Как Данила Лёню спасал

Екатерина Алёхина

Лёня Весёлов – ничем не примечательный учитель истории, который живёт скучной жизнью. Но однажды он знакомится с коллегой с шилом в заднице и вдобавок получает весьма необычный подарок от почившей бабули, которую едва знал.

3. О том, как Лёня покупал сосиски

Закончив дела, из университета они вышли через час. Погода стояла уже почти летняя, светило солнце, и Данила надел тёмные очки. Рядом с Лёней они смотрелись несколько несуразно. Один — высокий и прямой, в светлом пиджаке без единой складки, шагал широко и уверенно, глядя перед собой. Второй — будто уменьшающийся из-за своей привычки сутулиться, обросший спутанными волосами, шёл в своём топорщащемся синем костюмчике, щурясь от света и опустив голову.

Решено было идти домой к Лёне, потому что его там ждала голодная кошка. Данила возражать не стал, он жил с семьёй и подумал, что этот балаган может спугнуть нового знакомого.

— Значит, ты не женат, — сказал он уже на улице.

— В разводе.

Данила вот только сейчас заметил, что голос у Лёни сам по себе был несколько печальным, с сиплыми нотками, так что сложно было по нему отслеживать настроение, словно Лёня был одинаково несчастен и из-за развода, и из-за «большого террора», и из-за того что закончились сосиски.

— Давно? — уточнил Данила.

— Полгода.

— Знаю, что не моё дело…

— Сказала, что я скучный и душный. И что со мной только подыхать.

— А до свадьбы ты был весельчаком? — ляпнул Данила, но вышло не смешно.

Лёня ещё сильнее осунулся, и стало его жалко. Казалось, он таким и был — маленьким жалостливым человечком. Но Данила очень не любил сходу бросаться в оценочные суждения. Он был уверен, что люди в большинстве своём похожи на картины великих художников, которые всегда показывают больше, чем видишь. И с людьми всё гораздо сложнее. Ведь под картиной Пита Мондриана ещё может быть написано, что это «Цветущая яблоня», а под Лёней Весёловым такой бирки нет.

— По-моему, только скучный человек может назвать другого скучным. Ну то есть скучные люди, как правило, тянутся к нескучным, потому что скучный со скучным помрёт от скуки. А нескучному человеку не скучно и со скучным, понимаешь?

Выдав эту речь, Данила широким шагом вступил во вращающиеся двери супермаркета, Лёня озадачено застрял на улице. В магазине они тоже разделились: Данила оккупировал витрину с мясом, Лёня собирал корзинку. Уже почти вышли, когда он пошёл назад и пристал к кассиру:

— Простите, мне тут сосиски посчитали не по ценнику…

— Пойдём, Лёня, — Данила за локоть потянул его на улицу.

— Но мне не по ценнику… — бормотал Лёня. — На целых тридцать рублей. Я бы их не брал, если б знал, что без скидки.

— Хреново тебе, наверное, с такой фамилией живётся.

Лёня замолчал. Данила вздохнул, снова вышло резко. Нельзя же вот так человеку в лицо говорить, что он живёт хреново — он, может, не знает.

— Слушай, ну а что если выбрать сосиски, которые тебе нравятся по вкусу и по цене, и покупать их всё время?

— Когда я привыкаю к каким-то сосискам, они тут же портятся.

Об этом Данила, конечно, не подумал. Остановившись на перекрёстке, философски молчали, пока остальные прохожие безучастно перебегали дорогу на красный.

— Уже почти год как вернулся из Европы, — заговорил Данила, — а каждый раз немного пугаюсь на улице, думаю, что такое, почему все бегут на красный, может, конец света и мне тоже нужно бежать? А потом вспоминаю, что я же дома.

И они пошли, когда загорелся зелёный.

— Помнишь сцену в «Достучаться до небес», когда куча полицейских машин ведут преследование, но тут загорается красный светофор, и они все останавливаются?

— Я не смотрел, кажется.

— Серьёзно? Не любишь кино?

— Почему, люблю немного. Тарковского там, Муратову…

— Ну это заметно. Живёшь хотя бы не в луже?

— Из лужи пришлось переехать, когда кошка завелась. Ей там не нравилось.

Данила улыбнулся, хотя в том, что это шутка, уверенности не было. Они прошли по Пушкинской и свернули во двор старого трёхэтажного дома из красного кирпича. Квартира у Лёни была маленькая, однокомнатная, с узкими окнами. Прямо у входа встретила рыжая кошка, она сидела на полке для обуви и смотрела на Данилу, выпучив жёлтые глаза. Он почесал её за ухом, и она осторожно понюхала его руку. Вид у неё был такой, будто людей, кроме Лёни, она никогда не видела. И звали её Маша. Данила даже не стал спрашивать, почему Маша, а только молча снял ботинки, вымыл руки в ванной и зашёл на тесную квадратную кухню. Кошка кралась следом. Лёня помог разобраться где что, выложил в холодильник свои покупки и выдавил в кошачью миску пакетик мягкого корма, на который Маша, занятая гостем, не обратила внимания. Потом он сел за стол в углу чистить картошку.

— И долго ты в Европе жил? — спросил.

— Четыре года, — ответил Данила, разбираясь с мясом. — Сначала поездил немного, посмотрел разные города, потом осел в Лондоне, писал диссертацию.

— Целых четыре года… это долго. И у тебя не было… ну…

— Чего? Приступов патриотизма?

— Тоски там…

— Нет, не было. Ну только по родным, но мы много общались по скайпу. Вот тебе бы было тоскливо, потому что ты даже над сосисками рефлексируешь. А я ездил не искать себя, а изучать искусство и просто среди людей побыть. Я ведь на жизнь переводами зарабатываю в основном, а чтобы чувствовать язык, в него надо периодически погружаться. Поэтому, когда приезжаю в новый город, сначала по полдня сижу в музеях и галереях, а остальные полдня хожу по улицам, разговариваю с людьми.

— Но всё равно ведь сравниваешь.

— Первое время конечно. Но понимаешь какая штука, Лёня… Это только поначалу думаешь «о, а у нас не так, и вот это не так, и вот то не так», а потом замечаешь, что вон там на заборе написано, а ты думал, что только у нас так делают. И сразу начинаешь смотреть на другое. Видишь, что и у нас так, и у нас так, а потом просто… перестаёшь делить на «них» и «нас». Да, люди разные, но когда смотришь глубже, чем национальность, вера, ориентация, что-то там ещё — понимаешь, что внутри все очень похожи, хотят, боятся одного и того же, понимаешь?

Лёня молчал.

— Я однажды в лондонском пригороде встретил гопников, представляешь? Они там называются chavs, чавы. Иду такой, а тут в подворотне эти ребята стены подпирают, ну вот, понимаешь, спортивные костюмы, пивцо, даже рожи такие же! Они на меня глаз положили, а я к ним чуть ли не с объятиями полез. Пацаны, говорю, прям как дома себя почувствовал! Они такого, конечно, не ожидали. Даже пивом угостили.

Данила повернулся с ножом в руках. Лёня тоже отвлёкся от дела и задумчиво смотрел перед собой рассеянным взглядом.

— Ты чего?

Он моргнул, взял нож и повертел его в руке.

— А я вот и в Лондоне не был. И вообще… нигде толком. Всё как-то работа, работа…

Данила, глядя на него, покусал губу и отвернулся обратно к мясу. Представилось каково это — тридцать лет не выбираться из Ростова, и самому сделалось тоскливо. А к такому он совсем не привык. С Лёней всё, кажется, было не так просто.

— На море-то хоть был?

— В Геленджик с женой ездили.

— Да, Лёня, в Геленджике, конечно, море.

Тут он совершенно неожиданно рассмеялся.

— Интересный ты, Данила, человек.

Данила удивлённо обернулся, но Лёня уже снова чистил картошку. А потом он порезал палец, и пришлось его спасать.