Чужое отражение. Осколки

Евдокия Гуляева, 2021

Будьте осторожны в своих желаниях, ибо они могут исполниться! Устав от нищеты и одиночества, бывшая воспитанница детского дома Катя Иванова мечтает о другой судьбе. И вот однажды она совершенно неожиданно попадает под колеса дорогого внедорожника, хозяин которого – молодой миллиардер Марк Эмильевич Беркутов узнает в ней свою пропавшую жену. И вроде бы все складывается хорошо: девушка обретает семью и находит любовь… Но разве это внезапное счастье не взаймы? Примеряя на себя чужую жизнь – рискуешь забрать себе и чужие грехи за которые придется отвечать! Современный любовный роман. Вторая книга дилогии.

Глава 5

Марк.

Все прошедшие недели я пытался убедить себя, что взрослые отношения без инфантильной влюблённости на грани безумия ритму моей жизни подойдут лучше. Убеждал себя, что сам так захотел, что так оно и есть, тем не менее, вечерами, я сидел в машине, наблюдая за ней сквозь тонированные автомобильные стёкла…

Каждый раз обещал себе, что это последний, и каждый раз опять отбрасывал свои же обещания на завтра.

Я ненавидел себя за то, что невыносимо скучал по ней, казалось, с каждым днем глупея и глупя до невозможности.

* * *

Со всех сторон давила тяжесть десятков, свалившихся на меня взглядов. До ушей эхом доносился шёпот, рассыпавшийся между остальными присутствующими:

— Сможете отличить одну от другой?

— С первого взгляда это трудно, да?

Трудно. Да, я и сам так считал, но это оказалось просто невозможно!

Все равно, что невооружённым глазом искать отличия копии от оригинала, но только не простой подделки, а обладающей характеристиками, близкими к алмазам из графства Лоффа; их практически не могут различить даже те специалисты, которые имеют богатый опыт определения типичных характеристик алмазов, имеющихся на региональном рынке.

Я считал, что с легкостью отличаю одну сестру от другой до тех пор, пока не увидел их вместе.

Сегодня они были до абсурдного похожи. Я не мог понять, кто из них, кто. У обеих белые волосы одной длины, одинаковые прически, лёгкий макияж, каблы и одинаковые черные платья в облипку, в которых они отлично выглядели, чёрт возьми, обе.

Их можно было бы различать только по цветным ленточкам, повязанным на тонких запястьях, если бы они у них были!

К моему удивлению, собираясь на сегодняшний вечер, Даша отказалась от любимых ювелирных изделий с бриллиантами, без которых выглядела еще более хрупкой — в точности копирующей Катю. Обе они выглядят, как навязанная продуманная игра.

Кстати вспомнился вчерашний вечер, и окончание короткого разговора с женой, который я не забыл от начала до конца:

« — Я дважды не впускаю в свой дом тех, кто нагадил в нем.»

« — То есть, у людей в твоей жизни, нет шансов на ошибку?»

Будто намеренно захотела доказать мне, пока я разбирался в своих чувствах, что обе они абсолютно одинаковы, во всём, и нет смысла добровольно менять одну неидеальную на неидеальную другую.

— Ваша свояченица, Марк Эмильевич, просто потрясающая! Только кто из них, кто — так и не пойму!

Но я уже видел, скорее не увидел, а испытал, что вернее и точнее на различия между ними двумя мне указывает неожиданно проснувшаяся ревность. Чувствую, что быстро приближаюсь к внезапной её вспышке, поэтому не обращаю внимания на заговорившего со мной, и решительным шагом направляюсь к ряду витрин с выставленными в них на торги лотами. Туда, где рядом с Катей остановился Гордон, несколько дольше необходимого задержав в своей руке её маленькую ладошку.

Мне казалось, что он позволял себе слишком многое: стоять слишком близко, слишком жадно на нее смотреть, допуская больше вольностей, чем официальное представление незнакомых людей друг другу.

— Гордон.

— Беркутов.

Мы обмениваемся короткими преувеличенно спокойными приветствиями, придерживаясь формальностей, но обходясь без рукопожатия.

— Эта, определенно, одна из лучших твоих работ! Знаешь, я готов побороться за неё на сегодняшнем аукционе.

Создает некую двусмысленность. Он словно наслаждается всем этим. А ведь и правда, ему в кайф. Это я тут каждую лишнюю секунду от ревности подыхаю морально.

— Ожерелье не продается!

Отвечаю так, чтобы поставить точку в разговоре, и Гордон это понимает. С белозубой улыбкой кивает и уходит.

А я смотрю на его удаляющуюся широкую спину и думаю о смерти. О цветах пиона и его удушливом аромате, о бордовых, рассыпанных повсюду лепестках, словно брызгах крови. Я думаю о своем голоде и его силе. О контроле. Кровожадность растёт и пульсирует в венах, и я вот-вот позволю ей захватить себя, осознавая, что внезапную агрессивность через несколько часов сменят приступы сожаления, но это уже не изменит содеянного.

Дышать, дышать.

Иначе я просто сорвусь. Иначе фантазия о наказании в виде асфиксии станет сладостной реальностью.

— Какого черта ты тут делаешь? — рявкаю я, гуляя раздраженным взглядом по белой Катиной коже на которой тут же выступили мурашки. — Кто пригласил?

Бросаюсь вопросами, хотя сам знаю на них ответы.

Делаю знак рукой, и рядом с нами мгновенно появляется кто-то из моей невидимой охраны. Лишь лёгкое движение бровью, мне не нужно просить дважды — и центральная витрина с жемчужным ожерельем открыта. Когда я беру его в руки, рядом с нами реагируют восторженным: «Ах!»

— Марк, — шепчет Катя одними лишь губами, разгадав мои намерения. — Не надо… Даше это не понравится.

Она ещё несколько секунд смотрит на меня, но, чувствуя мою непреклонность, безропотно склоняет голову, и вздрагивает, когда холодные крупные жемчужины касаются ее обнажённой кожи.

Уязвимая покорность бьёт под дых посильнее кулака, и я снова ощущаю это: будто под ребрами стискивает внутренности. Закрываю глаза и медленно выдыхаю. Ревность, что царапала душу мгновенно пропадает, словно я сам себе ее придумал.

Жемчуг туго охватывает тонкую шею, вступает во взаимодействие с бледной кожей, и, действительно, начинает выглядеть ещё более беспроигрышно: естественная текстура перламутрового органоминерала подчеркивает неповторимую индивидуальность его обладательницы.

Так, вот это, совсем не щедрость, чтоб вы понимали. Чтобы и дальше видеть различия между ними двумя, и нужен этот контраст. Я сделал трусливую попытку скрыть свое собственное позорное замешательство, прикрывшись бездушной ниткой холодного жемчуга.

* * *

Катя.

Мы с Марком смотрим друг на друга. Только смотрим. Это всё, что нам с ним позволено.

— Не надо… Даше это не понравится, — шепчу пересохшими от волнения губами и понимаю, что соскучилась невыносимо.

Мне бы надо на глаза надевать глухую повязку, чтобы не видеть и не реагировать ТАК на каждое незначительное изменение на его лице: особенно на скользящее движение губ, когда он недовольно, как сейчас хмурится, правый уголок рта слегка ползёт вверх; как и на сотни иных мельчайших микродвижений его мимических мышц.

Голоса вокруг нас становятся громче, а мое сердце бьется всё сильнее, удары всё чаще, всё оглушительнее до тех пор, пока не сливаются в непрерывную дробь. В тот же миг тягучий звук скрипки в зале обрывается — нет, разрывается на сотни ноющих звуков, которые нарастают, и все они режут мою жизнь на полоски, а сливки общества полощут их в грязной воде светских пересудов.

— Любовница!

— Кто?

— Она?

— Беркутов может себе позволить трахать кого угодно!

Сплетни роятся вокруг нас, царапают гортань. Под языком свербит. Но хуже слов их глаза. Осуждение, с которым они пристально смотрят на меня, вне всяких сомнений, могло бы разорвать мне кожу, раздробить ребра. В их общем презрении и власть, и пренебрежение, и от всего этого мне становится дурно.

Мне надо срочно выбраться отсюда, уйти, убежать, что угодно, только бы не стоять на месте и не видеть круговерть лиц, полных фальшивых улыбок, теней, людей и их голосов, не слышать фраз, переполненных ханжеским лицемерием.

Я делаю робкий шаг вперёд, практически не чувствуя ни ног, ни каблуков, ни пола…

Словно цепные псы, привыкшие реагировать на любое изменение ситуации, охрана вторит моему движению вслед за редкой коллекционной драгоценностью, но её хозяин предупредительным жестом приказывает им остаться на месте.

Они по команде замирают, а я иду прямо в толпу любопытных, телерепортеров с блокнотами, микрофонами и диктофонами, щурясь от ярких вспышек фотокамер.

— Ты заметила, какое на ней ожерелье?

Всеобщее внимание теперь приковано вовсе не ко мне, а к прекрасному произведению ювелирного искусства на моей шее. Я — как картина известного художника, вокруг которой все охают и ахают, руками всплёскивают, совершенно ничего не смысля в живописи, ориентируясь при этом исключительно на немыслимый ценник.

За несколько проделанных шагов успеваю подхватить с проплывающего мимо подноса бокал с шампанским, сделать несколько глубоких глотков, едва не поперхнувшись на первом же от ударивших в нос стойких пузырьков газа.

В коридоре не останавливаюсь, не оглядываюсь, а иду сразу в дамскую комнату.

Стук моих каблуков словно бежит впереди меня…

Захожу в туалет, навстречу мне как раз стайка пестро разодетых женщин. Хорошо хоть здесь никого кроме меня, никто не наблюдает за тем, как я стою и пялюсь на себя в зеркало: трогаю впадинку на шее, прямо под ожерельем, рядом с которой пульсирует сонная артерия, и с благоговением касаюсь крупных гладких жемчужин.

Из-за чего или что так полоснуло по сердцу, пережало-перетянуло горло?

Почему все это не отпускает? Не ослабляет жилистой хватки его невидимая ладонь…

Знать бы где та самая грань — грань моей слабости! Не узнаю никогда: не я эту грань определяю — он.

Сколько осталось минут, сердечных ударов, порывистых вздохов до того, как его пальцы снова до боли сожмут мне шею?

Не имею понятия…

Нарочито долго держу руки в ледяной воде, прикладываю их к щекам — горят.

Поднимаю голову и вздрагиваю от неожиданности: в отражении зеркала встречаюсь с серого цвета Дашиными глазами. Она стоит в нескольких шагах, чуть склонив голову на бок, и пристально разглядывает меня, словно пытаясь найти отличия себя реальной от меня. Видимо, увиденное вполне её удовлетворило: она улыбнулась и, с пленительной смешинкой на губах, подмигнула своему отражению.

— У тебя появилось кое-что, принадлежащее мне, сестрёнка. Я хочу это забрать.

Возразить бы ей, но что-то мне подсказывает — не стоит.

Я не поворачиваюсь к ней, стою спиной. Её пальцы ловко расстёгивают ювелирный замок, потому что делают это ежедневно, и осторожно снимают жемчужное ожерелье с моей шеи. Примерив его, она несколько раз крутанулась, чтобы лучше рассмотреть себя в зеркале и победно усмехнулась, теперь явно находясь в приподнятом настроении:

— Любовная связь с женатым мужчиной — это, конечно, не лучший вариант, но вполне допустимый в столичном бомонде. Гораздо хуже, если у него помимо тебя есть ещё несколько любовниц.

Слова хлёсткой пощёчиной, сделанной без особых усилий, пришлись кстати.

Не дожидаясь моей реакции, она разворачивается и уходит, бросая мне:

— Приведи себя в порядок, у тебя щёки горят.

Чувствую, как из левой ноздри течет теплая струйка.

Провожу пальцами по верхней губе. Так и есть — пошла кровь, впрочем, дело это нехитрое. После жизни в детдоме у меня вообще часто идет носом кровь. Бывает и просто так, без всяких там оплеух.

Зажимаю рот ладонями, глуша истерические рыдания, прикусив холодные пальцы до боли…

Кто бы знал, что все будет именно так!

Я не знала, он не знал, никто не знал.

* * *

Я слышу приближающиеся шаги, оживлённые голоса и женский смех.

Понимаю, что у меня осталась пара-тройка секунд, прежде чем дверь распахнется, впуская кого-то из гостий, поэтому быстро сгребаю в охапку разбросанные по сторонам окровавленные комья бумажных полотенец, выбрасываю их и мою руки.

Едва успела, как вошли уже знакомые мне четыре молодые красивые девушки, под предводительством блистательной Ливии, заполнив пространство дамской уборной бессмысленной болтовнёй и приторным ароматом дорогих духов.

— Ты видела? — проговорила одна. — Ты видела, какие на мамаше Любарского бриллианты?! Нет, ты только посмотри на ее колье! С ума сойти! Слушай, она в самом деле помолодела или весь секрет в освещении?

— Лет на сто!

— Наверняка, недавно от пластические хирурга, — фыркнула вторая. — Когда муж на двадцать пять лет моложе, хочешь — не хочешь, а под нож ляжешь.

— На двадцать пять?! — округлила глаза первая. — Значит, из-за денег женился!

— Нет, — возразила вторая. — Говорят, что он достаточно богат.

— Тогда импотент, — поставила диагноз первая и при этом так уморительно сморщила носик, что все четверо одновременно прыснули.

Но увидев меня синхронно притихли и тотчас же побледнели на редкость слаженно.

— Даша? — после некоторого молчания, дрогнувшим голосом обратилась ко мне Ливия.

Она — любовница, поэтому ее оторопь перед женой мне понятна.

Вместо ответа я машинально прикоснулась к шее, прямо в том месте, где совсем недавно и висело единственное украшение: пальцы лишь мазнули по голой коже — жест выглядел нелепо, чем сразу выдал мое очевидное замешательство.

— Если это не она, то ее сестра-близнец, — шепчет одна из девушек, но шепчет так громко, что её слышат все.

И тут же подхватывают остальные:

— Она — запасная.

— Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем эта холодная стерва Беркутова узнает, что она не единственная, кто согревает по ночам постель своего мужа?

Они обступили меня плотным кольцом, так что стало трудно дышать — вспотели ладони, и я попятилась назад, чувствуя себя самой настоящей добычей, что оказалась загнанной в угол. Меня вновь охватило жуткое чувство страха, которое я испытывала в детстве.

Неблагозвучная фамилия и редкое имя, внешность с изюминкой или необычное хобби, развитый не по возрасту интеллект, худоба или полнота — все эти особенности несовершеннолетнего могут ввергнуть его в ад под модным и страшным названием «буллинг», если поблизости окажется человек с девиантным поведением.

Я не очень люблю вспоминать о своем детстве, и причина этому — невероятная жестокость, с которой мне приходилось сталкиваться практически всю детдомовскую жизнь. Цвет моих волос стал поводом для постоянных издевательств и оскорблений. Не просто блондинка — волосы настолько неестественно снежно-белые, что казались ограниченным ровесникам сединой. А однажды, мне даже устроили «тёмную».

В пятом классе была очень неприятная ситуация. Зашла в туалет, и за мной три девчонки. Щелчок закрываемой двери почему-то заставил сердце ухнуть вниз. Они окружили меня, сомкнувшись в круг. Наступали медленно, вынуждая меня опасливо пятиться до тех пор, пока я не упёрлась спиной в ряд ржавых умывальников.

— Уродка! Уродка! — смеялись одиннадцатилетки под предводительством старшей.

— Лен, не издевайся над ней! — насмехался писклявый голос.

— Не издевайся надо мной, не издевайся над ней, а над кем мне остаётся издеваться?

Я предпочла промолчать. Мысленно приготовилась к тому, что просто так от меня эта троица все равно не отвяжется. Вопрос только в том, насколько плачевным для меня окажется финал этой очередной провокации.

— Чё ты в молчанку играешь? — задирщица продолжала наступать. — Я с тобой разговариваю! Или тебе даже говорить со мной противно?

Я нервно сглотнула. Стараясь не упускать зачинщицу из поля зрения, краем глаза все же заметила, как одна из ее подруг достала откуда-то почерневшие ножницы и потрясла ими.

— Ты ведь у нас вся такая беленькая…

Она не договорила последней фразы. Вместо этого резко выбросила вперед руку и ухватила меня за волосы. Дернула на себя.

Сдаваться без сопротивления было, по меньшей мере, глупо и унизительно. Едва осознав это, я попыталась вывернуться, вырваться из захвата, но не тут-то было, увы…

Ножницами вжух по волосам, и всё! Толстая коса упала к моим ногам.

Девочки потом ушли, а я на полу сидела плакала, худеньким кулачком размазывая по щекам слёзы, запуская пальцы в короткие неровные прядки. Не от боли, а от непонимания и обиды плакала. Да, конечно, я давно повзрослела и все страхи остались в прошлом, но и теперь меня безумно триггерит с того туалета.

И вот сейчас, в эту самую минуту, несмотря на то, что с тех событий прошло уже много лет, тот самый, детский страх заставил меня замереть на месте. Это не холодок, что легонько коснулся меня изнутри, а настоящий ужас — гнетущий взрыв ледяного отчаяния от которого скручивает внутренности в тугой жгут и перехватывает дыхание. Вижу их растерянные и непонимающие взгляды. Они вовсе не из моего детства, они не хотят мне зла, тем не менее, я судорожно хватаю ртом воздух, будто в последний момент, когда лёгкие уже разрываются болью от недостатка кислорода.

Внезапно дверь дамской комнаты распахнулась, впуская Дашу.

Царственно цокая по выложенному плиткой полу высоченными каблуками своих модельных туфель, она идет мимо окруживших меня безобидных сплетниц, еле заметно кивнув им, не снизойдя до большего.

— Все в зале гадают, почему ты задержалась здесь так надолго?

Подружки засуетились и поспешили удалиться, делая вид, что сильно торопятся, а Ливия, проходя мимо, наклонилась и выдохнула мне шепотом:

— Тут не место — раскисать!

Я проводила ее взглядом.

Мда…

Несмотря на все попытки казаться сукой, она была гораздо дружелюбнее, чем я ожидала, наслушавшись сегодня разговоров о ее пресловутой стервозности. И даже хорошо, что она, пытаясь избежать конфликта, приняла решение ретироваться, подумала я, моя сестрица съела бы эту бедную девочку с потрохами.

— Знаешь, а я передумала, — заговорила Даша, поправляя перед зеркалом свою прическу, подкалывая вверх случайно выбившиеся пряди, — забирай эту побрякушку. — Она сняла ожерелье, протянув его мне. — А я заберу назад своего мужа.