Правда выбора

Егор Фомин, 2017

Сибирь XVII века, суровая земля, опасные люди и тяжелые нравы. Русский фронтир. Охотник Олонец, давно расстался с кровавым прошлым и пытается жить мирной жизнью. Однако могущественный староста Зоб отнимает у него все ради охотничьих угодий. Олонцу приходится в одиночку встать против Зоба и его подручных и даже "пройти по большой улице".

Автор рекомендует,

насколько это покажется возможным,

не уделять сноскам сразу большого внимания,

а попытаться прочитать текст

лишь по необходимости обращаясь к пояснениям.

Правда выбора

В Енисейске Игнат Олонец пошел сразу на двор маковского приказчика Похабова¹. Того не было дома, и дворовые холопы велели зайти много позже. Однако Игнат сел тут же, на завалинке у дворовых ворот и недвижно стал ждать.

Ждать пришлось долго — весь день сын боярский² Иван Похабов провел у воеводы³. На свой двор он шел важный и довольный, хотя воевода и не усадил его к вечерней трапезе, но все ж уважил дельным разговором. Все шло к тому, что положение Ивана Ивановича снова должно было круто поменяться. Он и сейчас уже в крытом узорчатой камкой⁴ кафтане, в парчовом колпаке, с шитым серебром поясом смотрелся настоящим боярином. А в мыслях видел себя уже воеводой, царским стольником, не меньше.

Игната у ворот он даже и не заметил сразу. Пропахший топью и прелой ровдугой⁵, в испачканных болотом чулках-ноговицах и чирках⁶, в платке, завязанном под подбородком на остяцкий⁷ обычай, проситель показался приказчику приблудным инородцем⁸. Даже распахнутая сермяга⁹ казалась похожей на халат-котлям¹⁰, а не на русское платье.

Увидев, что приказчик сейчас пройдет в ворота, Игнат вскочил и торопливо шагнул наперерез, срывая платок, чтобы обнажить голову.

— Здрав будь, сын боярский Иван Иванович! — глухо выдохнул он, кланяясь в пояс.

Оружный холоп, сопровождавший Похабова, дернулся, схватился за саблю, выдвинулся вперед, готовый закрыть хозяина от опасности. Однако приказчик ткнул его рукоятью плети в плечо, давая знак отойти. Плетиво он держал подобранным в кулак к черенку, но все же плеть не была уже на обыкновенном месте за поясом, а значит и сам Похабов был готов к неожиданности.

— Прими челобитную от сироты государевой, Игнашки Олонца сына Степанова! — продолжил Игнат так тяжело, как будто до того не говорил верных полгода.

Похабов остановился, с удивлением оглядел просителя с головы до ног.

— Игнашка… Олонец… Ты что ли тот крещеный, что на дочери остяцкого князца¹¹ женат, добывает соболя, да не в наживу, а вместо ясака¹² за инородцев отдаешь?

Игнат кивнул:

— Божьей помощью.

— Дурная голова! — хмыкнул Похабов, отмахнулся плетью и двинулся вперед, в ворота, — Зайди завтра.

— Государево слово и дело! — выпалил тут же Игнат и так поспешно, что голос прорезался и прозвучал густо и звонко.

— Что за погибель? — удивился приказчик и остановился, — ты чьих будешь?

— Гулящий человек…

— Стало, не служилый? Как смеешь тогда государевы речи говорить, псина? — возмутился Похабов и даже выпустил плетиво из кулака, готовый хлестнуть негодяя.

— Гришка Зоб, Маковской слободы¹³ староста, перебил ясачных остяков Ямышской волости¹⁴ вместе с князцом, и взял себе государева ясака соболя! — зло ответил Игнат, глядя прямо в лицо Похабову.

Приказчик сжал губы, желваки на скулах заходили так, что это было видно сквозь густую бороду. Кулак с плетью напрягся, задрожал. Игнат, однако, не продолжал.

— Поносные слова на большого человека говоришь! — требовательно сказал приказчик. — Сам видел?

Игнат качнул головой. Пояснил:

— Верные следы были. Самого Зоба отпечаток сапога с приметными гвоздиками. Да в лесу бумажка от табаку, который его человек, Василь Черкас выпил¹⁵.

Приказчик поморщился, Игнат спохватился, зашарил на поясе, не сразу смог отвязать кошель.

— Что ж тут верного, коли сам не видел? Может тунгусы набежали, или татары? — все пытался отговориться сын боярский.

Игнат наконец вытряс из кошеля бумажку, протянул ее приказчику. Похабов поднял удивленно бровь:

— Не гневи, смерд!

Клочок бумажки его не убедил.

— Пытай меня¹⁶! — почти выкрикнул Игнат, а потом бросился к завалинке, начал развязывать тючок поняги¹⁷. — Остяки на котце¹⁸ стояли, я на озера по дичь ходил. Вернулся — чумы пожжены, люди побиты. Под чумом жена моя, дети малые, одно костье осталось!

— Жена? — проговорил Похабов, — инородка? Так чего блажишь? Поди новую купи! Казачков в поход отправилось сколько, жен осталось — на базар не ходи!

Игнат выпрямился, изменился в лице:

— Крещеная, венчаная! Дети — русские! Побойся бога!

Понял, что слишком гордо бросил слова в лицо приказчику. Выхватил из поняги двух копченых уток, протянул их в руки Похабову:

— Прими в почесть¹⁹!

Тот скривился:

— Что в почесть сыну боярскому суешь? Уток? Срамота! — потеряв желание продолжать разговор, Похабов двинулся в ворота, — Верно было, татары налетели.

— Олонец мое прозвище, еще прозвание — Ослоп²⁰, — сказал Игнат и замер.

Похабов сам остановился.

Что-то слышал приказчик об Игнате Ослопе от старых казаков. Будто ходил охочим человеком со служилыми, на Лену, на Колыму, отличался и в боях, и в жестокостях.

— Никогда не просил ничего за добытый в казну ясак, ни жалования не искал, ни подарков! — с бессильной обидой проговорил Игнат, — хоть свое соблюди, ты ж приказчик Маковского! Дай правежа Зобу!

— Что?! — рассердился Похабов и махнул плетью, — ты кого винить?.. кого?.. Сам от государевой службы, повинностей бегал, в охочих отсиживался, и тем взялся попрекать?!

Лет десять назад было то, о чем говорили про Ослопа. Того лиходея Похабов, пожалуй, и к себе бы взял. А этот жалкий человек с острым черным лицом, в инородческом платье ничего уже не стоил, только раздражал зря и назойливо добивался сыска, которого приказчик хотел избежать.

Игнат поднял подбородок, ноги его подломились, и он упал на колени, весь прямой как палка, с лицом, дрожащим от горя и обиды. Утки в безвольных руках ткнулись в пыль.

Похабов снова поморщился:

— Как ты сказал, так татары делают. Не иначе они налетели. По ним сыск проведут. На Зоба ябеды²¹ не говори, — он пошел в ворота, услужливо распахнутые дворней, которая с изумлением уже смотрела на Игната и ждала, чем все закончится. В створе ворот обернулся, смягчился, — Новый закон теперь²². Приведешь сюда ко мне Зоба, да послухов какие под присягой твои слова покажут, будет тебе правеж.

Похабов бросил еще один суровый взгляд на просителя и поднял зажатую в кулаке плеть:

— Но извет²³ на меня сочинишь, руку отрублю, кнутом до смерти забью!

Ворота захлопнулись. Игнат остался перед ними на коленях, безвольно опустив руки, и едва шевеля губами:

— Христом богом молю, Христом богом…

— В четыре дня дошел? На волок, да потом еще волоком? — Фрол Семенов, подьячий съезжей избы²⁴ Енисейска, поставил на стол миски и кружки.

Был он высокий, слегка сутулый, но крепкий, как большинство сибирских служилых. Возрастом лет на десять моложе Игната, однако бороду уже имел с легкой проседью. Потрепанный и вытертый стрелецкий кафтан он старался носить с некоторой лихостью. Да и во взгляде было что-то шальное, что выделяло подьячего среди обычных чернильных крючков. Приняв Игната в съезжей избе, он не чинясь зазвал его на свой двор, повечерять и остановиться до утра. Грязная одежда и запах просителя нисколько не смущали. В его холостяцкой избе было не особенно чисто.

— Только шел, не ночевал вовсе? — Фрол добавил на стол вчерашнюю лепешку и кувшин кваса, с основательностью утвердил в середке поднесенную Игнатом копченую утку.

Игнат только неопределенно мотнул головой, грузно сидя на лавке за столом.

— Вот тебя… — хмыкнул Фрол, но осекся под взглядом гостя, — да, верно…

Подьячий снял с пояса нож, надрезал и разломил птицу пополам:

— Когда ж успел закоптить дичь-то?

— Пока побитых хоронил, — тяжело пошевелился Игнат.

— На погребальном костре коптил? — ахнул Фрол и отпрянул от утки.

— Остяков в земле сложил, их обычаем. Не жег, — покачал головой Игнат, — на костер рябины срезал. Все одно кругом ходил, следы смотрел.

Фрол отломил ломоть мяса, понюхал, улыбнулся:

— Верно, рябина, — попробовал, добавил, — Хороша!

Взял себе сразу половину утки, уселся напротив, ожидая рассказа. Игнат, не трогая еды отвечал скупо:

— В лесу паленый фитиль от пищали²⁵ нашел, следы сапог. Засадой там сели. Остальные с реки подошли. Человек с десяток, сколько есть у Зоба. С реки налетели, погнали. Потом из леса ударили, никто не ушел.

Фрол ел птицу, жевал лепешку, запивал квасом, но смотрел внимательно, не перебивал.

— Мужчин, стариков и мою Марусю с детьми на стойбище побили. Женок и других детей в лесу нашел. Там их посекли и ветками закидали — спрятали, — закончил Игнат.

— Ежели бы ты их не нашел, похоже стало бы, что татары их ясырями²⁶ взяли и с собой увели, — покивал Фрол, подумал и добавил, — Как ты своих признал, если их пожгли?

— Одежа. Маруся им шила на русский обычай.

— Стало, твоих Зоб в стойбище оставил, для тебя знаком. Дескать, полезешь к нему, и тебя такая же судьба ждет, — заключил Фрол, — рассудительный какой!

— До того, недели три как, он со своими приходил, мы только на котцы спустились, — добавил Игнат, — предлагал тестю, князцу, к Зобу в слободу при Маковском перебираться. А угодья отдать. Тесть отказал — родовые земли все-таки. Зоб осерчал, грозился вернуться.

Фрол снова покивал:

— Вернулся, подлец.

— Кабы знать, дал бы господь! Не ходил бы на озера за дичью! — Игнат схватил себя за вихор, потом за бороду, дернул.

— И сейчас сам бы там лежал, — договорил Фрол. — Григорий Зоб в большой силе сейчас.

Игнат молчал, пусто глядя перед собой.

— При Болкошине²⁷ он уже вольно себя вел, как тот помер, и Маковский без приказчика остался, вовсе над собой власти не видел, — рассуждал Фрол, — ты в лесу может не слышал, кроме ватаги промышленников²⁸, все плотницкое дело на волоке под ним, и лодейное, и санное. Да амбары перекладные держит и вино²⁹ тайком курит. Похабова встретил, говорят, хлебом-солью три дня угощал. Теперь, видишь, Похабов в его дела почти не мешается, только здесь мзду принимает. Должно быть, и долю имеет с зобовских затей?

— К воеводе пойти? — с надеждой спросил Игнат.

— Не зная погоды, не ходи к воеводе, — горько усмехнулся Фрол.

— А закон? Что за закон новый теперь? — не сдавался Игнат.

— Воевода Пашков³⁰ с собой привез. В съезжей избе у меня видел большую книгу в тяжелом окладе? Закон.

Фрол остановился, считая, что все сказал, но Игнат продолжал твердо и требовательно смотреть на него.

— По нашему краю все то же. Инородцев щадить, беречь, ясачной убыли не допускать. Тут Зоб нарушил, конечно… судебные поединки отменили. Теперь присяга и показания послухов, — Фрол, задумался, и вдруг воскликнул, — А ежели послухов приведешь, приказчику некуда деться будет! Извернется, тут уж к воеводе можно, а то и челобитную в Тобольск написать. Вот взгоним толстобрюхих! Мала букашка, а засвербит под рубашкой!

— Нет послухов. Никого не уцелело, — хрипло ответил Игнат.

— А послухи могли сами и не видеть. Лишь бы показали! — разохотился подьячий. — Найми! Есть у тебя соболя с зимы?

Игнат помотал головой:

— Все роду жены отдавал. Хоть как, а уменьшить остякам ясачную долю. Откупом за прежние мои грехи.

— Значит, Зоб все забрал, — раздосадовался Фрол. — Стало, не выйдет нанять…

Игнат снова опустил голову:

— Помолюсь. Не оставит господь, поможет Богородица.

Фрол положил Игната в избе, на лавке, но тот не спал почти вовсе. Бился в горестной дреме. Едва дождавшись утренних сумерек, собрался и ушел.

Утром, отпирая церковь, пономарь обнаружил его на паперти. Тот стоял на коленях перед дверью, уткнувшись лбом в пол и частил молитвы. Пономарь сразу сходил за священником, но тот пришел еще не скоро, а Игнат лишь перебрался в церковь, встал на колени под образами и так и провел все это время.

— Великие злодейства ты творил, Игнатий, — подытожил пожилой священник, приняв исповедь.

Отец Кирилл больше двадцати лет уже служил в острожной церкви Енисейска и за это время насмотрелся всяких нравов, диких для Руси, но для Сибири ставших обыкновением. Посты почти не соблюдались, крестов многие не носили, иные насильничали своих сестер и дочерей. Сам он хоть и не поддавался соблазну жестокостями и воровством добывать себе богатства, но и не имел сил бороться с чужими грехами. Брал, когда давали, отвечал, когда спрашивали, делал, когда просили. Жесткости, совершаемые Игнатом в прошлом, произвели на него впечатление, но не более. По большому счету ни исповедь, ни рассказ о гибели жены и детей его не удивили.

— Что же это, расплата за грехи мои? Скажи, батюшка! — требовательно спросил Игнат.

— Господь не мстит. Но испытание нам посылает, — мягко ответил священник, — Для чего испытывает — только ему ведомо.

— Покаялся — знал, как жить. В молитве и трудах. А теперь как? — горевал Игнат.

— А как жили те люди, кого ты сиротил, у кого ты жен побивал, детей в ясыри брал? — без укоризны спросил отец Кирилл, он уже давно привык не осуждать тех грехов и преступлений, с которыми сталкивался.

— Никого не осталось, батюшка, понимаешь ли? От злодейств отрекся, грехи перед людьми искупать взялся, — слова лились из Игната, долгими горестными вздохами, — Дети росли малые. Их за что?

— Что же ты думаешь, господь купчина в лавке? — спокойно ответил священник. — Ты ему покаяние и молитвы с постами, а он тебе все грехи забудет? Без истиной любви к богу, без обретения благодати, царствия небесного не обрести…

— Давно ли ты сам, отец Кирилл, обвенчал Перфильева с вдовой Фирсовой при живой-то жене? — проронил Игнат и тут же пожалел о сказанном. — Прости, батюшка, прости! Бес попутал!

— Бог простит. Тебе о своей душе думать надобно, — отец Кирилл протянул руку в кольцах для поцелуя, — Смирись, то единственный путь. То еще можешь заповедать святой церкви, что у тебя из мягкой рухляди³¹ осталось, на благое дело, на вспомоществование. А сам можешь постриг принять, в скит податься. Чрез то обретешь спокойствие.

— Ничего не осталось, все забрали… — напомнил Игнат.

— Может это и знак тебе от господа, от всего мирского отречься вовсе, жить одним словом божьим, — кротко проговорил священник.

— В твоих устах слово божье! — Игнат посмотрел на него с надеждой, — Идем к Маковскому, скажи людям, тебе перечить не станут, так послухов найдем, с ними и Зоба привести на суд можно!

— У Зоба много людей в покручениках³² да в холопах. Их долг велит его оборонить. Крови я допустить не могу, — ответил отец Кирилл без раздумий.

— Похабову скажи, воеводе! — просил Игнат.

— Они законом связаны, — увещевал священник, — поелику велено законом к ним послухов и самого виновника вести. Что уж поделать?

— Не закон курок взводит. Рука! — ответил Олонец.

Он посмотрел в глаза отца Кирилла прямо и твердо:

— С божьей помощью сам справлюсь. Благослови, батюшка.

Священник отдернул руку:

— Своеволие задумал? До крови довести? На такое нет благословения!

Олонец кивнул, тяжело встал. Повернулся к иконостасу:

— Прости, господи!

Перекрестился и вышел.

Вечером следующего дня он был у Маковского. Шел не останавливаясь. Лишь ночь переждал бессонно, без охоты пожевав оставшуюся утку. Не оставляли его не только горестные видения Марьи и сыновей, но и мысли. Вспоминалась церковь и увещевания батюшки. К концу перехода он решил не своевольничать, а положиться на божий промысел и идти к самому Зобу. Если Зоб согласится явиться к приказчику, то и послухи найдутся.

Найти Зоба в слободе у острожка не составило никакого труда. Он ставил новый лабаз³³ для сдачи внаем. Чуть ли не все плотники слободы трудились на его затею. Кто из обязанности, кто не смог отказать первому человеку Маковского. Стояли летние долгие дни, и Григорий требовал не останавливать работы, пока был свет. Вот и сейчас спустился на берег Кети, присмотреть за делом.

На лугу у воды полно было дощаников, карбасов и каюков³⁴ разбитых или наоборот, целых, оставленных здесь хозяевами, до той поры, пока они не вернутся из-за волока с Енисея, Байкала или Лены и не отправятся обратно на запад. На склоне виднелись вытащенные на берег челноки-ветки³⁵ инородцев, живущих при слободе или самих слободских, промышляющих рыбной ловлей. В излучине реки на высоком яру стоял острожек — высокий тын и проезжая башня, за которой виден был крест церкви. От острожка по увалистому долгому берегу вдоль всей слободы, повыше, где весной не доставала полая вода³⁶, тянулась череда амбаров и лабазов. Ближе к острожку государевы для хлеба и соли, а при слободе разных торговых и промышленных людей. Многие из них слободские держали для своей надобности, а иные для сдачи под товары проезжающих.

Спустившись от слободы к амбарам, Олонец встал в стороне, ожидая подходящего случая.

— Ты сколько леса привез, паскудник?! — ревел Зоб на Илью, его сына от прежней, умершей жены, — Цельной день зря потерял! С чего стропила рубить?

— От косогору брали, как ты велел, — отвечал тот, ловя взгляд отца, — бревно стягали цепью книзу, а оно возьми да и зашиби задние ноги лошади. Остатними лошадьми мало…

— Ты еще лошадь изувечил, морда тупая?! — Григорий без всякой жалости ударил сына кулаком по шее.

Зоб был высоким, грузным, руку имел тяжелую. Илья хотя и не был обижен ростом, еле устоял на ногах.

— Прости, батя! — попросил он.

— Какой я тебе батя?! Не заслужил моим сыном зваться! — Зоб дернул Илью за ворот и отшвырнул прочь.

Не глядя больше на сына, Григорий позвал другого из своих людей, Глеба Зубова:

— Иди скажи плотникам, чтобы стропил сегодня не ждали, но сруб вывели полностью!

Тот кивнул и поспешил к амбару.

Илья же кинулся к холопам Десятину и Лямину, стоявшим с лошадьми, какие привезли бревна. Приказал освобождать лошадей от груза и снова спешить на косогор. Те попытались возразить, ссылаясь на поздний час, но он принялся охаживать их затрещинами и пинками.

Сколь неприметным Олонец ни был, но внимания людей Зоба не избежал. Первым его заметил Аким Плаха, правая рука Григория. Сказал о том Зобу, показывая в сторону Игната. Тот махнул рукой и Аким подошел к Олонцу:

— Поди! Староста маковский тебя требует!

Олонец направился вперед, Аким же следовал за ним в паре шагов, поигрывая дубинкой, как будто вел его силой. Зоб осклабился, заворочал бородой.

— Нако! Принесло кого! — воскликнул он, — Пошто, Имляков, вздумал принять мое слово? Да поздно! За тобой землицы нет! А за почесть твою благодарствую. Пистоли, да пищалька, да сабелька твои мне по нраву пришлись. Жаль не поднес, пришлось мне своими руками брать.

Люди Зоба подобрались ближе, предчувствуя потеху. Кто-то хохотнул. Плотники тоже остановили работу, смотрели.

— Поздорову тебе и людям твоим, Зоб, — спокойно ответил Олонец в глаза Григорию, — должно тебе к приказчику быть. Для сыску и правежу. А ружье мое выйдет твоей вины знаком.

— Меня?! К правежу?! — Григорий мотнул головой, его покатые плечи заходили волнами.

Олонец твердо кивнул:

— За воровство³⁷ против государя — погром и убойство князца Союра рода Имла. Да с ним — всех людей его, и моей женки и малых сыновей!

— Врешь, бахтило! Калмыки Имляковых погромили! — оскалился Зоб, и глумливо добавил. — я о том уже знаю и скаску³⁸ по приказчика приготовил!

— Ты и твои люди сделали, — мрачно ответил Олонец, — Тому верные знаки есть. Горелый фитиль пищали твоего человека Естафьева, бумажка табаку, Василь Черкас пьет!

Черкас, который стоял тут же рядом и дымил трубку, никого не стесняясь, возмутился:

— Тю! Та й що? Всякий тютюну может палить!

Остальные засмеялись. Григорий улыбнулся, разводя в руки стороны:

— Нечего с нас взять. Калмыки были!

Олонец стиснул зубы, сжал кулаки:

— Учинил злодейство — ответь!

— Великое дело! — хмыкнул Зоб, — инородцы! И то предлагал по-хорошему. Близ Маковского соболь испромышлился весь. Так что мне как жить? Промышленникам моим что, с лыка уху варить?

— По закону жить! Не государева закона, так божеского побойся!

— Смехом зовешь! Что мне закон? — гордо надулся Зоб, — на меня в Москве уже грамота писана, жалуют меня сыном боярским! Подо мной теперь и Маковская, и Ямышская волость будут с тобой вместе! Убирайся, убогий, делай чего ты там делаешь? Молись, постись, быват, полегчает.

Аким за спиной Игната дал знак еще двоим подобраться поближе.

— Ступай, болезный, — посоветовал Плаха.

Однако взбешенного Олонца было уже не остановить:

— Добром тебе говорю!..

— А не то что? — зарычал Зоб, — Грозить?! Мне?!

Он сжал кулак и дернул головой, давая знак Плахе. Тот уже давно держал дубинку наготове и тут же ударил Игната по голове. Олонец, измученный тяжелой и бессонной дорогой, колодой свалился наземь. Двое других, Естафьев и Пронька Бобыль, подобравшиеся ближе тут же подскочили и принялись ожесточенно избивать Игната ногами. Слободские смотрели молча.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Иван Иванович Похабов (ок. 1610 — 1667 или 1668) — историческое лицо. Сын боярский, енисейский казак, руководитель походов на Байкал и Забайкалье, обвинялся в грабеже, насилии и должностных преступлениях. Был приказчиком маковских и енисейских крестьян в 1649-52 годах

2

Сын боярский — звание и сословие служилых людей. В Сибири в отличие от европейской части Русского царства в «сыны боярские» верстали и людей неблагородного происхождения

3

Воеводы в XVII в. руководили сибирскими городами, осуществляя не столько военную, сколько административную и судебную функцию власти. Часто чувствовали себя царями на вверенных территориях и злоупотребляли без меры.

4

Камка (дамаст) — шелковая ткань с узорчатым рисунком.

5

Ровдуга — замша из шкуры лося или оленя.

6

Чирки — традиционная обувь кетов.

7

Остяки — название ряда разных сибирских народностей. В данном случае — кетов. Кеты жили (и живут сейчас) в основном по левому берегу Енисея и в верховьях реки Кети.

8

Инородцы, также иноземцы, иноверцы — общее название для местных народов, употреблявшееся русскими. Обыкновенно применялось к таежным жителям. Татар, калмыков, киргизов порой разделяли, но иногда называли собирательно «татары».

9

Сермяга — летняя суконная верхняя одежда на застежках. Короткая с узкими рукавами. Может считаться более дешевой разновидностью кафтана.

10

Котлям — традиционная легкая верхняя одежда кетов из сукна.

11

Князец — глава или лидер рода или нескольких родов, племени.

12

Ясак — главный и часто единственный налог, которым царская администрация облагала местные народы. Собирался соболем и другими ценными видами пушнины. Не имел единой установленной законодательно ставки, а потому его сбор часто (но не всегда!) сопровождался притеснениями, злоупотреблениями, вымогательством и насилием. При этом собираемый в качестве ясака соболь считался главной ценностью и смыслом освоения Сибири для царской администрации. Поэтому множество указов неизменно требовали отсутствие притеснений в отношении местных народов. Согласно законам, их земли были неприкасаемыми, запрещалась покупка и продажа инородцев, продажа им спиртного, предписывалась обязанность обеспечивать их хлебом в голодные годы.

13

Слобода при Маковском острожке. Острожек стоял на реке Кети в начале волока на Енисейск. Волоком можно было попасть из Оби в Енисей, а далее — на Лену и Амур.

14

«Инородцы» при сборе ясака объединялись администрацией в «ясачные волости». Часто границы волостей соответствовали традиционным границам земель рода или племени. Ямышская волость находилась на реке Кети выше Маковского острожка.

15

Выпил — т.е. выкурил.

16

Сыск (т.е. расследование) велось с применением пытки, которой проверялись устные показания.

17

Поняга — рама из прутьев или жердей с лямками для ношения за спиной. К ней крепились (привязывались) припасы и снаряжение. Может считаться прообразом станка современных рюкзаков.

18

Котец — запруда, ловушка для ловли рыбы, ставная снасть, место для ловли рыбы на заготовки.

19

Подношение в почесть — практически официальная взятка того времени.

20

Ослоп — деревянная палица. Иногда окованная железом или утыканная гвоздями. От того же слова образовано «остолоп».

21

Ябеда — ложное обвинение

22

В 1649-м было принято Соборное уложение — единый свод законов Русского царства. Помимо определения преступлений и наказаний за них, менялась и процедура суда. Запрещались судебные поединки. Суд должен был вестись через судоговорение с фиксацией, заслушивались показания свидетелей («послухов»), вводилось крестное целование (т.е. присяга), считавшееся гарантом правдивости показаний. До регионов «Уложение…» добиралось долгие годы и не сразу заменило привычный порядок суда. Обязанность доставки ответчика в суд в сибирских реалиях часто возлагалась на истца.

23

Извет — донос.

24

Съезжая изба — административный орган. Служащие администрации — дьяки и подьячие.

25

Пищаль — длинноствольное огнестрельное оружие. В данном случае — ружье с фитильным замком. Аналог европейской аркебузы.

26

Ясырь — пленник

27

Богдан Болкошин — историческое лицо, сын боярский из Вологды. По старости и увечью был приказчиком Маковского и енисейских крестьян с 1644 г. Умер в 1648 году.

28

Промышленник — профессиональный охотник. В сибирских реалиях чаще всего на пушного зверя. Из-за тяжелых условий и дальнего опасного пути, промышленники объединялись в ватаги (сейчас — артели).

29

«Вином» тогда называли продукт первой (16-25 град.) или второй (ок. 40 град) перегонки браги. Производить (курить вино, винокурить) и продавать вино можно было только с разрешения государства.

30

Павел Афанасьевич Пашков (ум. в 1664) — историческое лицо, воевода Енисейский (1650-1654 годы) и Нерчинский (1654-1659 годы). По свидетельствам отличался крайней жестокостью, жадностью и своеволием.

31

Мягкая рухлядь — меха, соболь.

32

Покрученик — человек, получивший снаряжение в долг и вследствие этого долга лично обязанный заемщику. Часто не имевшие возможности рассчитаться за «покруту» превращались в холопов.

33

Лабаз — хозяйственное строение для хранения.

34

Дощаник, карбас, каюк — виды речных судов. Дощаник побольше, карбас и каюк — поменьше.

35

Ветка — челнок, изготовленный из одного ствола дерева. В том или ином исполнении традиционная лодка многих сибирских народов и русских сибиряков.

36

Полая вода — речная вода в половодье

37

Воровство — преступление против государства (т.е. царя). Иногда — любое преступление вообще.

38

Скаска — доклад, сообщение, пояснительная записка.