Изменить одиночеству (сборник)

Евгения Михайлова, 2018

Дима был доволен своей жизнью и считал, что ему повезло: заботливая жена, обожаемая дочь. Но однажды он осознал, что выбрал для своей девочки неправильную мать… После смерти супруги Яков решил, что жизнь кончена. Появление Мирославы дало ему новую надежду, но вскоре выяснилось, что у этой роскошной женщины на него свои планы… В жизни Даши было два мужчины: один ее уничтожил, второй – воскресил, чтобы уничтожить вновь. Как удержаться на краю пропасти и выжить? Когда жизнь кажется совсем невыносимой, нужно помнить, что самый темный час – перед рассветом. Герои остросюжетных рассказов Евгении Михайловой любят и ненавидят, страдают и радуются, теряют и находят. На примере их судеб автор показывает, что любовь победит равнодушие, и человек, который не очерствел сердцем, всегда найдет свое счастье.

Все персонажи и события вымышленные

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Михайлова Е., 2018

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

Темная вода

Дмитрий Китаев в свои сорок два года оставался стройным, легким, подвижным. Доверчивый и доброжелательный взгляд светло-серых глаз, интеллигентное лицо, немного виноватая улыбка. Носил блекло-голубые, застиранные джинсы и легкую ветровку. Таким был облик солидного заведующего редакцией на радио. И, конечно, никто из сослуживцев, знакомых и соседей не называл его ни Дмитрием Ивановичем, ни даже просто Дмитрием. Он был Дима, и так сам к этому привык, что невольно напрягался, когда его называли более официально.

У Димы было положение и неплохая зарплата, но он прекрасно понимал, что он не гений, не могущественный магнат, не вершитель судеб. Зато он был человеком на своем месте. Он прекрасно чувствовал чужой талант и мог помочь талантливому человеку добиться успеха.

А еще у Димы была тайна. Дима только сейчас почувствовал себя молодым и сильным. Вырвался из-под гнета властного отца с тяжелым характером. Затем освободился от вечного безденежья и уцелел от соблазнов — продавать ложь и клевету, предавать свою человеческую позицию. Вышел из сумрачного подполья неуверенности в собственных возможностях.

Диму любили друзья, он нравился женщинам, его уважали коллеги. А эта тайна — душа, рвущаяся вверх и вдаль, как будто жизнь только началась, — его главная тайна была видна всем. Что и делало Диму на редкость приятным, позитивным человеком.

Собственная легкая и светлая душа должна была бы обеспечить счастье Димы Китаева. И он был бы счастлив, если бы не одно «но». Дима знал, где оно находится, но не позволял себе об этом задумываться. Там был провал, глубина с темной водой. И для нормальной жизни, работы, просто для ровного дыхания Дима оттаскивал себя от края. И радовался, что всегда так занят и на праздные размышления не остается времени.

Дима был удачно женат, так считали все. Они с Кирой даже внешне были похожи. Оба голубоглазые, русоволосые. Кира смущенно и немного виновато улыбалась, всегда тихо и вежливо со всеми здоровалась. Их дочери Маше было десять лет. Высокая и худенькая, как отец, тихая и скромная, как мама. Но глаза у Маши были большие темно-карие. Обычно у светлоглазых родителей рождаются светлоглазые дети, Кира сначала даже была встревожена, ходила советоваться с разными врачами. Она боялась проявлений скрытых патологий. Но выяснилось, что у Киры была темноглазая бабушка. И сама Кира была носителем гена карего цвета. У Димы после этой истории остался неприятный осадок. Ребенок был совершенно здоровым, спокойным, родным, а Кира готова была увидеть в красивых глазах дочки какой-то дефект, подозрительно присматривалась и прислушивалась к ней. Успокоилась только тогда, когда получила формальное заключение: девочка имеет полное право быть кареглазой.

С Кирой Дима познакомился двенадцать лет назад, в Варшаве. Он там работал в пресс-службе российского посольства. Кира была бухгалтером. Миниатюрная, стройная, она хорошо и со вкусом одевалась, была сдержанной, немногословной, умела слушать. Дима не влюбился, просто девушка ему очень понравилась, как многие, впрочем. Им обоим было уже за тридцать. И когда Кира пригласила его вечером к себе попить чаю, он не переоценивал значение этого события. Да, он остался у нее на ночь, но утром не был уверен, что захочет повторить. Кира была очень скованной в постели. И дело даже не в этом: эта милая женщина при близком знакомстве оказалась абсолютно лишенной женской привлекательности. Ноль соблазна и чувственности. Но через день она встретила Диму в коридоре и спросила:

— Когда мы зарегистрируем наши отношения?

Дима смущенно улыбнулся и ответил:

— Хоть завтра.

Он сделал лишь один вывод: Кира — женщина настолько строгая и порядочная, что для нее ночь, проведенная с мужчиной, — событие жизни. А почему нет? Он никем и ничем не связан. А найти верную, преданную жену, наверное, совсем не просто. Ему повезло.

И, действительно, его жизнь кардинально преобразилась. Теперь у него появилась образцовая семья. Дома чисто, всегда готов обед, жена всегда приходит домой раньше, чтобы встретить мужа. Кира взяла на себя не только все бытовые хлопоты, но и все финансовые дела, ведала семейным бюджетом. Дима хвастался друзьям, какое сокровище на него свалилось. Он был полностью беззаботен. Даже в те вечера, когда он возвращался после встреч с друзьями, и от него откровенно пахло пивом или вином, Кира оставалась ровной и невозмутимой. Ни слова упрека. Она подавала ужин и делала вид, что ничего не заметила.

Они вернулись в Москву, родилась Маша. Дима продал квартиру покойной мамы, добавил денег и купил скромную, но вполне удобную трешку в тихом, зеленом районе. Новые соседи приняли их доброжелательно, и вскоре все стали называть его Димой, Киру — женой Димы, Машу — дочкой Димы. Его общительности и позитивности хватало на троих. И в семейной жизни тоже.

Кира узнавала все новости только от мужа. Она была не просто не любопытна, она к любой информации относилась тревожно: словно пыталась понять, что плохого ей это может принести. А Маша ждала папу, чтобы поиграть, посмеяться, подурачиться. Она рано поняла, что папа залог ее прав — быть веселой, шумной, нарушать привычный режим, а иногда и вовсе делать все наоборот. Кира никогда не делала дочери замечаний при муже. Такой образцовой она была женой.

Дима по-прежнему любил рассказывать знакомым, какое сокровище на него свалилось. «Никаких проблем», — говорил он. А сердце все чаще сжималось при этих словах. У него было очень правдивое сердце, оно реагировало на любую ложь.

Но таким ведь ни с кем не поделишься. Это не по-мужски.

В один из последних теплых вечеров года Дима возвращался домой. Шел пешком от метро. Он так и не стал правильным начальником. За материалами для срочных репортажей мчался сам, не отдавая никому интересное событие. А чтобы не опоздать, удобнее всего пользоваться общественным транспортом. Он легко и быстро прошел два квартала, с наслаждением ощущая теплое и неторопливое дыхание ранней осени, вошел в свой двор. И ноги вдруг отяжелели. У подъезда подошвы прилипли к сухой земле. Он курил сигарету за сигаретой, приветствовал редких соседей и уходил от любых разговоров, что было для него совсем не характерно. Дима не хотел возвращаться домой. Ему там было плохо… Просто шаг до станции «нестерпимо». Он целый день не думал о Кире, но она сидела острым шипом в его мозгу.

Это случилось накануне утром. Дима приехал на встречу, а встречу отменили. Появилось несколько свободных часов. Дима решил вернуться домой.

Он вошел в квартиру, предвкушая, что сейчас увидит дочку. С вечера ей нездоровилось, и Кира позвонила в школу, попросила свободный день. Если завтра Маше не станет лучше, они вызовут врача и возьмут справку. Эту нежданную паузу утром рабочего дня отец с дочерью вдвоем как-то отметят. Пусть Маша лежит в постели, укрытая. Он найдет для нее отличный фильм, сбегает в магазин за ее любимым вишневым пирогом. Кира ненавидела готовить. Это тоже следствие ее отвращения к человеческой физиологии. Обеды и ужины первого года семейной жизни давно ушли в прошлое. Сейчас комплексные обеды им привозили из самого дешевого интернет-магазина готовой еды. Кира посчитала с калькулятором, насколько это дешевле, чем готовка из нормальных продуктов. Впрочем, выпечку и сладости, которые Дима приносил Маше, она с удовольствием ела. И даже не просто ела — поглощала, жадно и торопливо, как будто внутри ее сидел голодный, ненасытный зверь. Дима старался даже не смотреть, как жена ест.

Дима открыл входную дверь, снял куртку и кроссовки, стараясь не шуметь, ведь Маша, наверное, спит. Направился к гостиной. И вздрогнул от страшных звуков. Сдавленный хрип, стон… Это голос Маши! Ей плохо, у нее удушье! — испугался Дима. Вдруг у девочки воспаление легких?

Он влетел в детскую и застыл на пороге.

Маша в ночной рубашке стояла на коленях на полу, а Кира душила дочь, схватив за горло, потом вцепилась ей за волосы, стала бить по щекам и губам. Дима был так потрясен, что даже не сразу вмешался. Голос пропал, ноги парализовало.

Потом он самого себя видел, как со стороны и в тумане. Он оттаскивает Киру от дочери, с силой ее толкает. Она едва не падает, но удерживается на ногах, уцепившись за спинку кровати. Дима хватает Машу на руки, прижимает к себе и качает, словно в младенчестве. Носит по комнате и приговаривает:

— Мой маленький Маш, папин дочь, мой любимый малыш. Маш будет сейчас спать, мой мышонок.

У них с Машей с ранних лет была такая игра, чтобы Дима не жалел, что у него родился не сын.

«Я лучше, чем сын, — сказала Маша в пять лет. — Я — папин дочь».

И Маша, не ожидавшая такого быстрого спасения, действительно заснула у него на руках. Она вся горела. Кира избивала больного ребенка!

Свои свободные два часа он провел у кровати Маши, слушал дыхание. Потом вышел в кухню, где у стола сидела скорбная Кира, она пила сердечные капли. Дима молчал. А Кира принялась жаловаться на дочь, как она своим поведением подрывает здоровье матери.

— Она убивает меня своей расхлябанностью, безответственностью и неблагодарностью! Вчера я посылала ее в магазин за продуктами: молоко, кефир, хлеб, яйца и несладкое печенье для меня. Положила ей деньги в кармашек сумки. А она пришла без продуктов, говорит, что не смогла дойти до магазина, голова закружилась. Я была уверена, что деньги остались в сумке, и не стала вынимать. А сейчас заглянула — денег нет! Она их потеряла! Неблагодарная дрянь!

— Один вопрос: за что она должна тебя благодарить?

— Как за что? Я кормлю. Я стираю. Я…

— Хватит! Если бы я знал, что моего ребенка будут убивать из-за моих же копеек, я бы никогда не лег с тобой в постель. И так… В общем, я увидел. Понял, что это не первый раз. Если не последний, если еще раз позволишь себе так обращаться с дочерью — конец всему. Как-нибудь проживем с Машей.

Вечером Кира встретила его как ни в чем не бывало. И в час супружеского долга ждала его, чтобы получить подтверждение в незыблемости их порядка. Ее порядка, вбитого и в его голову.

И ведь на поверхности ничего не изменилось. Порядок, тишина, ее молчаливое, тактичное присутствие. И электронные часы на стене в гостиной, угол которой — его кабинет. Эти часы показывают время, когда он непременно должен войти в спальню. Его никто не гонит, не заставляет. Просто их жизнь состоит из таких пунктов и порядковых номеров, которые никак нельзя отменить. Потому что нарушение их порядка — это есть разрушение всей жизни. Кроме этого порядка, Дима в ней ничего больше не видит.

Дима вспоминал прошедшую ночь. Эти проклятые часы, которые отбирают его личное время. Хлопнула дверь ванной. Кира вышла оттуда в своей дорогой, закрытой и страшной, как саван, ночной рубашке. Он выкурил свою прощальную сигарету, почистил зубы и вошел в спальню вслед за женой. Там в свете самого тусклого ночника, какой Кира сумела отыскать, — белоснежные простыни, пододеяльник. На белой наволочке — сероватое лицо Киры. У нее вечные проблемы то с желудком, то с печенью, причем никакие врачи еще ничего не нашли. Дима давно поставил жене диагноз. Это психопатический характер, загнанный глубоко внутрь, отравляет ее организм. Это подавленное раздражение, злоба, отвращение ко всему, что связано с физиологией, нетерпимость к отклонению от своих догм. И да, такая мерзость, невыносимая для интеллигентного человека, как алчность. Кира скупа и жадна в степени маниакальности. Деньги — это венец ее потребностей и представлений о счастье.

Как же были плохи ее дела на поприще поиска мужа, если она остановила свой выбор на нем, часто думал Дима. На нем, безалабернее и щедрее которого и нет никого.

«Ты не человек! — орал когда-то отец. — Ты — карман с дыркой! Ничего ты не добьешься, помрешь в нищете».

А он добился всего, чего хотел. Даже не добивался особенно. Все, что ему нужно, его нашло. И что не нужно, тоже нашло и отомстило за свободу от тупой власти отца.

Дима лег рядом на свою подушку и потянулся к жене, чтобы обнять. И нарушил собственное правило последних лет — не смотреть ей в лицо. В идеале вообще не смотреть на нее. Закрывать глаза, как от блаженства. А тут он посмотрел.

Как он мог когда-то увидеть в этой жесткой и непроницаемой маске женскую миловидность? Дима почувствовал резь в глазах, как от песка. От его прикосновения маска перестала быть непроницаемой. В сжатых накрепко сухих и блеклых губах — отвращение и обреченность, как перед пыткой. А в глазах — будто темная вода. Поверхность болота, в котором тонут или прячутся уродливые и агрессивные эмоции.

— Что-то сердце закололо, извини. Пойду, попью воды, подышу на балконе. Пройдет. Ты спи, не жди меня.

Она не сдержала вздох облегчения, этот вздох стукнулся в его спину. Она, конечно, ничего не поняла, как всегда. Просто у нее сегодня не будет одной неприятной процедуры, значение которой — цементировать семейный порядок. И она, конечно, поверила, что у него просто заболело сердце. В ее плоские представления не могла поместиться правда: муж ее никогда не любил, просто терпел и мог бы терпеть всю жизнь. Но после сцены с истязанием Маши жена ему стала отвратительна, страшнее самого страшного сна. А Кира даже не связала его отторжение с тем, что он увидел, узнал утром.

Дима выронил из пальцев окурок и долго давил, растирал его ногой, как врага. Вошел в лифт тяжелыми ногами. У двери в квартиру остановился и оглянулся на спасительный лифт. Еще не поздно сбежать. Ночь в пустом и тихом кабинете редакции казалась сейчас верхом блаженства. Но он вспомнил глаза Маши, карие, тревожные озера, и достал из кармана ключ.

В квартире пахло какой-то разогретой едой. Кира вышла в прихожую, придвинула к нему комнатные тапки, подняла свое лицо без выражения, кивнула в сторону кухни. Что значило: ужин готов. Что значило: все у них в порядке. Дима заглянул в детскую: Маша лежала с книжкой в постели. Горло было завязано теплым шарфом. Ее личико осветилось при виде папы, в глазах зажглись золотые блестки. Дима весело ей подмигнул: мы с тобой сейчас что-то придумаем.

Весь вечер он провел с дочерью. Рассказывал обо всех своих делах и встречах. Она его понимала, ей это было интересно! И фильмы с ней легко выбирать. Им нравится одно и то же. Они смеются и грустят в одних и тех же местах. То ли Маша старше своего возраста в душе, то ли Дима остался вечным ребенком.

Когда Маша уснула, Дима, как всегда, долго сидел за своим столом, курил, смотрел на электронные часы их порядка. И в тот самый момент, когда стукнула дверь ванной и оттуда явилась Кира в рубашке-саване, Дима пошел к входной двери. Бросил Кире на ходу:

— Пройдусь немного. Очень хочется подышать. Наверное, кислородное голодание.

Он вдыхал ночной воздух жадно и глубоко. Так, чтобы запах свежести и сырости коснулся сердца и легких, оживил их, успокоил.

Как хорошо просто бродить без цели и дела. Дима чувствовал себя совершенно свободным и беззаботным. Пусть на час, на полчаса. Но он открыл для себя возможность побега. Ему хорошо думалось о разных делах. Ему удалось забыть о том, чего не хотелось помнить. И вдруг какой-то странный лисенок запутался в его ногах и посмотрел в лицо блестящими бусинками глаз. Дима нагнулся, погладил рыжий теплый мех, поднял голову и увидел Василису, жену своего сослуживца еще по посольству в Польше. Эта пара по возвращении в Москву тоже купила квартиру в этом районе.

— Привет, Вася, сто лет не встречал вас обоих. Даже не знал, что вы завели такого зверя. Это кто? Лис или собака?

— Это Гарик, корги, — серьезно сказала Василиса. — Он — собака. Ему всего годик. Я купила его после смерти Коли. Да, Дима, Коля умер, я теперь вдова. Это было так внезапно и ужасно, что я не смогла всем сообщить.

— Что случилось?

— Самолет разбился. Ты, наверное, знаешь об этой катастрофе.

Дима был в ужасе. Его хорошее отношение к большинству людей выражалось, кроме прочего, в паническом страхе перед их смертью. Дима не умел расставаться с теми, кто ему нравился. У него много знакомых, они не видятся годами, но он должен время от времени узнавать, что все они в порядке. И как он ничего не узнал о Коле?

Они не были друзьями, просто импонировали друг другу. И было у приятного, добродушного Коли такое достоинство, как прелестная жена со сказочным именем Василиса. Над нею не подшучивал только ленивый, называя мужским именем Вася. Но это имя странно шло полноватой, очень женственной блондинке с нежным, круглым лицом и большими синими глазами. Глазами, как волшебные озера.

Дима проводил Васю с Гариком до их дома. Они постояли у подъезда, поговорили о Коле, вспомнили, как интересно и дружно все жили в Варшаве. И Дима ответил согласием на приглашение выпить чаю с тортом.

Дима никогда не был в такой уютной квартире. Вроде бы обычная мебель, только необходимые вещи. Простая посуда, чай в пакетиках, такой же, как на ходу покупает он, чтобы не возиться с заваркой. Трюфельный торт, который так любит Маша.

— Съешь его, пожалуйста, весь, — улыбнулась Василиса. — Не могу не покупать сладкое. Только оно и вытаскивает меня из депрессии. Но вес… Каждое утро — битва с джинсами за то, чтобы сошлись на мне.

— Ты очень хорошо выглядишь, — сказал Дима.

А хотел сказать: «Ты такая же милая и прелестная, как раньше». Но сейчас ночь, они наедине, у нее горе. Слишком восторженные комплименты неуместны и неприличны.

Василиса легко заговорила. Она делилась с Димой самыми дорогими воспоминаниями, говорила о своем одиночестве и тоске. Дима понимал, почему так уютно в этой квартире. Ее обживали любящие, добрые люди, похожие во вкусах и потребностях. Эта квартира не могла остыть после смерти мужа. Преданная жена поддерживает в ней огонь.

Дима выскочил в круглосуточный магазинчик неподалеку, вернулся с бутылкой вина. Они помянули Колю. Василиса расплакалась у Димы на груди. Его жалость разрасталась, колотилась в сердце. Он гладил пышные золотые волосы, целовал заплаканное лицо, чище и добрее которого никогда не видел.

Очнулись они оба, когда отхлынула волна нестерпимого притяжения. Когда вздохнули в унисон их горячие влажные тела.

— Господи, так вот как это бывает! — искренне сказал Дима. — Ты не поверишь, Васюта, но я, муж со стажем, ничего об этом не знал. Я так не уверен ни в чем, что не разрешаю себе ничего загадывать наперед. И потому скажу сейчас быстро и прямо. Я люблю тебя, Василиса. Ты кажешься мне единственной и лучшей женщиной моей жизни. Я сделаю все, чтобы к тебе вернуться. Если ты этого захочешь.

— Я захочу, — просто ответила Василиса.

Так Дима поверил в свое везение. В самый черный час его жизни, в такой беспросветный, что об этом никому и не расскажешь, именно в этот час судьба зажгла для него золотую звезду. Встреча с Василисой открывала для него мир чудес, секреты невероятных деталей, каждая из которых стоит многих лет жизни. И они оба, два скромных, нежных, очень похожих человека, расходовали свое тихое счастье несмело и экономно. Встречались редко, тайком, чтобы никто не видел. Никогда не говорили о будущем и о семье Димы.

Метров тридцать между их домами, но Дима после работы неизменно возвращался домой. И даже, если перед сном выходил на улицу подышать, то чаще всего просто ходил вокруг дома Василисы. И было ему так хорошо представлять, как она в халате и тапочках хлопочет на кухне, разговаривает своим милым голосом с корги Гариком, читает книгу. У Димы было чувство, будто он должен постоянно доказывать судьбе, что достоин такого подарка, такой тайны. Что он заслуживает такого богатства. Он приходил к Василисе после особенно тяжелой недели, после трудной и удачной работы, после моря тоски…

Разумеется, им только казалось, что их встречи остались тайной для соседей. Но Диму любили, ситуация с Кирой и Машей становилась для многих все очевидней и неприятней. И Кира была не из тех женщин, с которой другим хотелось бы пообщаться. Даже ради удовольствия «раскрыть жене глаза». А Василиса, которая никогда особенно не наряжалась, не красилась, не кокетничала с мужиками и не раздражала хвастовством, не вызывала у других женщин зависти. Это значит, что сплетен у дворовых бабушек практически не было. Только деликатная информация на ухо.

Так продолжалось три года. В этом переплетении четырех судеб не изменились внешне только Дима и Василиса. Светлые глаза у обоих стали еще мягче и добрее. Кира подурнела: лицо и некогда аккуратная фигура стали абсолютно бесполыми. Не каждый выдерживал ее колючий взгляд. А жесткий рот и агрессивно выдвинутый вперед подбородок делали ее особенно отталкивающей. Голос у Киры теперь был громкий, резкий, она не говорила, а заявляла, поучала. И она была совершенно одна. Ни подруг, ни просто знакомых для обычной соседской болтовни. Маша очень вытянулась. На худом бледном лице трагически темнели глаза. Она редко улыбалась даже отцу. И Дима, глядя на Машу, обреченно думал о том, что это его главная миссия: нести вахту при драме дочери, которой он не смог обеспечить нормальную жизнь. Для этого нужно было так много: выбрать ей нормальную мать. Он страховал, как мог, свою девочку на границе безумия ее матери. И все равно чувствовал себя предателем. Ведь у него, в отличие от Маши, было тайное убежище. У него был близкий человек. И к нему, наконец, пришла любовь. Та, которая навсегда и не зависит от расстояния.

Дима ценил и боготворил свою Василису. Его отношение стало для нее самой большой болью. Ей разрывала сердце мысль о великой несправедливости. Нельзя людям, связанным таким чувством, расставаться. Видеться тайком и урывками. Это убийство их предназначения. Но Василиса все знала о Маше и Кире. Она тоже не видела другого выхода. А Дима пытался скрывать от нее свое тревожное ожидание. Он постоянно был готов к новым страшным открытиям и ударам. Деградация Киры была слишком очевидной. И такой же неизбежной казалась Диме собственная казнь за слишком яркое счастье.

Нельзя таким невинным и простым людям, как Дима, судить о собственной вине перед остальными. Потому что они по открытости и беспомощности непременно свою казнь притянут. Беда случилась. Ничего Дима не уберег на границе Машиной драмы. Зря лишил себя теплых дней и ночей. Три года великой любви вытекли сквозь пальцы, как мгновение, не смягчив зловещий рок.

В тот день Дима не мог ни на чем сосредоточиться на работе, неважно себя чувствовал. Он все чаще и болезненнее ощущал свое сердце. И приехал раньше домой. И не удивился, когда группа возбужденных соседей у подъезда повернулась к нему. Они явно его и ждали. Что произошло в семье Димы, люди поняли из обрывочных фраз Киры и полицейских. Кира вызвала полицию и заявила, что Маша ее избила, возможно, хотела убить. По ее звонку прибегала и классная руководительница Маши. Когда полицейские, опросив мать и дочь, учительницу и соседей, уехали, Кира с учительницей вывели Машу и увезли куда-то в такси. Участковый сказал, что повезли к психиатру.

Через час, когда Дима уже места себе не находил в пустой квартире, жена и дочь вернулись. Маша молчала и смотрела мимо отца, она не плакала, но была смертельно бледной и совершенно ко всему равнодушной. Кира, напротив, была оживлена и активна. Она горела желанием поделиться своей версией событий. Дима прервал ее рассказ сразу. Проводил Машу в ванную, подождал, пока она умоется, предложил поесть. Девочка отказалась. Затем Дима уложил ее спать, сел у кровати, тихо приговаривая что-то ласковое и глупое, чтобы она уснула. Маша прямо и неподвижно смотрела в потолок. Затем шепнула:

— Это все неправда, папа.

— Я знаю, детка. Все будет хорошо. Я с тобой.

Когда Маша уснула, Дима вошел в спальню к Кире, закрыл за собой дверь.

— Рассказывай.

И Кира рассказала, как она сделала Маше замечание из-за очередной провинности, а та вдруг на нее набросилась, сбила с ног, начала душить. Кира показала царапину на руке — от ладони до локтя. Она вызвала полицию, все рассказала, настояла, чтобы Машу поставили на учет в детскую комнату. Затем свозила дочь на прием к районному психиатру. Маша никому не сказала ни слова, что говорит о ее неадекватности. Кира была полна решимости поставить девочку на психиатрический учет, возможно, отправить на лечение в стационар.

Дима слушал спокойно. Жена и не догадывалась, что его сердце сейчас может выбить ребра и полететь горящим снарядом в ее голову. В том, что она говорила, не было и капли правды. Он очень хорошо представлял себе, что произошло. Но все проверил: задал ей несколько уточняющих вопросов. Кира отвечала так же прямолинейно и нагло, как говорила с полицией. Но Дима — не мент. Он хороший и опытный журналист. И вышел к ней с разговором, имея улики про запас.

— Говоришь, набросилась в ответ на мирное замечание? Уронила тебя и душила? А почему царапина только на руке? На той руке, которой ты ее избивала. Маша никому не показала свои синяки. Такие хорошие профессионалы — твои полицейские, врачи, да и учительница: они именно ее не осмотрели. А на скуле у нее синяк, и на шее именно у нее пятна от твоих пальцев. У нее просто появились силы, чтобы тебя оттолкнуть, вот ты упала и поцарапала руку. Я даже знаю, обо что ты ее оцарапала: стеллаж в комнате Маши немного сдвинут. Кира, или ты сама даешь всем отбой, предварительно озвучив правду, или это делаю я. Но во втором случае я пойду дальше. Подниму всех своих знакомых юристов и врачей. В стационар лечиться поедешь ты. Ты — больная, сумасшедшая садистка. И тебя должны по суду лишить материнских прав. Я больше не могу оставлять свою дочь наедине с потенциальной убийцей.

Кира долго и тупо молчала. Она ждала, что неожиданно сильная реакция Димы, как обычно, быстро сойдет на нет. Ушла на кухню, повозилась там с обедом. Когда Дима отказался есть, поела сама с отличным аппетитом. Затем легла отдыхать. Она изменилась в лице и повадках, лишь когда Дима вошел в спальню в сопровождении пяти мужчин. Это журналисты, юрист и психиатр. Люди известные, с авторитетом, именами.

Беседа была четкой, информативной, Дима все записывал на диктофон. Когда все точки над «и» были расставлены, он произнес:

— Я обещал ей, что не стану нападать сам, если она даст отбой и во всем признается. Но я передумал. Я на самом деле хочу освидетельствования, суда, лишения материнских прав. И если врачи скажут, что Кира не сумасшедшая, пусть отвечает за истязание ребенка, как преступница. Впрочем, я забыл, что в России это не преступление. Но что-то же я могу потребовать как отец. И я хочу, чтобы она на дух никогда больше не приближалась к Маше.

Кира возмущалась, жаловалась, что у нее был нервный срыв. Изображала рыдания без слез: плакать она не умела. Каялась. Когда привели Машу, она даже пыталась на колени плюхнуться. Маша брезгливо отвернулась и сказала отцу:

— Не надо, папа, с ней связываться. Не нужно никаких судов. Я не хочу, чтобы мы тратили на это жизнь. Я взрослая. Помоги мне уехать в другую страну. Здесь она мне все испортила. Я хочу закончить нормальную школу, стать нормальным свободным человеком. А ты ко мне приедешь.

Это было самой трудной, правильной и главной работой Димы — он все сделал, как хотела Маша. Все друзья объединились для помощи ему. Когда Маша уехала учиться в колледж в Париже, Дима отнес заявление в суд о разводе.

И наступила его счастливая пятница. После работы он поехал к Василисе. Он не был у нее два месяца, пока занимался делами дочери. Он мечтал, как они вместе отдохнут, отогреются у костра своей любви. И с понедельника начнут совсем другую, удивительную жизнь.

Она прильнула к нему в прихожей, выдохнув свои тоску и страхи. Сказала, что у него высокая температура, наверное грипп. Два дня поила его чаем с малиной, кормила с ложечки куриным бульоном. Диму мучил озноб. Но он отсчитывал каждую минуту своего неслыханного блаженства.

Так они прожили два дня. В понедельник Дима собрался на работу, подошел к входной двери и вдруг беспомощно произнес:

— Не могу отсюда уйти. Такое ощущение, что все убийцы мира ждут меня на улице, чтобы выстрелить в сердце. Так оно ноет. Для него слишком много любви.

Василиса помогла ему вернуться в комнату, сесть в кресло. Вышла за сердечными каплями и водой. Когда она вернулась с лекарством, Димы уже не было. Он улетел в облаке своей непереносимой любви подальше от земли с ее темной водой.