Письмо паршивой овцы

Евгения Черноусова, 2020

Она о себе говорит, что подобна сыру: снаружи твёрдая, а внутри большие дырки. Дырка «профессия», дырка «семья», дырка «материнство», дырка «мама». А потом становится ещё хуже: с работы увольняют, с братом несчастье, полиция в покушении на убийство обвиняет. А потом и на неё покушаются. Что делать? Разобраться и начать новую жизнь!

Глава вторая

Инна Леонидовна не для того пешком пошла, чтобы в магазин зайти. Чернослив она утром по дороге на дежурство купила. Слёзы копились весь этот час, и она с трудом сдержала их до скверика. Хотела перейти дорогу и углубиться в парк, но не донесла.

Присев на скамейку, она сняла очки и уткнулась в платок.

Как всё это гадко, унизительно! Обвинили её в покушении на убийство. И ещё этот начальник! Он глядел на неё, как на какое-то раздавленное насекомое. На боты эти мамины, на пальто. Ну, нет у неё денег и никогда не было! Зарплата маленькая, коммуналка дорогая, после газификации их улицы она с кредитом уже восемь лет никак расплатиться не может…

Скрипнула скамейка.

— Инночка, ты что?

Уселись рядом с ней возрастные примы их народного театра Ираида Семёновна и Таисия Андреевна.

— «Картина ясная: любовь несчастная», — пропела Таисия Андреевна.

— Да ну вас! Я из полиции, — всхлипнула Инна Леонидовна.

Выпытав её историю, Ираида Семёновна сказала:

— Райке череп проломили, вот она и сошла с ума!

— Не пори ерунды, — возразила Таисия Андреевна. — Сходить ей было не с чего. Ума у неё сроду не было.

Инна Леонидовна невольно прыснула. И Ираида Семёновна с приятельницей согласилась:

— Права ты, Тася! Дура она оглушительная. Но всё-таки интересно, за что она Инну ненавидит?

— Да ладно, ненавидит! Просто вредничает.

— Нет, я наблюдала за ней, когда мы Инну на репетицию затащили. Её аж потряхивало от ненависти. Кстати, Инна, а ты почему театр забросила?

— Разве одна я забросила? Да у вас чуть не наполовину коллектив обновился!

— Это точно, — согласилась Ираида Семёновна. — У нас как-то всегда больше мужиков было в составе. А теперь просто цветник! Все девки в возрасте от тринадцати и до бесконечности летят на нашего полурежиссёра как мухи на дерьмо.

— Почему полу?

— Так он ещё учится на режиссёра в какой-то творческой мастерской. Актёрское образование у него пока только. Нет, человек он талантливый. Вот только насчёт баб…

— Ну, и охмурял бы девчонок, — сказала Инна Леонидовна. — Что он перед всеми подряд хвост распускает? Когда он своё мужское обаяние включает, я чувствую себя дурой!

— А я — женщиной, — ответила Таисия Андреевна, вставая. — Приходи, Инна, нам тебя не хватает. Да, как тебя угораздило к Царьковой мамаше в сиделки подрядиться?

— А что, работа не хуже других. И платит он наполовину больше, чем я в отделе культуры получала.

— Люди они уж больно поганые, и он, и Наташка.

— Он за меня заступился, а то бы эта полиция…

— Как-то Серёгина доброта меня удивляет. Наташка смолоду была пьянь и гуляка. Ребятишки у неё, считай, брошенные были. Вот и выросли… нет, сестра у него ничего, но этот! В девяностые мы с Ирой в Польшу за товаром мотались, чтобы выжить, Серёга, тогда ещё сопляк совсем, рэкетом на нас наживался, а Иван Иванович нас к порядку приводил. В результате под Серёгой весь город, Иваныч до зама начальника дослужился, а мы с Ирой по-прежнему на рынке крутимся: она хоть предприниматель, а я и вовсе плевки подметаю. Наташка-то как, вредничает?

— Сначала очень даже, но как-то по-детски всё… а сейчас нормально.

Пожилые дамы простились и пошли на выход из сквера. Инна Леонидовна глядела им вслед и завидовала белой завистью. Сколько им природой отпущено! Красавицы, до сих пор на них мужики оглядываются, артистичны, умны, с чувством юмора, поют прекрасно, Ираида ещё и на гитаре играет. Жизнь перед ними ковровой дорожки не расстилала, в девяностые даже челночнили, чтобы выжить. Приходилось и голодать, и с бандитами воевать. Выжили, не озлобились. Даже в те времена находили отдушину в народном театре. Инна до сих пор помнит спектакль, в котором впервые их увидела — «Без вины виноватые». Ираида играла главную роль, а Таисия — Коринкину. Но игравшая Арину Галчиху тётя Поля, перенервничав, решила снять стресс привычным способом. В результате уснула пьяная за кулисами и в последней своей сцене выйти не смогла. Режиссёр Тамара Афанасьевна чуть не рыдала. А Таисия сказала: «Плевать, прорвёмся!», оделась в Галчихины тряпки, предупредила, что текст знает нетвёрдо, и под суфлёра сыграла так, что Инна, смотревшая спектакль из кинобудки, потому что в зале яблоку было некуда упасть, рыдала. И с тех пор стала самой преданной служительницей этого театра. Не актрисой, нет. Но костюмершей, реквизиторшей, литературным консультантом. Музыку подбирала. Находила пьесы, сокращала их под возможности труппы, распечатывала роли, потом даже советовала кое-что. Играть не умела, но чувствовала характеры и часто предлагала, как построить мизансцену, сменить интонацию, жестикуляцию, сократить или увеличить паузу. К ней прислушивались. Поэтому, когда нынешней весной Тамара Афанасьевна сломала шейку бедра, и сын забрал её в Москву, некоторые актёры даже высказались за её назначение режиссёром. Это, конечно, было очень лестно, но абсолютно нереально. «Дело за малостью. Характера бы мне…», — грустно сказала Инна Леонидовна. И осиротевшие актёры согласились: «Мы ей слова сказать не дадим. Каждый командовать начнёт»

Были и ещё претенденты, в основном, из клубных работников. Режиссёру известного в области народного коллектива светило со временем звание, поэтому начались интриги. Почти уже назначили методиста Таню, но ввиду полного отсутствия у неё знаний и умений коллектив на первой же репетиции сказал своё решительное «Фу!». Таня сгоряча заявила, что никого не держит, и на следующую репетицию не явился никто. Актёры-то ведь не на окладе, заставить их никто не сможет. Как ни пытался примирить их симпатизирующий Тане начальник, пришлось вернуть её на прежнее место. И вот вдруг объявился варяг. Актёр областного драмтеатра Генрих, красавец средиземноморского типа внешности с очень знакомым почему-то лицом. Ираида Семёновна, увидев его впервые, шепнула: «О! Знойный мачо с Аппалачей!» Таисия Андреевна возразила: «Нет, это Рэмбо с маленькой проблемой». «Почему с проблемой?» «А ты что, не помнишь, у него была удачная съёмка в рекламе. Не то перхоти, не то импотенции». Похоже, новый режиссёр всё слышал. Но сдержался. Зато включил своё мужское обаяние на полную катушку. Обаял всех. Ну, кроме Инны Леонидовны. Она поняла, что этот красавец не нуждается в её помощи. И перестала ходить на репетиции.

Пережить можно. Но стало тоскливо.

Тут ещё новая начальница была назначена. Нормально познакомились, она из учителей, как мамы её и Лёшина, как сами они по образованию. Помнится, на следующий день вахтёрша ей позвонила:

— Инна Леонидовна, там вас какая-то шумная женщина разыскивает. Говорит, что троюродная сноха. Это кличка что ль такая?

— Мама моя её так называла. Она жена моего троюродного брата.

Обрадовалась. Редко они виделись в последние годы. А ведь единственная родня. Инна Леонидовна спустилась к вахте. Оказалось, и Лёша приехал. А Варя, отдав деревенские гостинцы, сказала:

— Ну, вы поболтайте здесь покуда, а я с зятем съезжу без Лёшки.

Они прошли через площадку и сели на склоне над озером.

— Совсем не видимся. Не нравится мне твой вид, унылая ты какая-то, — сказал брат, глядя сквозь очки. Несмотря на отдалённость родства, они были похожи: оба светлые, сестра русая, а брат почти блондин, круглолицые, курносые, небольшого росточка, коренастые, близорукие, с детства носили очки. Маленькими казались плотными из-за круглых румяных мордашек, хотя были достаточно худыми. С возрастом Алексей ещё усох и румяность утратил, а Инна наоборот, раздалась.

— Ты как, Инночка?

— Как сыр «Маасдам», — усмехнулась Инна Леонидовна. — Снаружи твёрдая, а внутри большие дырки.

— Какие дырки, Инна?

— От каждой потери в душе пустоты образуются. Дырка «профессия», дырка «семья», дырка «материнство», дырка «мама». Теперь ещё дырка «театр».

— Инна, ну ты что…

У входа в клуб столкнулись с новой начальницей. Лёша и Раиса Михайловна остановились, чтобы поболтать. Брат в Патриаршем завучем работает, а она до назначения начальником отдела культуры в городской гимназии тоже завучем была. Да, тогда она никакой неприязни к Инне не проявляла.

Чтобы собеседникам не мешать, Инна отошла к подъехавшей машине и заговорила с Варей. Та напомнила, что у них осенью хрустальная свадьба будет. И вдруг с неожиданной обидой сказала:

— Мама твоя, наверное, не хотела, чтобы мы так долго вместе прожили? Она ведь была против меня?

— Напрасно ты так, Варя. Хорошо она к тебе относилась, и с детьми выручала не раз. Только она хотела, чтобы Лёша потомство оставил, а сразу понятно было, что ты ему не родишь. Так ведь и вышло.

— Он моих детей вырастил как родных. Чем плохо?

— Не плохо, хорошо. Но считают ли они его родным? Вот спроси их, если с тобой что-нибудь случится, будут они дохаживать его в старости? А ведь мы в роду последние. У прадедушки нашего, священника Рясовской церкви Алексея Васильевича Ивановского было семеро детей. Из них живыми остались только три дочери, которые произвели на свет троих детей, от которых осталось по одному ребёнку. Мы с Лёшей — без потомства. Игоря я десять лет не видела. Но знаю его как облупленного. Не станет он себя семейными заботами отягощать. Так что память о наших предках исчезнет вместе с нами, а родословное древо и записки, начертанные рукой прадедушки, будут изгрызены мышами.

— Так пусть разводится, — сердито сказала Варя. — Сорок лет, может ещё детей настругать.

— Дура ты, — обняла её Инна Леонидовна. — Он же тебя любит…

Если бы она знала, как аукнется им этот разговор!