Златокудрая Эльза

Евгения Марлитт, 1866

Очень вредно – не ездить на бал, когда ты этого заслуживаешь. Она – бедная, умная и красивая. Он – богатый, благородный, мужественный и несчастный. Она любит его. Он любит ее. Но их чувства скрыты от окружающих. Старинный замок, семейная тайна и немного юмора – все это придает истории мягкую и уютную атмосферу, и подарит несколько спокойных часов отдыха.

Глава 4

После обеда Сабина взяла с полки туго набитую трубку и с зажженной бумажкой подала ее дяде.

— Что ты, Сабина? — воскликнул тот с комическим негодованием. — Неужели ты думаешь, что я буду в состоянии спокойно выкурить трубку, когда у маленькой Эльзы уже ноги не стоят на месте от нетерпении поскорее подняться на гору и сунуть носик в замок? Нет, я думаю, теперь мы можем отправиться в путь.

Все начали готовиться к отправлению. Лесничий предложил руку невестке, а остальные двинулись за ним. На дворе присоединился еще один человек — каменщик, которого дядюшка на всякий случай хотел иметь под рукой.

Пришлось подниматься в гору по крутой дорожке, однако она стала постепенно расширяться и, наконец, закончилась небольшой площадкой, за которой возвышалась, как казалось на первый взгляд, большая скала.

— Имею удовольствие представить тебе наследие блаженной памяти господина фон Гнадевица во всем его великолепии, — с саркастической улыбкой проговорил лесничий, обращаясь к изумленному Ферберу.

Они стояли перед высокой стеной, производившей впечатление одной целой гранитной громады. От зданий, лежащих позади нее, не было видно и следа, потому что их закрывали подступившие вплотную деревья. Лесничий пошел вдоль стены и остановился, наконец, около огромных дубовых ворот, заканчивавшихся железной решеткой, где он уже накануне приказал расчистить кусты. Здесь он достал из кармана связку ключей, которую госпожа Фербер получила проездом через Л.

Понадобилось немало усилий для того, чтобы очистить от ржавчины замки и засовы. Наконец, ворота поддались, подняв облако пыли. Вошедшие очутились во дворе, с трех сторон окруженном зданиями.

Перед ними возвышался величественный фасад замка, к которому вела широкая каменная лестница с тяжеловесными железными перилами. Вдоль боковых флигелей тянулась мрачная колоннада, гранитные колонны и арки которой, казалось, решили оказать сопротивление времени. Несколько старых каштанов посреди двора простирали свои тощие ветви над громадным бассейном, в центре которого возвышались четыре каменных льва с разинутыми пастями. В былые времена здесь, вероятно, били четыре фонтана, теперь же меж зубов одного из грозных чудовищ бежала лишь тоненькая струйка, своим тихим меланхоличным журчанием вносившая некоторое подобие жизни в эту картину полного упадка. Наружные стены зданий и колоннады были единственными предметами, на которых мог безбоязненно остановиться взгляд. Окна без стекол давали возможность видеть ужасное разрушение внутри зданий. В некоторых комнатах обвалились потолки, в других висели балки, готовые обрушиться при малейшем прикосновении. Лестница местами угрожающе висела в воздухе; некоторые большие, поросшие мхом камни, оторвавшись, докатились до самой середины двора.

— Тут ничего не сделаешь, пойдем дальше, — сказал Фербер.

Миновав арку, они прошли во второй двор, который был гораздо больше первого, но вследствие своей неправильной формы производил еще худшее впечатление. Большое, мрачное, полуразвалившееся строение далеко вдавалось в этот двор и образовало совершенно темный угол, куда не проникал ни один луч солнечного света. Тут возвышалась неприветливая башня, бросая густую тень на прилегающий боковой флигель. Старый куст бузины, листья которого были покрыты осыпавшейся известкой, и несколько пучков жухлой травы придавали этому месту еще более унылый вид. Ни один звук не нарушал мертвой тишины, царившей здесь, а потому даже шорох собственных шагов, гулко раздававшийся на мостовой, произвел на вошедших жуткое впечатление.

— Эти могущественные господа возводили каменные громады, думая, что колыбель их рода нерушима и будет во все времена возвещать миру славу их имени, — вздохнул Фербер, на которого столь полный упадок произвел сильное впечатление. — Каждый из них, как это видно по различным стилям построек, устраивал родовой замок сообразно своим вкусам и потребностям, не думая, что этому когда-то наступит конец.

— И все же ему пришлось прожить лишь краткое мгновение, — перебил его лесничий. — Но пойдем дальше. Бр-р… Мне холодно… Здесь царит смерть и запустение…

— Ты называешь это смертью, дядя? — внезапно подала голос Елизавета, указывая на одну из арок.

Там за решеткой виднелась залитая солнцем яркая зелень, и между железными прутьями выглядывали душистые цветы шиповника.

Елизавета в несколько прыжков очутилась около ворот, и, сильно дернув, отворила их. Довольно большая площадка, на которой она очутилась, видимо, когда-то представляла собой сад. Теперь уже нельзя было дать это имя чаще, сквозь которую никто бы не продрался. Кое-где сквозь заросли кустов, переплетенных вьющимися растениями, виднелись изуродованные статуи. Дикий виноград покрывал до самого верха стену прилегающего здания, обвивая подоконники и ниспадая оттуда зеленым дождем на одичавшие кусты роз и сирени. Над этим отрезанным от мира кусочком земли раздавалось невообразимое жужжание, в воздухе носилось бесчисленное множество бабочек, а по гигантским папоротникам бегала масса блестящих жучков. Сад был с трех сторон окружен двухэтажными зданиями, а с четвертой замыкался валом, за которым виднелся лес. Постройки и тут носили тот же характер — довольно хорошо сохранившиеся стены снаружи и полнейшее разрушение внутри. Только единственное одноэтажное здание, стиснутое двумя высокими флигелями, имело совсем другой вид. Оно не было прозрачным, как другие постройки, лишенные окон и дверей. Плоская крыша с кружевными каменными выступами, очевидно, одержала победу над бурями и непогодой. Лесничий высказал предположение, что это, очевидно, и есть то самое хваленое «среднее здание» Сабины. Может быть, оно и внутри не было в таком безнадежном состоянии, как остальные постройки. Только дядя совершенно не мог постичь, каким образом можно было добраться до этого «ласточкиного гнезда», так как нигде не было видно ни лестницы, ни дверей — все покрывала непроницаемая зеленая стена. Вследствие этого приехавшие решили подняться по лестнице одного из боковых флигелей, еще довольно крепкой, и таким образом добраться через обветшавшие постройки до цели, составлявшей главную надежду семьи. Это им удалось.

Все вошли в большой зал, потолком которому служило голубое небо, а единственным украшением — несколько зеленых кустов, выросших на стенах. Разрушенные балки, части крыши, куски потолка со следами живописи образовали целые завалы, через которые пришлось перелезать нашим путешественникам. Затем последовал ряд комнат, в таком же «блестящем» состоянии. На стенах виднелись клочки семейных портретов, на одних из которых оставался только глаз, на других — две скрещенные женские руки или мужская нога в театральной позе, что производило комичное и вместе с тем жуткое впечатление. Наконец, добрались до последней комнаты и очутились перед заложенной дверью.

— Ага, — сказал Фербер, — тут хотели предохранить среднее здание от всеобщего разрушения. Я думаю, разумнее разобрать эти кирпичи, чем продолжать наши опасные изыскания.

Это предложение было одобрено, и каменщик приступил к делу. Оба брата усердно помогали, и вскоре в полуразрушенной стене показалась толстая дубовая дверь, которая легко поддалась напору мужчин. Все вошли в темное, затхлое помещение. Только слабый луч света проникал в узкую щель и указывал направление, в котором находилось окно. Оконная задвижка и ставни, плотно прижатые снаружи ветвями деревьев, оказали упорное сопротивление усилиям лесничего, но наконец они с визгом зашатались и в окно ворвался яркий солнечный свет, озарив очень глубокую комнату, окна которой завешивались гобеленами. На потолке красовался в каждом углу герб Гнадевицев.

К всеобщему удивлению, комната оказалась полностью меблированной спальней. У стены стояли две постели под пологом, на них лежали шелковые стеганые одеяла и полотняное белье. Все предметы, необходимые для удобства богатых людей, были здесь налицо, хоть и покрытые слоем пыли, но вполне годные к употреблению. К этой комнате примыкала другая, с двумя окнами. Она также была обставлена, причем мебель, как видно, привозили отовсюду. Старинный письменный стол с вычурными точеными ножками и художественной мозаичной доской не подходил к обитому красной материей дивану гораздо более современного фасона. Золотые рамы картин, висевших на стенах и изображавших сцены из охотничьей жизни, не гармонировали с посеребренной оправой большого венецианского зеркала. Но тем не менее, в комнате было все необходимое для того, чтобы сделать ее уютной. На полу даже лежал ковер, хотя и немного поблекший, а под зеркалами стояли красивые старинный часы. Затем следовал небольшой, также меблированный кабинет, дверь из которого вела в переднюю, на лестницу. Позади этой комнаты находилась прихожая, два окна выходили в сад. В одной из боковых комнат, предназначавшейся, очевидно, для прислуги, стояла простая сосновая мебель и две кровати.

— Черт возьми! — поразился лесничий. — Мы нашли тут такие богатства, о которых и мечтать не смели. Если бы покойник узнал это, то, наверное, перевернулся бы в своем гробу. Всеми этими сокровищами мы обязаны, видно, какой-нибудь нерадивой ключнице или забывчивости дворецкого.

— А можем ли мы взять их себе? — в один голос спросили Елизавета и госпожа Фербер, которые до сих пор не могли вымолвить ни слова от радостного изумления.

— Конечно, милая, — успокоил жену Фербер. — Дядя завещал тебе замок со всем, что в нем находится.

— Нельзя сказать, чтобы это было слишком много, — проворчал лесничий.

— Но сравнительно с нашими ожиданиями — настоящий клад, — проговорила госпожа Фербер, открывая красивый шкаф, где стояла различная фарфоровая посуда очень хорошего качества, — и если бы тогда, когда я еще бодро и с надеждой смотрела на жизнь, дядя оставил мне наследство, это, наверное, не произвело бы на меня большего впечатления, чем сегодняшнее открытие, избавляющее нас от многих хлопот.

Елизавета высунулась в окно первой комнаты и старалась раздвинуть руками ветви, загораживающие окно всего фасада и пропускавшие в комнаты только зеленоватый полусвет.

— Как жаль! — произнесла она, убедившись в тщетности своих попыток. — Мне хотелось хоть немного видеть лес.

— Неужели ты думаешь, что я оставлю вас за этими зелеными баррикадами, вовсе не пропускающими свежего воздуха? — ободрил ее лесничий. — Это сегодня же будет устранено.

Они спустились по лестнице, которая вела в большую комнату. Посреди нее стоял стол, окруженный высокими стульями. Пол был выложен плитками, а стены и потолок украшены затейливой резьбой. В этом зале были четыре окна и две двери. Одна из них вела в сад, а другая выходила на узкую площадку, лежавшую перед домом и совсем заросшую кустами орешника и сирени. Мужчинам удалось пролезть сквозь эту чащу и они очутились около небольшой калитки, ведущей через ограду в лес.

— Прекрасно, — обрадовался Фербер. — Теперь конец всем колебаниям. Этот выход имеет большое значение — нам не нужно будет переходить по дворам, пробираться окружным путем через ветхие строения, что было бы очень сложно да и не безопасно.

Квартиру обсудили еще раз, осмотрели и стали распределять комнаты. Каменщику было предложено на другой день заняться устройством кухни в одной из задних комнат. Тщательно заперев ведущую в большой флигель дверь, все отправились в обратный путь.

В саду лесничества вернувшихся встретили Сабина и оставленный на ее попечение маленький Эрнст, который с нетерпением ожидал их. Старушка накрыла стол для кофе на площадке перед замком, под буками. Ей очень хотелось знать, как обстоят дела наверху. Выслушав рассказ обо всем, она радостно воскликнула:

— Ах, господи! Видите, господин лесничий, ведь я была права! Видите, все эти вещи были позабыты. Ну, да это и не диво. Когда засыпали землей молодого господина фон Гнадевица, старый барин уехал сломя голову и забрал с собой всю прислугу. Остался только старый управляющий Зильбер. Он под конец совсем выжил из ума. Да и в новом дворце была такая масса всяких вещей, что ему было довольно заботы следить, чтобы ничего не пропало. А наверху все так и осталось, и ни одна душа про то не знала. Господи, помилуй, ведь все эти вещи прошли через мои руки, я вытирала пыль и чистила их. А этих часов я всегда боялась, потому что они играли какую-то печальную музыкальную пьесу, когда били, и она звучала уныло-уныло в этих комнатах, где я была одна-одинешенька. Да, тогда я была еще молода! И куда только ушло время!..

Все уютно устроились пить кофе и мирно обсуждали, что предпринять. Елизавета сказала, что не может представить себе ничего более восхитительного, как в первый день Троицы проснуться там, наверху, под звон колоколов, доносящихся из ближайших деревень. Мать присоединилась к ней, а потому было решено на следующий же день приступить к работе, чтобы уже накануне Троицы переехать в новую квартиру.

Сабина примостилась невдалеке на сосновой скамейке, чтобы быть под рукой, если что-нибудь понадобится. Она не любила сидеть, сложа руки и, вытащив из грядки пучок молодой морковки, принялась мыть и скоблить ее. Елизавета села возле нее. Старушка бросила лукавый взгляд на тонкие белые пальцы, взявшие у нее несколько морковок, и сказала:

— Оставьте, эта работа не для вас — от нее желтеют ладони.

— Меня это нисколько не смущает, — рассмеялась Елизавета. — Я помогу вам, а вы расскажите мне что-нибудь. Вы здешняя и, наверное, знаете кое-что из истории старого замка.

— А то как же, — с радостью отозвалась старая ключница. — Ведь Линдгоф, где я родилась, принадлежал Гнадевицам с незапамятных времен. Да и, видите ли, в таком маленьком местечке все вертится около господ, которым оно принадлежит. Тут уж ничего не упустят из того, что делается в господском доме, и рассказы об этом передаются из рода в род. Господ уже давно и в живых-то нет, а парни и девушки все еще рассказывают друг другу разные истории про них. Вот, например, моя покойная прабабушка, которую я еще хорошо помню, знала вещи, от которых волосы дыбом на голове становились. Она питала огромное почтение к господам и всегда заставляла меня кланяться чуть ли не до земли, когда они проезжали мимо. Она знала имена всех господ, живших в замке с самых незапамятных времен. Многое из того, что творилось там, противно законам Божьим и земным.

Когда я позднее попала в новый замок и должна была убирать большие залы, где находились все портреты, от которых и пылинки теперь не осталось, я часто стояла перед ними и удивлялась, что у них такой же вид, как и у других людей, а важничали они так, словно господь Бог собственноручно принес их на землю. Красавиц среди барынь тоже не было. Я по своей глупости часто думала, что если бы красавица Лиза, самая красивая девушка из нашей деревни, села бы в такую золотую рамку, нарядилась бы в такое платье да нацепила столько драгоценных камней на грудь и в волосы, и позади нее встал такой же арап с подносом, что был на портрете, она была бы в тысячу раз красивее, чем барыня, выглядевшая настоящим уродом. Но ею больше всего гордился весь их род. Она являлась графиней, богатой-пребогатой, но жестокой и бесчувственной, как камень.

Среди мужчин был только один, на которого я смотрела с удовольствием. У него на милом открытом лице сверкала пара глаз, черных, как уголь. Но на нем оправдалась поговорка, что хорошим людям больше всех приходится выносить на свете. Другим жилось прекрасно, хотя они много зла наделали на своем веку, а у Йоста Гнадевица была очень печальная судьба. Бабушка моей прабабушки знала его, когда была еще ребенком. Он, страстный охотник, весь день проводил в лесу. На портрете его изобразили в зеленом охотничьем костюме с белым пером на шляпе. Он был очень добр, и никому не сделал зла. При нем в деревне жилось очень хорошо и все желали, чтобы всегда так было. Но вдруг он уехал, и никто не знал, куда он девался, пока как-то раз темной ночью он не вернулся обратно. С той поры он совсем изменился, его никто больше не видел. Он удалил всю прислугу и остался в замке один со своим старым слугой. Тогда пошел слух, что он занялся чернокнижием, и все стали бояться ходить на гору даже днем, не говоря уж о ночи.

Моя старая прабабушка в молодости слыла очень бойкой и всегда пасла своих коз наверху, под стенами замка. Раз она, замечтавшись, сидела под деревом, смотрела на стены и думала о том, что там творится. Вдруг наверху показалась рука, белая, как снег, а затем лицо — прабабушка рассказывала, что оно было красивее солнца, месяца и звезд, — потом в окне появилась молодая девушка и что-то крикнула. Но прабабушка не могла понять, что же именно. Красавица хотела спрыгнуть со стены в ров с водой, который в те времена окружал весь замок. Но тут появился Йост, схватил девушку и стал бороться с нею, просить и умолять так, что камень сжалился бы над ним. Он взял ее на руки, как ребенка и исчез. Однако девушка потеряла свой шарф, который упал вниз и долетел до прабабушки. Он был очень красив и дорог, и прабабушка взяла его домой, но ее отец испугался, что он, может быть, заколдован, и сжег его в печке, а прабабушка не смела больше ходить на гору.

Прошел, вероятно, год с той поры, как Йост Гнадевиц стал жить уединенно. Как-то однажды он спустился с горы верхом на лошади, но никто не мог узнать его — так он изменился в лице. Он ехал медленно и печально кланялся всем, кто попадался ему навстречу. С тех пор он исчез и больше не возвращался. Его убили в сражении и его старый слуга тоже погиб… В то время шла Тридцатилетняя война.

— А девушка? — поинтересовалась Елизавета.

— Она бесследно исчезла. Пост оставил в ратуше, в Л., большой запечатанный пакет, сказав, что это его последняя воля, и велел вскрыть его, когда придет известие о его смерти. Но вскоре случился большой пожар. Много домов, церквей и ратуша сгорели дотла. Пакет конечно, тоже. Говорили, что в последнее время линдгофский пастор был наверху, в замке, проводя розыски, но он хранил гробовое молчание. Он был уже стар и скоро умер, унеся с собой в могилу эту тайну… Так что никто и никогда не узнает, что это была за девушка.

— Не стесняйся, Сабина! — крикнул ключнице лесничий. — Пусть уж Эльза сразу привыкает к твоим историям со страшным концом, так что говори уж. Ты ведь превосходно знаешь, что эта красавица в один прекрасный день вылетела на метле в трубу.

— Нет, господин лесничий, этого я не думаю. Если я…

— И могу поклясться, что все окрестности кишат ведьмами, которым только и место, что на костре, — перебил ее лесничий. — Да-да, — обратился он к остальным, — Сабина еще старой тюрингенской закваски. В общем нельзя сказать, чтобы у нее голова была не на месте, да и сердце тоже, но как только дело доходит до ведьм, она сразу теряет и то, и другое, и в состоянии прогнать какую-нибудь нищую старуху, не дав ей даже ломтя хлеба, только потому, что у нее красные глаза.

— Ну, до этого не доходит, господин лесничий, — обиделась старушка. — Я ее накормлю, но подожму большие пальцы рук и не стану отвечать ни да, ни нет, за это никто меня обвинить не сможет.

Все посмеялись над этим средством против колдовства, а старая ключница, стряхнув с передника остатки моркови, принялась готовить ужин.