Wahnsin

Егор Козаченко, 2023

Это моё первое произведение. Здесь историческое повествование смешанно с психологической драмой, мистикой и необычной формой детектива. Сам я был вдохновлён произведениями "Мастер и Маргарита" и "Братья Карамазовы"

Глава 2: Подготовка к наступлению

Следующий день того же 1914 года. Капитан Сорокин вбегает в казарму и, разбудив всех солдат, отдаёт приказ о немедленном построении во дворе крепости напротив Цитадели.

— Эй там, на башне! Вам отдельное приглашение нужно? Давайте спускайтесь скорее вниз, пока я с вас шкуру не снял да поживее! Нам Родину спасать нужно! — крикнул капитан, подбежав к башне, на которой находились два уже знакомых нам товарища.

Дмитрий и Виктор переглянулись и стали слазить с башни. Спустившись на землю, они быстро подбежали к шеренге солдат и встали вместе с ними.

Капитан подошёл к только что выстроившимся военным. Он был бледен, как никогда, под глазами его были небольшие мешки, а сами зрачки — широкие. Очевидно он всю ночь не спал, думая над планом обороны крепости, попутно переписываясь с Петроградским центром командования.

— Солдаты, патриоты и другие стоящие здесь люди, — начал Сорокин, — где-то к 2 часам ночи из Петрограда мне прислали письмо следующего содержания:

«По данным нашей разведки немецкое наступление было перенесено на 8 часов. На вашу крепость нападут через 3 с половиной часа, у вас почти нет времени. Действовать немедленно, приказ Петроградского центра командования.»

— Внизу стоит подпись самого Царя, этот приказ необходимо исполнить сейчас же. Поскольку вы, господа лейтенанты ещё, уверен, даже не ознакомились с точным планом действий и своими дивизиями, как и вы, господа сержанты, поскольку также наш младший сержант Шубаев сейчас лежит с температурой и обливается холодным потом из-за жуткой болезни, постигшей его буквально час назад, то полное командование над обороной Варшавы я беру на себя. 59-ая и 77-ая дивизии переходят под моё руководство, а сержантов прошу немедленно ознакомится со списком. Сейчас же я приказываю вам всем немедля занять свои позиции! Пошёл!

Солдаты побежали к своим позициям, а сержанты накинулись на список, в котором были разделены полки и начали разбираться, кто куда был назначен капитаном.

Солдаты 59-ой дивизии также были слабо знакомы с планом, поэтому зная лишь то, что наступление будет вестись в основном с флангов, бежали кто-куда. Капитан же просто не успевал командовать обоими дивизиями и таким огромным количеством полков, поэтому он в спешке объяснил лейтенанту Астапову, какие конкретно позиции требуется занять полкам 77-ой дивизии и побежал координировать 59-ую.

Прибыв к воротам крепости, капитан в ярости стал кричать на солдат, видя то, как небрежно они заняли фланги, видя пустой центр и полную не укомплектованность дивизии и полков.

Сержанты, которые наконец смогли разобрать ужасный почерк капитана ринулись сразу же к своим полкам. Сержанту Виктору достался под руководство 3 полк 59-ой дивизии, а Дмитрию 9 полк 77-ой.

— Ну, с Богом, — сказал Виктор своему другу, который уже быстрым шагом двигался к позициям, занятым его полком.

— Тебе того же! — крикнул Дмитрий, не оглядываясь.

Капитан Сорокин, закончив расстановку правого фланга, решил передать командование дивизией только что освободившемуся лейтенанту, а сам отправился в свою комнату, чтобы переслать центру ответное письмо о том, что мол приказ получил, войска расположены, крепость готова к обороне. Само собой, также капитан хотел написать пару писем семье, попрощаться на случай с женой и детьми, передать пару строчек отцу и так далее. Капитан открыл дверь и вошёл в свою комнату.

На фронте тем временем творился полный бардак. Начался ливень, солдаты были в грязи, некоторые падали в эту грязь прямо лицом, во время перегруппировки, а левый фланг центрального входа в крепость был почти пуст, так как 1, 2, 4 и 8 полки были по ошибке передислоцированы лейтенантом Астаповым на центральную дорогу, а сержанты, командовавшие этими полками, конечно же не осмелились и слова сказать лейтенанту, ведь тот был не менее суров, чем сам Сорокин, поэтому кстати и был его любимчиком в крепости.

На южном фронте, занятым 77-ой дивизией всё было ещё хуже. Поскольку капитан так и не дал чётких указаний сержантам о том, какие же позиции следует занять полкам, они в панике бегали по крепости, пытались выяснить что-то у и так уже раздражённого лейтенанта Астапова или в крайнем случае отыскать капитана. В конце концов Дмитрию, командовавшему, как мы помним 9 полком 77-ой пехотной дивизии, удалось выяснить, что капитан отлучился в свою комнату, чтобы написать письмо в Петроград, поэтому солдат тут же побежал туда, невзирая на то, что капитан будет разъярён, когда увидит его в своей комнате (Сорокин ужасно ненавидел, когда кто-то посещал его покои без приглашения). Дмитрий пробежал по тёмному коридору крепости, ведущему прямиком к комнате Сорокина и, постучавшись, открыл старую деревянную дверь, со скрипящими петлями. Однако сержанту не пришлось выслушивать крики капитана. Он был мёртв…

Дмитрий застыл. На его лице выступали капельки пота, руки слегка подрагивали, на лице виднелось выражение тихого ужаса и недоумения от произошедшего. На секунду сержант ушёл в себя, но буквально через мгновение он всё же смог пошевелиться. Подбежав к телу капитана Дмитрий в первую очередь проверил пульс. Его не было. Тогда сержант поднял опрокинутую назад голову капитана и увидел порез на шее. Он быстро заглянул в пару полок и под стол, но орудия убийства так и не нашёл. Однако под столом лежал ещё один труп. Убит был также секретарь капитана Александр Васильевич. Это был мужчина лет 64 в кожаной куртке и хорошо пошитых Французских штанах. На его шее не было порезов, однако на рубашке, одетой под куртку, виднелось большое пятно крови. Дмитрий проверил и его пульс. Тщетно.

Тогда юноша, абсолютно забывший про скорое наступление немцев на крепость, выбежал из комнаты и по длинному коридору добрался до дверей, ведущих во двор крепости. Выбежав из большого здания, находившегося справа от цитадели, он увидел, как разъярённый лейтенант Астапов пытался хоть немного сосредоточить и расположить по позициям полки. Он кричал на солдат, бил некоторых из них, чем попало, в общем был ещё похуже капитана Сорокина. Его терпение было уже совсем на исходе, нервы сдавали. Лейтенанту нужна была помощь Сорокина как никогда, он кричал его имя и то и дело расспрашивал пробегающих мимо солдат или сержантов о капитане, однако никто не мог дать ему точных показаний, кроме того, что он вероятно занят. Дмитрий сразу же подбежал к нему и обеспокоенно проговорил:

— Лейтенант Астапов, разрешите обратится!

— Сержант, не видишь разве? У меня тут работы по горло, чёрт его знает, где капитан, а уже через 2 часа начнут наступать немцы! А может и раньше! — прокричал лейтенант с яростью и каплей досады в голосе.

— Господин Лейтенант, у меня через чур важное заявление. Это насчёт капитана, — тихим и спокойным голосом произнёс Дмитрий.

— Капитана? Где же его чёрт побери носит? Надеюсь, ты знаешь ответ на этот вопрос, — крикнул Астапов, не поворачивая даже головы в сторону сержанта.

— Лейтенант, капитана Сорокина я только что нашёл в его комнате вместе с его секретарём мёртвыми…

— Что? Что прости? — лейтенант тут же затих и спросил уже негромким и вовсе не яростным голосом, а наоборот каким-то жалостливым и обеспокоенным.

— Да, капитан убит. У него перерезано горло, пульса нет. Его секретарь был видимо заколот в сердце, так как на его рубашке виднеется кровь, пульса нет.

— Ты единственный, по моей логике, кто знал о месте нахождения капитана Сорокина. Неужели ты способен на такой гнилой поступок, Дима? — спросил лейтенант уже даже не столь обвиняющим, сколько жалеющим и сострадающим тоном.

— Лейтенант, при всём уважении к вам… Я даже подумать не мог, что вы обвините меня! Я уважал капитана, хоть он и был деспотом. Я никогда не желал ему смерти, тем более не желал ему смерти во время наступления немцев. Вы же знаете мой характер: я верный царист, я никогда не предам старшего по званию, особенно в военное время, когда моей Родине угрожает опасность! Вы же меня знаете, господин лейтенант…

— Дмитрий, у меня есть основания, чтобы не верить тебе. Во-первых, как я уже сказал, ты единственный, кто находился в комнате капитана во время убийства. Во-вторых, ты точно знал, что капитан не ждёт гостей и ненавидит, когда к нему заходят, однако это тебя ничуть не смутило. Думаю, достаточно. Я не стану сейчас помещать тебя под военный арест, однако по окончанию битвы ты будешь осуждён и, уверяю тебя, заточён навечно в темницу, в которой проведёшь остаток своих дней. А пока запомни, ни слова о смерти капитана! Никому.

Дмитрий вздрогнул. Он не мог ничего сказать лейтенанту на его обвинения, ведь если бы сказал, что его подвели его нетерпение и случайность, то ему бы точно не поверили. Сержант просто не знал, что ему делать. Он хотел было выхватить из-за пояса свой пистолет, приставить к затылку уже разворачивающегося лейтенанта и покончить со свидетелем раз и навсегда, ведь он точно знал, что во время паники в крепости, ливня и грозы выстрел из пистолета вплотную вряд ли будет слышен, однако какая-то неведомая сила вновь удержала его от необдуманных действий, поэтому сержант отказался от этой идеи.

Но у него созрел другой план. Дмитрий предположил, что во время наступления немцев лейтенант будет находиться на поле боя вместе с порученной ему дивизией, будет вести огонь вместе со своими и, скорее всего, тоже может быть ранен. Поскольку в крепости было три медика, а солдат в тысячи раз больше, помощь была им просто необходима, так что Дмитрий, который ранее учился на врача, мог бы вполне помочь им. В тот момент, когда лейтенант по счастливой для сержанта случайности будет ранен, он тут же будет доставлен в укрытие лично им, а сам Дмитрий, якобы по ошибке, вколет офицеру не тот препарат. «О Господи Боже, да прости ты мою глупую голову! О чём я только думаю?! Меня обвиняют в убийстве своего командующего, а я что и вправду хочу им стать? Нет уж, к чёрту это! Я не стану просто так убивать лейтенанта Астапова, пусть даже после наступления буду осуждён, но не стану. У него ведь жена есть и сын. Как я буду жить дальше, если все их страдания по умершему близкому будут только из-за меня. При чём не из-за того, что не сумел спасти, а из-за того, что не захотел. Ну уж нет, пошло оно к чёрту!»

Сержант подбежал к деревянной стойке, схватил одно из ружей, висевших там на случай неожиданного наступления на крепость, и отправился к своему 9-ому полку. Когда сержант прибыл на позицию, он услышал крик, доносящийся от ворот крепости.

— Эй что там происходит? — крикнул со всей мощи Дмитрий, — не уж то немцы уже идут?

— Нет, господин сержант, — донёсся голос одного из солдат, — тут человек бежит, похож чем-то на малоросса. Кричит, помощи просит.

В ворота крепости вбежал человек невысокого роста, одетый в лохмотья с простреленной в правом углу шляпой на голове и ножом в руках. Увидев одного из солдат, он тут же кинулся к нему, упал на колени и стал просить его о помощи и о приюте, а потом опустил голову и стал читать молитву.

— Мужик, мужик, успокойся ты! — встревоженно ответил ему солдат, — спасём мы тебя, не переживай, всё хорошо будет. Ты кто такой вообще и от-куда бежишь? Почему сюда?

— Братья, послушайте, послушайте меня! Мою семью немцы расстреляли, мой дом сожгли, разграбили, мне чудом удалось сбежать! Тут рядом с крепостью, километрах в четырёх есть деревня, в которой я и жил, а о немецком наступлении ничего и не слыхивал! Помогите мне, умоляю, люди добрые, мы ведь с вами все одной крови, от одного Бога все рождены! — с этими словами мужик сорвал с шеи цепь, на которой висела иконка и крест и поднял вверх, умоляюще смотря на солдата.

— Тихо, тихо, успокойся. Мы не немцы, мы — русские, мы братья тебе. Не нужно мне креста твоего, знаю, что все от одного Бога на землю посланы, — сказал солдат уже с удивлением, не понимая, почему человек ведёт себя так зашуганно и странно.

— Не нужен крест, так возьмите деньги! Ваше благородие солдат, возьмите деньги! — мужик сунул руку в карман и вытащил оттуда мешочек с деньгами.

— Да не нужно денег от тебя, мы тебя и так возьмём, успокойся, — отвечал солдат на очередную мольбу мужчины, — господин сержант, подойдите, пожалуйста, сюда!

— Что случилось, солдат? — спросил только что подошедший Виктор.

— Вот, ваше превосходительство, мужчина приюта просит. Говорит, семью убили, дом сожгли.

— Встань, дружище. Ты, скажи, где родился? Как имя твоё? — по-дружески спросил Виктор мужика.

— Меня зовут Николай, если на русский лад говорить, у себя же Мiколой называли. Я в Киеве родился, малоросс я, но ведь брат вам! Ведь брат?

— Брат, конечно брат, мы все в России братья. Вы, малороссы, соседи ваши, новороссы, поляки, белорусы, все народы нашей великой страны вместе живут, жили и будут жить, — после этих слов, сержант Виктор подошёл к солдату и приказал ему отвести беженца в Цитадель, разместить в безопасном месте и вернуться на позицию.

— Пойдёмте со мной, Николай, — произнёс солдат и, развернувшись, повёл мужика в сторону Цитадели. Тот, обрадовавшись такому тёплому приветствию в крепости, с радостью пошёл за солдатом, попутно расспрашивая его о войне и о сооружении, не зная вовсе того, что через полтора часа крепости придётся обороняться от проклятых немецких убийц, захотевших прибрать русское богатство к своим рукам.

— Послушай, Мiкола, а почему ты нас так боялся-то, а?

— Ох, лучше уж и не рассказывать тебе об этом… Это было давно, меня тогда забрали на службу на Кавказ. Там я познакомился с хорошим человеком — Алёшей, который на протяжении всей моей армейской карьеры помогал мне, объяснял, что да как, защищал от тамошних задир и так далее. Однако, когда мне оставалось полгода до конца службы, Алёша уехал домой, попрощавшись со мной и подарив мне вот тот крест, который сейчас я ношу на шее. «На счастье» — говорил он. Однако крест не помог мне сохранить свою психику и мнение о русских людях. Через неделю после отбытия Алёши, я наткнулся на компанию сержантов, избивавших на заднем дворе нашего корпуса небольшую собаку, вроде дворнягу. Один из них бил её ногами, а два других держали спереди и сзади, при этом все они очень громко и злобно смеялись. Меня аж в дрожь взяло от увиденного. Я кинулся помогать собачке, однако при виде меня, один из тех, кто держал бедное животное, достал пистолет из кобуры и направил на меня. Тогда сержант, избивающий пса, остановился и повернулся в мою сторону. Дальше он медленно подошёл ко мне и спросил лишь: «Чего надо, сопляк?» Я не мог сдерживать себя, так как был парень вспыльчивый, поэтому ответил: «Отойдите от собаки, скоты! Дайте ей спокойно уйти, в чём она виновна?» «А ты, смотрю я, смелый!» — ответил мой собеседник и, достав из кобуры уже свой пистолет, нацелился на собаку. «Выбирай: либо ты, либо этот жалкий пёс», — сказал он с ухмылкой и засмеялся как последний подонок. У меня голова закружилась, в глазах потемнело на пару секунд. Я не мог ровно дышать, сердце колотилось, но я понимал, что не могу дать собаке умереть. Я собрал последние силы в кулак и проговорил: «Не трогайте животное». «Тогда ты, смельчак!» — злорадно ответил сержант и перевёл ствол на меня, велев своему приятелю отпустить собаку. Та, заскулив, побежала прочь из нашего лагеря и больше, надеюсь, не возвращалась к этим скотам. Однако теперь под угрозой стояла моя жизнь. Я не мог больше думать о чём-то рационально, я закрыл глаза, взял в руку висящий на шее крест и стал молиться. Увидев это, сержант на секунду опустил руку с пистолетом, однако потом тут же вернул её на место. Возможно в тот момент в его голове промелькнул светлый лучик человечности и сострадания, однако тьма его гнилого сознания тут же поглотила этот лучик и не дала ему даже шанса на то, чтобы спасти умирающего человека и умирающую душу. Сержант же, пораскинув мозгами, опустил пистоле чуть ниже и, прицелившись в районе ноги, спустил курок. Пуля, вылетевшая также мгновенно, как бьёт в дерево молния или падает капля дождя, прошла через мою ногу насквозь, разорвав мышцы и повредив коленную чашечку. На секунду я почувствовал неумолимую боль, однако буквально через мгновение, после моего падения на землю, эта боль ушла, однако появилась другая. Это была ужасная ноющая боль, будто в ногу загнали гвоздь и оставили там. Эта боль была настолько ужасна, что я не мог её терпеть и, закрыв глаза, потерял сознание. Дальше единственное что я помню — свет. Как свет в конце туннеля, который отдаляется по мере твоего продвижения в его сторону. Свет, который сеет в сердце слепую надежду, на спасение или счастье, однако с каждой минутой забирает её по кусочку и в конце разрывает полностью. Однако в тот раз что-то высшее и незримое сжалилось надо мной, и я открыл глаза. Я лежал на своей кровати в казарме, а рядом сидел Алёша. Да, он вернулся в часть, потому что забыл здесь свой дневник, который он вёл на протяжении всей жизни, однако по счастливой случайности увидел, как на заднем дворе трое сержантов смеются надо мной, лежавшим в грязи без сознания и с простреленной ногой. Поскольку он на тот момент был в чине старшего лейтенанта, он немедленно разогнал их, а через час все они отправились под военное заключение. Дальнейшая судьба их мне не известна, однако по слухам, ходившим в нашей части следующий месяц (моё время пребывания там увеличилось из-за ранения ноги и лечения), двоих из них сослали в Сибирь, а третьего расстреляли за неповиновение указу военного суда и попытку побега из заключения. Однако несмотря на то, что эти трое избивали невинное животное, несмотря на то, что прострелили мне колено и, вероятно, убили бы, несмотря на то, какие гнилые были у них сердца, я всё равно испытываю небольшую жалость и сострадание, однако не столько к ним, сколько к их матерям и отцам. Подумать только, ведь где-то родители лишились своего сына, цели своей жизни навсегда. Где-то родители даже не знают, где искать их детей, которые возможно и не были плохими в их глазах. Ведь ребёнок никогда не будет убийцей или преступником в глазах своих родителей, потому что родители любят своего ребёнка больше, чем свою жизнь. Так что их, пожалуй, можно понять, когда они ради своих детей совершают абсолютно несуразные действия или поступки, ведь они любят тех, кого растили, кого воспитали и ради кого жили, живут, будут жить и даже погибнут. Алёша же оставался со мной всё время, пока я выздоравливал, приходил в чувства, наново учился ходить и в целом пользоваться правой ногой. Никто в части по правде говоря не любил меня так, как мой лучший на тот момент друг. Они были великороссы, а я — малоросс. Честно говоря, я даже могу понять их, ведь они считают себя великими из-за своих вождей, из-за Царя, который ведёт империю в небытие, уничтожает свой народ и страну. По правде говоря, я боюсь обсуждать такие темы, однако вижу, что вам можно доверять. У вас глаза добрые, руки ваши не запачканы кровью других, а совесть чиста. Я это вижу, поверьте. Я знаю, что русские — хороший народ, знаю, что они любят своих братьев и сестёр, любят малороссов, белорусов, поляков, новороссов и так далее. Однако они не понимают этого. Поляки, например, считают русских наихудшим народом мира из-за того, что они спасли восточные земли их империи от завоевания западных держав и полной эксплуатации их природных ресурсов, ликвидации их народности и культуры в корне, как это случилось с Венграми, Чехами, Аквитанцами и другими народами, захваченными западными державами. Я уверен, что если бы не глупость присоединённых народов, если бы не вечные восстания и бунты, то большинство русских, пожалуй, относились бы к ним не так, как относятся сейчас. Но это всё философия, причём лично моя.

После этих слов Николай повернулся к солдату и, вынув из кармана сорванный недавно крестик, дал ему.

— На счастье, — произнёс он с тем же голосом и интонацией, как 37 лет назад ему сказал это Алёша.

— Да что вы, не надо… — пытался отказаться солдат, но малоросс был неумолим.

Взяв крест, солдат отворил дверь одной из комнат, которая принадлежала когда-то покойному лейтенанту Струковскому и, впустив туда Николая, начал экскурсию по комнате.

— Вот в том углу (указал пальцем в правый угол комнаты) кровать, она твоя. Там (указал пальцем на тумбочку) еда и вода на 5 дней. Самое главное, ни в коем случае не выходи из этой комнаты. Дверь бронированная, тебя не найдут и не достанут. Вон там (указал пальцем на шкаф) висит одежда и стоит ружьё. Ружьё на крайний случай, а одежда твоя. Располагайся как дома.

— Спасибо, — сказал Николай настолько искренне, что у солдата, приведшего его в комнату сразу потеплело на душе, а глаза загорелись так, будто он спас жизнь генералу и его ждёт награда. Настолько тепло и душевно прозвучало это слово, что солдат более не мог смотреть на своего спутника с привычным и положенным ему смирным и спокойным лицом. Он дал один ключ Николаю, а вторым запер дверь комнаты снаружи и отправился к сержанту Виктору.

Выйдя во двор, солдат подбежал к сержанту и, доложив о том, что Николай находится в полной безопасности и что в комнате, в которую он был временно поселён он сможет прожить 5 дней, стал ожидать дальнейших указаний.

Виктор был доволен солдатом. Он достал из кармана 5 рублей и отдал ему за такое четкое исполнение приказа. Солдат был безумно благодарен сержанту за такой подарок, который Виктор вовсе и не обязан был делать. Он ещё немного постоял в несказанно-благодарном удивлении, а потом отправился к своему полку, чтобы скорее занять хорошую позицию на фланге.

Лейтенант Астапов же, закончив перегруппировку назначенной под его командование дивизии, решил отыскать сержанта Виктора, которому из всего старшего рядового состава доверял больше всех. Найдя сержанта, он шепнул ему на ухо: «Капитан Сорокин мёртв, под подозрением Дмитрий. Если я умру, передайте по вашему прибытию в Петроград его высокопревосходительству полковнику Козлову вот это письмо, но ни в коем случае не вскрывайте его ранее.» Услышав это, Виктор побледнел. Он никак не хотел предавать своего друга, которого считал себе родным, поэтому с наигранной уверенностью в голосе спросил:

— Господин лейтенант, что в письме? Дмитрий — мой друг, я имею право знать.

— Я вижу, что ваши намерения благие, поэтому так уж и быть, я исполню вашу просьбу. В письме сказано следующее: «Сержант Дмитрий Соколов подозревается в убийстве капитана Сорокина и его секретаря Александра Васильевича во время подготовки Варшавской крепости к обороне русских земель от немецкого наступления, ровно за полтора часа до него. Просьба лично лейтенанта Астапова, на которого было возложено командование крепостью рассмотреть дело Дмитрия Соколова, если тот ещё жив и находится в состоянии, в котором может прибыть в здание суда как обвиняемый. Заранее спасибо. Возможно уже погибший лейтенант Семён Астапов». Внизу моя подпись. Думаю, теперь вы довольны, сержант. Я надеюсь, что могу доверять вам, ведь вы единственный в крепости, кто ещё ни разу не обманул и не предал меня. Заранее спасибо.

Виктор не мог поверить словам лейтенанта. Не верил он также и в то, что его друг Дмитрий — убийца и предатель Родины. Он знал, что Дмитрий был ярым приверженцем Царской власти, что он никогда не смел осквернить честь и достоинство старшего по званию или по возрасту человека. «Он не мог убить капитана в такое тяжёлое для крепости время! Он не предатель!» — подумал у себя в голове и уже хотел было сказать это лейтенанту, наплевав на последствия, однако того уже и след простыл.

В голове Виктора сражались два чувства, которые он никак не мог перебороть. Первое — чувство долга, чести и человеческого достоинства. Оно не позволяло сержанту ослушаться приказа, данного старшим по званию. Он должен, нет, обязан был доставить письмо его высокопревосходительству в Петроград, иначе его имя навсегда покроется позором в глазах лейтенанта и его самого. Другое — чувство бесконечной дружеской любви и уважения к Дмитрию. Он не мог предать друга, не мог обвинить его в таком подлом действии, которое он точно не мог совершить. Передай он это письмо полковнику и всё, жизнь его друга возможно уже никогда не станет прежней, а в худшем случае и вовсе оборвётся. Немного поразмыслив, Виктор решил пока что спрятать письмо во внутренний карман своей куртки, а позже, если он выживет, решить, как поступить с этим доносом. Виктор ещё немного посмотрел вдаль, а потом отправился к своему полку.

Сержант Дмитрий был в отчаянии. Он сидел на лавке, стоявшей на заднем дворе крепости и размышлял над тем, что же ему делать дальше. План по убийству лейтенанта Астапова он окончательно отверг, ведь просто не мог себе позволить лишить его жену и дочь родного человека. Да и к тому же сержант не хотел быть поистине виновным в убийстве старшего по званию офицера. Он пытался представить у себя в голове хоть один положительный исход этой ситуации, однако всё сводилось либо к суду, либо к смерти лейтенанта. Единственным спасительным вариантом для Дмитрия была погибель лейтенанта во время обороны крепости. Придя к этому умозаключению, сержант в глубине души стал надеяться на смерть Астапова, несмотря на то, как подло и ужасно было это с его стороны. «Господи, да прости меня грешного за помыслы мои!» — прошептал тихо Дмитрий. Лейтенант Астапов должен был умереть, другого шанса на спасение не было.

С этой мыслью Дмитрий встал с лавки, отряхнулся и, достав из кармана последнюю сигарету, закурил.

На заднем дворе было тихо. Несмотря на то, что на улице продолжал лить дождь и грохотать гром, садик, находившийся в десяти шагах от сержанта, всё ещё выглядел довольно романтично. Там росли яблони и груши, все клумбы были усеяны цветами, в некоторых местах из отверстий в красивых керамических скульптурах били небольшие живописные фонтанчики, придававшие особую атмосферу и красоту этому месту. Наш сержант не сильно любил этот садик, поэтому всегда старался стоять к нему спиной или в крайнем случае боком. Однако сейчас он стоял к нему лицом, рассматривая всю красоту этого прекрасного уголка крепости и понимая, какой райский уголок он всю свою жизнь не замечал. Он докурил сигарету и подошёл поближе. Дмитрий поднял голову и, подпрыгнув, сорвал себе жёлтое наливное яблоко. Откусив, сержант решил более не задерживаться на заднем дворе ни секунды, так как до наступления немцев оставались считанные минуты, поэтому он тут же бросился к своему полку, расположенному на правом фланге относительно центральной дороги, ведущей прямо в крепость.