Приворот на крови. Приключения Руднева

Евгения Якушина, 2020

Череда жутких и загадочных преступлений потрясает Москву. Полиция обнаруживает обескровленные тела со следами зубов на шее, а свидетели кошмара рассказывают о невероятном чудовище-вампире. Откуда взялся этот монстр, и что его породило? Руднев и его друзья снова ищут ответы на непростые вопросы и вступают в борьбу с вырвавшимся на свободу злом.

Глава 2

В маленьком домишке с грязными окнами, по одну сторону смотрящими на реку, а по другую — в глухой проулок, вместе с полоумной внучкой находилась присматривавшая за скорбной сиротой монахиня из Богородице-Рождественского монастыря, сестра Агафия. Встретила она посетителей неприветливо.

— Почём вы, господа, убогую тревожите? Мало того, что бабку её — царствие ей Небесное! — раскопали, греха не побоялись! Теперь сироту, умом чахлую, донимаете! Чего вы от неё хотите?

— Простите нашу навязчивость, сестра, но идёт полицейское расследование предполагаемого смертоубийства. Нам необходимо поговорить с вашей подопечной, — терпеливо, но настойчиво ответил Терентьев.

— Какое такое смертоубийство?! Хавронии Макаровне срок пришёл. Ей восемьдесят седьмой год уж был, и здоровье слабое. Да и кому бы это нужно было неимущую старуху убивать! Глупости всё! У вас, господа полицейские, занятий, что ли, других нет?!

— Позвольте мне поговорить с внучкой умершей, — вступил в разговор Руднев. — Я не полицейский.

Сестра Агафья окинула Дмитрия Николаевича сердитым взглядом.

— Не полицейский? Доктор, стало быть. Эти тоже не раз приходили! Только тревожат!

— Я не доктор, сестра, и обещаю, что не потревожу больную.

— Не обещайте! Одному богу известно, что её скорбный ум тревожит. Ладно! Можете поговорить, но в моём присутствии и недолго. И вот ещё что, — сестра Агафия строго посмотрела на Терентьева и Белецкого, — вы, — она тыкнула костлявым пальцем в Анатолия Витальевича, примостившегося на край деревянной скамьи и приготовившегося записывать разговор, — снимите очки, не то она решит, что вы доктор, и в припадок кинется.

Терентьев что-то хмуро проворчал себе под нос, но очки, которые надевал для чтения и письма, послушно снял и убрал.

— А вы, — монахиня сурово глянула на Белецкого, — вы вообще вон-те за ширму уйдите. Уж больно вы высокий и худой, да еще и в чёрном. Испугается она вас, за нечисть примет.

Белецкий безропотно подчинился, подвинув ширму таким образом, чтобы видеть происходящее через щель между ширмой и стеной.

— А вы вот сюда сядьте и не вставайте, — сестра Агафия указала Дмитрию Николаевичу на колченогий табурет у стола, а после удалилась в соседнюю комнату, отгороженную засиженной мухами выцветшей ситцевой занавеской.

Через минуту она вернулась, ведя за руку согбенную женщину в темном неряшливом платье и чёрном платке, из-под которого выбивались спутанные пряди мышиного цвета. Женщине этой было лет сорок или около того, но выражение её маленького напуганного лица было совсем детским.

— Вот, Прасковьюшка, смотри какой барин к тебе в гости пожаловал, — неожиданно мягко и ласково проворковала сестра Агафия, усаживая подопечную напротив Руднева, и предупреждающе зыркнула на Дмитрия Николаевича взглядом, идущим в абсолютный разрез с её медовым голосом.

Руднев выжидающе молчал и не двигался. Прасковья не меньше минуты сидела, уставившись в стол, а потом наконец приподняла голову и исподлобья посмотрела на Дмитрия Николаевича.

— Здрасьте вам… — тихо проговорила она тонким писклявым голоском.

— Здравствуй, — мягко ответил Руднев, всё ещё не решаясь шевельнуться.

— Меня Прасковьей зовут, а тебя как?

— А меня Дмитрий Николаевич. Я тебе гостинец принёс, — Руднев вынул из кармана шоколадную плитку в яркой обертке и одновременно с тем небольшой блокнот для зарисовок и карандаш.

Он осторожно пододвинул шоколад к женщине. Та сперва отпрянула, а после ухватила плитку обеими руками, сорвала с неё обертку и надкусила.

— Благодарствую, — сказала она уже более уверенным голосом. — А это что у тебя?

Она указала на блокнот.

— Это чтобы рисовать. Ты умеешь?

Прасковья отрицательно мотнула головой, продолжая уплетать шоколад.

— А ты? — спросила она.

Дмитрий Николаевич несколькими уверенными штрихами нарисовал кошку, играющую с клубком. Прасковья восторженно взвизгнула.

— Это ж у дяди Федота такая точно Машка! Она меня поцарапала давеча, — убогая протянула Рудневу руку с обкусанными ногтями. — Вишь как? — царапины на руке не было. — А ещё что-нибудь нарисуй!

— Что нарисовать?

— Ангела! Ангелы они добрые.

Руднев нарисовал крылатую фигуру с нимбом.

— Ух ты! А чего ты ещё рисовать умеешь?

Руднев нарисовал дракона.

— Енто я знаю! — захлопала в ладоши Прасковья. — Енто про Георгия! Он змея победил! Мне бабка рассказывала, — лицо у женщины вдруг сморщилось, а губы задрожали. — Бабка-то моя померла, знаешь? — всхлипнув, произнесла она.

— Знаю. Как же это произошло, Прасковьюшка? — Руднев на мгновенье встретился глазами с сестрой Агафией, и та кивнула неожиданно лояльно.

Женщина на несколько секунд замерла, а потом ухватила Руднева за руку и сбивчиво зашептала.

— К бабке-то моей смерть приходила. Веришь? Мне никто не верит! Я же знаю, я ж умом слабая! Да только я её точно видела! Она и меня прибрать хотела, да дядя Федот пришёл и прогнал её. Ты мне веришь?!

— Я тебе верю!

— Я её видела! Знаешь, какая она?..

— Не знаю. Расскажи.

— Да ты смеёшься! Как все они! Не веришь!

— Верю, говорю! Вот хочешь, ты расскажешь, а я нарисую её? И мы её всем покажем, и тогда тебе все поверят.

— Правда нарисуешь?

— Нарисую, только расскажи. Ну? Какая она была?

— Она… Она такая… Чёрная… И будто в рясе…

Руднев нарисовал фигуру в балахоне без лица.

— Смерть, она мужчина или женщина? — спросил он.

— Мужчина!

— Старик?

— Нет! Как ты!.. Нет, как дядя Федот…

Руднев пририсовал фигуре лицо мужчины средних лет.

— Не так! — вскрикнула Прасковья. — У него щёки были толстые и нос был длинный, как у ворона, и глаза жгучие и злые, как у порося!

Руднев поправил черты лица.

— Похож? Может у него борода была?

— Он же не поп! Он же смерть! Не было никакой бороды!.. Волосы у него были… Не как у тебя! У тебя красивые, а у него хилые и на лоб липли…

Руднев дорисовал.

— Так?

У Прасковьи глаза расширились от ужаса.

— Так ты тоже смерть видел? — ахнула она.

— Случалось, — ответил Руднев. — Но мы же ещё не дорисовали. Если это смерть, у неё коса должна быть. Так?

— Нет! Ты же говоришь, что видел!.. Никакой косы не было! У неё была рука такая… — убогая сложила руку словно птичью лапу.

— Какая такая? — Руднев повторил жест Прасковьи, и та вдруг с криком вскочила и бросилась через стол, стараясь вцепиться Дмитрию Николаевичу в лицо. Он едва успел перехватить её руки.

Сумасшедшая билась и вырывалась с невероятной для женщины силой.

— Это ты! Ты! — иступлено орала она.

Глаза у неё вдруг закатились, и она повалилась на скамью, всё еще удерживаемая Дмитрием Николаевичем. Тело её сотрясалось, на губах выступила пена.

— Уходите! — закричала сестра Агафия, кинувшись к бившейся в припадке Прасковье. — Уходите немедля!

Руднев схватил со стола блокнот и поспешил убраться прочь, вместе с Терентьевым и Белецким.

— Умеете вы произвести впечатление на женщин, — саркастично заметил Терентьев, когда они оказались на улице. — Слава богу, она вам глаза не выцарапала!.. И что мы в результате имеем?

Руднев протянул ему альбом.

— Мы, возможно, имеем ориентировочный портрет убийцы.

— Вы уверены, Дмитрий Николаевич, что всё, что она там говорила, не бред? — скептически спросил Белецкий. — Когда она рассказывала про кошку, царапины на руке не было. Она её придумала.

— Я ни в чём не уверен, — пожал плечами Руднев. — Но уж больно странно, что полоумная женщина, которой рассказывали сказки про ангелов и Святого Георгия, описывает смерть не как старуху с косой, а как мужчину с определёнными чертами лица.

— Ну, мало ли кого она могла за смерть принять, — возразил Терентьев.

— Скажите, Анатолий Витальевич, она упоминала некоего дядю Федота, который якобы прогнал смерть. Это кто? Сосед? — спросил Дмитрий Николаевич.

— Да, сосед. Он-то и вызвал полицию и доктора. Сказал, что услышал завывания Прасковьи, пришёл, а там бабка её мертвая.

— И больше ничего?

— Судя по протоколу, нет. А вы думаете, он что-то утаил?

— Давайте проверим!

Сосед Прасковьи, Федот Тюрин, был хмурым здоровенным мужиком лет тридцати пяти, работающим на Бахрушинском кожевенном заводе мастером в дубильном цеху. Был он порядком пьян и встретил посетителей ещё менее приветливо, чем сестра Агафия.

— Кто такие? Чё надо? — пробасил он, преграждая визитёрам путь дальше порога.

— Полиция, — сурово ответил Терентьев. — Вопросы к тебе, Тюрин, есть. А ну, давай в дом пройдём.

— Нет у меня времени с тобой болтать, ваше благородь, и в доме моем тебе делать нечего.

— Будешь дурить, Тюрин, в кутузку отправлю! — рявкнул Терентьев. — Так в дом войдем или при соседях объясняться будем?

Федот посторонился, пропуская посетителей в свою хибару.

— Чё надо? — повторил он ещё мрачнее.

— Кого ты у Хавронии Макаровны в доме видел, когда она преставилась? — резко спросил Терентьев.

У Тюрина забегали глаза.

— Никого, — ответил он сквозь зубы. — Внучку ейную только, болезную.

— Врёшь, Тюрин! — Анатолий Витальевич стукнул по столу кулаком. — Правду говори!

— Вот те крест, ваше благородь! — Федот пьяно и размашисто перекрестился.

— Врёшь! Знаю, что врёшь!

Федот набычился и сжал кулаки.

— А раз ты, ваше благородь, всё знаешь, чего спрашиваешь?

— От тебя услышать хочу. Что там произошло?

— Я всё околоточному рассказал. Нечего мне больше добавить.

— Кого вы так боитесь, Тюрин? — спросил молчавший до этого момента Руднев.

— Никого я не боюсь! И вас не боюсь! Вон пошли! — взревел дубильщик и попытался ухватить Дмитрия Николаевича за грудки.

Тот проворно отступил. Из-за его спины метнулся Белецкий, резким движением ткнул Федота кулаком под дых, а когда тот, охнув, согнулся пополам, с неожиданной для своей худощавой фигуры силой заломил ему руки и швырнул на скамью.

— Дёрнешься еще раз, руки переломаю, — с ледяным спокойствием предупредил Белецкий. — Я не из полиции, так что мне можно. Отвечай на вопросы, Тюрин!

Федот попытался вырваться.

— Я сказал, не дергайся, — хватка Белецкого стала жёстче.

— Отпусти, ваше благородь! — взвыл дубильщик. — Всё расскажу, как на духу!

Белецкий ослабил хватку, но рук не отпустил.

Руднев достал блокнот с недорисованным портретом убийцы и показал Тюрину.

— Вы этого человека там видели?

— Это не человек! — Федот замотал нечёсаной башкой. — Упырь!

— Ты мне тут сказки не рассказывай, — прикрикнул на Тюрина сыщик. — Какой такой упырь!

— А самый, что ни наесть, настоящий! Он бабку загрыз! Я сам видел!

— Что вы видели, Тюрин? — спросил Дмитрий Николаевич.

— Он над нею так прямо и стоял, а потом на убогую пошёл. Руку с когтями выставил!.. Тьфу ты, нечисть!.. Барин, отпусти, я же перекреститься не могу!

— Потом крестится будешь, — холодно возразил Белецкий. — Дальше что было?

— Так я как увидел, Богородице молиться начал, он окаянный от святых слов и замер весь.

— Как он выглядел? — спросил Руднев.

— Так, как на вашей картинке, так и выглядел. Только глаза мёртвые.

— Что значит мёртвые?

— Ну, того… Смотрят как не в тебя… И острые такие…

— Зрачки узкие?

— Это я вас, барин, не понял.

Руднев быстро нарисовал полуприкрытые глаза с узкими зрачками.

— Так?

Тюрин шумно сглотнул и кивнул.

— Вы сказали, рука с когтями. Это как? Ногти у него были длинные?

— Ага… Длинные и железные!

— Железные? Вы не ошибаетесь, Тюрин?

— Точно говорю. Я железу что ли не отличу!

— Ладно, допустим… Так, что дальше было? Вы молитву начали читать, и что…?

Глаза у Федота снова забегали.

— Отвечай давай, Тюрин! — приказал Терентьев. — И не смей врать! Я тебя насквозь вижу. Что твой упырь? Растворился? В окно вылетел?

— Зачем в окно? Он в дверь вышел.

— И ушел?

Дубильщик снова сглотнул.

— Не ушёл. Он на карете уехал.

Терентьев, Руднев и Белецкий переглянулись.

— На какой такой карете, Тюрин? — спросил Анатолий Витальевич. — Что ты несёшь?

— А вот знал, что не поверите! Да только я вам правду говорю!.. Барин, да отпусти же ты меня! Не буду бузить!

Белецкий отпустил Федота, но остался стоять за его спиной.

— Мы вам верим, Тюрин, — примирительно сказал Руднев. — Рассказывайте. Что была за карета?

— Знамо дело, карета как карета! С двумя лошадьми, — Федот уставился в пол, потирая локти и запястья.

— Опять чего-то ты юлишь, Тюрин! — сердито проговорил Анатолий Витальевич. — Правду говори!

Дубильщик поднял глаза на Терентьева, взгляд его, и без того пьяный, сделался совсем ошалелым.

— В карете той, ваше благородь, — прошептал он, — барыня сидела, красоты неземной. Что твой ангел!