Письмо паршивой овцы

Евгения Черноусова, 2020

Она о себе говорит, что подобна сыру: снаружи твёрдая, а внутри большие дырки. Дырка «профессия», дырка «семья», дырка «материнство», дырка «мама». А потом становится ещё хуже: с работы увольняют, с братом несчастье, полиция в покушении на убийство обвиняет. А потом и на неё покушаются. Что делать? Разобраться и начать новую жизнь!

Глава первая.

— Кожевникова? Инна Леонидовна? Сейчас уточню. Саш, есть у нас такая?

— Среди сотрудников?

— Среди задержанных!

— А… сейчас. Да, вспомнил! В понедельник Мильчикову в клубе с лестницы сбросили…

— Может, сама свалилась?

— Да нет, упала она уже тушкой, даже не расшиблась серьёзно. Удар тупым предметом по голове. Два дня в отключке, били насмерть. Из области на вертолёте нейрохирурга прислали с бригадой, он после операции даже не гарантировал, что из комы выйдет. Но прогноз не оправдался, сегодня она очнулась и сказала, что её эта Леонидовна ударила. Вячеслав Михайлович поручил задержать и допросить.

Иван Иванович в трубку сказал:

— Сергеич, слышал или повторить? — отодвинул от уха, поморщившись. — Ну, давай, подгребай, — бросил телефон на стол и ругнулся. — Хозяин жизни, мать его! Сейчас прилетит. Милашка, что ль какая? Саш, ты её видел?

— Не. Я пойду?

— Нет уж, сначала погляди, быстренько вернись и доложи.

Вернулся Огородников шустро, буквально через несколько минут. Ухмылялся.

— Ладно скалиться, докладывай! Модель безмозглая, но с пышным бюстом? У Царька все такие, начиная с жены.

Сашка закатился хохотом:

— Бюст — да, пышный! И в ботах!

— Отставить ржанье! Докладывай!

— Значит, так. Лет примерно сорок пять. Вес — килограмм 80. Ноги такие фужерами — в щиколотках тонкие, в икрах — во! На ногах боты. Вот те крест, Иваныч, такие боты бабуля моя носила. Войлочные, впереди молния. Волосы в пучок заколоты, очки сильные в круглой оправе, глаза за ними как пуговицы.

— Наверное, родственница. А сказал, что сотрудница его. Ладно, иди! Во, уже здесь! Здравствуйте, Сергей Сергеевич, вы с утра об электорате в заботах? Не волнуйтесь, невиновную не засудим!

— Знаю я вас, сатрапов! Слушай, Иваныч, может, эта Мильчикова от удара по башке ку-ку? Не может Инна Леонидовна человека ударить! Я в ней больше чем в себе уверен! Что сама-то говорит?

— Её недавно доставили, не знаю ещё.

— Так пойдём, спросим!

Иван Иванович засопел недовольно, но возражать не стал. Только со злорадством подумал, что пусть попрыгает депутат по их ступеньках на костыле и с загипсованной ногой.

— Чего это тебя так поломало по диагонали? Нога правая, а рука левая?

— Ты думаешь, я помню, как летел? Благо что жив остался. А что по диагонали — это даже хорошо. Костыль со стороны больной ноги держать есть чем.

Задержанную Саша описал точно. Такая она и была. Но это он её ещё не слышал! От грузноватой тётки Иван Иванович ожидал низкого или глухого голоса, но никак не такого! Она отвечала тоненьким, каким-то детским голоском. Оказалось, она у Царьковой парализованной матери сиделка. В тот день как пришла чуть позже восьми (в магазин за продуктами для пациентки заходила), так и не выходила из квартиры до девяти вечера. Говорила, что, как и всегда, к ним никто не заходил кроме массажистки, которая обычно приходила в двенадцать, а в понедельник пришла на час раньше. Что Наталья Петровна спала, и, чтобы её не будить, потому что после побудки она всегда злится и капризничает, предложила массажистке пообедать. Так что ушла она ближе к двенадцати. И всё, потом до вечера были они вдвоём, пока Валентина не пришла после работы. Это ещё одна сиделка, ей Царёв в квартире комнату выделил, где она живёт с маленькой дочкой и по ночам за бабулей приглядывает. А днём две дневные сиделки через день по очереди.

— Ну вот, не могла Инна Леонидовна по башке ударить, — убеждённо заявил её работодатель.

— А Мильчикова уверяет, что она, — возразил Иван Иванович.

— Ну и что? Слова одной против другой. Какие основания у вас Мильчиковой верить? Инна Леонидовна здорова, а у этой травма головы. Может, у неё амнезия?

— Амнезия — это когда ничего не помнишь. А она сразу вспомнила, кто её ударил, — возразил Иван Иванович. Но сам засомневался. Он считал себя человеком проницательным. Как-то не тянула эта тётка на убийцу. Видно же, что человек уравновешенный, характер не взрывной. — Инна Леонидовна, а какие у вас с ней взаимоотношения?

— Да никаких. Когда она к нам начальницей пришла, всё было первое время нормально. Потом вдруг стала придираться. А потом предложила написать по собственному. Ну, я написала и ушла. Больше не виделись.

— А почему она предложила? Ну, чем мотивировала?

— Да я не спрашивала. Подумала, кому-то эту ставку обещала…

— И вы не возражали?

— А толку?

— Ну, вы нормально исполняли обязанности?

— Я работала в отделе культуры делопроизводителем, но числилась на ставке заведующей автоклубом. С такой позиции сдвинуть очень легко, стоит только потребовать выполнения обязанностей согласно должностной инструкции.

— Ты знаешь, сколько она там получала? Чуть больше минималки! За такую зарплату по башке не бьют, — опять загорячился Царёв.

— Кому ты это говоришь? Я сколько случаев тебе могу рассказать, когда за мелочь или за поношенную куртку убивали. Да, не повезло вам. Беляков, — обратился он к полицейскому, ведущему допрос. — А нет там где-нибудь на подходе к клубу камеры?

— На универмаге есть. Главный вход просматривается. Но можно ещё через ворота пройти со стороны узла связи и через художественную мастерскую. И со стороны смотровой площадки.

— Видеокамеры! Блин, вот я дурак! У меня же радионяня, — постучал себя по голове Царёв.

— Это как? — спросил Беляков.

— Это такая штука для присмотра за младенцем, — сказал Царёв. — Поставили, когда сестра за матерью ходила. Она у себя в спальне могла слышать, если мать голос подавала. А потом, когда чужие люди стали ухаживать, мне посоветовали сменить технику. Теперь можно за спальней наблюдать с помощью смартфона.

— Видео?

— Да нет, зачем. Только радио. Там функция голосовой активации, когда тихо, то няня в режиме ожидания, батарея не расходуется. А когда кто-нибудь звуки издаёт, она оживает и передаёт сигнал. Запись у меня на диске сохраняется, кажется, десять дней, потом затирается. Но я уже полгода, наверное, не прослушивал, с тех пор, как сиделок нанял.

— Но я у вас первый месяц работаю, — возразила задержанная.

— Инна Леонидовна, неужели я бы вас проверять стал?!

«Надо же, какое доверие», — взял на заметку Иван Иванович. А Царёв вытащил из кармана телефон и бормотал:

— Дай бог памяти, как там… диск… и что дальше?

— Сергеич, не гробь технику! Затрёшь ещё запись. Сейчас мы кого-нибудь из техотдела позовём!

Не любил Иван Иванович технарей. Высокомерие и никакой субординации. Как же, специалисты незаменимые! Но разобрался этот Витя быстро, ещё, молодец какой, умудрился Царьков смартфон охаять, карта, мол, там какая-то слабая. Перекинул нужную папку себе на нетбук, спросил:

— Всё слушать будете?

— А там время указывается? — спросил технически непродвинутый Беляков.

— Время активации. Каждой.

— И что там после одиннадцати?

— С 11-01, с 12-40, с 13-08…

— Стоп! Давай 13-08!

Дверной звонок. Невнятный разговор. На лице Инны Леонидовны недоумение. Щелчок. Скрип. какой-то звон.

— А! Это же воду отключали! Соседка зашла сказать. Я во все ёмкости воду набирала.

— Какая соседка?

— Я там ещё не знаю никого по имени. Она сверху, симпатичная такая. Дети у неё. Дочь маленькая, беленькая, такая лопотушка.

— Наташка Огородникова, — сказал Царёв. — Я ей сейчас позвоню, она подтвердит!

— Не надо, — сказал Иван Иванович. — Я сейчас участкового пошлю, он опросит сразу под протокол.

Царёв насупился, что заподозрили в давлении на свидетеля, но промолчал. Заговорили о том, как повезло, что техника включилась аккурат в момент нападения. И о том, почему это Мильчикова так уверено указала на свою бывшую подчинённую.

— Нападавший стоял перед ней, она его видела. Скрывает кого? Кто там у неё из близких? Муж? Любовник? Дочь далеко. Какие у неё в семье взаимоотношения? Инна Леонидовна, мужа её знаете? — оживился Беляков.

— Рома? Абсолютно задавленный своей авторитарной женой. Он глаза на неё поднять боится, не то что руку с тупым предметом. Пьянка — его единственный способ протеста.

— А какие у вас с ним взаимоотношения? Могла она вас к нему приревновать?

Инна Леонидовна поперхнулась смехом. Вытащила из кармана платок, сняла очки и начала их протирать. Иван Иванович подумал, что, пожалуй, ей ближе к сорока, чем к пятидесяти. И глаза у неё не пуговицы, а большущие такие серые глазищи, несколько навыкате. И веки выпуклые, гладкие. Специально, что ли, она их прячет за уродливыми этими очками? И весь её прикид — не маскировка ли? Боты эти… да нет, боты вполне соответствуют и потрёпанному пальто, и вязаной шапке. Откуда чему другому взяться, если получала минималку? А очки не маскировочные, потому что он по тёще своей знает, что, когда человек с большой потерей зрения очки снимает, именно так глаза разбегаются. Какая-то в них не то косинка, не то чудинка.

— Я Рому лет пятнадцать знаю. Он не ходок. Да и я не Цирцея. А главное — это то, что Раиса Михайловна очень высоко оценивает себя и очень низко Рому. Меня, кстати, тоже.

Иван Иванович мысленно для себя перевёл: никогда эта холёная молодящаяся начальница не поверит, что можно променять её, такую красивую, на такое потрёпанное ничтожество.

— Низко его оценивает? А что ж получше себе не нашла? — спросил Беляков.

— Она не раз грозила, что разведётся. Может, и разведётся. А может, ей он как боксёрская груша нужен.

— Бьёт, чти ли?

— Нет, конечно. Но унижает с удовольствием.

Тем временем Беляков распечатал протокол и положил на стол перед Инной Леонидовной:

— Вот, на каждой странице: с моих слов…

Она стала расписываться, а тут участковый зашёл. Поздоровался, прошёл к столу, коснулся её плеча, сказал: «Здравствуй, Инночка», вынул из папки два листочка и кинул на стол. Она ему кивнула: «Здравствуй, Володя» и вернулась к бумагам.

— О, и Семёновна видела! Железно, двое свидетелей!

— Что ещё? — спросил Иван Иванович.

— Там бабка в квартире напротив. Она или у подъезда на лавочке сидит, или в глазок подглядывает. А в понедельник Наташу поджидала, что-то у неё спросить хотела. Но услышала про воду и выходить не стала, кинулась вёдра заполнять. Но то, что Инна Леонидовна в это время с Наташей разговаривала, подтвердила.

— Инна, я подвезу, — сказал участковый. — Куда тебя?

— Там моя машина у входа, — перебил его Царёв. — Позвоню водителю, он отвезёт.

— Спасибо, я лучше пройдусь. Голова разболелась. По дороге чернослив куплю для Натальи Петровны.

Иван Иванович участкового придержал, не дал вслед за ней выйти, нужен, мол, подошёл к столу и стал просматривать шапку протокола. Да, сорок два года, образование…

— А чего ж она с высшим образованием такой фигнёй занимается? Могла бы получше устроиться. Почему по специальности не работает? Владимир Иванович, вы же знакомы?

Участковый вздохнул:

— Мы типа родня. Её бывший муж — двоюродный брат моей Надежды. Она после института в детском садике работала, потому что в школе места не было. Ну, а потом пришлось уйти.

— Да уж договаривай! Тоже кого-то пришибла?

— Скажете тоже! У неё ребёнок родился больной. Врачи сразу говорили: не будет жить! Семья мужа требовала оставить в роддоме. Но она же внучка поповны. С ребёнком к своей маме переселилась. Где-то около года он жил. А потом… ну, после похорон… не могла слышать детского плача. Вышла на работу, кто-то в группе заплакал, а она сознание потеряла. Вот и пристроили её в отдел культуры.

— И что, с тех пор ни семьи, ни работы приличной? Муж объелся груш?

— Там семейка — не дай бог. Жадные, сварливые. Они за эти месяцы расчухали, что второй такой кроткой в Утятине не найти. Прямо на поминках начали уговаривать вернуться: вы, мол у алтаря обет верности давали. А она ответила: да, обещали быть вместе и в горе, и в радости. Я теперь умею горе в одиночку переносить. Так зачем мне с кем-то радость делить? Уж как они её потом хаяли! Мол, никчёмная, даже ребёнка нормального выносить не смогла, а туда же, кочевряжится! Андрюха потом с соседкой её Иркой закрутил. Назло, они же подругами были с детства. Поженились. А гнильца-то оказалась с мужской стороны, и ребёнок у них родился точно такой же! Только Ирка его сразу оставила и в Уремовск перебралась. А Андрюха — на севера. Такая вот история.

— А кто всё-таки эту бабу по балде двинул? — спросил Царёв. — Ведь если убить хотели, так ещё раз треснут. Мне что теперь, купить ещё одну радионяню и Инне Леонидовне на шею вместо колокольчика подвесить, чтобы вы её каждый раз на допрос не таскали?