На кострами заросшем Плутоне

Егор Мирный

Егор Мирный родился в 1983 году в г. Мелеуз (Башкортостан), окончил Уфимский Государственный Авиационый Технический Университет, инженер-кибернетик. До сих пор его стихи были известны читателям в основном по сетевым публикациям. «На кострами заросшем Плутоне» – первая книга Егора Мирного.

Время кузнечиков, насаженных на соломинки

Не люблю я, честно говоря, всех этих вступлений/ послесловий; не люблю потому, что, во-первых, не умею их писать, а во-вторых, в силу неизбывности ощущения, что любая попытка истолкования предмета почти неизбежно уводит в сторону от самого предмета. И всё же — передо мной рукопись близкого по духу поэта; поэта, от которого я многого жду и не поддержать которого не могу.

Итак — «На кострами заросшем Плутоне», первая поэтическая книга Егора Мирного (Беззубенко). Прежде всего (и не делая ни малейших скидок на относительную молодость автора) хочется отметить целостность сборника. Мирный много экспериментирует, в одних текстах сохраняется чёткий размер, в других ритм раскачивается, короткие строки сменяются длинными, возникает чувство, будто эти последние тексты только что сошли с корабля, им ещё надо привыкнуть к земле (а читателю привыкнуть к пресловутой раскачке). То же и с рифмами — классическая рифма уступает место ассонансам (а в отдельных случаях и диссонансам), скатывается в приблизительность: лес-хлеб, страх-рай, спиной-ночь. Егор находится в постоянном поиске (что не может не импонировать), особенно это касается метафор, и, конечно, как у любого ищущего и плодовитого автора, бывают у него и вкусовые срывы («раскосый нрав» и т.п.), как и проходные стихи (но кто лучше самого автора знает, насколько они необходимы для книги, насколько оправданы, ведь нередко совершенно заурядное стихотворение становится порталом, миновав который, мы оказываемся лицом к лицу с одним из лучших своих текстов). Интересно, что как бы ни экспериментировал автор, ощущение целостности остаётся, а это значит, что Мирный узнаваем, что ему удалось найти свой голос, свою манеру письма, чьи основные составляющие — некоторая параноидальность, высокая концентрация метафор и сюрреалистичность повествования. Вот, например, одно из лучших (на мой вкус) стихотворений сборника, приведу его целиком:

время цветов

было время цветов, питающихся цветами,

каждый новый день начинался с того, что не заканчивался вечер.

молчаливая соня от горластых горничных в тайне

выращивала жемчуг

в ушных раковинах своей младшей сестры,

которая видела только соню и которую видела только соня.

они могли целыми сутками друг на друга смотреть,

пока не становилось больно.

их древовидная, свет износившая мать

в прошлом — летала /яблочная фея в отставке/,

в настоящем — варила из жемчуга едкую мазь,

выводила у сони сердечные бородавки.

папы не было дома, и не было дома у них,

всё происходило на фоне пульсирующей акации.

соня знала наперечёт предстоящие дни,

записывала их на кассету и прокручивала у себя на пальце,

в плотоядном тумане собирала по косточкам тех,

кто лежал там с откушенными головами, с небесами проломленными, кто до них не дошёл, кто не очень-то и хотел.

было время кузнечиков, насаженных на соломинки.

Тут, помимо потрясающей образности, ещё и виртуозное выстраивание сюжета, вполне себе параноидального, настоящий триллер. А ведь подобных текстов у Мирного достаточно много (я говорю о безусловно состоявшихся стихотворениях, как бы ни отличались они друг от друга). Это и «Дельфины», и «Небеса», и «Прятки», и «Кафель», и «Радио»… остановлюсь здесь, дабы не навязывать читателю (а читатель у Егора непременно будет) собственное видение.

Большинство стихов сборника на удивление живописны:

багряные концентрические облака на свалявшемся небе.

тишина качает плетёную колыбель.

из-под пера выходят, бегут побеги.

мальчик с ожогом на голове кутается в сибирь,

падает за урал, дышит на валгаллу,

одноглоточно выпивает шипучий стикс.

ящики в его груди раньше легко выдвигались,

в некоторых из них до сих пор можно найти

нечто трескучее и текучее, образовавшее мысы.

огромная жизнь превращается в пятистрочный верлибр.

определяя простор для плавучих мыслей,

из-под пера выходят воздушные корабли —

Что это, если не полотно художника-сюрреалиста? — и если одни тексты напоминают картины, другие — мультипликационны (та самая «фабрика Уолта Диснея», возникающая в финале «Дельфинов», только это уже какой-то иной — переосмысленный и преображённый — Дисней).

Хотелось бы обратить внимание читателя и на парадоксальность образов (что вообще характерно для сюрреализма):

спутник её, пожалуй, невзрачен, а, в целом, бестактен и дик,

делит с ней удушающий страх красоты и большую кровать

ради редкой способности с ходу себя находить

в списках погибших за право не выживать.

В книге много стихов о любви (или, может быть, о недостижимости безусловной любви, о едва сдерживаемом отчаянии — и пусть мнимая отстранённость автора не вводит вас в заблуждение) и смерти (да и о чём же ещё писать, как не о любви и смерти, чуть ли не все наши стихи об этом), что, впрочем, не вызывает ощущения мрачности. Перед нами проходит вереница женских образов, все эти камиллы, лизы, бекки, аясумы, сони, но разве речь не об одной женщине, разве нет в них чего-то общего, общего ПО СУТИ, и разве не может быть так, что всё это — лики и имена Смерти?

потом появилась мифическая она

в железном рубище, с бесплотными руками —

белоглазая нина, осознавшая себя сполна,

видящая только клыки и камни

А когда сатирик (или, если хотите, «пародист действительности») побеждает романтика, рождаются такие чудесные и ядовитые вещи как «Полина по Моэму»:

а в самом-самом финале к ней приедет Сомерсет

с предложением руки и сердца.

это будет так тонко прорисовано, так трогательно исполнено, что

всем захочется разреветься.

Полина ответит ему: «да, дорогой мой. возьми меня. я твоя

до нашей общей смерти.»

следующие сцены вырежет цензура, но дети смогут

найти их в интернете

Что ж… Открой книгу, читатель, она того стоит.

Михаил Дынкин