Тот, кто ловит мотыльков

Елена Михалкова, 2021

Богатая женщина уходит ненадолго из своего дома в подмосковном поселке – и исчезает бесследно. Другая, живущая в глухой деревне, идет в лес – и не возвращается. О первой говорят, что она сбежала от нелюбимого мужа. О второй – что она заблудилась. Частным детективам предстоит выяснить, правда ли это. Что скрывают дома пропавших? Почему следы обеих обрываются так странно? О новом расследовании Макара Илюшина и Сергея Бабкина читайте в детективе Елены Михалковой «Тот, кто ловит мотыльков».

© Михалкова Е., 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Глава 1. Макар Илюшин и Сергей Бабкин

1

«Это наше последнее дело», — сказал себе Сергей Бабкин.

Он должен был сосредоточиться и не мог, потому что мешала снежинка. Вернее, сапог. Голенище сапога: ажурное, белое, вызвавшее в памяти бумажные снежинки, которые всем классом клеили на окна в начальной школе. На обычный мыльный раствор приклеивали, между прочим, и те отлично держались до конца зимы. Дома они с матерью использовали не мыло, а клейстер. Заливали крахмал кипятком, и белесый раствор задумчиво булькал в кастрюльке, созревал.

Так вот, сапог. Ажурная белая кожа обхватывала голень до того туго, что, казалось, вот-вот лопнет либо сапог, либо нога. Вместо того чтобы записывать, Сергей пялился на икры клиентки. Без всякого подтекста пялился. Лучше бы с подтекстом — как-то естественнее, что ли, чем ломать себе голову над вопросом, зачем женщина теплым августовским днем влезает в кожаные сапоги, пусть даже и с дырками.

Кстати, и правда, зачем? Новая мода? Маша наверняка знает…

Илюшин бросил на напарника вопросительный взгляд. О снежинках он догадаться не мог. Такой уровень сверхпроницательности даже Макару не под силу. Илюшин просто молча интересовался: «В чем дело? Что-то не так?»

«Примерно все не так, дружище».

В голову лезла всякая ерунда, потому что ностальгической бумажной метелью проще всего было временно изгнать, вымести подальше мысль о том, что перед ними сидит их последнее дело. Или вообще не случившееся, так как последнее уже было. В Карелии.

Даже не вслушиваясь в рассказ заплаканной женщины, Сергей мог почти наверняка сказать, что привело ее к частным детективам. Ажурные белые сапоги выдавали ее, и взбитая пена крашеных черных волос выдавала. Как они их так укладывают? И не кудри, и не локоны, а какой-то крупный овечий завиток, который на концах внезапно распрямляется, словно опомнившись, и зачем-то торчит в пространство с унылой дерзостью. Или с дерзновенным унынием, тут Бабкин не совсем определился.

Жила-была женщина. Встретила красавца, скорее всего, майора в отставке или даже генерала, очаровалась, провела с ним две недели, очаровалась бесповоротно, дала ему деньги на поддержку бизнеса, который из-за неудачного стечения обстоятельств потребовал разовых, ну, максимум двухразовых вливаний, и теперь не знает, где деньги, где майор, где счастье, — счастье где, господа детективы? А майор в отставке, он же генерал, тем временем улыбается другой кудрявой женщине за столиком ресторана «Живаго»: проходимцы любят известные рестораны в туристических местах и вообще обычно не дураки пожрать.

Значит — что? Блокнот доставать не обязательно. Разыскивать аферистов не то чтобы неблагодарная задача, можно, конечно, и разыскать, но Бабкин такие дела не любил. А в свете мыслей о полном прекращении сотрудничества с Макаром Илюшиным он не взялся бы за него ни за какие деньги. Если уходить, то оставив за собой раскрытого серийного убийцу, а не ушлого продавца женского счастья в кителе и при усах.

–…уже два дня прошло, — всхлипнула женщина. — Нет, погодьте… Двадцатое же сегодня? Значит, уже третьи сутки идут! И никто ее не ищет! Вы же знаете, как у нас все…

— Жанна Ивановна… — начал Макар. Бабкин мысленно закатил глаза: она еще и Жанна Ивановна!

— Просто Жанна, что вы…

— Расскажите, пожалуйста, что вы сделали, когда поняли, что ваша сестра не отвечает на звонки?

Макар подчеркнул «ваша сестра». Бабкин вздрогнул — и включился.

Женщина растерянно прижала к лицу растопыренную пятерню. Пальчики у нее были коротенькие и толстенькие, как у ребенка, с длинными заостренными ногтями под серебристым лаком, и этот лак смотрелся не как выбор взрослого человека, а как игра маленькой девочки, перебиравшей нарядные стеклянные баночки в мамином шкафу. Отчего-то эта некрасивая пухлая лапка в золотых кольцах заставила Бабкина посмотреть на нее другими глазами.

— В субботу вечером Оксана все не отвечала, а в воскресенье я с утра побежала в полицию. Во сколько… Не прямо с утра, нет, я сначала думала: ну, загуляла где-то, сейчас проснется и позвонит. До одиннадцати подождала, до двенадцати… а потом телефон у нее и вовсе стал недоступен. Значит, в час я где-то пошла. Не утром, получается, а днем. В час я пошла, то есть поехала, у нас идти недалеко, но, как бы это сказать, дорога не очень приятная для пешеходов, обочины нет, я пешком мало хожу, все больше на машине…

Она была не просто несчастна, она была испугана, именно как ребенок, потерявшийся в торговом центре, вглядывающийся в чужие взрослые лица и не обнаруживающий среди них маминого.

— У вас приняли заявление? — спросил Макар.

Она закивала. Приняли, да, но вы ведь знаете, как они работают… Крышуют только и проституток даром дерут…

На пассаже о проститутках Бабкин посмотрел на нее с пристальным вниманием. Что за сленг и откуда такие любопытные представления о буднях сотрудников органов охраны общественного порядка? Сам бывший оперативник, за годы службы повидавший многое, он, с одной стороны, мог понять граждан, ненавидевших полицию и боявшихся ее. С другой стороны, эти представления часто были основаны не на личном опыте, а на старательно расчесываемых страхах. Облако тэгов, как выражается Макар. Полицейские, воровство, взятки, убивать, пытать, лжесвидетельство, сажать, менты козлы.

С третьей стороны, а ты сам-то где, спросил себя Бабкин. В полиции? Метишь в следственный комитет, быть может? Нет? Вот и молчи.

–…Юра мне говорит: подожди, давай в понедельник вместе пойдем, кто в выходной будет заниматься твоим заявлением? А у меня сердце не на месте… — Она приложила руку к груди.

— Юра — это ваш муж? — спросил Макар.

— Нет, Юра — он Оксанин… Я сама не замужем. У них и дочка есть, Леночка, хорошая девочка, дай ей Бог здоровья…

— Раньше случалось, что ваша сестра исчезала на один-два дня? — спросил Илюшин. — Уезжала с кем-то, может быть?

— Никогда! Она мне всегда звонит! Да и видимся мы… В одном доме живем, как не видеться-то… То вечером столкнемся, то утром, дом большой, конечно, но кухня-то одна, то есть две, Оксана еще уличную кухню сделала, как это называется, мангальная зона, ею вообще-то только Лева пользуется, ну, он с детства готовить любил, такой способный мальчишечка, отец с матерью шутили, что он в кулинарный техникум пойдет! Ну, почему шутили-то — потому что у Левы умище, он МГУ закончил, а не кулинарный, хотя я против поваров ничего не имею, вы не подумайте…

Она торопилась, сбивалась, перескакивала с темы на тему, бессмысленной болтовней о каком-то Леве снимая напряжение. Илюшин наверняка сказал бы что-нибудь вроде «психотерапевтическое выговаривание».

— Сережа, запиши, пожалуйста, — сказал Илюшин.

Бабкин уже и сам вытащил блокнот.

Вовсе не померкшее сияние генеральских звезд привело к ним эту женщину.

…Она показала фотографии пропавшей сестры на телефоне.

Оксана Баренцева.

Лицо молодое, красивое, свежее, налитое. Черные густые брови под выкрашенными кудряшками, точно такими же, как у сестры — с прямыми прядями, торчащими из крутого бараньего завитка, только не черными, а белыми. Насмешливый круглый рот. Синие, широко расставленные глаза. Рост средний, телосложение среднее, особых примет нет. «Татуировки?» — уточнил Макар. Да, татуировка есть, спохватилась Жанна. На правой лодыжке — скорпион, в честь знака зодиака. «Шрамы?» Шрам от кесарева сечения. Ушла из дома в обтягивающих джинсах с дырками, розовом жакете и розовых туфлях на каблуке. Вокруг шеи — голубой шифоновый шарф. «Оксана любит голубое, ей к глазам хорошо». Большие солнцезащитные очки. И алая сумочка с кожей «под крокодила».

«Приметы есть, — думал Бабкин. — Славно». Он не любил татуировки, но одобрял в том смысле, что они значительно облегчали опознание.

— Мы с Юрой звонили в морги и больницы, но называли фамилию, а не приметы. — Жанна испуганно взглянула на Макара. — Наверное, нужно было по-другому, да?

Илюшин ее успокоил:

— Вы все сделали абсолютно правильно.

— Жанна, будьте добры, повторите, где вы проживаете с сестрой?

Если на Илюшина она смотрела не отрываясь, то в Сергея метнула короткий взгляд — и уставилась на свои ногти. Руки у нее дрожат, заметил Сергей. Причин может быть много. Волнуется, пьет, принимает лекарства, испугалась или убила сестру, в конце концов… Правда, за их многолетнюю практику только раз убийца сам явился, чтобы нанять частных детективов и таким сложным способом замести следы. Наглец. И дурак, в общем-то.

— У нас коттедж в поселке под Зеленоградом… ну, не совсем в поселке, рядом с поселком есть СНТ «Серебряные родники», мы там построились восемь лет назад, то есть не мы, конечно, а Оксана, но я тоже участвовала. Наш дом, еще гостевой и для водителя, правда, водители как-то не прижились, мы с сестрой сами любим рулить, понимаете…

Сергей записывал за ней, практически стенографировал, изредка направляя вопросами. Голос мягче и тише, как учила его Маша. «Сережа, ты и так большой, а когда рычишь, дятлы падают замертво. — Как падают? — Клювом вниз». И ведь по-прежнему смешно, когда вспоминаются эти дятлы, попадавшие в траву, точно ножички, которые мальчишки втыкают в землю.

Сбор и первичная обработка фактов. Для начала нужно понять, возьмутся ли они в принципе за дело и во сколько это может обойтись их клиенту.

Итак, пропавшая: Оксана Ивановна Баренцева, тридцать пять лет. Проживает в коттедже под Зеленоградом со своей сестрой, Жанной Баренцевой, тридцати двух лет, мужем и пятилетней дочерью. С ними живет двоюродный брат Лев. «Семейные обстоятельства», — почему-то покраснев, уточнила Жанна. Дом принадлежит сестрам в равных долях. «А мужу?» — спросил Сергей. Женщина замялась. Он сделал пометку: разобраться, что с мужем. На момент приобретения недвижимости они с Баренцевой состояли в браке, однако недвижимость записана только на жену с сестрой. Кстати, после свадьбы муж взял фамилию Оксаны. Хм. Ну ладно. Может быть, он так богат, что лишние квадратные метры в ближнем Подмосковье его не интересуют. Кстати, сколько метров? Триста сорок. И это только главный дом.

— Чем занимается ваша сестра?

— Она с прошлого года оставила бизнес, не совсем, конечно, но в основном отдыхает, уж наработалась за свою жизнь, она с детства пахала как проклятая… А так много чем занималась, разным. В последнее время покупала недвижимость, а потом ее сдавала.

— Квартиры?

— Коммерческая аренда, — коротко ответила Жанна.

Бабкин с Илюшиным переглянулись. Коммерческая аренда? В Москве? Даже при небольших объемах это означает потенциальную конкуренцию. И это не та конкуренция, к которой в газетных статьях обычно прибавляют эпитет «добросовестная». Бабкин знал, что Илюшин никогда не полезет в такую криминализированную сферу — не из страха, а потому что каждый должен заниматься своим делом. Они частные детективы, специализирующиеся на исчезновении пропавших людей. Но не на убийствах. Тем более связанных с бизнесом.

Словно прочитав их мысли, Жанна Баренцева заговорила быстрее.

— Вы только не подумайте, что у сестры проблемы, она не из таких, и последний год ничем не занималась, хотела отдохнуть, примерялась, за что бы взяться, не подумайте, она не какая-нибудь… — Жанна перевела дыхание и добавила: — У нас все благополучно.

— Ей угрожали? — спросил Бабкин.

— Нет, что вы, откуда! Я бы знала!

— Она наблюдалась у психиатра? Может быть, работала с психологом?

Нет, нет и нет. Не наблюдалась, презирала психологов, не верила в депрессию. «Это еще ни о чем не говорит, — подумал Бабкин, — ты вот живёшь и не веришь в депрессию, а она в тебя верит: приходит, обнимает и шепчет на ухо, что теперь вы всегда будете вместе, до самой смерти». Но это, похоже, не случай Баренцевой.

— Чем вы сами занимаетесь, Жанна Ивановна? — вступил Макар. Привычка обращаться к людям по отчеству в нем была неистребима.

— У меня салон красоты.

— В собственности? Или вы управляющая?

— Я хозяйка. — Она, кажется, стеснялась, признаваясь в этом.

Не билась у Бабкина ее внешность с образом хозяйки салона красоты. Такие салоны — прерогатива скучающих дамочек: бизнес-в-подарок, чтобы жена богатого мужа имела статус предпринимательницы, а не бездельницы. Жанна Баренцева была не замужем, и она не имела ничего общего с теми владелицами салонов, которых Сергею доводилось встречать. Невыразительное приятное лицо. Вздернутый толстоватый нос, начинающий оплывать овал, но свежая кожа и нежный природный румянец. Она походила на хорошо раскормленную добрую мышь. О таких обычно говорят: «Простая женщина». Баренцева выглядела старше своего возраста — не в последнюю очередь из-за дурацкой прически и одежды. Короткая замшевая юбка, ажурные белые сапоги, трикотажная кофточка цвета сливы. «Нету больше трикотажных кофточек, — сказал себе Бабкин с грустью. — Есть худи, пуловер, джемпер, толстовка, бомбер, лонгслив, свитшот и, господи прости, худлон. А кофточек нету. Зайди в магазин, спроси у консультанта: есть у вас кофточки? Погонят прочь веником и плюнут вслед».

— Я должен вас предупредить, — сказал Макар. — Раз вы подали заявление, по нему будут производиться следственные действия. Полиция очень быстро определит местонахождение телефона вашей сестры…

— Так если он выключен!

— Это не имеет значения. Установят, где он находится, и вашу сестру отыщут. Вам не обязательно привлекать нас.

— Нет уж! Пока они зашевелятся, это ж сколько времени пройдет! Когда пропадает человек, каждый час на счету, я читала.

В этом она была права.

По реакции Макара Сергей видел, что Илюшин отнесся к ее рассказу всерьез. Что и логично: проживают в одном доме, у сестры нет привычки исчезать на несколько дней, зато есть муж и малолетняя дочь. По телефону она не отвечает с субботы, а сегодня… Что у нас сегодня? Вторник. Даже если предположить, что все-таки ударилась в загул, не сказав ничего сестре, в понедельник должна была вернуться.

— Жанна, когда вы видели Оксану в последний раз?

Она ответила не задумываясь:

— В субботу утром, в десять. Мы завтракали вместе, только я уже убегала, а она еще сидела, яичницу ела, лучком посыпала, она любит с лучком…

Жанна резко поднесла ладонь к губам.

Бабкин знал, как это бывает. Люди начинают вспоминать, что делал их близкий человек, и вдруг их пронзает мысль о том, что его больше нет. Чем обыденнее воспоминание, тем сильнее удар. Яичница с лучком. Телефон выключен третий день.

У них с Макаром заранее были распределены роли на такой случай.

— Значит, она любит яичницу, — одобрительно кивнул Илюшин. — А какие у Оксаны увлечения? Плавание? Йога? Танцы? Кулинария?

Молодец, мысленно сказал Сергей, теперь придерживай ее осторожненько, веди ее, милую, по краю истерики, только не дай сползти. Если она начнет плакать, то не сможет успокоиться, а сейчас им нужен свидетель с трезвой головой, свидетель, хорошо соображающий и отвечающий на вопросы, а не корчащийся от рыданий.

— Оксанка любит… Ну, покушать любит. — Жанна шмыгнула носом. — Йога — нет, это не для нее. По магазинам обожает таскаться, даже если ничего не покупать, просто поглазеть. Ну, ухаживать за собой, по женской части, ну, вы понимаете. Масочки всякие, обертывания, массажики, пилинги… Курорты, конечно! А! Еще фильмы часто смотрит!

— Сериалы?

— Нет, в кино. Мы с ней иногда покупаем попкорну или крылышек с пивом и идем на какой-нибудь иностранный фильм про любовь.

Сергей отметил, что в кинотеатр Оксана берет сестру, а не мужа.

— Значит, в субботу Оксана позавтракала и уехала. — Макар мягко вернул ее к теме.

— Нет, уехала я, у меня клиентка пришла недовольная, надо было разобраться. Оксана осталась. Сказала, что у нее дела.

— Она упомянула, что это за дела?

Жанна покачала головой.

— В городе у нее есть квартира?

— Есть. Даже две. Только там сейчас люди живут. Это квартиры под сдачу.

— Оксана могла зайти к арендаторам?

— Она бы меня предупредила… Хотя вообще-то вряд ли Оксана к ним поехала бы. Зачем ей? Они платят исправно, вопросов у них к нам вроде нету. Месяц назад телевизор сломался у одних — так мы ремонт оплатили, и все. Они, правда, хотели, чтобы мы им новый купили, но это что-то больно жирно. Нет, у нее были другие дела, — убежденно закончила Жанна.

— У вас есть предположения, какие именно?

Она покачала головой.

— Я думала, может, она в торговый центр поехала, развеяться… И Юрик тоже не знал, муж ее, я спросила, но он даже растерялся: я, говорит, вообще думал, что она к тебе поедет в салон, она и правда подстричься хотела.

Правильно, правильно. Осторожно, исподволь. От общего к частному, как всегда. Сначала заставь ее вспомнить картинку. Кухня или столовая, запах яичницы и порезанного зеленого лука. Затем — настроение. Детали. Бубнил ли телевизор? Прибежал ли ребенок, напевая песенку, в пижаме задом наперед? От деталей и настроения — к речи. Человек, собирающийся уезжать по делам, почти наверняка упомянет о них. Вскользь, мимоходом, но обронит что-нибудь о шарфе, который нужно не забыть, потому что в «Карусели» почему-то вечно лютый холод. Или о наличных — оставить чаевые мастеру. «Жанка, у тебя есть пятисотка?» Сложность лишь в том, чтобы вытащить эти воспоминания из свидетеля. Эта часть их работы всегда нравилась Сергею. Но еще больше ему нравилось смотреть, как с ней справляется Илюшин. Он чувствовал себя ребенком, прижавшимся лицом к стеклянной стенке, за которой к разноцветным мягким игрушкам сверху опускается металлическая клешня. Вот уже схватили плюшевого бегемота… вот поднимаем, поднимаем… Эх, упал! Ладно, давай заново.

Бережное, участливое внимание Макара раскрепощало свидетелей. А в его понимающем взгляде читалось, что он как будто заранее отпускает им все грехи, вольные и невольные.

Маша однажды сказала, что от Илюшина исходит ощущение безопасности. Бабкин тогда хохотал в голос, испугав прохожих. Но это действительно была смешная шутка. Ощущение безопасности, ха! Да рядом с Илюшиным он даже черной мамбе посоветовал бы не терять бдительности.

— Оксана была в хорошем настроении, когда вы завтракали?

Прежде чем ответить, Жанна помедлила.

— Вообще-то нет…

— В плохом? Ее что-то рассердило?

— Я бы не сказала… Скорее, знаете, в возбужденном, что ли. Только сейчас сообразила.

— Как перед встречей с любовником? — невинно спросил Макар.

— Нет… не знаю… не могу сказать. — Она явно смутилась. — Если вы про настоящих, их у Оксаны нету. Я точно знаю. Она женщина порядочная.

Сергей не мог понять, для них ли брошена фраза о порядочной женщине, — как ни крути, все-таки Жанна имела дело с двумя мужчинами и могла бог знает что вообразить об их моральных устоях и о том, как вернее им понравиться, чтобы они взялись за расследование, — или Баренцева простодушно говорит то, что думает.

Макар спросил, о чем был их утренний разговор. Но здесь ему не удалось многого выжать. Они смотрели «Камеди вуман», запись шла нон-стоп, пока они завтракали, и в основном сестры смеялись и спорили о том, какая из участниц больше нравится мужикам.

— Вы вернулись в субботу домой около пяти вечера, так?

— Да. Оксаны не было, то есть, ни ее, ни ее машины. После меня, где-то через полчаса, Юра привез Леночку. Он забирает ее с развивашек.

— Какую машину водит ваша сестра?

— «Ауди Q-7». Я еще подумала — может, заскочила на автомойку, в субботу утром дожди прошли и все развезло, я сама вернулась как чушка, а мойка всего в паре километров, как раз в поселке.

Серей записал регистрационный номер.

— Вы не проверяли, все ли вещи на месте?

— Нет… — Она явно растерялась. — Как-то даже в голову не пришло. Не привыкла я по ее шкафам шарить.

— Может быть, муж проверил?

— Надо Юрика спросить! Позвонить ему?

«Надо бы о многом Юрика спросить, и чем быстрее, тем лучше», — про себя согласился Бабкин. А вслух сказал, что звонить преждевременно и они предпочли бы поговорить с ним лично.

— Конечно-конечно! Я все как вы скажете! Только помогите, ради Бога…

Она все-таки заплакала, вытирая слезы не платком, а ладонью. Макар встал, молча протянул ей коробку с бумажными салфетками. Над ее головой они с Сергеем обменялись понимающими взглядами. «Годное дело, на первый взгляд. — Согласен».

Сестры дружны. Живут в одном доме, завтракают вдвоем, смеются, обсуждают актрис, разъезжаются по делам. Одна из них вечером не возвращается. Если Жанна говорит правду и за Оксаной Баренцевой не водится привычки пропадать на несколько дней без предупреждения, эта история выглядит нехорошо.

Пока Жанна плакала, Бабкин ускользнул на кухню. Кофемашина в последнее время барахлила, и вместо эспрессо получился жиденький стыд пополам с молоком. Он должен был принести клиентке кофе. Трудно плакать с чашкой горячего напитка в руках. На то и был циничный расчет Сергея, не выносившего женских слез. Но бурду пришлось выплеснуть. «Надо купить новую, с капучинатором», — подумал он и застыл с пустой чашкой над раковиной. Если они больше не будут работать с Макаром, какая ему разница, сумеет ли машина делать пенку для капучино?

Он на секунду задумался, как быстро Илюшин сможет найти нового напарника. И сам себе ответил: молниеносно.

— Ты чего завис? — озадаченно спросил Макар, заглянув в кухню.

— Просто слово смешное — капучинатор, — сказал Сергей.

2

Жанна оставила им адрес и уехала домой. Договорились, что сыщики выедут к ней через час.

— Серега, она не помнит ни имени оперативника, ни номера, — покаянно сказал Илюшин, словно это была его вина. — Придется тебе самому поискать.

— Сделаю.

Сергей вбил в навигатор маршрут, проверяя, не застрянут ли они в пробке по пути в Зеленоград.

— Что ты из нее вытащил, пока я возился с кофе?

— Почти ничего. В основном говорили о финансовой стороне дела. Я объяснял, что могут возникнуть непредвиденные траты. Она меня, по-моему, не слушала и готова была выложить любую сумму.

— Надеюсь, ты этим не воспользовался?

— Разумеется, воспользовался, — оскорблено сказал Илюшин. — За кого ты меня принимаешь! Когда еще у меня выпадет шанс слупить денег с несчастной измученной женщины. Я тут присмотрел новую кофемашину всего за сто пятьдесят тысяч.

— Сто пятьдесят штук? — ахнул Бабкин. — Ты решил латте на районе продавать, что ли? Кофейня «Ночи Кабирии»?

Илюшин насмешливо поднял брови. Сергей мысленно взвыл, поняв, что только что довольно нелепо подставился.

— Ого! — уважительно протянул Макар. — Маша исполнила свою угрозу и приобщает тебя к мировому кинематографу! Это я одобряю. Ты был питекантроп.

— Каким я был, таким я и остался, — пропел Бабкин, твердо намереваясь не дать Илюшину ни единого шанса воткнуть в него бандерилью.

— Неужели ты запомнил, как зовут актрису? Не верю! Это даже Машке не под силу!

— Джульетта Мазина, — с достоинством сообщил Сергей.

Макар всплеснул руками.

— А ведь до вчерашнего дня ты считал, что Кабирия — это столица Антананариву!

Бабкин сделал вид, что получил сообщение, и, не ответив, неопределенно махнул рукой и вышел из комнаты. Вкрадчивый голос Илюшина догнал его, когда он пытался с третьей попытки ввести проклятую Анта…ната… нана… в окошко поиска.

— Антананариву — столица Мадагаскара. Можешь не гуглить, мой компетентный друг.

3

На въезде в садовое некоммерческое товарищество «Серебряные родники» Сергея Бабкина разобрал смех.

— Серебряные рудники, — выдавил он сквозь хохот. — Поселок, блин… каторжников… и рудокопов…

Редкие рудокопы безразлично смотрели на едущих мимо сыщиков.

— Сережа, это нервное, — сочувственно сказал Макар и похлопал его по руке.

Бабкину стало не по себе. Он довольно долго варился в раздумьях о том, что не сможет работать с Илюшиным после Карелии^[1]. Что все зашло слишком далеко. Но вслух ничего не говорил. Не пытался обсуждать с Макаром случившееся. Работал как прежде.

Откуда Илюшин узнал?

Глупый вопрос. Как-как… Это же Илюшин.

— Жена покинула тебя ради каких-то гребенчатых. Ты рулишь арендованной машиной, — перечислил Макар. — Но все наладится, мой бедный друг. Хотя сиденья, конечно, так себе, тут я тебя понимаю.

Сергей осторожно выдохнул. Ничего Макар не понимал, он списывал его нервозность на переживания из-за отъезда Машки в какую-то неведомую глушь. Бабкин уговорил ее взять свой «БМВ», а сам зашел в ближайший автосалон и выбрал «Тахо» — монументальный внедорожник, как описывали его рекламщики. Теперь мучился, никак не мог привыкнуть к габаритам.

«Кто будет возить Илюшина?» Эта мысль впервые пришла ему в голову. Макар не водит машину.

Бабкин неожиданно разозлился. Какого лешего он тут мучается чувством вины?

— Триста метров до конца маршрута, — сообщил навигатор.

Он свернул в проулок и заглушил мотор. Темно-зеленая растянутая гармошка гофрированного забора тянулась вдоль дороги; пыльные плети крапивы с узкими злыми листьями походили на выстроившийся в шеренгу взвод, охраняющий его.

— Ты можешь мне кое-что объяснить? — Сергей вглядывался через лобовое стекло. — Вот есть люди. У них есть деньги на гектар земли и строительство двух домов…

— Трех, кажется, — поправил Макар.

— Ну, мне отсюда не видно. Зачем они ставят это уродство профнастильное? Профнастиловое? В общем, вот это, что перед нами — зачем? Ведь получается же как… как… — Не в силах подобрать достаточно оскорбительных и в то же время цензурных слов, Бабкин смолк.

— От бедности, — сказал Макар.

— Ааа, ну да, ну да. После покупки земли и постройки дома деньги закончились. Скажите спасибо, что не за сеткой Рабица живем.

— От бедности, Серега, во всех смыслах, — повторил Макар, выбрался и пошел к приоткрытым воротам пешком.

4

Василика Токмакова стояла у окна и смотрела на двоих мужчин, быстро идущих к дому. Впереди — невысокий худощавый парень лет тридцати. Нет, поправила она себя, не такой уж и невысокий. Это обман зрения: он кажется ниже из-за громилы, что движется следом. На лиственнице висит кормушка, в которую Пелагея с Яшкой подсыпают семечки для синиц. Ребятам, чтобы достать до нее, приходится тащить стул. А у громилы голова вровень с фанерным домиком.

Метр девяносто? Или даже выше?

Короткий ежик волос, кожаная куртка до пояса, едва не лопающаяся на спине, загорелая бычья шея. Мрачная неулыбчивая морда.

Господи, кого Жанна наняла?

Парень, идущий первым, вдруг остановился и повернул к ней голову.

Токмакову поразили две вещи. Во-первых, он безошибочно определил, что на него смотрят. Не просто огляделся, а выцелил ее, как охотник белку по еле слышному шуршанию в ветвях.

Во-вторых, башибузук, враскачку топающий за ним, неизбежно должен был в него врезаться. Слишком маленькое расстояние разделяло их, слишком резко затормозил парень. Но вместо того, чтобы подтолкнуть своего спутника в спину, башибузук странно легким, почти незаметным глазу движением ушел в сторону. Это выглядело как фокус, как цирковой номер. Он встал вровень с парнем и что-то спросил.

— Василика Богдановна, — позвал неслышно подошедший Яша. — А нам разве не пора двигать в хоромы?

— Угу, — неопределенно отозвалась Токмакова.

С другой стороны под локоть ее толкнула Пелагея своей ребристой, как у динозавра, головой.

— Жанна Ивановна сказала, что всем обязательно нужно быть!

— Угу-угу.

— Так мы пойдем?

Дети смотрели на нее выжидательно.

— Назара позовите, — попросила Токмакова.

Яшка свистнул. Назар появился секунду спустя. Уставился на Токмакову своими большущими и темными, как сливины, глазами в густых ресницах. Удивительно, думала она, как такие выразительные глаза могут так умело ничего не выражать. Назар легко менял лица. То перед тобой улыбчивый и любезный восточный мальчик, то пасмурный нелюдимый пацан с враждебным взглядом, шакаленок, рычащий из-за дерева.

Сейчас к ней было обращено лицо «благодарный мальчик, который понимает, как много для него сделали».

— Не актерствуй, пожалуйста, — сказала она. — Не до этого.

Назар ухмыльнулся и стал тем, кем он был на самом деле.

— Видите двоих? — она кивнула в окно. — Запомните: у них нет никаких прав. Они не могут заставить вас говорить с ними.

Три головы одновременно повернулись к стеклу. Светлая Пелагеина, вся в косичках, плотно прижатых к черепу. Темная, коротко стриженная — Назара. У Яшки русые волосы лежат гладкой шапочкой, как у мальчика-пажа. У пожилых преподавательниц рука сама тянется погладить его по шелковой макушке. Токмакова пару раз наблюдала в музыкалке, как это происходит. Визгу потом было… Ну, сами виноваты. Это мальчик, а не котенок.

— А они кто? — спросила Пелагея.

— Частные детективы. Жанна Ивановна собирает всех именно затем, чтобы эти люди могли поговорить с нами.

— А опер чо, не явится? — басовито осведомился Назар.

Токмакова помолчала.

— Явится. В свое время. Не знаю, кто придет, оперативник или следователь, но кто-то непременно придет. Они не имеют права разговаривать с вами без родителей.

— Все они имеют, — буркнул Назар. Яшка согласно кивнул. — Не родителей, а законных представителей. Мусора звякнут предкам, спросят, дают ли они согласие. Те вонять не станут. Им вообще пофиг. Вас позовут, чтобы вы присутствовали. Вы и есть законный представитель. Ну и все!

Частные детективы скрылись в доме.

— Вы имеете право не разговаривать с ними, — повторила Токмакова. — Учтите это. А главное, вам ведь и нечего им сказать…

Перед тем как кивнуть, они быстро переглянулись.

— Конечно, Василика Богдановна, — голоском хорошей девочки сказала за всех Пелагея. — Нам с ними совершенно не о чем разговаривать. Мы ведь даже живем на отшибе. Что мы можем знать!

Яшка перетаптывался на месте.

— Так мы чего, потащимся туда или как?

Токмакова строго взглянула на него сверху вниз.

— Довожу до вашего сведения, Яков Владимирович, что в настоящее время у нас должна идти репетиция. Будьте так любезны, проследуйте в репетиционный зал. Я скоро приду.

Не сказав ни слова, дети гуськом вышли из комнаты. Она прислушалась, но за дверью встала прозрачная тишина. Словно оказавшись снаружи, в коридоре, они не затопали, как все нормальные десятилетки, не бросились бежать и не стали толкаться и перешучиваться, а просто исчезли. Беззвучно. Бесследно.

Токмакова приложила холодные пальцы к вискам. Репетиция, да. Им нужно репетировать. А ей нужно придумать, что говорить частным детективам, когда они явятся сюда.

5

Все отработано. Сначала — знакомство. Наниматель должен представить сыщиков людям, с которыми им предстоит иметь дело. Вступление, но очень важное: оно может задать тон всему расследованию. Затем — опрос свидетелей. В зависимости от обстоятельств, эту обязанность они делили между собой; обычно естественным образом складывалось, что мужчин опрашивает Бабкин, а женщин — Макар.

Но это дело им придется вести иначе. Главная задача сейчас — наладить связь с полицией.

За это целиком и полностью отвечал Сергей, сам бывший оперативник.

Баренцева права: время ценно. Он, собственно, приехал лишь для того, чтобы взглянуть на дом Оксаны и познакомиться с ее близкими.

Все обитатели коттеджа собрались в гостиной. Это была просторная комната с низким потолком, подпираемым колоннами. За годы работы Бабкин привык не удивляться колоннам в самых неожиданных интерьерах. Коринфский ордер в двухкомнатной хрущевке? Милый мой, родной! Маша немного рассказывала ему об архитектуре, и Бабкин, точно попугай Сильвера, временами хрипло вскрикивал про себя, встречая очередной архитектурный изыск в тесной квартире клиента: «Пилястры! Пилястры!»

Вокруг него царил стилевой хаос. Хотя Илюшин, наверное, сказал бы: эклектика. На белом кожаном диване, необъятном, точно круизный лайнер, сидел мужчина с лицом чрезвычайно четкой лепки: нос с горбинкой и великолепными скульптурными ноздрями, высокие своды бровей, резко очерченные бледные губы и смелый подбородок, который не портила даже небольшая бородавка. «Этот красавец у нас, похоже, муж, — подумал Бабкин. — Не слишком-то он безутешен».

— Лев Медников, — представился красавец. — Я двоюродный брат Оксаны. Буду рад помочь. Надеюсь, все это не более чем недоразумение, которое скоро разъяснится.

Некоторая небрежность почудилась Бабкину сквозь тот несомненно уважительный тон, который придал голосу Лев Медников.

В стороне стояли женщина лет сорока, приземистая, коренастая, с убранными под темную косынку волосами, и молодая девушка со светлым каре — ее Сергей в первую минуту принял за няню.

— Домработницы мы, — хрипловато сказала за обеих женщина. — Горничные.

Девушка молча кивнула.

Он обругал себя за ошибку, уже вторую. Затем пригляделся и понял, что ввело его в заблуждение. На девушке была длинная юбка и голубая в серую полоску блузка с накрахмаленным воротником-стойкой, подпирающим подбородок. Этот наряд никак не вязался с обязанностями уборщицы. Она скорее походила на гувернантку.

Илюшин так и сказал:

— Я думал, вы гувернантка.

Девушка залилась краской.

— Нет… я вовсе не… — пробормотала она. — Мы с Ладой Сергеевной… за порядок отвечаем…

— Как вас зовут?

Макар вглядывался в нее. Сергей не понял, чем эта стеснительная бедняжка его заинтересовала. Девчонка как девчонка: брови широкие, губы пухлые, смуглая кожа с пушком над губой — симпатичная, но вполне заурядная барышня. Он бросил взгляд на Льва Медникова: тот о чем-то разговаривал с Жанной, полуобняв ту за плечи, и в их сторону не смотрел.

— Инга, — выдохнула девушка. Она придвинулась к Ладе, будто хотела спрятаться за нее.

Ни Инга, ни Лада Сергеевна ничего не знали о том, где может находиться Оксана Баренцева.

Макар настоял, что ему нужно познакомиться со всеми, кто живет в доме, и Жанна ушла, чтобы возвратиться с девочкой, крепко сжимавшей ее руку. У девочки были светлые волосы, некрасивое личико с близко посаженными глазами и чудесная улыбка, которой она безбоязненно одарила Бабкина, мгновенно подкупив его. Он не раз сталкивался с тем, что дети, увидев его, в первую секунду пугаются.

— Леночка, это наши друзья, — сказала Жанна. — Дядя Сергей и дядя Макар.

На щеках Баренцевой вспыхнули красные пятна. Бабкин понял, что ребенку пока ничего не сказали об исчезновении матери. Он присел на корточки и улыбнулся.

— Привет!

— Здравствуйте. Вы пирог любите? — доверительно спросила Лена.

— С яблоками?

— Я не знаю… Кажется, нет. Надо спросить у Магды!

— Спроси, пожалуйста. Вообще я очень люблю пироги.

Она просияла, как будто он сообщил что-то чрезвычайно важное, и перевела взгляд на Макара.

— Я тоже, — с улыбкой сказал тот.

— Я спрошу!

Взглядом попросив разрешения у Жанны, она помахала им и убежала.

Со стула возле окна поднялся невысокий человек.

Бабкин с Илюшиным переглянулись, озадаченные одной и той же мыслью: как они могли его не заметить? Он был здесь все это время: мужской силуэт на фоне ярко освещенного окна. Илюшин мог проворонить его. Но Сергей, входя в любую комнату, первым делом производил подсчет численности вероятного противника. Взрослые, дети, кошки, собаки, кактус и моль — он учитывал всех. Если бы кто-то сказал ему, что он действует как телохранитель Илюшина, Сергей рассмеялся бы.

— Здравствуйте, — бесцветным голосом сказал человек. — Простите, я должен был сразу… Юрий.

То же некрасивое лицо, близко посаженные глаза. Они с дочерью были очень похожи. Сутулый, с ранними залысинами, похожий на старого мальчика, Юрий близоруко сощурился на Макара и Бабкина.

— Никаких до сих пор новостей?

— Нет, Юрик, ничего нет, — ответила вместо них Жанна.

— Вы проверили вещи? — спросил Илюшин.

Юрий кивнул.

— Мы не смогли найти ее сумки, большой, с которой Оксана обычно путешествовала. А вот насчет одежды… Жанна сможет подсказать точнее, чем я.

— Пропала куртка кожаная, джинсов, по-моему, тоже нету, — заторопилась Жанна. — Купальник, и костюм ее спортивный, утепленный я не смогла найти. Еще три платья: одно короткое, как бы деловое, и два длинных, летних. Я спросила у Лады — она говорит, в химчистку ничего не отдавала.

— А что насчет обуви? — спросил Макар.

— Туфель нет, в которых она уехала в субботу утром, — сразу сказал Юрий. — И, по-моему, исчезли кроссовки, но я не уверен. Жанна, помнишь, на высокой подошве, с золотой цепочкой?

— Они у меня.

— Значит, только туфли.

«Что ж, она взяла с собой какие-то вещи, это уже хорошо», — подумал Сергей.

Теперь трое членов семьи собрались вокруг стола: Лев Медников, Юрий и Жанна. Домработницы стояли у двери и перешептывались.

— Кто еще есть в доме? — спросил Макар.

— Магда, наша повариха, — ответил Лев. — Полное ее имя — Магдалена. Она сейчас готовит, подойдет чуть позже. Вроде бы все.

— А домик, мимо которого мы проходили? Слева от дороги. Там кто-то был, когда мы шли.

По лицу Жанны скользнула гримаса раздражения.

— Василика Токмакова. Подруга Оксаны. Бывшая. Они приятельствовали здесь, в Москве, когда Оксанка только приехала.

— Она здесь живет или появилась сегодня?

Жанна враждебно промолчала, и за нее ответил Лев:

— Она занимает гостевой коттедж с девятого августа. Оксана пригласила ее погостить. И не только ее, — многозначительно добавил он. — Вместе с ней постоянно обретаются трое чрезвычайно одаренных детей, которые, у меня сложилось такое впечатление, рассматривают это место как свой летний лагерь, а нашу Лену — как ручного попугайчика.

Юрий покачал головой.

— Они не чрезвычайно одаренные. — Он обращался к Макару. — Обычные, в меру способные ребята, которые занимаются музыкой. Им нужно готовиться к концерту, а музыкальная школа внезапно закрылась на ремонт. Они целыми днями репетируют. У них инструментальное трио: скрипка, флейта, фортепиано. И с Леной они замечательно играют. Она последнее время капризничала по вечерам, а сейчас носится с ними до упаду и засыпает как убитая, едва ложится в постель.

— Я видел в отдалении еще один коттедж, — вмешался Бабкин. — Он занят?

— Пустует, — ответил Лев. — Иногда там остается ночевать Магдалена, иногда горничные. — Он кивнул в сторону Лады и Инги.

— Вы проверяли его?

— Мы обошли весь участок и осмотрели все постройки. — Юрий наклонился и свел вместе ладони в молитвенном жесте, только кончики пальцев были нацелены не в небо, а на Илюшина. — Гараж тоже осмотрели, и подвал, разумеется. Но Лева видел, как Оксана выехала отсюда около… Лева, около половины второго?

— М-м-м… скорее, около двух. Да, я как раз вернулся и видел ее в окно, она ехала к воротам и помахала мне.

— Мы посмотрим записи с камер, — пообещал Сергей, взглянул на вспыхнувший экран телефона и поднялся.

Ему пришло сообщение от оперативника, занимавшегося исчезновением Баренцевой.

6

С первого взгляда на оперативника Бабкин подумал, что они сработаются. Круглолицый, рыжий, лопоухий парень в футболке сидел за столиком у окна и широко ухмыльнулся, завидев Сергея. «В меру хитрый, в меру сметливый, в меру простодушный, в меру честный, — определил Сергей. — Работает не больше трех лет, испортиться не успел, а вот опыт наработать — вполне. Своего не упустит. На чужое рот разевать не станет».

— Слыхал о тебе, слыхал, — радостно сказал парень, тряся ему руку. — Павел! Лучше просто Паша. Татаров.

— Сергей!

— Тут сосиски отличные, советую. С капустой.

— Не могу. Меня жена худеет.

Тут Бабкин покривил душой. Маша никогда в жизни не говорила, что ему нужно сбросить вес. Но у образа подкаблучника есть свои преимущества.

— О, и меня моя! — обрадовался Татаров. И тут же предъявил Сергею фотографию молодой красивой женщины с чрезвычайно лопоухим младенцем на руках. — Тут Сонька еще мелкая, сейчас ей уже пять!

Сергей взглянул на него пристальнее. А ведь парнишка, как и Илюшин, старше, чем кажется.

Веснушчатый нос — широкий, переломанный, и, как и у самого Бабкина, не единожды. Значит, в прошлом либо драки, либо бокс, либо и то, и другое. Телефон на столе — «Самсунг», простая рабочая модель. Тоже хорошо.

Он попросил кофе и поинтересовался, что успел сделать Татаров.

На многое Бабкин не рассчитывал. Поэтому первые же слова оперативника его поразили.

— Телефон Баренцевой нашли два часа назад, — сказал Татаров. — Очень ты вовремя проявился, Сергей.

— Как нашли? Когда ты успел?

— Заявление в воскресенье подали, сегодня вторник, — удивленно и несколько обиженно отозвался тот.

— А судебное разрешение?

— Будет, — с таким честным видом пообещал Татаров, что Бабкин рассмеялся. — Непременно будет! А пока я, знаешь, ножками взял и доехал до телефонной компании. У меня там корешок один трудится. Толковый парняга!

«Толковый парняга — это у нас ты, — мысленно поправил Бабкин. — Ты ведь не знал, что появлюсь я, что у меня в кармане лежит конверт, чтобы, как выражаются в определенных кругах, тебя простимулировать. Ты просто работал. Оторвал задницу от стула, приехал сам в телефонную компанию. В службах безопасности всех этих гигантских корпораций работают все те же бывшие опера. Ты попросил своего «корешка» пробить для тебя телефон раньше, чем придет разрешение от судьи».

— Нашли только телефон?

— Ага.

— Где? — Бабкин подался к нему.

— Под Долгопрудным есть заброшенная промзона. Еще год назад я туда ездил на шиномонтаж, но потом и эти ребята оттуда сбежали. Телефон валялся в яме во дворе промзоны, сверху был присыпан землей и галькой. Но непонятно, специально присыпали или просто земля осела. Дождливо же было в субботу. Ну, ты помнишь! Разряжен был в ноль, ребята его подзарядили и включили — работает! Позвонили: номер точно Баренцевой, но на экране стоит пароль, так что отдали экспертам.

— Что по камерам? — быстро спросил Сергей.

— Я пока запрос послал, планировал как раз после обеда поехать, лично поговорить с ребятами. Но вокруг промзоны нет ни одной, это точно. Я там покрутился вокруг, присматривался к многоэтажкам. Надеялся, что двор из какого-нибудь окна на девятом этаже виден — ну, знаешь, чем черт не шутит.

— Без толку?

— Дохлый номер! Ближайшее здание в трехстах метрах. Офисная стекляшка. В принципе, не так далеко, но к промзоне стоит слепым торцом, окна выходят на дорогу. Отпечатков покрышек нет, там песок вперемешку с галькой.

— Телефон был на этой промзоне с субботы?

— Точно. Вот, подожди, у меня все распечатано… — Татаров вытащил измятый лист бумаги и разгладил ладонью на столе. — Значит, смотри: Баренцева выезжает из «Серебряных родников» семнадцатого, в десять тридцать три. Ну, телефон ее выезжает. Давай пока для простоты считать, что она сама. По камерам увидим, на этом маршруте их полно. Она чешет прямиком на промзону.

— Никуда не заезжает и нигде не останавливается?

— Нет.

— Кой черт понес ее на эту галеру? — озадаченно спросил Бабкин. — Что ей понадобилось на пустыре?

— Да я уж всю голову сломал, — поморщился Татаров. — Ума не приложу. Но давай сперва по фактам. В одиннадцать сорок она там. И все, больше телефон не покидал этой точки. Походу, Баренцева его там просто выронила.

Бабкин кивнул:

— Логично. Тогда сходится: выронила, вернулась домой — ее видел двоюродный брат, — спохватилась, что телефона нет, и вернулась за ним. Найти не смогла… А дальше что-то произошло.

— Ага. Заброшенная промзона плюс небедная тетка на «кушке» минус навыки самозащиты — равно преступление насильственного характера. — Татаров огорченно щелкнул языком. — Придется снова трясти местных синяков. Я пробежался в понедельник наскоро по району, но тогда у меня еще распечатки не было. В этом дворе мог ошиваться кто угодно. Подростки, нарики, гастарбайтеры… И саму зону надо будет еще раз обследовать хорошенько сверху донизу. По периметру кто-то сто лет назад гаражей-ракушек понатыкал, но их немного, штук десять… И все разбитые, с выдранными воротами… Я бегом пробежался, не фиксировался. Машины там никто не ставит, дураков нет.

Сергей коротко, как от боли, втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

— Ты чего? — забеспокоился Татаров.

Бабкин коротко взмахнул рукой, давая понять, что тревожиться не о чем, но не удержался:

— Да ребенок у нее — дочка, пять лет! Сестра, муж, брат. Все вместе живут, с виду вроде бы дружные.

Оперативник коротко угукнул, устало потер глаза. Встряхнулся:

— Сергей, мы с тобой что-то раньше времени Баренцеву хороним! Ты погоди, погоди! Рано еще для реквиема! Ты говоришь, она забрала вещи из дома?

— Да, сумку и летние платья, как минимум. Это то, что при мне вспомнили родственники. Может быть, всплывет что-то еще, с ними сейчас как раз работает мой напарник. Если появится что-то важное, мы об этом узнаем.

Татаров взглянул на часы.

— Мне обещали, что до трех часов дня отправят информацию обо всех телефонах, которые были запеленгованы на промзоне в субботу, воскресенье и понедельник. Да и технари уже должны разблокировать трубку Баренцевой и прислать отчет. Так, что я упустил? О чем еще ты хотел меня спросить?

— Не про Баренцеву. Удовлетвори мое любопытство: ты занимался музыкой, верно?

Татаров уставился на него с озадаченной улыбкой:

— Ха! Четыре года мучил баян! Как ты догадался?

— Ты упомянул реквием. Обычно Моцарта знают те, кто ходил в музыкальную школу.

— А-а-а! — Парень рассмеялся. — Нет, это не оттуда. У меня жена — католичка, кое-что мне рассказывает. Она говорила, что раньше реквиемом называлась заупокойная месса. А может быть, и сейчас называется… У меня память — как у голубя! В одно ухо влетает, в другое вылетает.

Телефон у него в кармане завибрировал. Татаров жестом извинился и вышел на улицу, прижимая трубку к щеке. Сергей наблюдал через пыльное стекло, как он ходит по парковке, ловко огибая машины, жестикулирует, что-то записывает, склонившись над капотом автомобиля, и, кажется, ругается.

Разговаривал он долго. Бабкин успел выпить кофе, заказать омлет, съесть его и поразмыслить, не взять ли, в самом деле, капусту с сосисками, когда Татаров вернулся, потирая покрасневшее ухо.

— Фух! — Он плюхнулся за стол. — Так, смотри, новые вводные…

7

Макар осматривал дом. Мансарда, подвал, гардеробные, технические помещения, гараж — он обследовал каждый угол, точно крыса в лабиринте в поисках сыра. Лев остался в гостиной, Жанна ушла с домработницами еще раз проверить вещи сестры. Его сопровождал Юрий.

Макар не раз сталкивался с раздражением заказчиков, наблюдавших, как сыщики дублируют уже проделанную ими работу. «Вы тут прогуливаетесь в свое удовольствие, а денежки-то мои капают», — как выразился один разозленный отец исчезнувшей дочери. Макар со своей нежнейшей улыбкой, наиболее проницательных собеседников наводившей на мысль об оскале голодной акулы, встретившей жирного пловца на глубоководье, ответил, что они могут наилучшим образом сэкономить денежки заказчика, прямо сейчас прекратив расследование. И готов был сию секунду отказаться от дела. Но клиент, к его огорчению, пошел на попятный.

Такие всегда идут на попятный, стоит им утратить иллюзию, что за свои «денежки» они купили не только расследование, но и целого частного детектива с потрохами.

Восемнадцатилетняя дочь оказалась не исчезнувшей, а сбежавшей. Макару было очевидно, от чего и от кого пустилась в бега несчастная девчонка. Бабкин настаивал на том, чтобы довести расследование до конца. Они отыскали ее в загаженной квартире, среди веселых, обкурившихся марихуаной юнцов. И приобрели врага в лице ее папаши, которому вернули гонорар, присовокупив, что дочь жива-здорова, а местонахождение ее просила не раскрывать. «Где эта сука? — бесился тот, брызжа слюной. — Я вам заплатил! Вы, козлы, мне должны! Где она?»

Но Юрий ни разу не выразил недовольства. После того как обыскали дом, он показал сыщику территорию. Одна из дорожек выводила к задней калитке; дальше, за жиденьким березовым перелеском, начиналось поле; за полем вилась заасфальтированная лента дороги. Шум редких машин сюда не доносился.

Участок был прекрасный, поросший соснами и лиственницами. Синели тоненькие колокольчики, из мха глядели крошечные желтые цветы. Здесь все росло как будто само собой.

Только альпийская горка перед домом, обсаженная по периметру чем-то полосатым, мясистым и глянцевым, резала глаз. Наверняка над этим убожеством потрудился ландшафтный дизайнер, подумал Макар. Почему ландшафтные дизайнеры везде пихают эту полосатую дрянь с острыми листьями? Рядом с величественной хвойной простотой, с устремлёнными ввысь стволами это глянцевитое месиво звучало безбожной фальшью.

— Уродство, правда? — негромко сказал Юрий.

Макар с любопытством взглянул на него. Этот вежливый тихий человечек точно угадал, о чем подумал Илюшин.

— Я про нашу клумбу. — В его улыбке сквозило мягкое обаяние неудачника. — Уговаривал я Оксану посадить здесь обычный чубушник, уговаривал… Или сирень. Выглядываешь в окно, а она цветет. Я бы сам и посадил. Знаю подходящее место, где есть хорошие саженцы: питомник возле Тимирязевского лесопарка. У меня жена пропала, а я вам про сирень — это как-то дико, да? — не меняя интонации, сказал он.

— Пока все выглядит так, будто ваша жена уехала, не поставив никого из домашних в известность, — спокойно ответил Макар. Лучи били сквозь ветви деревьев, он пожалел, что оставил в машине Сергея солнцезащитные очки. С другой стороны, когда разговариваешь со свидетелями, очки надевать нельзя. Люди должны видеть твои глаза. Для многих темные стекла действуют как шторка, отсекающая возможность откровенности. — Вы с ней ссорились?

— Оксана со всеми ссорилась. И со мной тоже. — Юрий присел, поднял галечный камешек и поднялся, вертя его в руках. — Но скандалы — это, как бы выразиться, обычный фон ее жизни. Я хочу сказать, из-за такого семью не бросают.

— Она и с Жанной скандалила?

Юрий усмехнулся.

— Видите ли, бизнес, которым управляет Жанна, куплен на деньги Оксаны. Собственно, ею самой. Жанна никогда не мечтала заниматься сферой услуг такого рода, она ее даже пугала.

— У нее косметический кабинет, как я понял?

— Не кабинет — салон красоты. «Роза Азора».

— Как, простите? — не удержался Илюшин.

Баренцев сдержал улыбку.

— Жанна и Оксана не… не вспомнили, что это из «Буратино», а если проследить до истоков, то из Фета. Им понравилось звучание.

Илюшин оценил деликатность, с которой Юрий в последнюю секунду заменил «не знали» на «не вспомнили».

— Они не вспомнили, а вы не сказали?

Баренцев всерьез задумался, потирая камушек в пальцах.

— Полагаю, они вообразили себе нечто вроде острова, небесной земли с дивным названием Азор. Обеих в детстве возили на Азовское море, и Азор лег на слух вполне естественно. На Азоре, где всегда тепло, цветут волшебные розы. Этими розами будут представлять себя их клиентки. Вот что они вообразили, а я мог прийти и все разрушить, сказать им, что это вырванный лоскут, кусок из палиндрома, который не годится для косметического салона… Но мне, ей-богу, стало жалко отнимать у них этот остров. Неприятно чувствовать себя взрослым, разрушающим песочный замок, построенный ребенком. Они гордились своей идеей и тем, что сэкономили деньги на рекламном агентстве… Я промолчал. Осуждаете меня?

— Бог с вами, — искренне сказал Илюшин. — С чего бы!

— Лева осуждает. Убежден, что я выставил его сестру на посмешище, вернее, не воспрепятствовал этому.

— Вы помните причину последней ссоры между вашей женой и Жанной? — спросил Макар.

По тропинке пробежали, толкаясь, двое мальчишек и исчезли в гостевом доме. Когда Илюшин осматривал его, дом был пуст. Куда-то исчезли и преподавательница музыки, так и не явившаяся для знакомства, и трое музыкальных вундеркиндов. И вот двое из них вернулись.

— Причина была связана как раз с салоном. Оксана — человек необычайно деятельный, энергичный. Она из тех, кто с полным основанием мог бы внести в свое резюме это пошлое выражение: «с активной жизненной позицией». Топтаться на месте, не двигаясь, для нее недопустимо. Не забывайте, что салон — в значительной степени ее детище. Оксана решила, что нужно развиваться, и стала требовать от Жанны соответствия. А Жанна по каким-то причинам этого не желала.

— Расхождение настолько серьезно, чтобы поссориться?

— Об этом вам лучше спросить у Жанны. Я не вдавался в подробности. Оксану всегда выводила из себя инертность. Вот я — пассивный человек, бездеятельный, — добавил он, — и ее эта моя черта безумно злит. К счастью, она быстро вспыхивает и так же быстро остывает. Иначе наша жизнь была бы невыносима.

Юрий взглянул на сыщика с извиняющейся улыбкой, показывая, что говорит не всерьез, но Илюшин не был в этом уверен. Они обошли дом и остановились возле летней кухни. Судя по идеальному порядку, в котором она содержалась, пользовались ею редко.

Возле забора, укрытые пленкой, были сложены стройматериалы.

— Срубили и выкорчевали сосну, чтобы поставить беседку, — с горечью сказал Юрий, кивнув на небольшую зацементированную площадку. — Мне было ее безумно жаль. Но у меня нет права голоса, все решает Оксана. Это справедливо, и я был бы неблагодарной свиньей, если бы осмелился предъявлять претензии. Но сентиментальность сильнее доводов рассудка.

— Почему все решает ваша жена? — спросил Илюшин, хотя ответ был ему известен.

Баренцев пожал плечами:

— Это ее собственность. Оксана очень разумно распоряжается своим имуществом. Оглянитесь вокруг: все, что здесь есть, она спроектировала сама, без помощи архитекторов или дизайнеров. Даже дорожки спланированы ею, и спланированы, заметьте, очень продуманно. С одной стороны, есть кратчайшие пути, соединяющие все объекты. Но если вам вздумается побродить под соснами в свое удовольствие, для вас проложены извилистые тропинки. И таков ее подход ко всем сферам жизни. Она и бизнес свой максимально защитила.

— У вас есть предположения, где сейчас может быть ваша жена?

Тот покачал головой.

— Я очень боюсь, что с ней случилась какая-то беда. Понимаете, она может рассориться со мной, с Жанной, с Левой, в конце концов. Может взбрыкнуть и решить, что нам полезно побыть без нее, эдакое «Попробуйте-ка справиться со своей жизнью без мамочки». Я готов это допустить. Но Леночка? Она никогда не оставила бы нашу дочь, не поговорив с ней, не предупредив ее об отъезде. Оксана — прекрасная мать!

«Готов поспорить, нет никаких миллионов у Баренцева, — подумал Макар. — И не просто так жена оттерла его в сторону при покупке жилья».

Он мысленно записал: проверить и это. Мужья убивают жен из-за наследства, убивают случайно, убивают в драке, убивают из-за любовницы. Убивают по тысяче причин. Перед ним стоял умный, грустный, как будто на всю жизнь огорчившийся человек. «Деньги. Кто наследник имущества, если Оксана мертва?»

8

— Оксана — прекрасная мать? — переспросил Лев Медников и захохотал. — Он так и сказал? Ну, Юрик, ну, орел! Орлиная душа! Полет только воробьиный. А так — великодушнейшая личность!

Они сидели в комнате самого Медникова. Свой просторный, со вкусом обставленный кабинет Медников насмешливо обозвал будуаром. Что-то здесь и впрямь было от будуара: атласные розовые портьеры, узенький, совершено дамского вида стол-бюро, наконец, огромная трехстворчатая лакированная ширма в стиле «шинуазри» — черная, блестящая, с тускло светящимися в лаке золотыми бабочками и колосками; она закрывала кровать. Медников мимоходом обронил, что у него была квартира в Москве, но он ее продал — «в ней нет необходимости, я все больше времени провожу здесь, в кругу семьи».

На полках выстроились солдатики наполеоновской армии.

Лев Медников раскинулся в кресле у окна, положив ногу на ногу и демонстрируя сыщику замшевые туфли дивного горчичного оттенка. Он выглядел как человек, позирующий художнику. «Портрет артиста больших и малых академических театров». Поразительно расслабленный у нас братец, подумал Макар. Женщины любят таких мужчин, вальяжных и обаятельных, широко ухаживающих, мелко живущих. Чем он, интересно, занимается?

— Чем вы занимаетесь, Лев Леонидович?

Недовольный тем, что сыщик проигнорировал его замечание о прекрасной матери, Лев Леонидович ответил, что может позволить себе уже ничем не заниматься.

— Стяжал годами беспорочной службы, — объяснил он.

— Где служили? — спросил Макар с видом круглого идиота.

— Хм. Это, юноша, выражение такое. В разных присутственных местах служил, работал на пользу государства, страны своей, России!

«Проворовавшийся чиновник, что ли?» Некоторая легкая разболтанность присутствовала в Льве Леонидовиче. Он уже начал оплывать, но не лицом, как его сестра, а фигурой. Великолепная точеная голова сидела на вяловатом, местами пухлом теле, Илюшин наметанным взглядом определял эту вялость, телесные излишки, несмотря на то, что Лев Леонидович был прикрыт просторной рубахой, мягкими широкими брюками, трикотажным жакетом, выглядевшим так, словно его вязала неумелая подслеповатая бабушка и, следовательно, обошедшимся Медникову недешево. Жакет, при всей его нелепости, очень ему шел.

По словам Медникова, первую половину дня он провел в Москве, вернулся только к обеду. Оксану он застал выезжающей из ворот, помахал ей издалека и вернулся к своим делам.

Ни в самом коттедже, ни на ограде не было камер слежения. Илюшин чертыхнулся, узнав об этом. Второй раз он чертыхнулся, когда выяснилось, что у соседей камеры есть, но направлены строго на свои ворота. Охват у них был такой узкий, что засечь выезжавшую от Баренцевых машину они не могли.

Илюшину требовалось знать точное время, когда Оксана покинула «Родники».

Он дошел до въезда в СНТ, где стояли камеры, поговорил с охранником и сказал про себя нехорошее об охранной фирме, отвечавшей за безопасность обитателей «Серебряных родников». Запись сохранялась всего двое суток.

Приходилось пока, до результатов Бабкина, полагаться на слова Медникова.

— Почему вы сказали про Баренцева «воробьиный полет»?

— Так Баренцев он только по Оксане, — засмеялся Лев Леонидович. — А на самом деле он у нас Голубцов. Выходит, не прав! Голубиный полет, го-лу-би-ный!

— Они официально не расписаны с Оксаной?

Медников всплеснул руками.

— Нет, что вы! Чтобы такая женщина как Оксана, дитя Запорожья, плоть от плоти его, поймите меня правильно, не зарегистрировала брак, захомутав нашего умника Юрика? Никогда! Исключено! Только замужество, только хардкор. — Он довольно рассмеялся. — Однако Юрик напрасно взял ее фамилию. Не нужно было этого делать. Власть имени, знаете, и все в таком духе. Вроде бы схожее звучание: Баренцев, Голубцов! — Он поцокал, перекатывая звенящие фамилии на языке. — Но между ними пропасть, пропасть!

— Оксана родом из Запорожья?

— Они с Жанной родились там, росли, учились. Она закончила… дайте вспомнить… Запорожский национальный университет, специальность «банковское дело», если не ошибаюсь… Или не закончила, а бросила на четвертом курсе? Не помню! Приехала в Москву покорять столицу, вернее сказать, сбежала, ха-ха-ха! Но я ее одобряю! Оксанкина пассионарность меня всю жизнь восхищала. Я-то, поймите правильно, избалованный московский мальчуган: любящие мама с папой, художественные галереи с раннего детства, кружки, музеи, в цветаевский ходил как к себе домой — я имею в виду музей изобразительных искусств. В МГУ поступил на политологию с первой попытки. Оксана решила: надо прорываться к хорошей жизни! Диктум эст фактум! Мы, само собой, приютили ее, она у нас прожила три или четыре года, прежде чем встала на ноги. Конечно, боготворила моих родителей. Руки им целовала. Сколько бы она денег отдала за съем, можете посчитать! А мыкаться по чужим углам — то еще испытание… Тем более юная девушка, красивая, бедная… Но пробивная, пробивная. Этого не отнимешь. Да и зачем отнимать, нам и при своем неплохо, ха-ха-ха!

— А Юрий Алексеевич? Тоже из Запорожья? — наивно спросил Илюшин. Он уже знал, что Баренцев родился и вырос в Москве, но хотел посмотреть на реакцию Льва Леонидовича.

И Медников не обманул его ожиданий. Он снова широко захохотал, и хлопал ладонью по кожаному подлокотнику своего кресла, словно Илюшин отпустил великолепную остроту, и тряс головой, и утирал выступившую от смеха хрустальную слезу.

Наконец, отсмеявшись, он сказал вполне серьезно:

— Юрик — большой ум.

— А большие умы в Запорожье не рождаются? — все с той же наивностью осведомился Илюшин. И, видимо, переборщил с дозой лучезарного идиотизма, поскольку Медников поджал губы и заверил, что он против Запорожья ничего не имеет, не подумайте, а уж против Оксаны и подавно, а то знаем мы вас, господ сыщиков, мастеров искаженного трактования чужих слов!

Господин сыщик заверил, что не будет ни трактовать, ни искажать.

— Юрик — москвич, потомственный, в отличие от меня — мой-то папаша военный, мы кочевали по разным городам, а родом и он, и матушка из славного города Свердловска. Поймите меня сейчас правильно: Оксана — неглупая женщина, у нее есть интуиция, деловая хватка… А у Юрия есть большой академический ум.

Говоря о муже двоюродной сестры, Медников утратил свою шаловливость. «Похоже, к «академическому уму» Баренцева он относится с уважением, — удивленно подумал Макар. — Странно только, что это сочетается с полным отсутствием уважения к самому Баренцеву».

— Юрик закончил не что-нибудь, а МИФИ. Занимался физикой магнитных явлений. Могу немного переврать названия, я как политолог далек от этой стези, вы понимаете. Но факт в том, что наш Юрик — человек, который мог бы двигать науку. А вместо этого двигает кресло в своем кабинете, выбирая наиболее удачное местоположение, хотя ему, по правде сказать, ни кабинет, ни кресло вовсе не нужны. Я по вашему лицу вижу, что вы предположили: алкоголик! Пробухал все выданные от природы возможности, ум, талант и упорство!

Илюшин не стал ни отрицать, ни подтверждать предположение, хотя ему и в голову не пришло, что Юрий пьет. Насколько он успел понять, Оксана Баренцева ни дня не стала бы держать при себе пьющего мужа.

— Вы ошиблись, — авторитетно заверил Медников. — Юрик — трезвенник. Даже вкуса коньяка не понимает. — Он сокрушенно усмехнулся, и стало ясно, что сам Лев Леонидович вкус коньяка понимает отлично, чувствует все нюансы и держит в шкафу, не доверяя вкусу хозяйки, правильные коньячные бокалы. — Они познакомились с Оксаной, когда обоим было по двадцать пять. Десять лет назад, получается, м-да. Оксана — блеск, живость, сила! Сахарная косточка! — Илюшину почудилось, что Медников вот-вот облизнется. — Вы не представляете, как она была хороша десять лет назад! Скарлетт О’Хара запорожского разлива. И вдруг в общей компании ей встречается Юра Голубцов. Умница! Интеллектуал! Вокруг него вьются девицы, — да-да, не удивляйтесь, мягкая Юрикова обходительность и обаяние многих к нему влекли. И потом, он прекрасный рассказчик! При этом в меру рассеянный, как подобает будущему профессору. Да, Юрик был личинкой профессора в те времена, и Оксана в нем прозрела его будущее. Как и многие другие барышни. Но окольцевать его удалось именно ей. Она, конечно, ненавидела его отца, — задушевным голосом признался Медников без всякого перехода.

— Почему? — полюбопытствовал Макар.

— Мать Юрика давно умерла, у него остался только отец. У них очень нежные отношения. Папочка — интеллигентнейшая душа! «Оксана Ивановна», обращение всегда на «вы», квартирка неподалеку от Новодевичьего — маленькая, но каковы координаты! Книги до потолка, и притом все содержится в аккуратнейшем состоянии! Без всяких домработниц Алексей Юрьевич еженедельно сам наводит порядок. Такой маленький сухонький старичок, добрейшая душа. Тоже какой-то ученый клоп, я вот только позабыл, чем именно он занимался… Всю жизнь при своем институте, преподаватель, миллион монографий…

— За что же его ненавидеть?

— За это и ненавидеть, — снисходительно улыбнулся Медников. — Оксана надеялась, что будет говорить ему «папаша» и радовать тестя своими, извините, закрутками.

— Чем?

— Ну, закрутками, закатками, — Медников пощелкал пальцами. — Помидорами своими консервированными и огурцами. А он, подлец, каждым своим «Оксана Ивановна» ставил ее на место, сам того не подозревая. Перед ней открывался, как перед Алисой в стране чудес, совершенно другой мир, а подсмотреть его она могла только через щелочку. И даже женитьба на сыне нашего добрейшего Алексея Юрьевича, вопреки ее ожиданиям, не приблизила ее к этому миру ни на шаг. Если у тебя великанская туша, тебе не пролезть в крошечную дверцу, за которой цветут сказочные розы. Оксанка наша выгрызала себе зубами все свои блага. А у Голубцовых они имелись, как она полагает, по факту рождения. Их образованность, ученость, их огромное трудолюбие и отсутствие всякой корысти она в расчет не берет. Последнее, хе-хе, к Юрику уже не относится! Ни трудолюбие, ни отсутствие корысти. Как сменил Юрик фамилию на Оксанину, так на нем эти родовые черты и кончились.

Медников как-то весь собрался и подался вперед, напряженно глядя на Макара.

— Я вот тут насмешничаю перед вами, а ведь на самом деле мне жаль этой уходящей натуры — Юрикова отца. И жаль, что мы испортили Юрку.

— Вы?

— Ну, в широком смысле: наша семья, Оксана… «Это со мной она стала плохая, а брал-то ее хорошую!»

— Что случилось?

— Когда они поженились, Юрик работал в Академии наук, однако три года спустя потерял свое место. Формально его сократили, но, насколько мне известно, он стал участником нормальных подковерных интриг, а Юрик при своем блестящем уме никогда не умел играть в эти игры. Эх, меня бы туда, — вполне искренне вздохнул он, и Макар подумал, что уж Медникова-то никто не смог бы выжить. — К этому времени Оксана уже вовсю крутила большими деньгами. Она была влюблена в Юрика по уши. Это очень важно! Она из лучших побуждений уговорила его сделать перерыв, поработать дома, отдохнуть, прийти в себя… Он ведь был морально истощен всей этой историей с потерей работы. Массажи, бассейны, гольф-клуб… Все это она ему преподнесла на блюдечке. В бизнесе он ничем не мог быть ей полезен. Они попытались пристроить его к делам Оксаны, но из этого ничего не вышло. И вот, точно лягушка в теплой воде, Юрик стал вариться в благополучии, которое обеспечивала его жена. И в этом благополучии из живой, относительно конкурентноспособной лягушки превратился в кипяченое нечто. Лапками он шевелит, но не более того. Последние годы он не работает. Домашнее хозяйство, как вы могли заметить, полностью переложено на плечи прислуги. Он годами ведет праздный образ жизни. Разумеется, для выживания ему пришлось мимикрировать! Наш Юрик из молодца-холодца превратился в подкаблучника, тихушника, угождающего жене в надежде, что ей не придет в голову заменить его на выставочную модель.

Макар поразмыслил.

— Однако дочерью в основном занимается Юрий?

— Не в основном, а целиком и полностью! Впрочем, нет, виноват: еще Жанна прикладывает к этому руку. Я — ну, постольку-поскольку. Любить детей — тяжелый крест, а Леночка не то чтобы прекрасный, нет, совершенно обыкновенный ребенок, умненький, послушненький, но, как бы сказать, не часто одаряет перлами детской мудрости. Есть дети, умеющие смешить взрослых. Непроизвольно, разумеется! Я вот был таким ребенком, развитие с опережением, множество книг не по возрасту… В результате сыпал фразочками, вызывающими у окружающих гомерический хохот. Конечно, выглядел полным дурачком, — с добродушной улыбкой признал он. — Леночка этого лишена. И правильно. Нет ничего хуже, чем выступать обезьянкой перед взрослыми болванами, — с внезапной горечью закончил он.

— Ребенок — не такая уж маленькая нагрузка…

— Если только этот ребенок не проводит все дни в коммерческом детском саду! Целыми днями Юрик свободен. Он живет в свое удовольствие. По выставкам вот разъезжает…

— По каким выставкам? — поднял брови Макар. — Своим или чужим?

— Откуда возьмутся свои! — раздраженно воскликнул Медников. — Или вы не слышали, что я о нем рассказывал? Нет, Юрик не стал овладевать новыми умениями и не взялся за живопись, если вы это вообразили! В Вене открывали выставку Питера Брейгеля Старшего, и наш голубь вбил себе в голову, что непременно должен там быть. Прикоснуться к великому! Я, между прочим, полностью одобряю стремление прикоснуться. Однако Юрик не понимает, что в его случае он смешон с этой претензией: ах, Брейгель, ах, я должен это увидеть своими глазами! Оксана послала бы его, но Жанна, добрая душа, заступилась.

— Сестры не из-за этого поссорились?

— Поссорились — смелое слово! Оксана взбесилась, потому что Жанка осмелилась ей возражать. Она у нас танк, наша Оксанка! — Он одобрительно хохотнул. — Какие-то планы насчет салона у них не сошлись, не знаю подробностей, я не любитель наблюдать сестринские склоки. Хотя это могло бы быть занятно, если присмотреться! Две запорожские барышни делают бизнес в Москве! Занятно, занятно!

«А ты ведь, братец, неблагодарный сукин сын, — подумал Макар. — Раскинулся тут, как сытая кошка на шкурах, сидишь в чужом доме, ешь с чужих тарелок, и если спросить, каков твой вклад в общее хозяйство, то окажется, что никаков. Не считая, конечно, красоты и остроумия. За свою улетность ты денег не берешь».

— Вы поразительно беспечны для человека, у которого пропала близкая родственница, — заметил Илюшин.

Медников, надо отдать ему должное, перешел в боевой режим мгновенно.

— Хо-хо! А вы уже, юноша, решили атаковать, а? — Он подмигнул. — Дельно! Оксана не пропала, а предается наслаждениям в райском саду, можете мне поверить. Я ничего не знаю о том, что происходит, но мне известна ее натура. Она уехала с вещами! Сама! Так что же вам еще нужно? Нет, я понимаю, что вам нужно! Отработать гонорар. И это правильно, не подумайте, что я не одобряю! Вполне, вполне. Ваше рвение похвально, юноша. Но, умоляю, не заставляйте меня имитировать тревогу и вливаться во всеобщий психоз. Это пошлость.

— Может, вам и адрес сада известен? — спросил Илюшин, серьезно глядя на него.

— Откуда! Я не из тех, с кем Оксана пустилась бы откровенничать, и слава богу, скажу я вам, слава богу! Женской откровенности с меня хватит, предпочитаю аристократическую сдержанность и высоко ценю умение соблюдать дистанцию.

«Ему тридцать пять. Всего тридцать пять. Откуда эти выражения, эта поза, как у престарелого донжуана? Откуда театрализованная манера речи? Люди в тридцать пять слушают подкасты и на самокатах рассекают по набережным, а у меня тут какой-то бессмысленный и беспощадный косплей Ширвиндта».

9

Обе домработницы, по их словам, в субботу не появлялись в коттедже.

— Я работаю по понедельникам, вторникам и четвергам, а Лада Сергеевна выходит в среду и пятницу. — Инга Смирнова говорила так тихо, что Макару пришлось придвинуть стул к ней ближе, и все равно она время от времени сбивалась на шепот. — Она здесь уже два года, а я только восемь месяцев.

— Получается, уборка проводится каждый день?

Макар пока задавал ничего не значащие вопросы. Девочка стесняется и боится, не понимает, как ей себя вести, за что ее отругает вернувшаяся Баренцева, а за что похвалит. Пытается просчитать, что можно говорить, а о чем лучше умолчать. О чем умалчивать, непременно найдется: помощницы по хозяйству видят многое.

Он успел узнать, что она родом из Ворсмы, в Москве живет всего полтора года. Приехала, потому что в ее городе нет работы.

— Здесь много дел. — Она покраснела и сразу попыталась оправдаться: — Вы только не подумайте, что я жалуюсь. Мне очень повезло, что Оксана Ивановна взяла меня к себе.

— В чем повезло?

— Высокая зарплата. Я живу в Зеленограде, снимаю квартиру с двумя девочками, мне ездить сюда близко. Когда пробок нет, добираюсь за тридцать минут. Для Москвы это вообще ни о чем. И никто на тебя не кричит. На меня за восемь месяцев ни разу голоса не повысили. Жанна Ивановна очень добрая, денег подбрасывает иногда, просто так, как бы тайком от сестры, но, кажется, Оксана Ивановна об этом знает. Лев Леонидович всегда здоровается, спрашивает, как дела. Я поначалу ошибалась, путалась от растерянности: начну протирать пыль в его комнате, переставлю всех солдатиков с полок на стол, а потом забываю, где кто стоял. Лев Леонидович любит, чтобы все было на своих местах. В самый первый раз я вообще их всех перемешала. Он меня отыскал и говорит: «Инга, пойдем, я тебе кое-что объясню». А сам смеется. И правда объяснил. Солдатики из разных полков, у них разные мундиры, они должны держаться друг друга. Так объяснял, как будто я совсем тупенькая. — Она вдруг широко улыбнулась. — Нет, я не в обиде, наоборот!

— Все, что вы расскажете мне о семье ваших нанимателей, останется между нами, — предупредил Макар.

Она ему не поверила, конечно.

— Какие отношения у Оксаны Ивановны с мужем?

Девушка задумалась.

— Юрий Алексеевич постоянно возится с Леночкой, когда она дома, а не в садике. Она хорошая девочка, но иногда начинает так капризничать, что не уймешь. Захочет что-нибудь и, пока не получит, не успокоится. Моя мама говорит, что это кризис пяти лет. Два раза в неделю он уезжает играть в гольф.

При слове «гольф» Илюшин напрягся. Где гольф, там клюшки — подходящее орудие для убийства. Клюшкой можно размозжить голову человеку с одного удара. «Странно, что сумка с клюшками нигде не попалась мне на глаза, а ведь я осмотрел все».

— Раньше Юрий Алексеевич посещал спортивный зал, «Вордкласс», кажется, но в последнее время перестал. Он потянул коленку… или сухожилие? Я не знаю точно. Иногда мы с ним играем в настольный теннис, на заднем дворе есть стол, пятнадцать минут мы гоняем шарик, а потом он каждый раз извиняется, что отнял у меня время. Мне-то в радость! — Она пожала плечами. — Я играла в школе, ходила в секцию настольного тенниса, а тут бесплатно, да на свежем воздухе… Юрий Алексеевич твердит, что не хочет быть эксплуататором. Он учит Леночку, но она маленькая, пока плохо играет, конечно, ему неинтересно. Когда дома, он обычно с книжкой сидит. Читает много.

— А вот это забавно, — сказал Макар, и девушка взглянула на него с недоумением. — Вы сейчас говорили пять минут, и ни одно ваше предложение не являлось ответом на мой вопрос. Из чего я делаю вывод, что отношения у Баренцевой с мужем из рук вон плохи. А вы выгораживаете симпатичного вам человека, опасаясь, что его обвинят в исчезновении жены.

Она молчала, и Макар понял, что больше от нее ничего не добьется.

— Кто ваши родители? — спросил он.

Удивляясь, она взглядывала неуверенно сквозь густые ресницы, будто прикрываясь веером, и тотчас опускала глаза. «До странности застенчивая девушка, и очень крепко чем-то испуганная». Он чувствовал, что дело не в его вопросах.

— Мамочка — терапевт в поликлинике, а папа — учитель в средней школе. Он предметник, географ. У меня есть сестра, она закончит педагогический и вернется в Ворсму, наверное. Тоже будет работать в школе, вместе с папой.

Инга не возмущалась интересом частного детектива к ее родным, не заявляла, что ее жизнь и семейные связи никак не относятся к исчезновению Баренцевой. Нет, о семье она говорила с удовольствием. Однако страх, плотно спрятанный за маской стеснительности, не только не исчез, но даже обострился, словно Илюшин улавливал вибрации ужаса от птицы, сидевшей на гнезде и прикрывавшей крыльями птенцов, и при каждом шаге, приближавшем его к гнезду, эти вибрации усиливались.

Макар не мог понять, с чем имеет дело. В нем включился инстинкт прирожденного сыщика, заставлявший его при одном намеке на тайну вскидываться, подобно таксе, учуявшей лису. Он послал несколько пробных мячей, внимательно наблюдая за лицом девушки, вслушиваясь не в слова, а в изменения оттенков голоса. Отец? Мать? Сестра? Где-то здесь сидит заноза, заставляющая ее сжиматься от боли? Семейное насилие? Инцест? Расспрашивая об отце, он весь подобрался. Однако ничего в ее ответах не подтверждало его предположений. Она улыбалась, говоря об отце и матери, рассказала, что по праздникам то они посылают ей деньги, то она им, и все считают, что должны поддерживать друг друга, хотя ни один не признается, что ему приходится затягивать потуже пояс.

Складывалось впечатление, что у нее крепкая, любящая семья.

Он спросил про ее парня. Инга и к этому его вопросу отнеслась как к вполне естественному. Нет, у нее нет парня. Оксана Ивановна тоже спрашивала об этом, а как же, обязательно должна была спросить, вдруг она встречается с каким-нибудь уголовником, а ведь у нее ключи от всех коттеджей!

Загадка.

10

Лада Сергеевна Толобаева, сорок два года, домработница, работает у Баренцевой больше двух лет.

По ее словам, в субботу отвозила неходячую мать в больницу. Живет в Зеленограде с матерью и бывшим мужем в одной квартире; двое сыновей-студентов учатся в Минске. Муж в субботу был дома.

— Не знаю, где Оксана Ивановна, — буркнула Лада. — Уехала, должно быть.

— Куда уехала? — ласково спросил Макар.

— Куда-то, должно быть.

Она смотрела на него с предубеждением, но без всякого испуга. «А вот здесь пригодился бы Серега, — подумал Макар. — Мне она не доверяет. С ним ей было бы проще». Замкнутое, враждебное лицо, четко очерченные скулы и тяжелый подбородок, красноватая кожа в лопнувших сосудах. Эта женщина много и тяжело жила, много и тяжело работала. «Живет с бывшим мужем в одной квартире».

— А почему вы, Лада Сергеевна, отправили сыновей учиться в Минск? — неожиданно спросил Макар. Неожиданно даже для себя самого: он до последней секунды прикидывал, с какой стороны к ней подойти, и вопрос сам сорвался с языка прежде, чем он успел что-то придумать.

— А что такое? — Она вздрогнула и уставилась на него с тяжелым подозрением. «Тебе-то что до моих детей?»

Илюшин принял решение.

— Смотрите, Лада Сергеевна, как мы с вами поступим. Я объясню, почему ваши сыновья учатся в Минске. А вы определитесь, будете со мной говорить начистоту или нет.

— А какая тут связь? — хмуро спросила она.

— Вы сейчас видите перед собой мальчишку, выскочку. — Она пыталась возражать, но Илюшин не дал ей продолжить. — Моим способностям вы не доверяете ни на грош и не хотите на меня тратить ни время, ни силы. Вы очень устали, я вижу. Учтите: я еще ничего не успел о вас выяснить, кроме того, что вы сами мне сказали.

Ее глаза неотрывно следили за ним.

— Так вот, сыновья в Минске. Странно, что не в Москве! Образовательных учреждений здесь пруд пруди, зачем потребовалось отсылать детей в Белоруссию? Вариантов два. Первый: в Минске оба получают редкую специальность, которую нельзя получить у нас. Или можно, но они не смогли поступить. В это объяснение я не верю.

— А второй вариант какой же? — не выдержала она.

— Вы в разводе с мужем, при этом продолжаете жить с ним в одной квартире. Отношения у вас с ним плохие…

— Это ты с чего взял? — перебила она.

— Я знаю, что такое перевозить неходячего пациента, — сказал Макар. — И что такое дожидаться в больнице его оформления — не час, не два и даже не три. Это тяжело. Вы были одна, Лада Сергеевна. Ваш муж ничем вам не помог. Муж, который в одной квартире с вашей мамой прожил Бог знает сколько лет.

Толобаева хотела что-то сказать, но сдержалась, только мяла красные руки, точно ком теста.

— Взрослый мужчина, у которого нет никаких дел, который проводит субботу дома, — и не помогает бывшей жене с престарелой матерью, — неторопливо сказал Макар. — Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, он у вас большой паршивец. Вы не можете продать и поделить квартиру, потому что даже если разменять вашу мизерную двушку, вам не хватит денег, чтобы купить себе жилье. И муж саботирует все ваши попытки по размену. И еще он вас бьет. Пьет наверняка — и бьет. У вас характерный жест: вы рукава свитера постоянно натягиваете на запястья. Не знаю, есть ли на них сейчас синяки, но они точно там были. Это привычное для вас движение. Вы отослали детей, чтобы ваши взрослеющие мальчишки не прибили ненароком собственного папашу, которого они ненавидят. Жадного, дрянного, бессовестного папашу. Не представляю, какой лапши на уши вы им навешали от страха за них, но вам удалось их уговорить. Одной вам с ним легче справиться, правда?

Она окаменела, не сводя с него глаз. Потом кивнула.

— Когда ему не приходится постоянно доказывать, кто тут главный вожак, он даже бывает похож на человека. — В сипловатом голосе проскользнула насмешливая нотка. — Не на мужчину, нет. На человека. Я и тому рада! А рядом с Колькой и Митей он как стареющий волк, возле которого прыгают подрастающие волчата. И ему нужно то и дело прикусывать их за шкирку, чтобы не забывались.

— Тоже мне, нашли волка!

— Твоя правда. — Она вдруг улыбнулась. — Шакал он. Бывают шакалы-кровопийцы, как считаешь?

— Я, Лада Сергеевна, считаю, что если ваш благоверный снова начнет рукоприкладствовать, на него нужно написать заявление. Иначе все закончится тем, что не ваши мальчишки, а вы сами попытаетесь его убить, и тогда вас посадят, а он останется в квартире с вашей матерью. Как вы считаете, много времени ему понадобится, чтобы сжить ее со свету?

Толобаева побледнела, не переставая улыбаться, и лицо ее застыло, превратившись в маску. Илюшин быстро встал, налил воды, вернулся и приблизил чашку к ее губам.

— Пейте сейчас же!

Она вздрогнула и начала пить — жадно, давясь, расплескивая воду и кашляя. Илюшин принес бумажные салфетки, заставил ее промокнуть одежду.

— Ты бес… — выдавила она, когда смогла перевести дыхание.

— Я частный сыщик, — жестко сказал Илюшин. — И очень хороший. Мне нужно найти Баренцеву, и я ее найду. Для этого мне понадобится помощь всех, кто живет в доме, и ваша в том числе. А вы мне козью морду строите…

Она отчаянно замахала на него руками:

— Все, все, пристыдил! Хватит уж! Что тебе рассказать?

— Что за семья у Баренцевых?

Она вылила остатки из чашки в ладонь, промокнула взмокший лоб.

— Семья как семья. Я особо описывать людей не умею. Оксана Ивановна со мной всегда очень добрая, грех жаловаться! Я за ее здоровье свечки в церкви ставлю. Рублем не обижает. Требовательная очень, это есть. Ну, так и я работы не боюсь.

— Какие у нее отношения с мужем?

— По-разному бывает. Если она в хорошем настроении, то и с ним приветливая. Если в плохом… Он ее настроение чует, как умная собака, заранее прячется, чтобы не попасть под горячую руку. Тогда достается или Жанне Ивановне, или Льву Леонидовичу. Ну, с этого всё как с гуся вода, он своим весельем и с Оксаны весь градус сбивает. А Жанна Ивановна, та может завестись. Кровь-то общая! Но тоже не сказать, чтобы всерьез. Пошумели, поплакали да разошлись. Камней за пазухой вроде бы никто не держит.

— «Как умная собака» — не очень-то достойно звучит, — заметил Макар.

— А чего ж тут недостойного? — спокойно возразила Толобаева. — Если в семье один сильный, а другой слабый, глупо сильному приспосабливаться к слабому. Так не бывает. Оксана Ивановна у них глава семьи. Так ведь и живут люди хорошо, сытно и просторно, грех им жаловаться.

— Между мужем и женой были серьезные скандалы?

— Откуда! Юрий Алексеевич человек не склочный. Он жене старается угодить. И правильно!

— Это называется «бесхребетный», — бросил провокационно Илюшин.

— Ерунду несешь, — отрезала Толобаева. Ему удалось опрокинуть ее на спину, рассказав о бывшем муже, но она уже вновь стояла на ногах, и эта способность вставать раз за разом вызывала у Макара искреннее восхищение. Пять минут назад белизной лица соперничала с простыней, он даже испугался, что переборщил, — а теперь сидит снова красная, крепкая, как свеколка, и даже успевает между ответами поставить его на место.

— Почему ерунду? — старательно подыграл Илюшин.

— Мягкий — еще не значит размазня. Юрий Алексеевич — добрый мужчина. Но если его вывести из себя…

— А кто-то выводил? — встрял Макар.

— Было дело, Федул его разозлил. В воскресенье. Я утром заехала, потому что паспорт свой забыла, боялась, без него мне пропуск в больницу не оформят. А он и не понадобился. Но их ссору я застала. Только это даже не ссора была, а избиение младенцев, хотя, если со стороны поглядеть, кто из них еще младенец!

— Постойте-постойте! Кто такой Федул?

— Никита Федулов, прораб бригады. Они у нас работают, беседку строят. Основательно строят, ничего не скажу: яму вырыли, опалубку сделали, укрепили цементом фундамент — все как положено. В воскресенье приехали, чтобы дальше трудиться. Тут их Юрий Алексеевич и встретил. Выгнал Федула, прохиндея! И как выгнал! — Она восхищенно хлопнула в ладоши. — Федул — наглец, потерял и совесть, и страх. Хозяйку обворовывает, но вьется, как кот, смотрит умильно! Строители все такие. Честных днем с огнем не найдешь. Оксана все ему прощает!

— Не любите вы Федулова, как я погляжу…

— Лживых кобелей я не люблю, — отрезала она. — Он перед Оксаной Ивановной хвостом бьет, лисой стелется. А со мной ему церемониться не нужно: я же старая вешалка, прислуга. Он сразу улыбочку дёрг с лица — и в кармашек, до нового случая. И на детишек матом рявкал.

— На Леночку?

— Нет, Леночку он как раз привечал. А троицу, которая в гостевом коттедже, при каждой возможности шпыняет и гоняет. Я один раз услышала, как он матерком прошелся при них. Ты что же, говорю, за языком не следишь? А он в ответ: ты здесь никто, прислуга, будешь мне замечания делать — вылетишь быстрее, чем пукнешь.

— Занятно, — сказал Макар. — Угроза была реальна? Он и в самом деле имеет такое влияние на Баренцеву?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю, — быстро ответила она. Слишком быстро. Однако Илюшин решил эту тему пока оставить в стороне и перевел разговор на Медникова.

— У Льва Леонидовича не было значительных ссор с Баренцевой?

— Я за ними круглые сутки не хожу, всего знать не могу. Говорю же, с ним поссориться трудно. Он как угорь: ты его схватил, а он уже выкрутился.

Уже перед уходом Макар вспомнил, что хотел спросить у нее кое-что еще.

— Лада Сергеевна, трое детей, которые живут в гостевом коттедже… Кроме того, что прораб ругал их, вы еще что-нибудь можете сказать о них и об их учительнице?

Она в недоумении развела руками:

— Учительницу я совсем не вижу. Ну, красивая, молодая, вежливая очень. Бывает, я днем постучусь в домик, она сразу репетицию прекращает и всех гонит на улицу. Чтобы я, значит, могла прибраться спокойно и никто меня не отвлекал. А мелкие — ну, дети как дети. Чего-то там на своем птичьем языке чирикают, мне это непонятно. У них много слов новых, я половины не знаю. Музыкой занимаются целыми днями, молодцы такие. А по вечерам с Леночкой возятся. Это для меня тоже удивительно! Таким детям с пятилеткой разве интересно? А они с ней как с котенком — и туда, и сюда, и какие-то башенки с ней строят, и в прятки играют. Может, у них братья-сестры младшие и они по ним скучают? Даже и не знаю.

— Учительница нормально общалась с Баренцевой?

— Да почитай, что вовсе не разговаривали. Ну, или я не видела. Вы учтите, меня ведь по выходным тут не бывает… Может, они по субботам чаи гоняли на крылечке или винцо белое с виноградом употребляли.

Может, мысленно согласился Макар. Но что-то ему подсказывало, что не было ни чаев, ни крылечка, ни белого винца с виноградом.

11

Повариха, Магдалена Мирчева выразилась о Баренцеве гораздо определеннее.

— Никчемушник! — Полные красно-синие губы скривились. — Захребетник он, и больше никто! Оксана Ивановна загнала себя, как лошадь! Ты понимаешь, сколько нужно бабе вкалывать, чтобы вот это все в порядке содержать! — Она широко вытянула перед собой руки, словно преподнося Илюшину каравай с тремя коттеджами, машинами и домработницами, увенчанный клумбой. Руки у Магдалены были короткие и крепкие, как у борца сумо, волосы стрижены по-мужски, и вся она была крепко сбитая, без намека на рыхлость, с глубоко посаженными блестящими черными цыганскими глазами и густым баском, и двигалась так целеустремленно, словно собиралась впечатать собеседника в стену. — Я тут пять лет служу. Сердце за нее кровью обливается. Присосался, кровосос. Тьфу!

Она сплюнула на пол и ожесточенно растерла тапочкой. Тапки у нее, как заметил Макар, были не простые, а немецкой фирмы, производящей ортопедическую обувь; стоимость одной пары начиналась от десяти тысяч.

— Это мне она купила, Оксана, — сказала Мирчева, заметив его изучающий взгляд, и подняла левую ногу. — Ать! Видал, какая подошва? Я в них у плиты три часа могу крутиться, и ничего! Хошь — на балу отплясывай, хошь — лезь на Эверест! А! Понял! И ни одна коленочка не развалится. Оксаночка Ивановна заказала мне! Прямо сюда приехал мужчинка, ласковый такой, сладенький, как леденчик! — Она облизнулась. — Выгрузил из багажника двадцать коробок.

— Двадцать? — усомнился Илюшин.

— Может, и все тридцать! — Она презрительно взглянула на него, не верящего в такое богатство исключительно по нищете своей души и ничтожности опыта. — Я примеряла их, выхаживала тут, как королева. Выбрала эти. А Оксаночка Ивановна их оплатила. Понял! Вот так-то! А этот только на словах вежливый, но от него поступка мужского не дождешься. Ничтожество он. Десять лет сидит на шее у нашей хозяйки, ни дня не работал. С какой стороны половником суп зачерпнуть — не знает.

— Я слышал, Юрий Алексеевич полностью взял на себя воспитание Лены, — заметил Макар.

— Ха-ха-ха! — Магдалена выплевывала «ха», словно расстреливала автоматными очередями. — Взял он! Знает, с какой стороны подойти. Если бы не Ленка, его давно погнали бы отсюда ссаными тряпками! На кой ляд он здесь нужен, дармоед? Бабы-то наши вкалывают, горбатятся целыми днями! А Ленка весь день в садике, круглый год! У них даже летом всякие программы, то танцуют, то английский учат… А уж он упахался, бедненький, по вечерам с собственным ребенком книжку почитать! Ты спроси, чем он целыми днями занимается.

— Чем?

— Ничем! На диване валяется. Или в гольф свой играет. А то к нему еще массажист приходит, раз в неделю, мнет его со всех сторон. Он, вишь, спину имеет больную! Ай! Ой! Держите меня семеро! Спину! Совесть бы ему размять, а не спину, может, был бы прок. А еще прогуливается: ручки за спину заложит — и ходит, ходит, ходит! Ногами своими ленивыми перебирает.

— Мне говорили, Оксана срубила сосну, которая ему нравилась, — вспомнил Макар. («Можно ли убить человека из-за срубленного дерева», — неожиданно пришло ему в голову).

— Оксанина сосна — пусть что хочет, то с ней и делает, — флегматично отозвалась повариха. — Ты свой участок с соснами заведи и распоряжайся им, сколько влезет. А если ты даже на хвою не заработал, так сиди и молчи в тряпочку, а не скандалы закатывай.

— Так они поссорились?

Об этом Баренцев не упомянул.

Повариха насмешливо оскалила зубы.

— Боится он ссориться, — презрительно объяснила она. — Ему нельзя Оксану выводить из себя. А ну как погонят! Но тут вроде как волю дал себе, пошумел: «Как ты могла! Живое! Просто так, ради каприза!» А она ему: «Тут каждый мой каприз потом и кровью оплачен! Хочу — и капризничаю!»

Мирчева не была в субботу в коттедже. В ее обязанности входило приготовление еды на выходные, поэтому в пятницу она приходила на полдня, заготавливая впрок салаты, супы и десерты.

— Вы замечали какие-нибудь странности в поведении Оксаны Ивановны в последнее время? — спросил Макар. — Что-то необычное?

— Не, ничего такого. Все, как всегда. Она радостная бегала, попросила меня в среду закупиться на рынке, к субботе сделать холодец… Очень она его уважает. Это у нас праздничное блюдо. Говорила мне: Магдаленочка, холодец нужно готовить дважды в году, один раз на Новый год, это уж как положено, а второй раз — по зову сердца, на какой-нибудь неожиданный праздник.

— Вы не знаете, какой неожиданный праздник она имела в виду?

— Да не, откуда. Я сделала, от него в понедельник ничего не осталось. Могла она сама съесть, а могли и эти… У них ничего святого нет.

— «У них» — это у Льва Леонидовича и Юрия Алексеевича? — уточнил Макар.

— Вроде как больше здесь трутней не наблюдается! Слава Богу! — Она всерьез перекрестилась.

— Как вы думаете, Магдалена, где сейчас может быть Оксана?

Повариха пощипала губу.

— Не знаю я. На ней тут все держится. Может, надоело ей, уехала, чтоб глаза не глядели? Холодца моего поела напоследок, радость наша, и сбежала от них! Никому ничего не сказала, чтобы не доставали. Оксаночка Ивановна такая, она могла!

Макару вспомнилась другая женщина, сбежавшая от своей семьи. Та, похоже, так и останется жить в Карелии…

Он спохватился, что Мирчева продолжает с восторгом рассказывать о способностях Баренцевой. В одном можно было не сомневаться: повариха глубоко уважала свою нанимательницу.

— У ней все до единого крутились! Все денежки зарабатывали! Вон Жанна — раньше всего боялась. А теперь чего? Бизнесом рулит, как большая! Только своего паразита не сумела Оксана Ивановна ни к какому делу приспособить. Видать, нашла коса на камень. Она всех в поселке строила! Асфальт новый положили? Положили! Охрану посадили? Сидит в будке хомячок, наблюдает! За это все кого надо благодарить? Нашу! Она щелкнет пальцами — все крутится! У ней хватка, понимаешь ты? У меня вот нету такого, деньги летят, как листья. Зато я готовлю по-царски. А у нее другой дар. И ко всякому она подход умеет найти! — Мирчеву переполняло восхищение. — Ай, что далеко за примером ходить! Вот возьми меня. — Она придвинула табуретку, грузно опустилась на нее, подалась к Макару. По той осторожной медлительности, с которой она садилась, он увидел, что колени у нее и в самом деле больные. — Я, когда только устроилась сюда, сперва работала… Ну, можно сказать, особо и не работала. Не напрягалась. Кормила их как свиней: жрите чо дают, вам и такое сойдет! — Магдалена улыбнулась ему широко и добродушно. — Покушать вкусно немногие умеют! Мне такие семьи попадались — им хоть мусорное ведро в тарелки вывали, все проглотят и хвалить будут! Зачем же для таких стараться? Только себе обиду делать.

Макар понял ее последние слова, пусть и облеченные не в совсем стройную форму. «Себе обиду делать», — унижать свой труд хорошего повара, выкладываться для тех, кто не в состоянии понять, как хорошо ты потрудилась.

— Ну, пара недель прошла. То мне Оксана Ивановна одно замечание сделает, то другое. «Пюре пересолено, говядина в борще жесткая»! А я чего? Слушаю да ухмыляюсь про себя. Ничего, думаю, привыкнете как миленькие, поросятки мои. Все привыкают, и вы привыкнете, иначе не давились бы две недели.

— А если бы она вас уволила? — спросил Макар.

— А и что! Ну, уволила бы, подумаешь, горе гореванное! Я новое место за пять минут найду. Я бы, может, даже и обрадовалась. Сюда добираться-то не ближний свет, а еще продукты приволочь, и рынок далеко. Проходит еще три дня. Сварила я им рассольник. Никогда в жизни этого рассольника не забуду. — Она вздрогнула и прижала ладонь к груди. На лице ее проявилось выражение глубокого благоговения. — Оксана Ивановна приходит с недоеденной тарелкой на кухню. А я уже уходить собиралась. Уже и переоделась. Она приходит, ставит тарелку на стол. Я платок снимаю, как ни в чем не бывало. Она мне говорит эдак спокойненько: «Как ты считаешь, Магда, вкусный ты суп приготовила?» Я такая: «А чего такого. Суп как суп!» А Оксана Ивановна напирает: «Нет, ты скажи, вкусный?» Мне сложно, что ли, порадовать человека? «Вкусный, говорю! Отличный суп! Сама бы ела и радовалась!» А она мне уже ложку протягивает: «Так ешь. А я за тебя порадуюсь». И смотрит на меня. И улыбочка у нее такая…

Магдалена попыталась изобразить улыбочку Баренцевой. Макар отодвинулся вместе с табуреткой.

— Я налила себе половник, одну ложку съела… — Она медленно вытерла губы, словно капли супа до сих пор чувствовались на губах. — Поблагодарила. А она мне: «Что ж ты стеснительная какая. Съешь еще одну». Ну, я съела вторую. Она меня глазами будто подталкивает. Съела третью. Весь половник уговорила. Все, говорю, спасибо. А она мне: «Разве четырьмя ложками наешься! Угощайся, если вкусный!» Кастрюлю придвигает ко мне и показывает: прямо отсюда.

Макар представил, как под неумолимым взглядом Баренцевой повариха зачерпывает ложку за ложкой. Дрянной суп застревает в горле, она проталкивает его, глотает, давится, но почему-то не может отказаться.

— Всю кастрюлю я съела, — помолчав, сказала Магдалена. — Слава богу, там немного оставалось, литра два. Она так и стояла надо мной. Молчала, только прищуривалась, когда я замирала. Мне уж начало казаться, что кастрюля бездонная. Жру-жру, а супа не уменьшается. Когда дно показалось, я чуть не заревела от счастья. Доела! Сижу, едва дышу! Оксана Ивановна говорит: «И в самом деле, вкусный суп!» И ушла. Тут-то меня прямо в раковину и вывернуло. Ох, давно мне так плохо не было! Ты подумай!

Она засмеялась и звонко хлопнула себя ладонями по бедрам. Макар молча смотрел на нее.

— Ну, после такого стало понятно, что никуда я от нее не уйду, от Оксаночки моей Ивановны! Пришла я к ней на следующее утро, попросила прощенья за недоразумение. Она отвечает: давай поглядим, сработаемся ли. Вот шестой год срабатываемся. Люблю я людей с характером! А у нее характер — ух! Всех в кулаке держит!

Примечания

1

Карельское расследование описано в детективе «Прежде чем иволга пропоет».