Чужое отражение. Осколки

Евдокия Гуляева, 2021

Будьте осторожны в своих желаниях, ибо они могут исполниться! Устав от нищеты и одиночества, бывшая воспитанница детского дома Катя Иванова мечтает о другой судьбе. И вот однажды она совершенно неожиданно попадает под колеса дорогого внедорожника, хозяин которого – молодой миллиардер Марк Эмильевич Беркутов узнает в ней свою пропавшую жену. И вроде бы все складывается хорошо: девушка обретает семью и находит любовь… Но разве это внезапное счастье не взаймы? Примеряя на себя чужую жизнь – рискуешь забрать себе и чужие грехи за которые придется отвечать! Современный любовный роман. Вторая книга дилогии.

Глава 3

Я приняла решение уйти обратно, вернуться в свою собственную жизнь, не дожидаясь, пока меня об этом попросят.

Это чужая семья, да, может быть проблемная, неидеальная, но семья, сами разберутся.

Сразу не смогла начать собираться, сил не было. Руки дрожали. Сознание напрочь отказывалось принимать очередную перемену в жизни.

Я встала напротив окна и стала смотреть на ледяные иглы небоскребов «Москва-Сити». В эту минуту не только высотки казались мне застывшими, но даже широкие ленты транспортных развязок смотрелись снежными змеями, извивающимися в самом низу. Панорамные окна пентхауса выходили на ту самую высотку, комплекс башен «Федерация» — башню «Восток», на смотровой площадке которой я отчаянно хотела побывать, но все откладывала на потом. Весь этот ансамбль с абсолютно гладким фасадом, без видимых стыков и выступающих архитектурных элементов действительно напоминал громадную ледяную иглу, тянущуюся к небу. Не залипнуть на нее было просто невозможно: торгово-офисный и развлекательный центр, окруженный мельтешащими неоновыми подсветками и сверкающими динамичными рекламными баннерами, казался сказочным городом в городе.

Вот и все. Все мысли передуманы, ничего не хочется, и я просто стою на месте, убивая время.

Или же я глупо надеюсь, что сейчас, в эту самую секунду, или через минуточку-другую Марк решительно войдет ко мне в комнату и остановит меня?

Ожидаемое — не всегда действительное, и это самое отвратительное.

Тихий стук в дверь, и мне хочется выть в голос: это не он! С другой стороны, может, это и хорошо, ведь больно будет в любом случае, от этого никуда не деться.

Уже не первый раз ко мне негромко стучат, словно деликатно поторапливают, но я игнорирую, меня нет. Меня больше ни для кого нет…

Заставляю себя развернуться, подхожу к шифоньеру и, выволакивая с его антресолей свой потрепанный чемодан, принимаюсь беспорядочно скидывать туда вещи. Но почти сразу останавливаюсь внутри себя — не возьму я того, что Марк мне подарил! И шубку норковую не возьму, и шикарные итальянские сапоги… и еще много чего… Тем более, что чемодан всего один и туда войдут только те вещи, с которыми я сюда пришла.

Да, глупо, наверное, но это не из-за женского бессмысленного упрямства, а из последних остатков гордости, чтобы потом вспоминать было не стыдно. Хотя все равно будет стыдно и больно, чего уж там!

В последний раз окидываю рассеянным взглядом комнату, куда занес меня резкий поворот судьбы, и понимаю, что больше мне брать нечего: банально не унесу.

Тихо и осторожно выхожу в коридор. С трудом справляясь с громоздким чемоданом, стараюсь не привлечь к себе чье-либо внимание, вздрагиваю от неожиданности, когда натыкаюсь на взгляд Беркутова. Видимое воплощение ленивого безразличия, он стоял, прислонившись к стене, на расстоянии вытянутой руки, и не сводил с меня глаз.

Мысли тут же смешались с эмоциями, как только он предпринял попытку приблизиться ко мне, а я сделала шаг назад, инстинктивно выставив вперед свободную руку.

— Не подходи… — беззвучно шепчу, едва заметно двигая губами, глазами моля его об этом на коленях.

Он — самое яркое напоминание моих ошибок, которые я не сумела простить себе, простить ему, нам обоим.

Перехватываю чемодан поудобнее и спешу уйти. Сбежать отсюда. Но он останавливает меня, поймав за талию и развернув к себе, забыв обо всех приличиях и собственных принципах.

— Постой, — произносит в самое ухо, нескромно касаясь его губами, а я боюсь пошевелиться и спугнуть момент.

Последний кульминационный момент с ним, который я могу себе позволить.

Прядь моих волос едва заметно колыхнулась то ли от лёгкого сквозняка, то ли от его дыхания…

Давление, оказываемое им, только разжигает внутренние противоречия, которые как будто колят и скребут кожу. Легче содрать ее с себя, помнящую каждое из его прикосновений, чем вытравить их из своей памяти.

Не могу пошевелиться, отойти…

Задыхаюсь, тело бросает в дрожь, мурашки предательски бегут по коже. Смотрю на него, прощаясь, и сама в этот миг живьем подыхаю.

Все скручивается от волнения…

Пытаюсь оторвать себя от него и сбежать отсюда, чтобы больше не видеть его, но он удерживает ещё крепче и ближе притягивает к себе, руками плотно сжимая мою талию.

Смотрю ему в глаза, и столько необъяснимого в его немигающем ледяном взгляде, что слова, морозным инеем, замирают у меня на губах. Еще секунду назад я хотела горячо высказать всё, что думаю о нём, о нас, но теперь не уверена, что это необходимо — он все понимает.

— Дай. Мне. Уйти, — прошу отчетливо, ненавидя себя за жалобные нотки, звучащие в голосе.

–… Уходи.

Он отпускает меня и отходит к стене, освобождая проход.

Быстрым шагом, чтобы не передумать, не оборачиваясь, чтобы не сойти с ума, я ухожу.

Судорожно пытаюсь вспомнить, как отсюда выйти. Столько одинаковых коридоров!

Только оказавшись в холле, в ожидании лифта, я позволяю себе выдохнуть, но вся моя боль комом застревает где-то в легких, когда я случайно натыкаюсь на изобличительный взгляд будто появившийся из ниоткуда Елены. Он скользит по одинокому чемодану на полу, как при досмотре, словно сканирует его содержимое, проверяя, не прихватила ли я с собой что-нибудь чужое, мне не принадлежащее.

Вот именно это недоверие меня и злит. Заслуженное. Я украла чужую жизнь. Разве этого мало?

* * *

Окунуться во что-то с головой — это способ избавиться от старой шкуры.

Я с головой погрузилась в работу, чтобы забыть обо всем. Так прошли несколько недель.

Да, монотонная организационная работа на должности директора детского дома позволяла мне хоть на время избавиться от тяжелой депрессии, ведь каждую минуту своего свободного времени я начинала вспоминать и задыхаться от этих воспоминаний. Ненавижу их!

Звуки оживленных голосов, шум, гам, топот и беготня, присущие обычному звонку с последнего урока, за дверью моего кабинета не раздражали, наоборот, от детского смеха дом каким-то чудом будто ожил, готовясь к обновлению. Давно забытое суетливое беспокойство охватило его в ожидании основательного ремонта. Благодаря щедрому спонсорскому взносу международной корпорации De Beers Berkut и обещанной ими же благотворительной помощи, на правом крыле здания уже поставили строительные леса, группы завешали плотным полиэтиленом, поэтому часть ребятишек пришлось переселить, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Да, Марк Беркутов сдержал свое слово, причём он так же ни разу не появляется лично, передавая мне подписанные им необходимые случаю официальные бумаги через своего неразговорчивого водителя — Богдана, либо с всезнающим Аркадием Абрамовичем. Последний, кстати, так и остался моим бесценным помощником, продолжая с завидной регулярностью появляться в стенах нашего детского дома, несмотря на отсутствие официального трудоустройства.

Вот и сейчас он появился в самый подходящий момент как раз, когда я совершенно запуталась в стадийности и сметах на проектные работы.

Передо мной на столе лежала куча бумаг — множество стандартных листов писчей бумаги, исписанных разными почерками и напечатанных на принтерах разными шрифтами; бумаги, казалось покрывали всю поверхность, включая компьютерную клавиатуру с затёртыми клавишами, и лишь чёрный прямоугольник выключенного монитора возвышался над этой кучей, словно надгробие.

Поначалу я попробовала сложить листы в каком-то только мне понятном порядке, затем передумала, и теперь пыталась отобрать лишь некоторые, самые нужные, для чего освободила правый угол стола, раскладывая документы веером. Какие из них могут пригодиться, знать не могла, и потому получалось плохо, долго, а время катастрофически поджимало.

Увидев на пороге своего кабинета Аркадия Абрамовича — невзрачного, невысокого, почти иссушенного возрастом старичка в сером неброском костюме, я не смогла сдержать измученный благодарный выдох.

— Ну что ты, Катенька! — забавно всплескивает руками он, кудахча, словно заботливая наседка. — Тут проблем-то, буквально на пальцах одной руки можно пересчитать! И, вполне возможно, не все так плохо, как ты думаешь, — продолжает, сгребая верхнюю пачку договоров, пристально вглядываясь в мелкий шрифт, — хотя, наверно, и не так хорошо…

Я непроизвольно смеюсь.

Спустя недели совместной работы, мы знаем друг о друге больше, и я могу отключить напряжение и расслабиться, чувствуя себя комфортно в его обществе. Здесь, за закрытыми дверьми моего кабинета, у нас с ним живое общение.

— Главная цель недобросовестных строителей: выставить клиенту дешевую смету, — он вчитывался в содержимое, словно бубнил себе под нос, — и, как можно раньше, заключить с ним договор подряда.

Потом как-то странно крякнул, хохотнул, не прекращая просматривать контрольные цифры, и продолжил бубнить сам себе:

— По принципу — «ввяжемся в бой, а там — разберемся».

— А мне что с этим делать?

— Я займусь.

Будто больше не замечая меня, он недолго повозился у стола, и, углубившись в бумаги, сел на мой стул, сразу после того, как я едва успела с него встать. Меня это ни в малейшей степени не смутило, так как я привыкла к его странностям, которые, к моему удивлению, уже не казались мне странностями.

Я же подошла к одинокому окну, и, облокотившись на подоконник, застыла, задумчиво сколупывая потрескавшуюся краску с деревянной рамы…

Погода не прибавляла настроения. Зимний морозный вечер уже стоял над присыпанной снегом столицей, и меня передернуло от холода. Глазами поискала вокруг, что можно было бы накинуть, но со времен предыдущей хозяйки здесь все осталось по-прежнему, обстановка отнюдь не стильная: писчий стол стоял на своём обычном месте, пара неодинаковых неудобных кресла для посетителей, да еще большой книжный шкаф с покосившимися от времени дверцами и вечной пылью на открытых полках.

Несмотря на все мои усилия — ничего не меняется. Стараешься, тужишься, много и усердно работаешь, мало спишь, пашешь, а результат не меняется или становится лишь незначительно лучше. В такие моменты возникает ощущение, что какая-то невидимая сила не даёт расти. Будто бы к ноге привязан якорь. Кажется, что ты ускоряешься, бежишь на всю мощь, а на самом деле лишь роешь ногами землю.

Я тихонько вздохнула…

Возможно, мое упадническое настроение слишком бросалось в глаза, потому что Аркадий Абрамович укоризненно покачал головой и немедленно начал что-то искать в ворохе бумаг, сваленных на столе. Глянцевый журнал, видимо, подмигнул ему своей обложкой и тот, плюхнул его рядом.

— Ежегодный благотворительный аукцион «Ради жизни», устраиваемый миллиардером Беркутовым уже в 5-й раз, — востроглазый старичок постучал по названию передовой статьи пальцем, — помнишь? Вечер для коллекционеров и меценатов. Ты не надумала пойти туда?

Ну как тут забудешь, когда всю прошедшую неделю он монотонно напоминает мне об этом?!

Я замялась, как бы сомневаясь, стоит ли говорить дальше, но потом, решившись, выпалила:

— Достаточно сказать, что Марк не послал мне приглашение.

— Я достану для тебя именное и внесу в список. Не давай свой ответ сейчас. Понимаю, что тебе сложно. Но все же, подумай. Мероприятие пройдет в субботу, у тебя есть еще пару дней, чтобы решиться.

— Угу, — я снова отворачиваюсь к окну, всем видом показывая, что не желаю обсуждать это.

Хочу прервать его, пока им не пущен в ход последний излюбленный аргумент, но не успеваю:

— Это уникальная возможность найти и привлечь внимание новых спонсоров!

Он прав. Прав в том, что невозможно что-то поиметь ничего не делая.

— «Обширен страус и высок, но при огромной силе, он прячет голову в песок: — А чтоб не откусили!» — воодушевленно цитирует он детские стихи московского поэта Марка Шварца.

— Страус вовсе не прячет голову в песок, он показывает вам свою задницу, — в ответ парирую я.

И мы вместе смеемся. Кто-то же должен разряжать атмосферу и в напряженные трудовые будни!

* * *

В который раз посмотрела на часы, что не осталось незамеченным для Аркадия Абрамовича, и он неодобрительно поцокал языком, как будто был строгим учителем, а я — непоседливой ученицей, ждущей звонка на перемену.

Но беспокойство изводило меня хуже надоедливой мухи!

Я ждала Свету. И всякий раз, когда мне выпадал случай увидеться с ней, жутко нервничала.

Да, она осталась в семье. Ушла только я. Но не без великодушного разрешения своего работодателя, Богдан иногда завозил ее ко мне по расписанию, после занятий в школе. И так каждый раз, лишь издалека завидев силуэт знакомого внедорожника, мое сердце пускалось вскачь, а я хватала с вешалки пальто и мчалась вниз, с энтузиазмом прыгая через две ступеньки.

Каждый раз втайне мне хотелось верить, что Марк там, скрывается за тонированными стёклами своего автомобиля. И я, стоя чуть поотдаль, из-под опущенных ресниц тайком вглядывалась — в надежде увидеть его профиль, зная в глубине души, что не судьба.

Каждый раз Света выскакивала из машины и с распростертыми руками бежала мне навстречу.

А еще каждый раз, расставаясь, она повторяла одну и ту же фразу разрывающую сердце: «Я хочу остаться с тобой!»

* * *

К вечеру коридоры детского дома опустели. Пусть и ненадолго, вернулась строгая тишина, а гулкое эхо вновь принялось многократно умножать шаги.

После нашей коротенькой встречи, я возвращаюсь в свой кабинет с большой неохотой и так же неохотно иду по вечерам домой, помня о том, что каждый прожитый мной день, словно под копирку, напоминает предыдущий. И так каждый день. На одну и ту же работу тем же путем, после того же нетронутого мной завтрака. И каждое новое утро я снова до последнего переставляю будильник и едва сползаю со скрипучего дивана; за любимой чашкой с давно отколотой ручкой, казалось бы, бодрящего кофе, только подумав о скором начале рабочего дня, вхожу в транс; а уже через час-два работы с типовыми документами, готова снести к чертям с незамолкающего ни на минуту телефона рабочую почту и мессенджеры или, по крайней мере, хорошенько хлопнуть клавиатурой о стол… Но ведь это не починит ее вечно западающие клавиши!

Все мои действия в конце рабочего дня отточены до автоматизма: просмотреть, закрыть, захлопнуть, выключить; поэтому замечаю любые, даже самые незначительные изменения. Все на своих местах и все на виду, только вот на моем письменном столе — довольно внушительная коробка изысканного дизайна для по-настоящему царских подарков.

В аскетичном интерьере моего кабинета эта самая дорогая черная коробка с перетягивающей ее атласной лентой того же цвета, сексуальной и строгой, смотрится пафасно. Что уместно, в фешенебельных районах центра столицы здесь, на окраине неблагоустроенного Восточного Бирюлёво выглядит нелепо.

Я вдруг вспомнила, как однажды получила подарок на свой день рождения. Мою первую куклу — хрупкую и нежную маленькую стюардессу: в форме вымышленной авиации, в кокетливой пилотке, с такой тонюсенькой талией, что я дотрагивалась до неё двумя пальчиками, боясь разрушить это игрушечное чудо.

Только моя. Личная.

На самом деле детдомовцы получают много подарков, к примеру, на Новый год — от государства, компаний-спонсоров, частных дарителей. Но все они общие. Нет ничего личного. Подарки там — вещи не индивидуальные. Да и как может быть по-другому, если у ребенка в детском доме для личных вещей — максимум одна тумбочка и пару полок для одежды в общем шкафу?! Продумайте, где они хранят все ваши подарки за долгие годы? Да в общих комнатах-группах!

Как тогда забилось сердце, а я покрылась мурашками! И это лишь только при виде упаковки!

Мне очень хотелось продлить этот волнующий момент и сейчас, но, с другой стороны, не терпелось узнать, что же там внутри.

Разворачивала с особым трепетом предчувствия подарка.

Внутри коробки оказалась бумага тишью — тонкая и приятна на ощупь калька с кричащим логотипом GUCCI, а под ней платье черного цвета из натурального шелка. Невесомо, едва ли дотрагиваясь до ткани кончиками пальцев, погладила. Да, карточка с посланием там тоже была, как и само именное приглашение на Ежегодный благотворительный аукцион «Ради жизни».

Я была уверена, этот щедрый подарок от Марка и знала, что не пойду. Но руки сами собой потянулись к записке.

Перечитав ее несколько раз, ощутила, как сердце пропустило удар, потом еще один, заставив меня пожалеть о преждевременном решении и задохнуться от шквала противоречивых эмоций.

На миниатюрном прямоугольном листе плотного картона размашистым женским почерком было написано: «До встречи, сестренка.»