ее туда не сдали.

После школы Александра поступила в институт, особо не задумываясь о будущей профессии. Нина Семеновна к тому времени умерла, и Александра осталась одна.

Склонностей у нее ни к чему не было, и было совершенно все равно, где и кем в дальнейшем работать. Самый низкий конкурс был на статистическом отделении одного не самого престижного московского института, и она подала документы туда, чтобы пройти без помех. Учеба ничем выдающимся не запомнилась, друзей она не приобрела, а наоборот, сторонилась людей, словно они ей были совсем не нужны. Наверное, она была по жизни одиночкой и была способна справляться со всем, в том числе и с собственной жизнью, сама. Единственной подругой была Лилька Шамсанова, но виделись они с ней не так уж и часто, у Лильки, выросшей в настоящую красавицу, была бурная личная жизнь, в которой Лилька чувствовала себя как рыба в воде. И без череды поклонников, воздыхателей и обожателей своей жизни и не представляла.

После института Александра пошла работать, но так как она не умела и не хотела сходиться с людьми, то ей приходилось частенько менять офисы и конторы. Она нигде долго не задерживалась: то начальник был редкостная скотина, то работа — скучная и нудная, то коллектив — невыносимый, то фирма разваливалась на глазах и сотрудников отпускали в свободное плавание. Кем она только не побывала: администратором в офисе страховой компании, помощником главного бухгалтера, менеджером по продажам, операционистом в коммерческом банке, инспектором в пенсионном фонде, сотрудником рекламного агентства.

Время было неспокойное — строительство «капитализма с человеческим лицом»: одни стремительно взлетали вверх, воспользовавшись удобным случаем и моментом, другие — тихо тонули без всяких надежд на перемены к лучшему. Потребности у Александры были минимальные, и поэтому на жизнь ей хватало. Иногда, открывая холодильник, она видела там лишь кусок зачерствевшего сыра, остатки колбасы и пару яиц. С голоду не помирает — и ладно. Чего еще надо?

И с личной жизнью было — никак.

Александра была выше среднего роста, поджарой, спортивного телосложения, темные гладкие волосы она зачесывала назад и делала хвост или пучок. Серые глаза, красивой формы брови, полноватые губы, безупречно белые зубы. Тридцать два года. И за всю жизнь — двое мужчин. Кому сказать — никто не поверит. Или поднимут на смех.

Первый кавалер был из студенческой жизни, и Александра уже плохо помнила его лицо. Тонкий юноша, немного заикавшийся в минуты сильного волнения. Он привозил ей из подмосковной деревни яблоки — вкусно пахнущую антоновку. У него там жила бабушка. Она встречались с ним одну осень. Ее почему-то потянуло к нему, но уже на первом свидании она поняла, что у них ничего не получится. Просто поняла, и все. Они встречались у него на даче или в квартире, когда не было родителей, часто уезжавших в командировки за границу. Вскоре они и вовсе перебрались туда жить, взяв с собой сына. Они расстались, договорившись обмениваться по электронке письмами, но потом и эта переписка сошла на нет.

Следующий кадр был уже после окончания института, и эта связь продлилась целых два года. Он был женат — тридцатичетырехлетний выхоленный мужчина. Олег сразу предупредил Александру, что из семьи он не уйдет, так как любит своих детей. При этих словах он взял ее за руку и сказал, что они, как взрослые люди, могут все устроить так, чтобы никому не причинять боли и неприятностей. Пока он говорил, Александра смотрела на него и думала: может быть, лучше такой роман, чем никакого… Она согласилась, но вскоре поняла, что это была ошибка. Олег не рассеивал ее тоску, а только умножал и увеличивал. С ним она испытала худший вид одиночества — одиночество вдвоем. Но и порвать было страшно, ведь так у нее была хотя бы иллюзия, что есть мужчина. Эти встречи проходили раз в неделю по пятницам перед законным супружеским уик-эндом. В пятницу жена, ее звали Лариса, уходила к своим родителям, к старенькой матери и парализованному отцу. А ее муж тем временем воровато урывал моменты для своей личной жизни. Он являлся к Александре сразу после работы — в начале восьмого, проходил на кухню и ставил на стол сумку с продуктами. Этот «набор джентльмена» обязательно включал в себя коробку шоколадных конфет, красное полусладкое вино, копченую колбасу, сыр, помидоры черри и фрукты — яркие апельсины, виноград и киви. Александра пыталась объяснить Олегу, что апельсины она не любит, а от киви у нее вяжет рот. Но он не слушал ее и приносил этот «набор» каждый раз. Олег приходил, Александра быстро накрывала на стол, они пили вино и разговаривали ни о чем, он рассказывал о своих делах, а она слушала его вполуха.

Умом Александра понимала, что нужно рвать эти отношения, и чем скорее, тем лучше, но почему-то все тянула и тянула… Но когда она сказала Олегу, что между ними все кончено, он вскинул на нее глаза и спросил: «Разве нам было плохо?» Глядя на этого уже начинающего полнеть мужчину, она чуть не рассмеялась. В его, мужском, понимании «хорошо» — это были встречи раз в неделю, скучный секс и редкие звонки с вопросами: «Как ты?» и «Как дела?» В один прекрасный момент Александра поняла, что от этих дежурных вопросов у нее уже сводит скулы. Раздельные праздники, грошовые подарки и ощущение заевшей на одном месте пластинки…

Этот разговор произошел в одном из кафе, куда Олег вызвал ее для объяснения: почему она не отвечает на звонки и избегает встреч. Александра думала: идти или не идти. Но потом поняла, что нужно сказать все в лицо, иначе он от нее не отстанет, будет звонить и добиваться внимания.

— Да, — громко сказала она. — Нам было плохо. Точнее — мне. Как тебе — не знаю. — И встала, боясь, что он окликнет ее и будет пытаться вернуть обратно. Но очевидно, в тоне, каким она сказала эти слова, было нечто, что убедило Олега в ее окончательном и бесповоротном решении — расстаться с ним.

Ее никто не окликнул, отныне она была свободна, и Александра ощутила легкость в теле и стремительность.

Она вышла-выбежала из кафе и вдруг решила не ехать домой, а пройтись по бульвару.

Была осень, вечер, дождь… мокрые листья устилали Гоголевский бульвар. Начинало темнеть. Зонтика у Александры не было, но она не шла, а словно летела, у нее было чувство, что только что рассталась с чем-то надоевшим и постылым, а впереди ее ожидает нечто хорошее. Народу на бульваре почти не было, Александре вдруг захотелось распустить волосы, и она стянула резинку с волос. Дождь усилился, но она не обращала на него никакого внимания. У нее развязался шнурок на полуботинке, и она подошла к скамейке, чтобы завязать его покрепче. Неожиданно под скамейкой Александра увидела светлое пятно. Это была бездомная собака, забившаяся туда от дождя. Она посмотрела на нее без всякого выражения и снова уткнулась носом в лапы.

— Эй! — тихонько позвала ее Александра. — Ты что тут делаешь? Промокла небось? — И Александра, нагнувшись, протянула руку, чтобы погладить собаку.

Собака подняла вверх морду. Нос был мокрым, морда — тоже. Псина издала тонкий звук, похожий на сдавленный писк, и тяжело вздохнула. Александра замерла, вздох был так похож на человеческий, что ей стало не по себе. «Иди с миром, — казалось, говорил этот вздох, — ступай. У тебя — своя жизнь, у меня — своя. Ты здесь покрутилась и ушла, а мне ночевать и дневать на улице. У тебя теплый дом, а у меня мокрый асфальт. И ела я позавчера. Но кого это волнует…»

— Эй! — Александра присела на корточки и позвала собаку. — Не грусти. Все еще наладится. Жизнь — штука непредсказуемая. — И она почесала собаке за ухом. И вдруг та подползла ближе к ней и уткнулась носом в ладонь.

— Не грусти… — машинально сказала Александра… — Пожалуйста… — Она гладила ее, фонарь бросал на аллею неясные блики, и в темноте глаза собаки блестели… — Не грусти, потому что теперь у тебя наступит совсем другая жизнь… Ты будешь жить у меня. Договорились?

Собака подняла морду и недоверчиво посмотрела на Александру, словно вслушиваясь в ее слова…

— Ты меня понимаешь, да? Это хорошо… Ты у меня умная… Ну давай, вылезай, пойдем с тобой в метро… Нет, в метро нас с тобой не пустят. Возьмем такси и поедем домой. Таксист тоже может ворчать, но мы ему заплатим…

С собакой Александру взяла только третья машина. Частник расстелил на заднем сиденье большой целлофановый пакет и буркнул: «Сидите и не двигайтесь, понятно? А то все сиденье измажете…»

— Мы будем не дышать, — пообещала Александра. — Правда? — и посмотрела на собаку.

Та согласно завиляла хвостом.

«Я буду послушной, я вообще могу не двигаться…»

Всю дорогу они сидели тихо. Как мышки. Собака как будто бы и правда боялась пошевелиться… Знакомые улицы в вечернем свете были какими-то незнакомыми. Шофер затормозил у дома, где жила Александра.

— Вот мы и приехали, — сказала она собаке. — Вылезай…

Та выпрыгнула из машины и села на асфальте с чувством собственного достоинства, словно осознав свой новый статус — домашнего питомца.

Александра расплатилась с частником — тот недовольно пробурчал, что «могли бы дать и больше, учитывая животное», — и повернулась к своему новому члену семьи.

— Это наш дом. Ты теперь будешь здесь жить. — Собака слушала внимательно, подняв одно ухо. — Как же мне тебя назвать? Давай ты будешь Буськой…

Буська незаметно изменила жизнь Александры. Она вдруг поняла, что страху нельзя давать волю, с ним нужно бороться — исступленно, до конца, не давая ни малейшей поблажки. Она боялась зимы, снега, предпочитая отсиживаться дома, но рядом была Буська, и нужно было выходить с ней на прогулку. Сначала вид белого пространства пугал и околдовывал Александру, она останавливалась как вкопанная и застывала на месте, но Буська лаяла, тормошила, прыгала вокруг нее, по-смешному припадая на лапы, и Александра шла за ней — сначала медленно, а потом — быстрее, увереннее.

И однажды она поняла, что тоскует по лыжам, по снегу, по открытому пространству, по лыжне…

Она достала с антресолей свои первые детские лыжи и долго смотрела на них, гладила по рассохшимся деревяшкам. Потом подошла к фотографии родителей, висевшей на стенке. Они стояли рядом, в зимнем лесу с лыжами в руках и улыбались ей.

На другой день Александра поехала в магазин — выбирать себе лыжи.

Молоденькая девушка со скучающим видом объясняла ей про лыжи, показывала их… Александра смотрела, взвешивала, примерялась.

— Это — отличная женская модель для классического хода. Лыжи сделаны из суперлегких материалов, благодаря чему вам легко будет совершать толчок, а фаза скольжения при этом будет более продолжительной… Модель может быть рекомендована как для начинающих, так и для продвинутых лыжниц, ценящих простоту управления и уверенность движения на любой скорости… — заученно говорила продавщица.

— А эти? — показала Александра на лыжи, стоявшие за ней.

— Эти будут подороже… Солидная фирма, уникальная конструкция «Актив Кап энд Стил Эйдж», отлично сочетает в себе высокую эластичность и необходимую жесткость, благодаря которой лыжник легко заходит в поворот на достаточно высокой скорости. Деревянный сердечник с воздушными каналами «Вуд Эйр» делает лыжи надежными, прочными и одновременно очень легкими.

Александра поняла, что это ее лыжи.

Девушка скользнула по Александре оценивающим взглядом, словно прикидывая: сможет ли она их купить.

— Я подумаю, — сказала Александра. Просто требуемой суммы у нее с собой не было.

Дома у Александры хранились небольшие сбережения. Она решила купить эти лыжи, а раз приняв решение, обычно уже не меняла его. К лыжам она подобрала крепления и ботинки.

В субботу они с Буськой отправились в лес.

Встав на лыжи первый раз после долгого перерыва, Александра некоторое время просто стояла, глотая воздух, — думалось, что так и не тронется с места. Но Буська лаем призывала ее — вперед, и Александра, тяжело передвигая ноги, словно на каждой было по гире, заскользила по лыжне. Собака бежала рядом, высунув розовый язык, и одобрительно кратко лаяла. «Давай, давай! Молодец!» — подбадривала она ее.

С непривычки после болели ноги. Эти лыжные «рывки» были краткими: двести метров туда, двести обратно… И снова по этому кругу. Словно Александра боялась оторваться и отъехать подальше.

Но вот однажды… Александра оторвалась от привычного маршрута и незаметно для себя въехала в пространство, очерченное елями, — лесной коридор, в котором стрелой неслась, убегала вперед хрустящая лыжня. Нырнула туда — в эту колюче-морозную прохладу, задев нечаянно палкой ближайшую тяжелую ветвь, и легкая россыпь белейших снежинок полетела вниз… Александра вдохнула полной грудью и ощутила уже не страх, не его тягучие остатки-ошметки, а поющую легкость в теле… рванула-полетела вперед, задевая ели. Спохватилась она, когда поняла, что не слышит Буськиного лая. И тогда, затормозив, повернула назад, и когда она выехала-вынырнула из ельника, то навсегда запомнила эту картину — Буська сидела и ждала ее на полянке около небольшой горки. И ее уши так трогательно, нежно и смешно розовели в лучах заката. Собака даже не залаяла, когда Александра подъехала к ней, а подошла и одобрительно ткнулась носом в руку. Я тобой горжусь, казалось, говорила она.

Так Александра стала делать дальние вылазки на лыжах, и она уже не всегда брала с собой собаку. Та оставалась дома и ждала ее. Пока в доме была Буська, он не казался ей чужим, но два года назад Буську сбила машина.

И вот тогда одиночество навалилось с новой силой.

А сны Александры приобрели пугающую регулярность. И чаще всего ей снилось два тревожных сна: девочка, плачущая на лестничной площадке, и лыжница, бегущая в ночи по темному лесу, ветки елей хлещут по лицу, и она с трудом уворачивается от них…

После этих снов Александра просыпалась с отчаянно бьющимся сердцем и горечью во рту.

Единственное, что согревало ее и не давало окончательно погрузиться в пучину мрака и отчаяния, — была Лилька, незримо присутствовавшая в ее жизни. Лилькины сказочной красоты фотографии и письма, присылавшиеся раз в два месяца: краткие, бодрые, полные вопросительных и восклицательных знаков.

Лилька присутствовала в ее жизни всегда. Неоднократно она говорила, что если требуется какая-то помощь — обращайся в любое время, не стесняйся, подруга, ты же знаешь, скромность в наше время давно никого не украшает.

Александра прекрасно понимала, что по большому счету Лилька ей не подруга, а просто хороший знакомый человек из далеких времен безмятежного детства. Но у нее никого больше не было, и поэтому Лилька заменяла всех подруг вместе взятых.

Еще во времена учебы в институте Лилька была на стажировке в Германии и после получения диплома работала за границей, изредка приезжая в Москву.

Александра искренне радовалась каждому Лилькиному визиту. Чаще всего она приезжала к ней домой с полными сумками всяких деликатесов и изысканной выпивки. Лилька пила исключительно дорогие сорта коньяка и виски. В этом она была спецом в отличие от Александры, которая практически не пила, потому что боялась, что если она втянется, то уже будет постоянно прибегать к этому «утешению». Последние три года Лилька жила в Праге, она посылала Александре письма по электронке, неизменно прибавляя в конце: «Требуется ли помощь?» В письмах Лилька кратко описывала свою жизнь, выделяя какой-нибудь ее особо красочный фрагмент вроде сногсшибательного уик-энда или поездки с друзьями в какое-нибудь живописное место. Снимки при этом прилагались красочные, они составили бы честь любому международному журналу типа «Нэшнл джиогрэфик». Лилька умела выбрать выигрышный ракурс, передать красоту места, его задушевность. Все снимки Лильки славились именно «задушевностью» — мелкими детальками, приковывающими внимание. То это была бабочка, случайно севшая на плечо брутальному мачо двухметрового роста, то девчонка в кафе смотрит куда-то мимо всех — словно видит нечто, недоступное другим. Даже странно, что резкая, смешливая Лилька снимала такие романтические фотографии. Своих снимков-автопортретов она не присылала, мотивируя тем, что «постарела и подурнела», но написанное всегда сопровождалось смайликами. Так что было ясно: Лилька придуривается и хохмит.

Три года назад, когда была еще жива Буська, Лилька приехала в Москву в начале декабря, именно в это время она чаще всего и выбиралась на свою историческую родину, и с размаху, как только Александра открыла дверь, поставила на пол сумки и бросилась ей на шею, громко напевая какой-то зарубежный шлягер.

— Поздравь меня, я выхожу замуж!

— Здорово! — откликнулась Александра. — За нашего выходишь или за кого?

— За нашего, — и Лилька залилась звонким смехом. — Иностранцы все такие ску-у-учные, — протянула она своим звонким голоском. Лилька нравилась всем и вся. Счастливое сочетание разных кровей — русско-татарских, польских и грузинских — сделало ее настоящей красавицей. Блондинка с огромными темными глазами и бархатистой золотистой кожей. Широкие скулы, красивая форма губ. И в придачу женственная фигура — с изгибами и вместе с тем точеная, без грамма жирка…

Такой сияющей Александра Лильку никогда не видела. Она смеялась, шутила, потом забралась с ногами в кресло и, рассматривая на свет темно-янтарное виски, протянула внезапно севшим голосом: «Кажется, я все, отстрелялась! — И без всякого перехода: — Ты когда-нибудь любила, подруга?! По-настоящему, так, чтобы на тебя мужчина смотрел, а внутри тебя не то угольки разгораются, не то мягкая бархатная лапка стискивает сердце так, что дышать трудно. А? Я даже не знала, что подобное бывает». Острая боль пронзила Александру. Вспомнилось, как ее любовник сказал однажды, как бы мимоходом: «Ты словно ледяная: вроде бы рядом и в то же время — далеко. Иногда кажется, что ты — не здесь, а в другом месте. И тогда хочется крикнуть: «Ау, Александра, вернись!» Он сказал это без всякой злости, но именно в этот момент она вдруг поняла, что их отношения закончились, обмелели, как река после того, как половодье закончилось. Вода спала, и видны голые неуютные берега.

— Нет, не любила.

«Наверное, моя стезя — это одиночество, — подумала Александра, — и никому не дано растопить тот ледяной ком, поселившийся во мне когда-то. И надо привыкнуть к этой мысли и жить дальше, не зацикливаться на этом. У кого-то цвет глаз карий, у кого-то серый, у кого-то жизнь семейная, у кого-то — одинокая. Обстоятельства моей жизни уже заданы, и глупо биться головой об стенку в надежде, что она рухнет или сломается».

— Жаль! Очень жаль… Ну что, подруга, желаю тебе испытать это чувство, потому что без него жизнь — не жизнь, а смятый листок бумаги, который и выбросить не жалко.

После этого наступила пауза, Лилька притихла, и Александре казалось, что вокруг подруги текла нежно-тягучая медовая струя любовного томления, умиротворения, которое, как она догадывалась, всегда наступает после того, как двое погрузятся друг в друга без остатка, а потом вынырнут из этого омута — молчаливые, опустошенные, потому что все слова уже сказаны и отброшены за ненужностью. А от исступленно-страстных мгновений осталось, как драгоценный осадок, — вот это блаженное молчание, перетекающее в молитвенную благодарность жизни. Она так и запомнила Лильку с блестящими сумасшедшими глазами. Александра даже и не подозревала, что Лилька может быть такой.

После этого Лилька снова завертелась-закрутилась в вихре своей жизни, но в свой последний приезд выглядела строже, серьезней, как будто бы в ней что-то погасло, отгорело. И взгляд иногда подергивался легкой дымкой, как озерцо первым льдом. Александра ни о чем не спрашивала, и так все было понятно. Зачем сыпать соль на раны? Лилька уехала, по-прежнему присылала ей снимки, но теперь помимо романтизма в них появилась затаенная печаль, грусть, свернувшаяся клубочком, как котенок.

Александра сидела на кухне и вспоминала свою жизнь, когда раздался звонок. Звонила Лилька, о которой та только что думала.

— Я сейчас к тебе приеду, — сообщила она сразу. — Сиди и жди меня.

При первом же взгляде на Лильку Александра поняла, что та изменилась. В ней появился легкий налет горечи. Он проскальзывал во взгляде, складке около губ, опущенных плечах.

Они сидели на кухне и пили коньяк, привезенный Лилькой.

— Я приехала сюда с женихом.

— Почему же ты не поднялась вместе с ним?

— Нет-нет. — Лилька улыбнулась, но улыбка быстро пропала, как будто бы ее стерли с лица невидимой губкой. — Кирилл остался дома. Я имею в виду приехала в Москву вместе с ним. Мы вскоре поженимся.

— Поздравляю.

Но все поздравления Александры Лилька отмела с ходу, словно она слушала их миллион раз, а в миллион первый… выслушивать было особо тягостно. Сказала только, что жить они будут за границей, у ее будущего мужа есть серьезные предложения от западных фирм. Он был неплохим специалистом в области компьютерных технологий. Они приехали сюда ненадолго, а Новый год они хотят встретить в одном экстремальном новогоднем туре, что очень романтично.

— И куда вы собираетесь? — спросила Александра.

— На Урал.

— На Урал? — переспросила она, и ей внезапно стало трудно дышать.

— Да. Тур так и называется: «Экстремальное новогоднее путешествие по Уралу». Сначала живем в лесной гостинице, а потом отправляемся в лыжный поход.

— У меня там родители… — Александра не договорила.

— Я помню, — моментально откликнулась Лилька.

Они замолчали.

Александра вдруг поняла, что хочет съездить в то место, где погибли ее родители. Более того, она должна туда поехать. Отдать дань памяти. Соприкоснуться. Она бежала от всего и прежде всего от себя. Но правду говорят, что от себя не убежишь, как ни старайся. Можно только отсрочить свидание с самим собой. Да и то ненадолго.

— Лиль! Я тоже хочу поехать с вами…

— А? — Похоже, мысли Лильки витали где-то далеко.

— Я тоже хочу в этот поход.

— Ты уверена, что это тебе надо?

— Да, — твердо сказала Александра. — Надо.

— Но ведь ты только что сказала, что там… — И она замолчала.

— Поэтому и хочу.

— По-моему, это глупо и неправильно. Я бы не советовала, подумай хорошенько, ведь я понимаю, что твоя жизнь из-за этой трагедии…

Пауза Лили разрасталась: она вбирала в себя одинокую жизнь Александры, ее неумение строить отношения с людьми, отсутствие всякой личной жизни, нежелание выйти из собственной скорлупы и зажить по-настоящему, без оглядки на прошлое.

Никто не знал, что она боролось против собственного страха, что она, преодолев панический ужас перед лыжами, встала на них, задыхаясь от приступов удушья и жалости к себе, и словно заново училась кататься по ровной местности и с горок, как ребенок — ходить, постепенно увеличивая нагрузку и темп. Ей казалось, что так она стала ближе к родителям, ведь они учили ее не бояться и преодолевать трудности. И на последней фотографии они такие счастливые, смеющиеся, с лыжами в руках. Александре казалось, что она видит снег на маминых ресницах и слышит дыхание отца.

— Ты поможешь мне?

— Помогу…

Но на другой день, когда Александра позвонила Лильке, та сказала, что мест в туре нет. Группа уже набрана.

— Мне жаль, что так получилось. Но может быть, и к лучшему. Мы еще увидимся, Сань. Я тебе позвоню и приеду перед отъездом. Или уже встретимся после того, как я вернусь. Посидим, отметим Новый год и мою предстоящую свадьбу. Я тебя со своим женихом тогда и познакомлю.

Они распрощались. Трубка сотового чуть не треснула от того, что Александра сильно сжала ее. Она смотрела на телефон, как будто бы видела его впервые. А потом выдохнула: «Нет». Она должна быть там. Непременно. Если группа набрана, то может быть она сумеет упросить взять еще одного туриста, Александра была готова даже переплатить — лишь бы попасть в эту группу. «Для меня это как вопрос жизни и смерти», — сказала она вслух.

По Интернету она нашла адрес офиса крупной фирмы, расположенной в центре Москвы, и направилась туда.

На улице была противная московская слякоть. Ни два, ни полтора — ни снега, ни дождя. С неба мелко и противно моросило, под ногами — хлюпало, а мокрый ветер так и норовил пробраться под куртку. От него приходилось уворачиваться и поднимать воротник куртки повыше. Александра представляла себе солидный офис, вышколенную секретаршу в мини-юбке, горячий невкусный кофе, темную мебель, неброский ковролин и «предбанник» для ожидающих с искусственной елкой, увешанной яркими игрушками. Фирма располагалась в центре Москвы, но ютилась в подворотне, найти ее было нелегко, она кружила вокруг и около, пока вынырнувший из подворотни старичок с собакой не объяснил ей, как пройти в «Глобал Тур Инвест».

В офисе этой фирмы не было ни темной мебели, ни приемной для ожидающих с журнальным столиком, заваленным буклетами, не было искусственной елки с игрушками. Фирма размещалась в небольшой комнате с двумя столами и двумя компьютерами, на стенах висели яркие плакаты с видами Турции, Таиланда и других популярных мест отдыха. А вместо елки на столе стоял стеклянный шар с домиком и снегом внутри.

Ее принимала старший менеджер фирмы Алла Бояшко — брюнетка, говорившая высоким голосом и делавшая паузы между предложениями. Очевидно, для большего «весу» и убедительности. Работа в турфирмах требовала умения убалтывать клиента и уговаривать на свой вариант. Бывает, придет клиент с одним расчетом, а уходит с другим. Она знала все эти нехитрые приемы ведения бизнеса, так как один начальник посылал ее учиться на курсы «Как стать успешным бизнесменом».

Алла Бояшко встретила вежливым «Присаживайтесь!» и придвинула к своему столу стул, стоявший в углу.

Александра села, предварительно сняв куртку и повесив ее на вешалку; отказалась от чая-кофе и изложила свои требования. Ее интересовала поездка на Урал, проходившая по разделу «экстремальный туризм».

Алла Бояшко наморщила лоб и застучала по клавишам компьютера. Через какое-то время, которое для Александры тянулось бесконечно медленно, она сказала, что этот тур организует уральская фирма «Олеандр-плюс» и сейчас она с ней свяжется. Минуты тянулись как часы.

Переговорив с Уралом, Алла Бояшко сообщила Александре, что группа набрана, но вроде бы один человек отказался от поездки, что еще точно не известно. И если будет место, то ей перезвонят. Нужно только оставить свой телефон и координаты.

— Александра Волгина, — сказала Александра севшим от волнения голосом. — Мой телефон…

— Я вам перезвоню, как только ситуация прояснится. Будем надеяться на лучшее.

— Держите меня в курсе.

— Конечно. Обязательно.

Александра вышла на улицу, где по-прежнему моросило. Это было форменное безобразие — ни снежка, ни бодрящего холода. Интересно: как скоро позвонит ей Алла Бояшко и будут ли места в этом туре? У нее пересохло в горле: почему-то самым важным в жизни стало — попасть в эту группу и в этот тур и побывать в тех местах. Она остановилась и подняла голову к небу, как будто бы просила об этом того, кто там, незримый, наблюдал за ней и взвешивал на беспристрастных весах свое решение по данному вопросу.

Алла Бояшко позвонила на следующий день.

— Место есть, — сказала она. — Все для вас сложилось весьма удачно. Вам нужно подъехать и оплатить.

— Я сейчас, — откликнулась Александра. — Через час подъеду.

С очередной работы она уволилась месяц назад, так что времени у нее было навалом.

Оплатив тур и держа в руках путевку, она словно не верила, что ее судьба отныне заключается в этом клочке бумаги. Лильке скажу завтра, решила Александра. Еще непонятно, как она к этому отнесется.

Лилька отнеслась плохо. Она долго молчала в трубке. Так что Александра подумала, что связь прервалась, но потом раздалось легкое дыхание-посвист.

— Ты уверена, что поступаешь правильно?

— Уверена. Лиль! Это мое осознанное решение, и менять его я не стану.

— А я — нет. Я, в конце концов, ответственна перед тетей Верой и дядей Геной! — закричала Лилька.

Александра в первую секунду и не поняла, что «тетя Вера» и «дядя Гена» — ее мать и отец, а когда поняла, то чуть не задохнулась от возмущения.

— Я не маленькая, и ты мне не родственница. — Так жестко она с Лилькой никогда не говорила. Но если что — Александра могла быть жутко упрямой.

— Сань, — голос Лильки стал жалобный, — к чему тебе все это? Бередить старые раны? Осталась бы дома…

— Нет. Лиль, я хочу там побывать. Это как память… — Голос ее дрогнул. — И прошу, не отговаривай меня. Я тебя люблю, Лилька, не сердись, — скороговоркой проговорила Александра.

— Ладно, еще созвонимся, — раздалось после недолгого молчания. — Пока. Меня Кирилл ждет.

Александра понимала, что по большому счету Лилька права, ворошить старое не стоило. И вообще, что-то мешало ей закрыть эту страницу, отрыдать-переболеть и жить дальше. Словно черный ком был внутри и порой не давал ни распрямиться, ни вздохнуть… «Может быть, если побываю там, — прошептала Александра, — этот ком уйдет».

Она подошла к балконной двери и прижалась лбом к стеклу. Только не хватало ей еще ссориться с Лилькой, единственным близким ей человеком; если подумать, она совершенно одна в этом мире, если вдруг завтра исчезнет — никто о ней и не вспомнит. Даже хоронить ее придется Лильке, больше просто некому, цинично подумала Александра.

На другой день с утра она позвонила Лиле и постаралась сгладить вчерашнюю ссору, но, похоже, та уже об этом забыла. Она отвечала рассеянно, думая о чем-то своем. У Кирилла назревал контракт с американской компанией, и нужно было утрясти какие-то дела. Они договорились созвониться перед поездкой. Кирилл заедет за ней и отвезет их всех в аэропорт.

Александре хотелось обсудить с Лилькой, что брать в поездку и какие-то другие моменты, но та быстро распрощалась с ней.

Умом Александра понимала — Лильке не до нее. Самой нужно все решать и обо всем думать.

В конце концов, твоя жизнь — это твоя проблема, а не чья-то еще…

Александра хлопотала, колдовала над рюкзаком, запихивая туда, как в волшебный мешок, вещи и предметы по двум спискам. Один она составила сама, другой ей дали в турагентстве. Собственный список включал: две пары теплых носков, три свитера, теплые штаны, элегантные брюки, единственное вечернее платье — все-таки на носу Новый год, мощный фонарь, теплое нижнее белье, игрушечную фигурку Деда Мороза, фотоаппарат, три толстые свечи, аптечку…

Александра старалась не принимать лекарства, только в случае крайней необходимости. Но сейчас она понимала, что без средств «первой необходимости» не обойтись. Пластырь, болеутоляющие, жаропонижающие. Она вышла на кухню и задумалась. До поездки оставалось два дня.

В список, полученный в агентстве, входили рулон прочных полиэтиленовых пакетов, компас, коробка сухого спирта, охотничьи спички, складной набор (нож, вилка, ложка, консервный ключ), спиртовая горелка, металлический термос, капроновый шнур, изолента, лейкопластырь, резиновый жгут, мазь для лыж, солнцезащитные очки. Было дано примечание, что в случае необходимости недостающие предметы они могут получить в гостинице за дополнительную плату, но все-таки рекомендовалось собрать «туристический набор» самим.

Приходилось делать вояжи в магазины и закупать нужные для поездки вещи. Из очередного похода в магазин Александра возвращалась поздно. Погруженная в собственные мысли, она не сразу заметила темный силуэт, отделившийся от гаражей, стоявших на небольшом пустыре. Когда силуэт был уже совсем близко, она вскинула голову и пыталась сообразить, что делать. И только когда на нее надвинулись почти вплотную, поняла, что совершила оплошность, нужно было идти более длинным путем — окружным, обогнув пустырь. Теперь было уже поздно.

— Деньги? Кошелек? — вырвалось у Александры почти машинально.

В ответ было молчание. По телевизору и в газетах предупреждали о том, что накануне Нового года нужно быть особо бдительными; вовсю орудуют карманники и грабители, помня о том, что именно в это время народ отчаянно отоваривается подарками и гостинцами, а также совершает покупки, пользуясь заманчивыми скидками. В кошельке у Александры было три тысячи рублей, и она собиралась сама предложить их этому воришке, когда точно рассчитанным ударом он сбил ее с ног. От неожиданности она вскрикнула, но в самый последний момент перед падением успела сгруппироваться, как учил ее отец, и, уже падая, ощутила резкую пронзившую ее боль, правда, не такую сильную, как это можно было ожидать… И она страшно выругалась…

Где-то рядом раздалось шуршанье шин подъехавшей машины, и спустя минуту она услышала:

— Вам плохо? Вы идти можете?

Мужчина и женщина вышли из автомобиля и подошли к ней. Александра огляделась вокруг.

— А этот где?

— Кто? — спросил мужчина.

— Тот, кто на меня напал. Где он?

Мужчина и женщина переглянулись.

— Никого нет. Мы не видели, — добавила женщина, склонившись над Александрой. — Мить! Помоги встать, похоже, женщина стесняется попросить о помощи.

Они помогли Александре добраться до дома, и там она без сил рухнула на кровать. Нога сильно болела; сумеет ли она поправиться до похода? Оставалось всего два дня.