Рассказывал дед Макар и другие рассказы

Егор Черкасов

«Мы знали, что дед Макар святым никаким не был, но был человеком необыкновенным. Только сейчас я понял, почему мы были так нужны друг другу – старый и малый. Это был МОЙ ДЕД, который раскрывал мне глаза на мир, ненавязчиво учил меня уму-разуму. Это была какая-то невидимая нить, которая вела от старого к новому. И мы зацепились этой нитью…»Егор Черкасов

Оглавление

КНИГА ПЕРВАЯ

ДЕТСКИЙ АЛЬБОМ

«Глаза этого ребенка видят совсем другие „фотографии“. Он мечтает о своем „фотоальбоме“, где будет размещен его мир. Забавный ребенок. Имеет свое самостоятельное мнение. Практически на все. У него вообще все свое. Не похожее на взрослых»

(Запись из личного дневника)

Глава 1. Детский альбом

Мой альбом любит только мама. Я не люблю. Да и за что его любить? Пару раз просил маму сфотографировать, как я надул пузырь из жвачки — не стала. Как я на голове стою — не захотела. А у ворот детского сада сфотографировала. С тетей Зиной сфотографировала. А с тетей Зиной я вообще фотографироваться не люблю. Потому что она врет все время. Врет, что я быстро расту и уже чуть ли не на ее глазах вырос. Зачем такое ребенку говорить? Ведь я себя-то знаю и каждый день вижу!

Постоянно заставляют улыбаться. А я не люблю улыбаться. А зачем улыбаться, когда тебе невесело? Мама говорит, что для истории. Но я же буду помнить, что мне тогда было не весело, а грустно. Так какая же тогда у меня история?!

Не люблю фотографироваться со всей группой из детского сада — не люблю, и все. Мама на утреннике всю пленку израсходовала на ерунду какую-то. Дала бы лучше фотоаппарат мне. Я-то знаю, что фотографировать. Вот, к примеру, соседскую собаку. Как она в прошлый раз за кошкой Шуры-то беззубой гонялась! Вот это интересно. Как я с дерева в снег прыгал — это интересно. Как горка растаяла — тоже ничего. Как дядя один дядю Мишу бил за то, что тот пьяный уснул за рулем машины и аварию сделал. Столько бы кадров можно было наснимать! А как у Сеньки зуб выпал! Ведь никто не подумал это сфотографировать! А что, у Сеньки так много зубов?

Вот так я бы забил альбом нужными фотографиями. И когда грустно бы мне было — обязательно его смотрел. А то мама смотрит альбом и смеется. А мне, вот честное слово, не смешно. Поэтому, детский альбом — это для мамы. Не для детей это.

Глава 2. знаю, почему умерла Люська

Меня разбудила утром бабушка. Она посмотрела на меня очень серьезно и сказала, что Люська умерла. Потом спросила, расстроился ли я. Я сказал, что не расстроился, потому что знаю, отчего Люська умерла. Бабушка удивилась и спросила: «Отчего же, милый?». Я знал, отчего, и сказал, что смерть наступила оттого, что она съела попугая у бабы Алевтины. Бабушка рассмеялась и ушла на кухню. Я же стал быстро одеваться. Ведь не мог я пропустить похороны почтенной кошки.

Кошка и впрямь была почтенной. Ее кормил весь подъезд. А кошке этого достичь не так-то просто. Вот представьте: вы сейчас кошка. И что вы будете делать?

А она знала, что делать. Для того, чтобы поесть сытно, она никого не обижала, ходила в туалет на улицу, не разбрасывала еду по подъезду, и когда ее хотели погладить — всегда давала себя гладить. Вот так надо вести себя кошке!

Сначала я пошел к тете Зине. Та, представляете, даже и не знала, что кошка умерла! Я, можно сказать, вовремя ее предупредил. Дальше я не стал тратить время зря и пошел к бабе Клаве. Та тоже ничего о смерти кошки не знала. Я был просто в панике. Побежал к Шуре беззубой. Но та уже все знала, потому что кошку мертвой первая нашла она. От Шуры я узнал, что кошка умерла от старости. Ерунда! Я сам видел, как она попугая у Алевтины съела. А попугай был вредный. А таких есть нельзя. Такие сами умирают. А вредный он был потому, что когда я ему семечки давал покушать, он шелуху от них из клетки своей мне в лоб выплевывал. Бабушка говорит, что его Бог наказал. Я тоже теперь так думаю. Но и кошку Бог наказал. Не знаю, за что. Если бы я был Богом, то непременно воскресил бы кошку, а попугая нет. Хотя… может, из жалости и обоих воскресил бы.

У Шуры я спросил, когда будут похороны кошки. Та сказала, что меня непременно позовет, и мы все с ней простимся. Я ждал несколько дней. Но Шура меня не позвала. Потом бабушка мне сказала, что детям такое смотреть нельзя было, что кошку отнесли на обрыв за домом и в пакетике схоронили. Я был в ужасе! Ей даже не сделали гроб. С бабушкой я не разговаривал до обеда. И все это время вспоминал Люську. Потом подошел к иконе Спаса и попросил от чистого сердца, чтобы Люське в раю было непременно хорошо. Потому что ее весь подъезд любил и ничего ей плохого не желал. Попугаю — желал, потому что тот орал из окна. А кошке — нет.

Бабушка говорила, что Бог все слышит. Что детей он слушает особенно внимательно и всегда исполняет их просьбы. Поэтому за Люську я больше не переживаю.

Глава 3. Как у Сеньки зуб выпал и как мы с дерева прыгали

История Сеньки была непростая. Раньше у него вообще зубов не было. Это он так говорит, потому что ему это сказала старшая сестра, а ей эту историю передала мама, а маме — бабушка, наверное. Поэтому я ему поверил. Но потом Сенька начал есть все, даже колбасу, и зубы у него из-за этого начали расти. И росли они у него быстро. Это ему папа сказал. А он у него военный. Он не может врать!

А потом Сенька согрешил. Он конфеты новогодние ел, а мама ему запретила. А чтобы она ничего не поняла, он у конфет фантики выпрямлял и закручивал, как будто там конфета есть. Разворачиваешь фантик — а ее нет. А за грехи Бог всегда наказывает. Вот, как сказал Сенька, его Бог и наказал. И наказал двумя зубами. Они-то у него и выпали. Один у него выпал ночью, как Сенька сказал, он его проглотил во сне. Его даже к врачу водили, потому что у него живот болел после съеденного зуба. А потом ему еще прививку сделали и в зоопарк сводили. Но это потом уже было.

А второй зуб он при мне вытащил. Мерзкий такой, с кровью. Прям — фу, а не зуб. Сенька еще долго мне его показывал и через дырочку от него кровью плевался. Зуб у него шатался и он ждал, когда я к нему в гости приду, чтобы зуб этот вытащить наконец.

Крови было много. Мы даже с Сенькой сначала попытались вставить зуб на место, чтобы этот ужас прекратился. Но зуб выпадал, словно чужой. Как будто он вообще не у Сеньки рос, а у Шуры «беззубой». Но мы-то знали, что это Сенькин зуб. У Шуры они не белые, а желтые, и по бокам черноватые. С трещинами и длинные, как у дракона. А у Сени зубы белые, потому что молочные.

Зуб мне Сеня потом еще долго показывал. Много времени он у него был в специальной тряпочке для остальных зубов. А потом мама его убиралась и тряпку с зубами выкинула. И больше мы с ним его зубов не видели.

А с дерева мы здорово прыгали. Сенька тогда на ноги неудачно приземлился, и ноги его в коленях согнулись. А голова его об колени и ударилась. Тогда Сеня еще один зуб потерял. Но в снегу мы его не нашли.

Глава 4. Помню: мама ночью плакала

Мама тогда ночью не спала. Она дядю Лешу ждала. А он раньше к ней все время приходил, а потом ходить перестал. Дядя Леша хороший мужик был. Если меня в садик отводить — это дядя Леша с утра делал. С балкона плевать и птиц кормить меня тоже он научил. Я даже вместе с ним машину водил, а его потом оштрафовали за меня. Дядя Леша все на юг ездил и мне оттуда фотографии привозил. Тоже, кстати, неинтересные. Все море на них было изображено и палатки с пивом. А еще две пальмы. Больше ничего. Да, кстати, пиво меня отучил пить тоже дядя Леша. Большое ему спасибо. Хотя тогда я его еще ни разу не пробовал, но он мне пить пиво строго запретил. А когда я спросил, почему, тот показал на свой живот и сказал: «Вот почему!»

Хороший он был, дядя Леша. А потом к нам ходить перестал. И мама платье мое любимое сразу надевать перестала. И краситься. Хотя все женщины красятся. А моя мама перестала.

Я тогда ночью тоже не спал. Мама молилась и плакала. Поэтому я не мог заснуть. Мама увидела, что я не сплю, поставила меня к иконам и попросила, чтобы я за дядю Лешу и за неё помолился.

Я, конечно, не хотел молиться за дядю Лешу. Ведь ему можно было бы просто позвонить и узнать, где он. Позвонить и позвать к себе. Но мама до этого не додумалась. Пришлось за дядю Лешу прочитать «Отче наш».

За маму я охотно молился. Чтобы у нее на работе все было хорошо, чтобы завтра она поела плотно, чтобы в пробке в автобусе не стояла. Чтобы бабушка завтра ко мне водиться пришла, чтобы соседка Шура жива была. В общем, неплохо помолился я и пошел спать.

А мама все плакала и не спала.

Я привстал с кровати и заявил ей, что дядя Леша пущай к нам больше не ходит, что у нее есть я. И это больше, чем дядя Леша.

А она тогда прижала меня к груди и еще больше заплакала. И все шептала мне на ухо: «Не надо так про папу говорить! Не надо!»

Глава 5. С бабушкой в церкви, или почему по утрам я не люблю Бога

Бабушка сказала, что в воскресенье мы с утра пойдем в храм. И, конечно, в субботу вечером я согласился. Но когда наступило воскресенье, рано утром я подумал, что мог бы сходить в церковь, ну, к примеру, в понедельник. Или во вторник. Я удивился, когда узнал, что в церковь люди ходят и по вечерам. Я спросил у бабушки, почему мы пошли утром. Она ответила так:

— Что, ножек своих потоптать для Господа не хочешь? Встать рано для него не желаешь?

На что я ответил:

— Нет, не хочу. И вообще, для него по утрам ничего делать не хочу. Пускай до вечера ждет. Ведь он Бог, а я — ребенок! Ему не стыдно не давать мне спать?!

После такого ответа бабушка сразу начала креститься.

Утренний Бог злой. Он заставляет людей не высыпаться и ходить к нему рано-рано, чтобы просто помолиться, а потом весь день хотеть спать. Вечером у бабушки заболела голова. Она сказала, что заболела, потому что не выспалась. А не выспалась она из-за Бога, который ее поднял в шесть утра. И меня он поднял в шесть утра. И теперь я тоже не выспался. И у меня тоже болит голова. И вообще, все в храме спят на лавочках и не молятся. А кто-то зевает во весь рот. Почему мы все пришли сюда? Почему Бог хочет нас видеть в семь утра? Он что, не знает, что земляне спят в это время?

Глава 6. На исповеди

Взрослые много грешат. Потом идут каяться по утрам. Потом снова грешат. Потом опять идут каяться. Я бы перестал на их месте грешить, чтоб хотя бы не вставать в шесть утра. Боженька просыпается раньше грешников и уже утром готов их всех слушать. Ну, и работа у него!

Бабушка говорит, что родился — это уже грех, и как только родился — всегда грешишь. И всегда стыдно за это тебе быть должно. А если мне не стыдно? Если я даже не знаю, что я сделал, а мне уже стыдиться надо за то, за что еще не стыдно? Странные какие-то взрослые и их Бог.

Лучше бы я не рождался — потому что уже грешен. Тогда и мама согрешила тем, что меня на свет «появила», чтобы я грешил. Надо не рождаться, чтобы не грешить. Только так, и не иначе. Странно все это.

— Батюшка, а если я не согрешил? Если мне не стыдно?

— Такого не бывает, мой дорогой. Всегда за все стыдно. За то, что сделал, и за то, что не сделал.

— Так мне, может, заранее стыдиться? Ведь я еще не сделал того, за что стыдиться. А тут заранее за все стыдно: и Богу и тебе хорошо.

— Богу нужны слезки твои, дитя, и раскаянье. Сердце сокрушенно и смиренно Бог…

— Не получается, батюшка!

— Что, дитя?

— Плакать, батюшка. Только если мне болячку на ноге сковырнуть…

— Так! Ладно! В чем согрешил?

— Согрешил, батюшка.

— В чем, я тебя спрашиваю?

— Бабушка сказала, что я телевизор много смотрю.

— Так это же прекрасно, дитя… ну, то есть, вот он — первый грех твой!

— Нет! Бабушка сама мне его включала и уходила болтать с Анной Семёновной с четвёртого этажа! Сказала, что за дрожжами, а сама целый час болтала!

— Хм… хорошо. В чем еще согрешил?

— Бабушка сказала, что я врун.

— А ты врешь?

— Нет. Я фантазирую. Дети не врут, батюшка.

— Так-таки и не врут?

— Не врут. Бабушка сказала, что я ангел. Все дети ангелы, батюшка.

— То есть, ни за что не стыдно?

— Стыдно. За дождевого червя стыдно… Почему вы смеетесь?

— Нет, нет. Это я так… Так что же с дождевым червем?

— Я его перестал кормить. Раньше по куску пирога, да приносил, а сейчас… как он там, сам по себе… Батюшка! Я спросить хотел. Гиена огненная — это та самая гиена, которая в Африке живет? А почему ее все грешники боятся? И почему бабушка боится, и я должен всегда помнить о ней?

— Ступай, милый. И ничего не бойся. Господь с тобой.

Батюшка поцеловал меня и дал мне крестик поцеловать. Это я люблю, Господа целовать.

Глава 7. Болею

Болею. Горло болит. Сказал врач, что неделю буду лежать. Что хорошо в болезни — это шоколадка, которую мама принесет с работы! А еще мультики днем. А еще, когда бабушка книги читает, а еще, что маму с работы можно из окна встречать и махать ей рукой.

Что плохо в болезни — так это таблетки. И лежать всегда надо. Но у меня же горло, а не нога болит! А еще плохо, что на улицу не пускают. Рано надо спать ложиться и мороженое нельзя. А что еще плохо в болезни, это когда ты думаешь, что все плохо, и все на тебя смотрят и вздыхают, как будто ты умер. И ты на них смотришь, и самому плохо, аж слезы текут. И так плохо, как будто тебя не любит никто, а хочется, чтобы любили…

Глава 8. Самая страшная тайна

У Сеньки есть друг. Он меня старше на пять лет. Ему десять. Он уже взрослый молодой человек и носит портфель с тетрадками в школу. Он говорит, что в его возрасте надо учиться, а не балбесничать, потому что он умный становится от учебы. А я на него смотрю и думаю: все равно, как был дурень, так и остался!

Но однажды Сенькин друг, Миша, тот, кого я дурнем считаю, поведал нам с Сенькой страшную тайну. Мы аж сели в песочницу от того, что услышали. Он заявил, что я и Сенька вообще родились не из животиков своих мам, а из других мест. Откуда, он так и не сказал, но заявил, что нас с Сенькой наши мамы обманывали и не говорили нам самой настоящей правды. Я сказал, что моя мама не может мне врать. Но он только улыбнулся и ушел, сказав напоследок, что с малявками ему нечего делать, и доказывать нам правду о нашем рождении он не станет, потому что времени у него мало и он пошел уроки учить. Вот тогда мы и поняли, что Мише нет смысла нас обманывать. Но вот из каких мы мест родились у мам наших — это осталось для нас большой тайной. Раскрыть ее я не смог. Сенька сказал, что тоже не знает, как ее раскрыть. Потом я подумал, что стоит об этом спросить у бабушки. Быть может, она знает…

Глава 9. Почему охает бабушка, плачет по ночам мама, и почему я не хочу быть взрослым

Бабушка охает. Порой целый день. Ходит по кухне и охает. Потому что постоянно болеет. А болеет из-за грехов. Это она так сказала. Когда она успевает грешить? Ведь каждую неделю в воскресенье она грехи замаливает и за неделю снова набирает. А Бог… он постоянно наказывает ее. Нет бы простить! Ведь она все равно в воскресенье придет и опять расскажет ему о своих грехах! Но он ее злостно наказывает. Ему нравится издеваться над ней. А ей приходится ему молиться. Иначе будет совсем плохо.

Еще бабушка охает, когда я ей мешаю сериалы смотреть. А еще она охала, когда я ее просил тайну раскрыть, которую мне и Сеньке Мишка поведал. Так и не рассказала тайну. Видимо, она есть!

Еще бабушка охает, потому что дедушка пил и умер от этого. Но я его не видел — я не помню его. Бывает, она охает от пенсии и старости. Старость — это когда лицо обвисает и тити. Так и произошло с бабушкой. Она стала старушкой. Пенсия у нее стала маленькая. Но и большой она не была. В общем, кушает она мало, думает о смерти и кожа у нее не становится, как у меня. Бегает бабушка плохо. Я ее быстрее. Она переживает за меня постоянно, я даже не знаю, почему. И всегда плачет. Говорит, что ангелочек я, и плачет. А себя «старой дурой» называет. А я ее бабушкой зову. Так привычней.

Бабушка блокаду пережила. Она говорила, что сильно голодала и теперь по-другому к еде относится. И к людям вокруг. А еще у нее муж умер, и другой умер. Это очень непросто. Она мне сказала, что когда я буду старым, то буду камни собирать и переживать за сделанное раньше в своей жизни. И буду горько обо всем жалеть и Бога просить о прощении.

Мама плачет, потому что дядя Леша — козел. Это не я сказал, а бабушка. А еще мама ему деньги должна и кредит, — я ничего в этом не понимаю. Но она платит куда-то большую денежку каждый месяц. Мама плачет, потому что она никому не нужна, кроме меня. По утрам она встает, и у нее лицо, вспухшее от слез. Мне ее жалко.

А еще мама плачет из-за работы. В кризис ей не платят зарплату. Она сходит с ума и много работает за компьютером. Ночью работает, пока я сплю. У неё болят глаза, и у неё ещё много чего болит. Это из-за того, что она меня родила. Животик ей резали, и теперь он болит.

Из-за того, что я маленький и зарплата у мамы маленькая, она всегда меня просит, чтобы я быстрее рос. Для этого я ем много каши. Ем яички, ем суп. Делаю зарядку по утрам. И мне кажется, что скоро мама перестанет плакать, только… я хочу вырасти… и не хочу. Хочу, потому что мама велит расти. И потому, что Сенька скоро вырастет и станет, как Миша. А я что же, буду маленьким всю жизнь?! Так не годится. А не хочу я вырастать, потому что не хочу быть, как мама и бабушка. Не хочу болеть, стареть, не хочу отвисшую кожу и тити. Не хочу видеть, как люди умирают. Не хочу болеть и просить прощения у Бога, который постоянно будет меня наказывать. Не хочу сам умирать. Не хочу плакать и охать, не хочу, чтобы меня обманывали другие люди, как маму. Не хочу платить деньги никому и не хочу голодать, как бабушка. Не хочу воевать. Не хочу делать то, что не хочу, делать, потому что так надо, потому что я взрослый. Не хочу жениться. Мама говорит, что женюсь — и забуду ее. Чтобы маму не забыть, никогда не буду жениться. Мама же больше не выходит замуж, и даже дядя Леша не приходит. Вот и я буду с мамой и не буду никого водить к себе домой.

Не хочу врать. Хочу фантазировать. Не хочу исповедоваться, когда мне хорошо, и с утра не хочу ходить в храм. Не хочу терпеть много, как бабушка, потому что так надо. Мне нравится гулять, прыгать с качелей в песок, рисовать мелками, делать кувырок вперед, дразнить Павлика (он такой глупый — все это знают. А еще он камнями в окно Шуре беззубой кидал), смотреть, как горит откос в парке летом, прижигать зажигалкой мошек, когда они на балконе на стекло садятся. Я хочу прыгать на скакалке, играть в прятки и всегда побеждать. Хочу кататься на собаке Чарли, когда она к нам во двор заходит, хочу есть мороженое и не болеть. И я еще много чего хочу. Я — ребенок. Я не хочу плакать и страдать. Дети не страдают. Страдают только взрослые. Это как когда-то я ветрянкой болел: мне — ничего, а маме было очень плохо!

Глава 10. Свой фотоальбом

Я все равно стану взрослым. Мне так сказали все. И батюшка, и дядя Леша, и мама, и Шура беззубая, и бабушка. Это не избежать. Когда я вырасту — куплю себе фотоальбом. И буду туда фотографии помещать. Но не такие, как у мамы в альбоме, где я себе не нравлюсь, а такие, которые мне будет интересно смотреть.

Вот, например, фотография, где мама улыбается. У мамы мало фотографий, где она улыбается. Мама вообще последнее время мало улыбается. А у меня в альбоме будет! Хочу найти фотографию, где бабушка молодая, и кожа у нее не висит, как сейчас. Будет красивая фотография. Хочу себя с Сенькой сфотографировать и с тетей Валей — нашей воспитательницей. Она помогала нам домик строить из песка — она нас любит, она хорошая. Хочу сфотографировать всех с улыбками, всех довольными и счастливыми. Дать всем по конфете и сфотографировать. Хочу, чтоб в моем альбоме не было дяди Леши. Он доводил маму до слез. Из-за него она платит денежки и лежит сейчас в больнице. За это в моем альбоме его не будет.

В моем альбоме все будет хорошо, а не как у взрослых. Им всегда стыдно за некоторые свои фотографии. И они говорят гостям, которым дали альбом свой посмотреть: «Ой! А это и смотреть-то не надо!» В моем альбомчике будет солнце (я-таки прищурюсь и его сфотографирую), будут фотографии, где я с обезьяной на море, будет наша первая собака, будет снеговик, которого мы лепили этой зимой, будет первый снег. Будет зуб Сеньки (хоть и на фотографии), зубы других моих товарищей, чтоб им обидно не было, будет первая моя машина. Туда я помещу всех и все хорошее, что мне нравится. Там буду я! Всегда таким, какой я есть — маленьким, а не взрослым!

ДВОРНЯГА

(Рассказ о том, чего больше не будет)

Часть I ДЕТСТВО

Глава 1. Двор

Всё-таки, несправедливо его забыли, оттого он обиделся и вовсе зарос кустами папоротника и прочими лишайниками и репейниками. Какое-то потребительское отношение у ребят выработалось ко двору — а ведь этот клочок земли, этот «4x4», был нам когда-то домом и давал некий хлеб и пищу для ума. И только иногда взрослые ребята — выпускники двора отдают честь ему, заливая зимой горку для младшего поколения.

Про двор я мог бы рассказывать целыми томами — вот насколько я любил это место. Место, где в песочнице никогда не было песка, но в глубине этой песочницы я зарывал выигранные фишки. Место, где меня манило своим концентратом пространство и мудрость, что я оттуда вынес. Место, которое меня воспитывало так, как не решались воспитывать родители. Великолепная «школа», которая мне дала возможность приобрести различные навыки, в которой довелось пережить первую влюбленность, первую драку, несправедливость, проверить себя на стойкость. «Учреждение уличного воспитания», где мне, как в зеркало, показали меня самого, с характером, выдержкой, с хорошими и плохими чертами. Как сейчас, я закрываю глаза, — а там открывается панорама моего двора: Я лежу на траве и смотрю в небо — оно тоже квадратное, как и сам двор, а рамочкой для картины неба служат четыре нависшие по его бокам высотки.

Глава 2. Первый класс

Здоровая палка с сучьями припекла мне спину! Пацаны с радостным свистом кинули мне вслед еще что-то, я пригнулся, и это «что-то» разбилось о бордюр. «Вот так обряд посвящения!» — подумал я, но надо было тикать, ибо малолетки, эти хищные малолетки, были охвачены немотивированной необузданной яростью, и хотя бы только за то, что я два дня назад переехал в этот двор, могли мне напрочь отбить башку.

Домой я возвращался поздно, озираясь по сторонам. Всё-таки эти твари могли меня ждать где угодно. Надо же! Загнали куда-то так далеко, что я даже не мог узнать улицу, на которой находился.

Ломило спину, донимала легкая одышка. И было уже невозможно скрыть от родителей то, что первый день в новом дворе прошел для меня не ахти: разорванная рубашка, грязные кеды и большой синяк на спине.

Глава 3. Песни дяди Вовы

Эти песни — одна сплошная баллада. Не понять ее только тем, кто не слышал дядю Вову, кто не сидел, и тем, кто не слушал ДЯДИВОВИНЫХ басен о судьбине сиротской.

И все ждал, закрыв глаза, что Всевышний одарит меня необычным синдромом, как у того тайца, или как у индуса, или, прости Господи, четырьмя руками.

С этими мыслями я, видимо, и заснул.

Но даже те, кто ничего не знал, а именно мы, дети, и те плакали и смеялись, проявляли разные сентиментальные чувства к дяде Вове и даже выносили ему иногда пожрать чего-нибудь. А он порой глянет на нас как-то с прищуром, да и скажет: «Эх, шалупень! Да наврал я все! Да за что вы так меня любите?! Даже я так себя не люблю!» Возьмет гитару, да затянет: «Не печалься, любимая, за разлуку прости меня…» И так сердце сжимается, хоть вой вместе с дядей Вовой! Благо, детское сердце многое забыть может. И наше забывало, а дядю Вову — никогда!

Глава 4. Поминки бабы Шуры

Поминки бабы Шуры запомнились мне пирогами с грибами (до сих пор помню этот запах), компотом из сухофруктов и запахом талого воска.

Сейчас я понимаю, что это был за «праздник», а тогда нас, дворовую шалупень, согнали с футбольного поля всех в одну квартиру, чтобы мы пожрали. В квартире бабы Шуры мы вели себя достойно, скромно и благоговейно, рассматривая узорчатый ковер, пыльную хрустальную люстру и старые фото.

Запах пирогов перебивал воспоминания о бабе Шуре, а монотонные молитвы какой-то старухи как раз казались некстати. От обещанной выпивки у мужиков чесались и тряслись руки. А у нас от обилия съестного проступала слюна. Но одно мы знали точно — ничто не вечно, и скоро начнется час обжорства.

Конец ознакомительного фрагмента.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я